Текст книги "Лилия под дождем"

Кэндис Кэмп
Лилия под дождем

ГЛАВА 1

Внезапно резкий удар грома нарушил вечернюю тишину. Мэгги, хозяйка небольшой фермы, стояла перед зеркалом в своей спальне, расчесываясь на ночь. От неожиданности она вздрогнула и щеткой больно царапнула кожу головы. Мэгги положила щетку на туалетный столик, подошла к окну и раздвинула шторы. За окном собиралась настоящая весенняя гроза, одна из тех, что были не редкостью для Арканзаса в это время года. Обычно гроза начиналась внезапно, под вечер, бушевала всю ночь и к утру уходила, уступая место яркому, погожему, солнечному дню.

Вот и сегодня ничто не предвещало непогоды – день был тихий и спокойный. А сейчас по небу неслись тяжелые водянистые облака, нагромождаясь друг на друга, меняя свои очертания, как будто небо вдруг населилось неведомыми живыми существами. Вновь прогремел гром, и сверкнувшая молния на мгновение осветила двор фермы.

«Будет сильный ливень, – подумала Мэгги, задергивая шторы. – Нужно проведать мальчиков, как бы Уилли не проснулся от этого грохота, прошлый раз его так долго пришлось успокаивать». Она накинула халат, взяла лампу и пошла по коридору в противоположную часть дома, где находилась детская. Возле одной из дверей Мэгги остановилась и, приподняв лампу, чтобы стало светлее, тихонько приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Уилли крепко спал, свернувшись клубком на своей узкой кровати, и Мэгги облегченно вздохнула, радуясь, что раскаты грома не разбудили его. А вот Ти еще и не думал ложиться. Он сидел на своей кровати с раскрытой книгой в руках, согнувшись над ней «в три погибели», как сказала бы Мэгги, и с упоением читал, не обращая внимания на бурю за окном. Слабо горевшая ночная лампа скудно освещала комнату, и мать собралась попенять сыну за то, что тот портит зрение. Но только она раскрыла рот, как мальчик, оторвавшись от книги, бросил на нее долгий, чуть виноватый взгляд, как бы прося прощения и понимания: «Мамочка, я знаю все, что ты хочешь мне сказать, но книжка такая интересная!»

Мэгги ничего не оставалось, как улыбнуться ему в ответ. Они с сыном хорошо понимали друг друга и могли обходиться без лишних слов. Ти был ей очень близок и похож на нее не только внешне – такие же густые темные волосы, как у матери, обрамляли мягкий овал лица, из-под черных прямых бровей смотрели большие серые глаза, – характером и темпераментом он также был в мать. В детстве Мэгги, как и ее сын сейчас, выделялась среди своих сверстников живой любознательностью, деятельной натурой, но никогда она не была такой серьезной, каким порой бывал Ти, – ей не пришлось пережить того, что пережил ее сын.

Мальчик соскочил с кровати и, бесшумно ступая по полу в одних чулках, подошел к матери.

– Он недавно уснул, – прошептал Ти, кивнув в сторону Уилли. – Думаю, с ним все будет в порядке.

Мэгги кивнула ему в ответ и тихо сказала:

– Пойду вниз, проверю, все ли окна закрыты.

– Я успокою Уилли, если он проснется, – сказал Ти.

– Хорошо, – улыбнулась Мэгги.

Ей так хотелось наклониться и поцеловать его, но она сдержалась, зная, как он смущается. Ти считал себя достаточно взрослым и неодобрительно относился к проявлениям нежности со стороны матери. В свои одиннадцать лет он стал уже довольно самостоятельным. Голос его окреп, став почти баритоном, и только в минуты волнения срывался на высокий фальцет, удивлявший их обоих. Взросление и возмужание сына заставляло сердце Мэгги тревожно сжиматься от волнения. Мать всегда переживает за своего ребенка, когда у того проходит беззаботная пора детства. Сдержав свои чувства, Мэгги повернулась и вышла из комнаты.

