Текст книги "Очи познания: плоть, разум, созерцание"

Так, например, Фрейд собирал свои данные (различные образы, символы, случаи сновидений, свободные ассоциации, случаи эмоциональной разрядки и т. д.); формулировал различные теории; затем проверял теории при помощи новых данных; затем переформулировал свои теории и так далее. То же самое справедливо и когда мы обсуждаем не просто прямое и опытное ухватывание (данных из любой сферы), но еще и систематическое ментальное картографирование этих данных (из любой сферы). То есть это применимо (или может применяться) к эмпирико-аналитическому познаванию (№ 4), ментально-феноменологическому познаванию (№ 3) и мандалическому познаванию (№ 2; например, ментальные картографии высших и надментальных сфер, сколь бы ограниченны они ни были).

Я считаю, что большая часть этого процесса достаточно самоочевидна. Я просто подчеркиваю тот факт, что карты, теории или гипотезы сами по себе, независимо от их референтов (чувственных, ментальных или трансцендентальных) и независимо от их итоговой истинности или ложности, все еще остаются частями сферы ментальных данных: они произведены разумом и напрямую постигаются, или ухватываются, им.

Но это делает «духовную науку» или по-настоящему «трансцендентальную науку» вдвойне трудным для воплощения начинанием. Ведь – в отличие от сенсибилии или интеллигибилии – трансценделию нельзя как-либо просто или сколь-нибудь адекватно описать в ментальных терминах, или в виде карт. Духовные данные как таковые имеют надментальный и надконцептуальный характер, а посему они противятся любому концептуальному, рациональному, теоретическому картографированию и классифицированию (и даже просто не поддаются ему). Мы, на самом деле, видели, что, когда ум пытается взглянуть на дух или подумать о нем, это приводит к парадоксальным результатам. Ум способен адекватно рассматривать и картографировать сенсибилию, потому что сам он трансцендирует сенсибилию; он способен адекватно рассматривать и картографировать интеллигибилию, потому что это его собственная родная территория; но он неспособен адекватно рассматривать или картографировать дух, ведь дух трансцендирует его самого. И когда дух на самом деле описывается с ментальной точки зрения, то это осуществляется не в милых и приятных, здравомысленных и приземленных категориях эмпирико-аналитической мысли, и даже не в более тонкой символьной логике, – это осуществляется в скользких, парадоксальных, поэтических терминах мандалического рассудка. Поймите, что само по себе духовное знание (гнозис, № 1) есть наиболее прямое, кратчайшее и мощнейшее знание из всего, что можно вообразить: оно попросту превыше концептуализации, а посему противится миленьким гипотетическим категоризациям и ментальному картографированию.

Смысл же в том, что одним из стандартных определений какого-либо рода науки является «теоретическая последовательность». Даже Чарльз Тарт признает это в качестве критерия «духовной», «состояние-специфической»[70]70
  «Состояние-специфические науки» (англ. state-specific sciences) – термин, введенный Чарльзом Тартом. По сути, Тарт указывает на то, что предметная область науки определяется состоянием сознания, которое доступно исследователю. Некоторые феномены измененных состояний сознания можно понять и изучать, только имея доступ к данным состояниям (иначе они непонятны). Уилбер, в свою очередь, в «Сексе, экологии, духовности» вводит понятие «структурно-специфических наук» (англ. structure-specific sciences), указывая на то, что науки могут дифференцироваться не только по состояниям, но еще и по структурам сознания, доступным исследователям. – Прим. пер.


[Закрыть], или «высшей науки». Однако бессмысленно требовать теоретической последовательности от надтеоретических состояний. Разумеется, индуизм, буддизм и другие традиции могут вполне логично и последовательно излагать свои откровения, просто величайшей ошибкой будет считать, что излияния их сердец могут уместиться в рамках понятий и концепций. Как выразился Уоттс: «Дзен не пытается быть разумным, то есть поддающимся интеллектуальному пониманию». Йогананда сформулировал это следующим образом: «Рассудок бессилен в понимании трансцендентальной истины. Высшая способность человека – это не рассудок, а интуиция [гнозис]: постижение знания, выведенного непосредственно и спонтанно из души, а не из несовершенной деятельности органов чувств или рассудка». Как объясняет Каплан: «Эзотеристы видят деятельность разума по выстраиванию теорий как более низкую и состояние-специфическую функцию. Функцию, которая оставляется по достижении данных совершенно иных, но [достоверных] познавательных функций разума, приводящих к эзотерическому [духовному] знанию. Эзотеристы настаивают на том, что эзотерическое знание как таковое не является вопросом теории, что означает, что этот [критерий науки] неприменим к эзотерическому знанию».[71]71
  Kaplan, P. Toward a Theology of Consciousness. Doctoral dissertation, Harvard, 1976.


