Текст книги "Объяли меня воды до души моей..."

Глава 6
Снова о Китовом дереве

Поев каши и поспав, Дзин, испытывая потребность в движении, быстро заходил взад-вперед по комнате. Исана, закончив свои ежедневные размышления в бункере, внимательно наблюдал за действиями сына; но тут сверху спустилась Инаго, спокойно и непринужденно, нисколько не смущенная тем, при каких обстоятельствах Исана видел ее несколько часов назад, и сказала:

– Такаки передал, что хочет продолжить свой рассказ и ждет вас в машине. А за мальчиком я присмотрю. Больной принял снотворное и все равно спит.

– Это дрозд, – бодро заявил Дзин, продолжая ходить из угла в угол по комнате.

– Услышал свист, которым твои приятели сигналят друг другу. У Дзина прекрасный слух, – объяснил Исана.

– А я вот не слышу, – сказала девушка, с неподдельным уважением глядя на расхаживающего по комнате ребенка.

В поведении Инаго было нечто, позволившее Исана с легким сердцем оставить на нее Дзина. Между Дзином и Инаго – она, сменяя Исана, вошла в комнату, села на диван и с интересом следила за мальчиком – точно протянулась невидимая нить, и роль отца сразу же свелась на нет. Вокруг вишни забавлялись подростки – сжавшись в комок, падали на землю; увидев Исана, выходящего из убежища, они встретили его с напускным безразличием.

– Ха-ха-ха, что же вы не смеетесь? – тихо спросил Исана и засмеялся сам – что ему еще оставалось?

Слева внизу разворачивался темно-голубой «фольксваген». Потом машина на большой скорости помчалась вверх по узкой дороге. Исана узнал в водителе Такаки, но тот был в темных очках и при этом еще старался не смотреть на Исана, так что разглядеть выражение его лица было невозможно. Такаки открыл дверцу, не поднимая глаз на Исана. Как только Исана сел в машину, Такаки рванул ее с места, не обращая внимания на приближающихся подростков; можно было подумать, что он чем-то озабочен, на самом же деле серьезность его была напускной. Не напрягай он все время губы и щеки, давно бы небось рассмеялся: ха-ха-ха. Сухое, с туго натянутой кожей лицо парня в профиль вообще не казалось грустным, напротив, оно было полно молодого, может быть чуть наивного, веселья. Нет, он ничем не отличается от остальных ребят, подумал Исана, что, впрочем, вполне естественно... Исана без всякой задней мысли протянул руку к карте, лежавшей на приборной доске вместе с большим блокнотом. Однако Такаки, который вел машину, вроде бы не замечая Исана, грубо, словно пинком остановил его:

– Не трогайте! Машина ведь краденая. И блокнот чужой!

«Значит, этот парень действительно украл машину и приехал на ней?» – обратился Исана к душам деревьев, росших слева на небольшом холме, и отдернул руку.

– Видите там, вдали, деревья? – спросил Такаки, в голосе его не осталось и следа былой резкости. – Что это, в общем-то, за деревья?

– Вон те, самые высокие, – красная сосна и дзельква, – сказал Исана.

– А эти огромные деревья – с мелкими ветками без листьев, похожими на метелки? – снова спросил Такаки.

– Это и есть дзельква.

– Дзельква? Какие красивые деревища; их здесь, в окрестностях, очень много, – сказал Такаки. – А в наших местах мало.

Дзельквы, очерчивающие вместе с красными соснами контуры холма и на первый взгляд разбросавшие как попало свои не то коричневые, не то темно-фиолетовые стволы, соединялись на фоне бледного серовато-голубого неба в четкую конструкцию. Рассматривая дзельквы, вперившие в облачное небо свои тонкие, но сильные ветви, и называя их так же, как только что назвал юноша – деревищами, Исана почувствовал, насколько они желаннее всех самых желанных деревьев. «Мне кажется, их бесчисленные ветви подают тайный знак людям, и в первую очередь мне, но как прочесть его, как сделать понятным?» – спрашивал Исана у душ деревьев.

– Я помню почти все деревища в Токио. Они, вместо дорожных знаков, помогают мне удержать в памяти карту города. Если мне надо куда-нибудь, я еду, заранее представляя себе, где какие растут деревища. И, угоняя машину, я всегда держу их в памяти – это здорово помогает. Если за мной гонятся, следуя бездушным дорожным знакам, они никогда меня не поймают.