Освещая себе дорогу тусклым светом лампы, Мэгги осторожно спустилась по крутым ступенькам лестницы. Она внимательно осмотрела окна и двери, проверяя, все ли в порядке. Нельзя было допустить, чтобы дождь залил шторы и попортил мебель, – все в этом доме, приобретенное до рождения Ти, должно было прослужить еще много лет.

Мэгги никогда не была расточительной. Война научила ее многому, в том числе и умению экономить каждый цент. Затянувшееся противостояние Севера и Юга вовлекло в свой губительный водоворот большую часть мужского населения Арканзаса, оставив хозяйства на попечение женщин и детей. Мэгги, как и остальным жительницам штата, приходилось от зари до зари работать на ферме, чтобы прокормить семью. Торговля пришла в упадок, так как денег у людей не водилось, да и многочисленные грабители и мародеры делали это занятие небезопасным. Мэгги не могла уже и припомнить, когда она покупала себе новое платье, а о красивой мебели или приятных сердцу любой женщины предметах дамского туалета приходилось только мечтать.

За окнами завыл ветер. Сверкнула молния, и в ее короткой вспышке Мэгги увидела, как тугие струи дождя хлещут по деревьям, срывая с них листву, прибивают к земле траву и вспенивают кусты черемухи. Она поспешила на кухню и, войдя туда, с ужасом увидела, что окно над плитой приоткрыто на пару дюймов. Поставив лампу на стол, она облокотилась одной рукой на край раковины, пытаясь другой дотянуться до оконной рамы. В эту секунду снова полыхнула молния, и в ее неестественном белом свете она заметила темный силуэт человека, пробирающегося через двор фермы к хлеву.

От неожиданности Мэгги опешила, а сердце бешено заколотилось в груди. На какое-то мгновение она потеряла способность думать, но паника продолжалась недолго. За последние годы жизнь научила ее быстро реагировать на обстановку и не слишком медлить при принятии решений. Придя в себя, она первым делом бросилась к задней двери, чтобы убедиться, что она закрыта, а затем направилась к ящику с ружьем, который стоял в коридоре рядом с кухней.

У нее слегка дрожали руки, когда она достала винтовку, зарядила ее и вернулась к кухонному окну. В кромешной тьме лишь смутно угадывались очертания хлева и стоящее неподалеку вишневое дерево, терзаемое ветром. Вглядываясь в сумрак ночи, Мэгги лихорадочно соображала, что ей делать дальше. Ей подумалось, что нет смысла стоять в кухне и ждать, когда незнакомец ворвется в дом. Пассивность и бездействие не были чертами ее натуры, особенно, когда речь шла о безопасности семьи. Сейчас в ее душе боролись демоны гнева и страха. Далеко не каждая женщина способна побороть свой страх, но Мэгги смогла с собой справиться. Вдруг ей в голову пришла мысль, что ночной визитер решил воспользоваться бурей, чтобы украсть ее скот. У нее не было ни малейшего желания позволить кому бы то ни было лишать ее семью последних средств к существованию. Слишком много сил она потратила на то, чтобы сохранить мула, корову, козу, нескольких свиней и кур. А тут еще неделю назад отелилась корова! И вдруг кто-то решил покуситься на ее хозяйство! Гнев жаркой волной окатил ее, смывая последние страхи. Она повернулась и побежала назад в коридор.

– Ти! – громким шепотом позвала она. – Ти!

Резко выдернув дробовик из стеллажа для оружия, она раскрыла его и затолкала патроны в ствол. Появившийся наверху у лестницы сын смотрел на мать с удивлением.

– Что случилось? – тревожно спросил он. – Почему ты достала оружие?

– В хлеву кто-то есть! Я только что видела, как какой-то человек вбежал туда. – Она сунула сыну дробовик. – Возьми это и сядь за стол, а я пойду в хлев.

– Я с тобой, мама!