[Закрыть]

Так что же мы имеем в виду под «наукой»?

По всем вышеприведенным причинам, в прошлом я всеми силами избегал говорить о «высшей науке» – науке не только сенсибилии, но интеллигибилии и трансценделии. Но следует признать, что есть некая «политическая» проблема – или, быть может, «PR-проблема» – с высказыванием, что, дескать, некая дисциплина «ненаучна», независимо от того, насколько осторожно мы формулируем определения терминов, ведь ныне «ненаучное» стало означать (в виду различных причин – как хороших, так и плохих) нечто «неверифицируемое», «по-настоящему не реальное» и «познавательно недостоверное».

Соответственно, если под «ненаучным» мы понимаем «нечто не поддающееся прямому наблюдению и верификации», тогда под «научным» мы должны подразумевать нечто противоположное – нечто открытое прямому, опытному наблюдению и совместной проверке. Если это так, тогда под наукой мы не можем иметь в виду исключительно эмпирическую верификацию (или опровержение), ведь тогда все, начиная с математики и заканчивая тем, что выше, «не научно». Под наукой, таким образом, мы должны понимать, в самом общем смысле, любую дисциплину, которая открыто, честно и добросовестно открывает свои утверждения о знании трем принципам сбора и верификации достоверных данных. И, аналогичным образом, эти утверждения о знании не должны быть только теоретическими (или ментальными); они также могут быть надментальными утверждениями, или утверждениями гностического сознавания, в той мере, в какой они добросовестно подчиняются трем принципам познания. В таком случае мы можем обоснованно говорить не только о науке сенсибилии (физике, химии, биологии, астрономии, геологии), но еще и о науке интеллигибилии (лингвистике, математике, экспериментальной феноменологии, интроспективной и межличностной психологии, исторической герменевтике, логике, интерпретативной социологии, коммуникативной философии), а также науке трансценделии (таких откровенно экспериментальных и созерцательных дисциплинах, как дзен, веданта, ваджраяна, мистические христианство и иудаизм и т. д.).

Но если мы и вправду хотим говорить о «высшей науке», тогда мы должны с большой осторожностью подходить к тому, чтобы не подразумевать под этим «чувственно-эмпирической науки». Ведь тогда как можно расширить общую честность и открытость научного предприятия до более высоких сфер интеллигибилии и трансценделии, то с узкой эмпирико-аналитической методологией этого не сделаешь. Посему, если мы и хотим говорить о подобных высших науках или, если уж на то пошло, о науке как таковой, тогда можно избежать бесконечной путаницы, если мы рассмотрим следующие общие рекомендации (как бы мы их в итоге ни сформулировали):

1. Под «наукой» давайте напрямую понимать любую дисциплину, которая добросовестно следует трем принципам сбора и верификации данных, будь то в сфере сенсибилии, интеллигибилии или трансценделии.

2. Когда данные приходят из (или базируются в) предметной области сенсибилии, давайте говорить об эмпирико-аналитических, или монологических (монологовых) науках, опирающихся на способ № 4.

3. Когда данные приходят из (или базируются в) предметной области интеллигибилии, давайте говорить о ментально-феноменологических, рациональных, герменевтических, семиотических или диалогических (диалоговых) науках, опирающихся на способ № 3.

4. Когда данные приходят из (или базируются в) предметной области трансценделии, давайте говорить о надлогических, трансцендентальных, трансперсональных (надличностных), или созерцательных, науках. И давайте тщательно и решительно проведем различие между следующими двумя классами наук:

А. Мандалические науки: попытка разума упорядочить и категоризировать, сколь бы неадекватно это ни было, данные трансценделии, опираясь на способ № 2 (это будет включать ментальные картографии надментальных сфер; рациональные «аргументы о правдоподобии существования» духа; словесное обсуждение Божества и т. д. – но в том случае, если относительная неадекватность и парадоксальность этого способа твердо осознается).