– Но на улицах, рядом с многоэтажными домами, огромные дзельквы существовать все-таки не могут. Они росли в старые времена в приусадебных лесах. Там, где раньше были крупные помещичьи усадьбы или остались большие незастроенные участки, дзельквы еще сохранились, но в центре города ни одной не осталось.

– А вы пойдите в центр города, заберитесь на крышу многоэтажного здания и посмотрите вокруг. Сразу же убедитесь, что я говорю правду, – уверенно сказал Такаки. – Нет, дзельквы еще кое-где сохранились – они высятся там и сям, как кактусы посреди пустыни в ковбойском фильме. Если долго смотреть на них, наоборот, многоэтажные здания исчезнут из виду и в уме возникнет карта местности.

– Пожалуй, ты прав, – сказал Исана, слова парня его убедили. – Да, тебе не откажешь в наблюдательности, когда речь идет о деревьях.

– Впервые попав в Токио, я подумал, что раз здесь живет такое огромное скопище людей, то и Китовые деревья тоже должны расти, и стоит подняться на высокое открытое место, сразу увидишь Китовое дерево, принадлежащее незнакомым людям. И вот каждое воскресенье, углядев с крыши универмага огромное дерево, я засекаю направление и иду посмотреть на него.

– Значит, по-твоему. Китовое дерево относится к дзельквам? – спросил Исана, находя в переплетении тонких красновато-коричневых ветвей стоящей на фоне облачного неба дзельквы много общего с китом.

– Мне кажется, что Китовое дерево – это чаще всего деревище. Просто, собравшись однажды вокруг него, люди решили: давайте считать эту прекрасную старую дзелькву Китовым деревом.

Такаки умолк, он сосредоточенно вел машину. Они подъехали к широкой реке, перерезающей равнину, обогнули огромную дамбу, на которой мог бы приземлиться легкий самолет, поднырнули под двухъярусный стальной мост для поездов и автомашин и недавно построенную скоростную автостраду – железобетонное сооружение в виде корабельного днища и, наконец, пробрались через вереницу автомашин, скопившихся в ожидании переправы по стальному мосту. Китовое дерево, размышлял Исана, обращаясь к душе Китового дерева, растущего неведомо где. Китовое дерево – Исана никогда не видел его, но, возможно, это дерево важнее всего, что ему предстоит увидеть в жизни. Где-то в непроходимых лесах, в самой чаще есть поляна, расчищенная от подлеска и травы, чтобы создать наилучшие условия этому особому дереву. И в центре поляны высится громадное, могучее дерево, олицетворяющее табу, существующие в той местности, дерево, которому поклоняются все. И есть на свете подросток, душой которого завладело Китовое дерево. Этот подросток задумался: а вдруг Китовое дерево – это деревище, то есть огромная дзельква? Ведь именно дзелькву называли когда-то могучим древом. Но подросток покинул родные места, так и не увидев Китового дерева. И вот он попадает в огромный город, который смело можно сравнить с лесными дебрями, и устремляется на поиски могучей дзельквы. Устремляется лишь для того, чтобы, отыскав место, где растет Китовое дерево, принадлежащее незнакомым ему людям, установить наконец, какое дерево называли Китовым в тех краях, откуда он родом...

Машина, благополучно миновав забитую автомобилями дорогу, снова спустилась под гору и медленно двигалась, лавируя между домами, стоящими на осушенной низине. Потом сунулась в глухой закоулок – отсюда, подумал Исана, не выбраться, – и они и впрямь уткнулись в толстую металлическую цепь, лежавшую поперек дороги. Здесь начинался крутой склон, поросший прошлогодней сухой травой и редкими кустиками новой; он переходил затем в небольшую возвышенность, где росли вечнозеленые деревья, покрытые шапками запыленной листвы. Машина, вместо того чтобы остановиться у подножия, задрала нос и резко пошла вверх. С ревом забралась она на самую вершину, откуда справа и слева спускались рельсы американских гор и обезьяньего поезда. Из самого парка пейзаж казался каким-то ненастоящим, будто на сцене среди густых зарослей задника декорации возвышался далекий холм, сплошь поросший деревьями.

– А как спустишь отсюда машину? – спросил Исана.

Потянув на себя ручной тормоз до упора, съехав на сиденье назад и утонув в нем, Такаки стал осматривать парк, красные сосны и дзельквы. Наконец он, казалось, уловил смысл вопроса Исана. И, вздохнув, сказал:

– Машину оставим здесь. Трава разрастется, и ее долго никто не сможет найти. Как привольно живут здесь птицы. Они питаются тем, что разбрасывают в парке эти отвратительные животные. Самая благодать здесь птицам и крысам. Надо бы разок привести сюда Дзина, птицы его позабавят.