– Нет! – решительно сказала она, но тут же смягчилась. Ей не хотелось задевать мужское самолюбие сына явной тревогой за него. – Ти, нужно, чтобы ты остался в доме, ведь, если я не справлюсь с ним, то некому будет защитить ферму и Уилли. – Она серьезно посмотрела на сына: – Ти, ты сделаешь это для меня?

Расправив узкие плечи, мальчик торжественно кивнул и взял в руки дробовик:

– Хорошо, мама!

– Закрой дверь и никого не пускай в дом.

– Ну, мама… – состроил недовольную гримасу мальчик.

– Хорошо, хорошо, я знаю, что ты уже взрослый и знаешь, что делать. – Мэгги улыбнулась. – Я все-таки твоя мать и не должна забывать об этом, – извиняющимся тоном добавила она.

Они направились на кухню, где Мэгги взяла висевший за дверью фонарь. Некоторое время она не могла решить, брать ли его с собой. С фонарем она могла стать легкой мишенью для того, кто прятался в хлеву. С другой стороны, в темноте было невозможно ничего разглядеть, а тем более противостоять кому-либо. Ее передернуло при мысли, что кто-то может наброситься на нее в темноте. Наконец она решилась, зажгла фитиль и вновь взглянула на сына. Он обеими руками держал дробовик, выжидающе глядя на мать. Мэгги улыбнулась ему, стараясь придать своему лицу успокаивающее выражение, открыла заднюю дверь и вышла в бурную ночь.

Ветер был настолько силен, что у Мэгги перехватило дыхание и несколько секунд она вынуждена была стоять на месте, не в силах противостоять его мощному напору. Полы ее халата распахнулись и полоскались на ветру, как паруса шхуны, попавшей в шторм. Она мгновенно промокла до нитки, и только мысль о том, что в хлеву прячется злоумышленник, собравшийся, без сомнения, ограбить ее, заставила набраться решимости и побежать к хлеву. Открыть массивные ворота оказалось непростым делом. Мэгги двумя руками ухватилась за скользкую от дождя ручку и изо всех сил стала тянуть ее на себя, чтобы сделать небольшую щель, в которую можно было бы проскользнуть.

Шум бури заглушал все звуки, и поэтому появление Мэгги в хлеву явилось для незнакомца полной неожиданностью. Он закрыл глаза руками, щурясь от света фонаря, а когда заметил в ее руках ружье, застыл на месте и молча смотрел на нее, не пытаясь пошевелиться.

Не спуская глаз с незнакомца, Мэгги поставила фонарь на пол. Перед ней стоял рослый мужчина с мускулистой стройной фигурой. Мокрые темные волосы прилипли к голове, а шерстяная одежда издавала специфический острый запах. Похоже было, что он безоружен, но Мэгги не собиралась ослаблять бдительность. Беспокойные времена научили ее настороженно относиться к любому незнакомому человеку.

– Руки вверх! – решительно скомандовала она. – Медленно выйди на свет, чтобы я могла как следует тебя разглядеть.

Подняв руки, он сделал несколько шагов вперед.

– Я не вооружен, – сказал он.

Голос его звучал спокойно, но по выговору было ясно, что он не из этих мест.

– Зато я вооружена, – холодно ответила Мэгги, наводя на него ружье.

Фонарь ярко освещал мужчину, и Мэгги могла видеть выражение его лица. Оно было спокойным и бесстрастным. В его облике ничто не говорило о том, что он испуган. Мэгги невольно загляделась на него: такие красивые мужчины ей еще не встречались. Несмотря на всклокоченные волосы и потрепанную мокрую одежду, было видно, что он не простого происхождения. Лицо его было хладнокровным, в уголках губ скрывалась снисходительная усмешка, взгляд глубоко посаженных глаз был прям и ясен. Впечатление аристократичности слегка смазывали глубокие морщины вокруг довольно крупного рта, говорившие о том, что этот человек многое повидал в своей жизни. Мэгги инстинктивно почувствовала, что от незнакомца не исходит угрозы опасности ее семье, и немного расслабилась. Видимо, он понял это и резко прыгнул вперед, перехватив ружье, отведя дуло в сторону. Мэгги отчаянно потянула ружье к себе, и в этот момент прозвучал оглушительный выстрел. От неожиданности она выпустила ружье и теперь стояла с открытым ртом, глядя, как небрежно незнакомец держит его дулом вниз. Он неодобрительно покачал головой и сказал:

– Боже мой, леди! Так в ваших краях встречают незнакомых людей? Вы же могли прострелить мне голову!

– А с какой это стати я должна одаривать вас своей гостеприимностью? – фыркнула Мэгги. Она еще не пришла в себя от пережитого волнения, но уже начала понимать, что ей не хотят причинить зла. Вдруг она разъярилась: – Кто вы? Что вы делаете в моем хлеву? – Вопросы звучали, как выстрелы.

Незнакомец без всякого смущения посмотрел ей в глаза, затем тряхнул головой и рассмеялся.

– Скажу вам одно, леди! Вы дамочка с характером. – Он спокойно разрядил ружье и протянул его Мэгги. – Если вы заметили, – сухо добавил он, – на улице несколько сыровато, да и не жарко. Уверяю вас, мне не нужны ни вы, ни ваше добро.

Мэгги выхватила винтовку у него из рук, уперла ее прикладом в землю и исподлобья посмотрела на мужчину. Он и в самом деле уже не казался ей опасным. Правда, если считаться с утверждением ее бабушки Уэзерли, следовало остерегаться всех без исключения красивых мужчин, но этот казался просто замерзшим, промокшим и усталым. Он непроизвольно вздрагивал от холода, и Мэгги вдруг почувствовала, что ей жаль его. Недавние страхи и волнения отошли на второй план. Она поняла, что у нее не хватит духу выгнать этого человека на дождь и холод. До города было полторы мили и, кроме того, она была уверена, что в этой местности никто не предоставил бы ему крова и ночлега. Война ожесточила сердца людей. В последние годы скитальцев, подобных ему, встречалось немало на дорогах Арканзаса. Кто-то пробирался в Техас, где жизнь била ключом, кто-то просто бродяжничал, потеряв связь с родственниками, у кого они были. Мэгги хорошо знала, как война разрушает душу и тело человека.

По-видимому, незнакомец был одним из тех, кого война между Севером и Югом сняла с насиженного места. Об этом говорили серая форменная рубашка солдата армии конфедератов, брошенный на пол мундир со шляпой, свернутая шинель, лежащая под ногами, которая, очевидно, не одну ночь служила ему постелью под открытым небом. Возможно, война лишила его близких, и, унесенный бурным течением событий последних четырех лет, он стал обычным бродягой, неспособным подолгу оставаться на одном месте, которого постоянно тянуло на приключения.

Мэгги вспомнила своего брата Хантера, который тоже вполне мог оказаться сейчас в подобном положении. Может, и ему попадется какая-нибудь добрая женщина, которая даст приют и кусок хлеба, когда он остро будет в этом нуждаться. Она вздохнула:

– Хорошо, можете провести здесь ночь.

– Спасибо, – он коротко кивнул, и Мэгги не поняла, звучала ли в его голосе благодарность или это был сарказм.

– Мама? – Дверь в хлев со скрипом открылась.

Мэгги смутилась.

– Тирелл Малькольм Уиткомб! Что ты здесь делаешь? Я же просила тебя находиться в доме!

– Мне показалось, что я слышал выстрел, – ответил мальчик. – Мне нужно было убедиться, что с тобой все в порядке.