Б. Ноуменологические, или гностические, науки: методологии и предписания для прямого постижения, или ухватывания, трансценделии как трансценделии; прямое и интуитивное постижение духа, ноумена, дхармакайи, опирающееся на способ № 1.

(Давайте также предварительно и великодушно не будем исключать и существование паранаук – наук, изучающих паранормальные явления. Обсуждение этой сложной проблемы выходит за пределы темы настоящего изложения, а посему предлагаю просто отметить: (1) паранауки – это не то же, что трансцендентальные науки как таковые, попросту потому что фактически во всех паранормальных феноменах разум и органы чувств вертикально не трансцендируются, они просто горизонтально расширяются при помощи механизма (механизмов), которые все еще неясны. Они работают, так сказать, с парасенсибилией и параинтеллигибилией, а не с полноценно надментальной трансценделией. (2) Тогда как сферы сенсибилии, интеллигибилии и трансценделии являются нормальными, естественными и необходимыми структурами, которые неизменно разворачиваются во всех людях, которые завершают полный цикл развития, паранормальные феномены, судя по всему, чаще всего являются событиями, которые могут наблюдаться, а могут и не наблюдаться на различных стадиях роста [хотя в некоторых текстах и утверждается, что они более часто наблюдаются при переходе от ментальных сфер к духовным]. Даже и в этом случае нет оснований считать, что это универсально необходимые структуры развития, а не экстраординарные, исключительные, или паранормальные, структуры развития. (3) Это конечно же делает процесс сбора и верификации их данных очень трудным – намного более трудным, чем даже процессы сбора и верификации данных трансценделии, ведь сфера трансценделии, будучи более высокой, но естественной стадией развития и структурой сознания, может быть многократно продемонстрирована теми, кто ее достигает, тогда как парапсихические события, подобно творческому вдохновению, по всей видимости, приходят и уходят.)

Несколько примеров

Предлагаю в качестве примера всех четырех основных наук (монологической, диалогической, мандалической и ноуменологической) использовать труды Абрахама Маслоу, посвященные иерархии потребностей человека. Он выделял физиологические потребности, потребность в безопасности, потребность в принадлежности, потребность в самоуважении, потребность в самоактуализации и потребность в самотрансценденции. Иногда утверждается, что работы Маслоу представляли собой эмпирическую науку (сам Маслоу утверждал то же самое), но из всего того, что мы только что обсудили, следует, что нам не стоит попадаться в эту семантическую и философскую ловушку. Далее предложен более точный анализ вопроса.

Физиологические потребности и, в некоторой степени, потребность в безопасности могут, в основе своей, быть исследованы при помощи эмпирико-монологических наук. Физиология, биохимия, науки о питании и т. д. суть именно такие науки. Их основополагающие данные принадлежат сенсибилии; их исследования могут осуществляться преимущественно монологическим образом.

Однако к тому времени, как мы добираемся до потребностей в принадлежности и самоуважении, эмпирические и монологические науки перестают быть достаточны; монологов более недостаточно, чтобы раскрывать нужные данные. Теперь мы входим в мир интеллигибилии, данные которого открываются только в диалогах, межсубъективном дискурсе, интерпретациях, коммуникативном взаимообмене, примерке на себе ролей и так далее. Тут Маслоу уже более не занимался исключительно эмпирической наукой: он занимался феноменологической и диалогической наукой.

Он, однако, обнаружил, что в некоторых его наиболее развитых, или наиболее продвинутых, испытуемых начинали возникать определенные потребности и состояния сознания, которые, совершенно очевидно, носили трансцендентальный характер. Они, казалось, трансцендировали пространство, время, отдельное «я» и, разумеется, язык и вербализацию. Всю эту сферу в общем Маслоу отнес к категории восприятия тождественности с абсолютным Бытием (трансценделией). Иначе говоря, в своих вершинных формах данные люди воспринимали не столько феномены, сколько ноумен – Бытие как таковое, – и, таким образом, феноменология как феноменология более не могла служить достаточно адекватной методологией. Конечно же, мы можем обобщенно говорить о «феноменологии» трансцендентальных состояний, медитации, религиозных переживаний, однако смысл в том, что сами подобные переживания становятся все менее феноменологическими и все более ноуменальными, а посему, феноменологическая методология (опросники, вербальные отчеты, описания интенциональности, интерпретационный и тематический анализ и т. д.) становится все менее адекватной.