Мэгги досадливо поморщилась. Совершенно ни к чему было знать этому человеку, что ее защищает ребенок. Она бросила взгляд на незнакомца. Он не вызывал у нее сильной неприязни, но все же Мэгги не могла быть уверена в том, что ночью, когда все стихнет кругом, он не попытается ограбить одинокую женщину, которая находится в доме одна с ребенком. Для такого человека это было бы легким делом. В эти тяжелые времена среди шатающихся по южным штатам Америки было полно бродяг, которые давно испытывали презрение к труду, и основным источником их существования стали грабеж, вымогательство и воровство. Но и среди них были такие страшные люди, кому война своей вседозволенностью помутила разум, для кого кровавое насилие стало нормой жизни, кто, не задумываясь, мог совершить самое ужасное преступление. Таких людей власти объявляли вне закона.

Незнакомец без тени смущения выдержал испытующий взгляд Мэгги.

– Я всего лишь ищу немного сухого сена себе на ночь. Больше мне ничего не нужно, – вновь объяснил он.

– Хорошо. Надеюсь, вы понимаете, что у меня в доме найдутся пули для этого ружья.

– Да, мэм, я буду помнить об этом. Едва ли эта угроза была им воспринята всерьез. Мэгги заметила, что он готов был даже рассмеяться. Уж не над ней ли? Она оглядела себя. О, господи! Не удивительно, что его разбирал смех при виде той картины, что являла собой Мэгги. Ее халат с узеньким пояском распахнулся, открыв стройную ладную фигуру, облепленную белой мокрой ночной рубашкой. Она, должно быть, выглядела настоящей фурией, особенно со своими густыми распущенными волосами, мокрыми прядями свисающими на лицо. В руках Мэгги держала незаряженное ружье, которым она даже не сумела воспользоваться. А рядом с ней стоял ее защитник, одиннадцатилетний мальчик в старой красной фланелевой рубашонке, из которой он давно вырос, в рваных ботинках на босу ногу.

От смущения ее щеки вспыхнули алым румянцем. Мэгги сердито посмотрела на мужчину, запахнула халат, туго завязав на нем пояс, и откинула с лица волосы. Казалось, ему стало еще веселее оттого, что она попыталась принять вид достойной и независимой женщины. Что ж, пусть он смеется над ней, если хочет, подумала Мэгги. В конце концов, он – один из скитающихся по дорогам бродяг, нищий, в то время как ей удалось спасти дом и семью от разрушений войны и ее жестоких, печальных последствий.

– Пойдем, Ти, нам нужно с тобой быть дома, – сказала она, беря своего сына за руку.

– Нет, подожди! – мальчик резко отдернул свою руку. – Кто этот человек? Что он здесь делает?

– Он попал под дождь, поэтому проведет эту ночь в нашем хлеву.

Мэгги постаралась произнести эти слова с презрением в отместку за то, что он позволил себе посмеяться над ней.

– Меня зовут Рейд Прескот, – сообщил мужчина и протянул руку мальчику. – Я не хочу причинить вред тебе и твоей семье.

Польщенный тем, что незнакомец разговаривает с ним, как с мужчиной, Ти охотно пожал ему руку.

– Здравствуйте. Я – Тирел Уиткомб.

– Рад познакомиться с тобой. – Прескот с важностью кивнул ему.

Молния сверкнула совсем близко, и одновременно с ней ударил гром такой силы, что все трое вздрогнули и посмотрели на открытую дверь хлева.

– Уилли! – ахнула Мэгги и посмотрела на Ти. Если Уилли проснется, и никого не будет рядом с ним, он сильно испугается. – Пойдем, дорогой, в дом.

Ти кивнул, быстро направился к двери. Мэгги секунду помедлила и, обернувшись к Рейду Прескоту, сказала:

– Я… могу оставить вам фонарь, если хотите.

Он равнодушно пожал плечами, оставив ее предложение без ответа. Мэгги видела, что его знобило, хотя он пытался скрыть свое состояние, плотно скрестив руки на груди. Внезапно она почувствовала, что ее прежнее недовольство им исчезло. Этот Рейд Прескот промок до костей, замерз и, несомненно, был голоден; но он был слишком горд, чтобы попросить помощи. Мэгги знала, что такое гордость. Это чувство было характерно для нее, членов ее семьи и многих из тех, кого она знала. Если среди упрямых жителей Арканзаса и было что-то общее, то это их чрезмерная гордость, и поэтому любые удары судьбы они переносили с высоко поднятой головой. Мэгги повесила фонарь на крючок и поспешила за сыном.

Пока они шли к дому, дождь промочил их до нитки.

– Обязательно сразу же переоденься, – сказала она Ти, когда они вошли в дом. Его ответ был прерван воплем наверху.

– Ти! Ма!

– Мы здесь, Уилли! – сердце Мэгги лось от беспокойства. Ти уже стремительно бежал наверх, перескакивая через ступеньки.

– Мы идем! – крикнул он.

Слегка отставая, Мэгги бежала за ним. Она всегда расстраивалась, когда видела Уилли сильно перепуганным, как сейчас, во время грозы. Это, ей казалось, было самое худшее проявление его инфантильности.

Она с трудом перенесла с ним первую бурю после того, как привела его домой. Ей пришлось сидеть около него, пока не кончилась гроза, и держать его руку в своей. От каждого раската грома он вздрагивал, закрывая от страха глаза, трясся в ознобе и бесконечно хныкал. Ей хотелось бросить его, закричать, выбежать из комнаты, упасть в свою кровать и спрятаться с головой под одеяло от всего этого кошмара. Неужели это Уилл? Уилл, который хладнокровно пристрелил огромную рысь, прыгнувшую на него с ветки дерева; Уилл, который был для нее олицетворением настоящего мужчины, был ее любящим, заботливым мужем? Со временем Мэгги привыкла к этому, научилась принимать его таким, каким он был теперь. Она стала для него больше матерью, чем женой. Даже называть его Мэгги стала уменьшительным Уилли, как его звали в детстве. И все равно невыносимо было видеть большого, сильного мужчину, дрожащего от страха при каждом ударе грома, смотреть, как боль и стыд отражаются на его лице.

Мэгги вошла в комнату «мальчиков», как про себя она ее называла. Уилли свернулся калачиком на своей кровати, обхватив согнутые ноги руками. Вид у него был жалкий. Ти стоял рядом, успокаивающе гладил Уилли по спине и что-то шептал ему. Однако, как бы Уилли не любил Ти, Мэгги знала, что сейчас ему нужна материнская поддержка.

– Я здесь, дорогой, – сказала Мэгги, присев рядом с ним на кровать.

Он тут же беспомощно прильнул к ней, зарывшись головой в ее колени.

– Грохот! – простонал он. – Опять этот ужасный грохот!

– Ничего страшного, дорогой. – Мэгги одной рукой обняла его широкие плечи, а другой начала гладить по голове. – Все в порядке, мы с Ти рядом. С тобой ничего не случится.

– Я не люблю этот грохот.

– Это всего лишь обычная весенняя гроза, – монотонно твердила Мэгги. Она понимала, что раскаты грома напоминали Уилли орудийный огонь. Война нанесла ему тяжелую душевную травму – его рота потеряла в сражениях половину людей, а сам он был тяжело ранен в одном из боев. Рядом с ним разорвалось ядро, начиненное шрапнелью, разорвав ему бок и тяжело ранив плечо и руку. Осколки попали ему в голову, оставив шрамы на коже и непоправимо изувечив мозг, что превратило его снова в испуганного ребенка, который думает, что его жена – это мать, а сын – старший брат.

– Тебе не будет больно, я обещаю, – продолжала успокаивать его Мэгги, ласково поглаживая густые белокурые волосы. Дрожь, которая била Уилли, начала стихать, и наконец он расслабился и успокоился в ее руках. Тяжело вздохнув, он отстранился и улыбнулся ей жалкой улыбкой, измученный собственным страхом.