И дело вовсе не в том, что их не стоит использовать! А в том, что мы обязаны признать, как признавали и сами испытуемые, что данные, действительные постижения (или ухватывания), более не принадлежат сфере интеллигибилии, они принадлежат трансценделии, и, соответственно, когда данные трансценделии выражаются в словесной или дофеноменологической форме, сущность постижения не только затуманивается или даже теряется, но еще она, как правило, вырождается в противоречивые и парадоксальные утверждения. И тут мы работаем не столько с феноменолого-диалогическими науками, сколько с мандалическими науками. Конечно же, мы все еще можем поговорить с этими людьми и безусловно можем задавать им вопросы и собирать словесные отчеты, но смысл в том, что мы пытаемся выразить в ментальных формах и понятиях то, что в конечном счете надконцептуально и надментально. И мы обязаны признать это, открыто используя совершенно иную терминологию, например ту, которую я ориентировочно предложил под названием «парадоксальных», «надлогических», или «мандалических», наук.

Все это тем более важно, поскольку с философской точки зрения мы собираемся воспринять и признать тот факт, что рационально-ментальные утверждения о Духе, или Бытии, всегда в результате вырождаются в противоречия и парадоксы – по причинам, которые были указаны Кантом, Стейсом, Нагарджуной и прочими (и резюмированы в первой главе). Так что же в действительности обнаружил Маслоу в сердце опыта самотрансценденции? Эти люди, по его словам, могут быть описаны только лишь как «одновременно эгоистичные и альтруистичные, дионисийские и аполлоновские, индивидуалистичные и социальные, рациональные и иррациональные, находящиеся в слиянии с другими и отстраненные от других и так далее… [Это] одновременное сосуществование непоследовательностей, оппозиций и прямых противоречий. То, что я считал прямолинейным континуумом, крайние значения которого должны быть настолько полярны и отстранены друг от друга, насколько возможно, оказалось скорее окружностями или спиралями, в которых полярные крайности объединились в слитом единстве», – этим слитым единством как раз и «характеризуется восприятие Бытия».[72]72
  Maslow, A. The Farther Reaches of Human Nature. New York: Viking, 1971.


[Закрыть]

Вы уже можете заметить некоторые проблемы, которые связаны с попыткой «феноменологически описать» эти высшие состояния в форме ментально-словесных высказываний. Но дело обстоит даже еще хуже, чем это представлял себе Маслоу, ведь любой более преуспевший в диалектике исследователь (например, Нагарджуна) укажет на то, что и Бытие, описанное как «слитое единство», все еще будет оставаться дуалистическим (или двойственным) понятием, ведь единство есть противоположность многообразию. И мы никоим образом не преуспеем в большей степени, если заявим, что абсолют – это и единство, и многообразие, ведь эти два термина, взятые вместе, теперь представляют собой класс понятий, сам имеющий свою противоположность (в виде ни единства, ни многообразия), и так далее, до бесконечности. Даже термин «Бытие» дуалистичен, ведь у него есть противоположность – «Ничто», и так далее. В общем, вы улавливаете основную идею: мандалическая наука всегда будет базироваться (в целом или частично) на парадоксах, и нам лучше сразу же встретиться с этим фактом лицом к лицу, или же наша мандалическая наука попросту будет именоваться внутренне-противоречивой и отвергаться «настоящими учеными». Дух как Дух не парадоксален: он вообще неописуем посредством ментальных терминов. Однако если пытаться его выразить при помощи ментальных терминов, то результату будет свойственна парадоксальность. И, поскольку часть высших, или надлогических, наук обязательно будет обсуждать трансценделию на ментальном и концептуальном языке, самой этой части будет свойственно то, что мы описали как «парадоксальность-мандаличность». Это и есть то, что мы должны прямо и безотлагательно признать.