– Я хочу спать, – сказал он.

– Конечно, уже поздно, и давно пора ложиться, – она перевела взгляд на сына. – Вам обоим пора спать.

– Но, мама!

– Ти, тебе хорошо известно, что время позднее и давно пора быть в постели.

– Но я хотел поговорить с тобой о… – он взглянул на Уилла и медленно направился к двери.

– Я знаю, о ком ты хочешь поговорить, – ответила Мэгги. – Мы поговорим об этом завтра. – Она не была уверена, что стоит говорить о незнакомце при Уилли.

– Хорошо, – согласился Ти. – Но я как подумаю, что на дворе ужас как сыро и холодно…

Мэгги самой не давала покоя эта мысль. Она не могла забыть, как Рейд Прескот дрожал в своей насквозь промокшей одежде. Жестоко было оставлять его в таких условиях. Ему было необходимо хотя бы полотенце, сухая одежда и теплое одеяло. И все же не хотелось подвергать себя глупому риску, снова вернувшись в хлев. Полбеды, если она обнаружит, что он уже успел скрыться вместе со скотом, а вдруг он все-таки замышляет что-то недоброе по отношению к ней и ее семье.

И все же несмотря на эти страхи, Мэгги не могла остаться равнодушной к тому, кто нуждается в помощи. Это противоречило ее открытой натуре.

– Ты прав, – сказала она Ти, бросив быстрый взгляд на Уилла. Глаза того уже закрылись, а грудь мерно поднималась и опускалась. Он крепко спал. – Пойду отнесу мистеру Прескоту сухие вещи, а ты останешься здесь и будешь спать. До утра осталось не так уж и много. Что бы ни случилось этой ночью, с утра ты должен разнести яйца. Договорились?

– Да, мама.

Мэгги наскоро собрала кое-что из одежды Уилла, добавив к этому полотенце и одеяло. Проходя через кухню, она помедлила, затем взяла тарелку, положила в нее красных бобов, оставшихся от ужина, и добавила к ним кусок маисовой лепешки. Еда давно остыла, но она подумала, что бродяга будет рад и такому угощению. Она понимала, что если такие тяжелые времена наступили для тех, кто жил на земле и кормился своим трудом, то насколько же хуже положение тех, у кого не было ни дома, ни крова.

Дождь прекратился, и Мэгги быстро пересекла двор, обходя грязные лужи. Она подошла к дверям хлева, открыла их… и замерла на пороге с раскрытым ртом, пораженная увиденным.

Меньше чем в десяти шагах от нее стоял Рейд Прескот, развешивая мокрую одежду на боковую загородку стойла. Он был совершенно голый!

Она смутилась и хотела было повернуть назад, но в этот момент мужчина обернулся, чем окончательно вогнал ее в краску.

– Ой! Я… – она совершенно растерялась и не находила слов. У нее даже не хватило соображения отвернуться. Прескот выругался и спрятался за загородкой хлева.

– Я прошу прощения… – лицо Мэгги горело. – Мне… мне следовало постучать… я не думала…

Она резко замолчала, быстро положила узелок с одеждой на ближайший стог сена, тарелку с едой поставила на ящик, неловко повернулась, открыла дверь и выбежала из хлева. Она продолжала бежать, пока не наткнулась в дверь собственного дома.

Рейд быстро обтерся полотенцем, натянул на себя одежду, оставленную женщиной, и завернулся в одеяло. Наконец-то он перестал дрожать и почувствовал тепло. Теперь можно было и поесть. Холодные бобы и маисовый хлеб оказались для него чем-то вроде манны небесной – он не ел уже вторые сутки. Он с жадностью набивал рот бобами, сидя на охапке сена. Покончив с едой, он со вздохом отставил в сторону тарелку и откинулся спиной на загородку стойла, испытывая чувство блаженства от тепла, сухой одежды и сытости. Рейд не мог вспомнить, когда ему в последнее время было так хорошо. Единственное, чего ему не хватало для полного счастья, подумал он, так это огня… и женщины рядом. Но не просто женщины, а его вспыльчивой, вооруженной благодетельницы. Он улыбнулся, вспомнив, какое у нее было выражение лица, когда она застала его голым. Он тоже чувствовал смущение, хотя не мог не заметить комизма этой немой сцены. Внезапно его охватило чувственное желание – его мысли обратились к хозяйке фермы. Перестав улыбаться, он закрыл глаза и почувствовал, как заломило у него внизу живота и поясницу охватило сладкое томление. Сегодня он никак не ожидал встретить женщину, которая кроме обычного интереса вызывала у него такое желание физической близости. Таких чувств он не испытывал уже давно, но на эту женщину трудно было не обратить внимания.

Он вспомнил, как она ворвалась в хлев: в распахнувшемся халате, мокром от дождя, белой хлопчатобумажной рубахе, повторяющей все изгибы ее тела, и с винтовкой в руках.

Черт побери! Эта женщина обладала изрядным мужеством, в противном случае, она ни за что бы не решилась выйти из дому навстречу человеку, без разрешения вторгшемуся в ее владения. Она ведь понимала, что это мог быть не замерзший путник, ищущий укрытия от дождя, а матерый вор или убийца, встреча с которым могла окончиться далеко не безобидно.

Ну, а если оставить в стороне ее мужество, надо было признать, что она чертовски красива. У него перед глазами стояла ее стройная фигура, светлые глаза, сверкающие из-под густых бровей, рассыпавшиеся по плечам роскошные каштановые волосы и здоровый румянец на щеках, говоривший о молодости и силе.

Она вела себя на редкость спокойно и хладнокровно даже тогда, когда он отобрал у нее ружье. Единственное, что вывело ее из равновесия, так это появление в хлеву мальчика. Однако, почувствовав, что нежданный гость не намерен нападать на них, она проявила истинную доброту, принеся ему сухую одежду и еду. На ее месте многие посчитали бы, что, разрешив ему остаться в хлеву до утра, они проявили неслыханную по этим временам щедрость.

Рейд не мог заснуть. Он думал о Мэгги. Мальчик, вероятно, был ее сыном: они были похожи как две капли воды. Очевидно для Рейда было и то, что в доме нет взрослого мужчины, так как в противном случае именно он вышел бы навстречу незнакомцу. Может, муж женщины погиб во время войны? Если это так, значит, она жила одна, по крайней мере, с шестьдесят пятого года, борясь за выживание и сохранение ребенка. Вдовам сейчас было очень тяжело. Это обстоятельство придавало ее щедрости еще большее значение в глазах Прескота. С другой стороны, ее положение вдовы говорило о том, что по ночам она спит в одиночестве. И снова Рейд почувствовал беспокойство и томление, удивившее его самого. В кровавой бойне, в которой ему довелось участвовать, многие эмоции и желания притупились. Иногда, правда, он испытывал некоторое волнение, но это был обыкновенный животный инстинкт, который следовало либо удовлетворить, либо оставить без внимания. Острое желание, которое он сейчас испытывал, было совершенно иным, и он не был уверен, что это состояние ему нравится. Война сделала его черствым, и это часто спасало в самых немыслимых ситуациях.

Рейд заставил себя думать не о прелестях фермерши, а о ее щедрости, и задумался о том, как отблагодарить ее. Он мог бы покрасить изгородь, нарубить дров и выполнить любую другую мужскую работу. С другой стороны, может, следовало уйти на рассвете? Именно так он и привык жить, зная, что если свяжется с кем-нибудь даже на время, то на него начнут надеяться, а дать ему, кроме себя, нечего.

Все-таки он решил, что утром выполнит какую-нибудь работу по дому и этим рассчитается с хозяйкой за ее доброту. А потом можно уйти и забыть о ней, так будет для него лучше и спокойнее.