Итак, мы видели, что Маслоу занимался эмпирической наукой, феноменологической наукой и мандалической наукой. В каждом случае он описывал и объяснял свои предписания, или методологии (опросники, биографическая интерпретация, прямые словесные отчеты и т. д.); он собирал данные; он приглашал других проверить, повторить и подтвердить его исследования (все три компонента познания). Иными словами, он оставил для других людей путь к получению таких же или сходных данных и их интерпретаций, к которым пришел сам. Но занимался ли он чем-то большим – ноуменологической наукой?

Ответ: нет. Маслоу исследовал ряд людей, имевших опыт ноуменального; у него самого также, судя по всему, было несколько ноуменальных переживаний. Однако он не представил сколь-нибудь досконально систематизированный набор предписаний, которые приводили бы к постижению Бытия, дабы это постижение затем могло быть коллективно подтверждено. В отличие от всех других компонентов его научных исследований здесь он не оставил нам трех компонентов познания: он не оставил нам ни пути, ни способа соприкоснуться с этим предельным постижением и воспроизвести его.

Кто же, в таком случае, занимается ноуменологической наукой? Ответ таков: наставники дзен, учителя тхеравады, последователи ваджраяны, христианские созерцатели, мастера веданты и так далее. Представители любой подлинной дисциплины, которая добросовестно и открыто выражает и содержит трансцендентальные (созерцательные) предписания, постижения (или ухватывания) и коллективные подтверждения. Итак, большинство этих гностических наук также выполняет функцию мандалических наук: они переводят, или транслируют, высшие сферы (вниз) на язык ментальных карт, картографий и так далее, преимущественно для использования новичками и посторонними. Но также они весьма открыто говорят об ограниченной функциональности подобных мандалических карт: они попросту являются картинками, изображающими реальность, а не самой реальностью. (Или, как выразительно это сформулировано в дзен, это все равно, что различие между меню и собственно ужином, и цель состоит в том, чтобы по ошибке не съесть меню вместо ужина.)

Сегодня мы наблюдаем, как возникает новый тип ученого – того, кто уже обучился и мастерски овладел одной (или более) из эмпирических и феноменологических наук и при этом овладел или находится в процессе обучения ноуменологической науке. И это, если в общем, вотчина общих трансперсональных исследований, – как бы мы их ни называли: ноэтикой (Митчелл, Харман), метапсихиатрией (Дин), трансперсональной психологией (Сутич, Маслоу), трансцендентальной, или «вечной», философией (Лейбниц, Хаксли) и т. д. Все это предприятие с его общей, или «интегральной», парадигмой, какое имя бы мы ей ни приписывали, пытается использовать и интегрировать око плоти, око рассудка и око созерцания, тем самым отдавая должное полному спектру человеческих и, воистину, божественных возможностей.

А как обстоят дела с измерениями в новых науках?

Мы убедились в том, что одной из определяющих характеристик классического эмпирико-научного метода является использование им измерения для генерирования данных. В этом-то, безусловно, и состояла гениальность Кеплера и Галилея. Если мы согласимся, что научное предприятие – то есть три принципа познания – можно расширить и до всех более высоких сфер, тогда встает вопрос: а можно ли сходным образом расширить и процесс измерения?

Можно начать с различия между физической сенсибилией и ментальной интеллигибилией. Как красноречиво объяснил сам Декарт, одно из существенных различий между этими двумя сферами заключается в том, что физическому миру свойственна протяженность (extension), а ментальному миру – намерение (intention). У настоящей физической страницы, например, очевидно есть протяженность: ее размер примерно 15 × 21 см, она отличается от иных, окружающих ее, физических предметов и так далее. Все это часть грубо-материальной сферы, сферы физической протяженности, физического пространства и физического же времени. По всем этим причинам физические объекты (сенсибилия) идеально подходят для измерения, – я могу измерить их длину, ширину, высоту и вес.

А что насчет надежды, зависти, гордости, радости, понимания? Какова длина концепции? Сколько весит озарение? Какова ширина идеи? Ведь что характеризует интеллигибилию, это не столько ее протяженность, сколько намерения, лежащие в основе ее явлений, – их смыслы, ценность, межсубъективное взаимопонимание. Физическое пространство-время к ним более не применимо, а посему – применение физического измерения и квантификации довольно ограничено.

Речь, однако, не идет о том, что к интеллигибилии неприменимы какие-то типы измерения или квантификации. Не идет также речи и об отрицании того, что у интеллигибилии есть свои более тонкие формы пространства-времени. Ведь ментальная сфера и вправду обладает своей формой времени, но это не исключительно природное или сезонное время. Это историческое время, или история: модальность времени, которой присуща не просто протяженность, но еще и, причем преимущественно, аспект намерения. Это нарративное время – время, которое отмечает историю жизненного пути человека, или личности; время, течение которого несет и создает надежды и идеалы, планы и амбиции, цели и мечты; тонкое время, которое может убыстряться и замедляться, расширяться или схлопываться, трансцендироваться или концентрироваться в зависимости от своих интересов, тогда как старое доброе физическое время просто тикает себе и все, застряв в преходящем настоящем, бездумно, монотонно, подчиняясь причинно-следственным связям.

Другими словами, историческое время трансцендирует физическое время: не будучи застрявшим в простом, длящемся мгновение за мгновением, времени сенсибилии, историческое время может охватывать и сканировать прошлое и будущее, предвосхищать и вспоминать, припоминать и предвидеть, а стало быть, позволять разуму уходить от пут, привязывающих его исключительно к ускользающему настоящему телесных ощущений и восприятий. Тем самым он может войти в более широкомасштабное сознание, называемое исторической перспективой. Таким образом, эта более тонкая форма времени также является и более всеохватной и трансцендентной модальностью времени. Сейчас, когда вы читаете эти строки и следуете за моими намерениями, ухватывая мои символические идеи, ваше тело существует в физическом времени, тикающем в настоящем, однако ваш разум движется в русле исторического времени, ускоряясь и замедляясь, смотря вперед и оглядываясь. Это время, являющееся движением не вещей, но мыслей. Время, которое выходит за пределы наивного настоящего мига и сопровождает каждый свой шаг видением и намерением.

Сходным образом сфера интеллигибилии имеет тонкую форму пространства – как раз именно то, что сегодня известно под жаргонным термином «психологическое пространство». Это пространство «я»-идентичности; это также пространство воображения, пространство сновидений, пространство видения, внутреннее пространство, сотворенное разумом с его формальными операциями. Это нарративное пространство, пространство историй, намерений и выбора, а не только лишь физическое пространство протяженностей, столкновений и причинно-следственных связей. Это пространство, будучи более тонким, чем физическое, может трансцендировать его. Мое «психологическое пространство» может расшириться и включить в круг моей самости моих друзей, мою семью и даже мою страну. Я могу все это сделать, даже нисколько не двигаясь в физическом пространстве. Эта форма ментального пространства вместе с соответствующей ему формой времени (историей) и есть то, что характеризует интеллигибилию и ее динамику.

Теперь же взгляните на трансценделию: ибо здесь пространство-время становится настолько тонким, настолько трансцендентным, настолько расширяющимся, настолько всеобъемлющим, что мы можем либо сделать (парадоксальное!) утверждение, что пространство и время совершенно перестают существовать, либо утверждать, что все пространство и время существуют одновременно, в настоящем, в этом извечном мгновении (которое мистики называют «стоящим теперь» – nunc stans, которое, как они старательно отмечают, нельзя путать с nunc fluens – простым мимопролетающим настоящим мигом только лишь сенсибилии). Здесь мы в обители Вневременного, которое есть Всевременность, в обители Внепространственного, которое есть Всепространственность.

А посему, если вернуться к вопросу об измерении, дело не в том, что пространство и время существуют только лишь в грубой сфере сенсибилии. А в том, что в физической сфере пространство и время наиболее плотны, наиболее грубы, наиболее самоочевидно конкретны. По мере же продвижения по спектру сознания пространство и время становятся все тоньше и тоньше (и, как следствие, все более всеобъемлющими, или трансцендентными), и, соответственно, процесс измерения становится все более утонченным и бесконечно более трудным для осуществления, пока он не превращается в результате в нечто совершенно бессмысленное.

Таким образом, измерением наилучшим образом, легко и существенно можно охарактеризовать грубую сферу сенсибилии. В сфере же интеллигибилии измерение, если его проводить, переходит от меры протяженности (экстенсивности) к мере намерения, или интенциональности (интенсивности). Мы упоминали, к примеру, интенсивность ценности, силу нашей любви к кому-то, масштаб амбиций и меру интеллекта. И также мы еще можем использовать и числа-измерения в качестве маркеров относительных ценностей (как, скажем, поступает человек, когда он субъективно оценивает представителя противоположного пола по шкале «от одного до десяти»). В сфере социальной феноменологии было проведено много исследований по квантификации ментальной интенциональности (не протяженности). И даже в трансценделии, в некотором смысле, можно говорить о степени прогресса на духовном пути и в понимании (к примеру, десять стадий просветления).

Все это вполне допустимо. Измерение, в самом широком смысле, просто означает «большее» или «меньшее» количество единиц данных, а данные есть во всех сферах. Но мы должны с большой осторожностью подходить к этому, дабы не спутать то, что мы понимаем под измерением протяженности (extension), с измерением интенциональности (intention) и измерением трансцендентности (transcension). И самая большая проблема эмпирического сциентизма состоит в том, что под измерением в нем всегда понимается самая простейшая и объективная форма измерения – измерение протяженной грубой сенсибилии. Поскольку субъективную интеллигибилию (не говоря уж о духовной трансценделии) намного труднее измерять, сциентисты просто отвергли данные, которые нельзя впихнуть в прокрустово ложе физических размерностей. Это-то и было ужасающим преступлением, приведшим к «обескачественной вселенной». Всего этого можно избежать, если мы просто запомним, что измерение в монологических науках преимущественно направлено на протяженность; измерение в диалогических науках преимущественно направлено на интенциональность; а измерение в гностических науках преимущественно направлено на трансцендентность.

Резюме и заключение: науки о духе

Немцы сформулировали красивую концепцию того, что может соответствовать нашей более обширной науке: Geisteswissenschaften. Само по себе слово «Geist» очень удачное, потому что оно означает как разум, так и дух и просто обозначает все сферы, которые не являются исключительно физическими или эмпирическими. Вильгельм Дильтей, впервые введший данную идею в обиход, просто указал на то, что наряду с естественными науками выросли и Geisteswissenschaften – ментальные и духовные науки, которые включают «историю, национальную экономику, науки юриспруденции и госуправления, исследования религии, литературы и поэзии, искусства и музыки, философских мировоззрений, систем и, наконец, психологию».[73]73
  Copleston, F. A History of Philosophy. New York: Image, 1959.


[Закрыть]

Гениальность Дильтея состояла в демонстрации того, что, хотя естественные науки и взаимодействуют с чисто объективным, естественно-природным миром, а науки о geist-духе – с культурным, историческим и духовным миром, тем не менее сам Geist-Дух (человеческий разум и дух как таковой) может формировать и информировать, модифицировать и изменять объективный мир материальной сенсибилии (что он в действительности и делает). Мы уже приводили в пример картину Гойи – сенсибилию, сформированную и информированную интеллигибилией. Однако, разумеется, то же самое справедливо и касательно трансценделии: она может формировать и информировать включенные в нее более низкие уровни – интеллигибилию (в качестве мандалического рассудка, мистической поэзии и т. д.) и сенсибилию (в качестве искусства, скульптуры, храмовой архитектуры и т. д.). Geist-дух (разум и дух как таковой) всюду себя объективизирует, и частично наука о geist-духе занимается не только высшими сферами как таковыми и на их собственных основаниях, но еще и пониманием смыслов и намерений, лежащих в основе конкретных объективизаций в более низких сферах – промежуточных областях культуры и истории и низших областях природы и физической материи.

Согласно Дильтею, для «расшифровки» подобных объективизаций Geist-Духа необходимы два основополагающих ингредиента. Первый он назвал Erlebnisse, что означает мой собственный личный и прожитый опыт в сфере, которая требует объективизации. Это аналогично идее adequatio: если я собираюсь уловить любую объективизацию разума или духа, то я должен – на уровне своего собственного прожитого опыта, своего собственного Erlebnisse – быть адекватен той сфере, которая произвела объективизацию, иначе, как гласит старинная библейская мудрость, это подобно метанию бисера перед свиньями.