Зная, что Инаго докладывает своему предводителю обо всем, Исана рассчитывал на объективность ее информации.

– Нет, Дзин действительно интересуется птицами, но его привлекает только их пение. Как следует разглядеть летящую птицу он не в состоянии. Услышав пение множества самых разных птиц, да еще сопровождаемое грохотом американских гор, он, скорее всего, просто испугается.

– Необычный ребенок.

– Да, хорошо ли, плохо ли, но необычный, – сдерживая готовую прорваться гордость, сказал Исана.

Такаки снова завел разговор о Китовом дереве:

– Я говорил, что сам не видел Китового дерева в наших местах, но это как раз и подтверждает его существование. Мне, как могли, мешали увидеть его – вот в чем дело. А раз мне в детстве запрещали видеть его, оно и не шло у меня из головы. Заболев, я без конца видел во сне огромное черное дерево, шелестящее на ветру, и в густых ветвях, в листве этого дерева, как на слайдах, возникала одна картина за другой. Изображения со слайдов, на которых были засняты действительные события, тоже появлялись на Китовом дереве. Сейчас мне даже кажется, будто однажды глубокой ночью я, весь в жару, ходил в лесную чащу и своими глазами видел, как на Китовом дереве мелькали изображения слайдов. И хотя у меня тогда был жар, это не выдумка. Ведь кое-что во сне – правда. Я думаю, нельзя утверждать, что именно жар был всему причиной, нет, но потом голова прояснилась от дурманящего жара, и разные смутные обрывки построились в систему. Взрослые, конечно, избегали разговоров о Китовом дереве, но разрозненные факты, которыми была забита моя детская голова, впервые сложились в нечто осмысленное. Сон показал их мне, а экраном служило Китовое дерево. Моя голова, близкая к безумию из-за сильного жара, только благодаря ему, наверно, и смогла вобрать в себя все, что по крупицам узнают дети в наших местах. Мне кажется, я видел сон, воплотивший все сны всех детей наших мест. Я видел сон и так дрожал, что и врач, и родители боялись, как бы я не сошел с ума или не умер. Вы мне верите?

– Разумеется, верю, – сказал Исана.

– Вот что я увидел на экране из листьев Китового дерева. – Такаки проглотил слюну, преодолев возникшие было сомнения. – Началось все с того, что взрослые нашей деревни – и старики, и женщины, и даже тяжелобольные, все, кроме детей, – глубокой ночью собрались под Китовым деревом. Вернее сказать, не собрались глубокой ночью, а оставались там много часов подряд: с захода солнца, всю безлунную ночь до рассвета. Пока эта долгая сходка не кончилась, уйти из лесу не разрешалось никому. Собравшиеся стояли молча, потупившись. Ночь была безлунной, но все вокруг освещали неяркие отсветы мелькавших в небе зарниц. Ведь даже в полной темноте, если закинуть голову назад, линия носа будет поблескивать. И глаза тоже, верно? Но в ту ночь все стояли не шевелясь и опустив голову. Еще до той ночи, когда у меня был жар, мы много раз обсуждали с ребятами, что нам делать, если взрослые все без исключения уйдут из деревни и оставят нас одних. Вот я и увидел во сне такую ночь. Может, это покажется странным, но именно потому, что такая ночь действительно была в прошлом, я знал, что ребята, плавая в реке, протекавшей в долине, или ставя силки, в которые никто не попадал, спорили, что нам делать, если все взрослые уйдут из деревни и в ней останутся только дети, козы и собаки. Пылая жаром, я смотрел на экран и со страхом ждал, что вот-вот должно что-то случиться. Медсестра, не из наших мест, потом еще долго смеялась надо мной, потому что во сне я все время вытягивал руки, как будто пытаясь остановить что-то надвигавшееся на меня, и вопил: снова начнется, снова начнется! Но я, наверно, хотел сказать: скоро начнется, а не снова начнется. И тут как раз началось то, что я пытался остановить. На экране Китового дерева, шелестевшего черной листвой, появилось само Китовое дерево, и собравшиеся под ним жители деревни – эта черная толпа людей – окружили приведенную сюда семью в мешковатой одежде из белой поблескивавшей в темноте бумаги. И одежда, и лица людей, облаченных в нее, виделись как в тумане. Так обычно бывает во сне, когда мы видим нечто волнующее нас в том обличье, в каком оно нам представляется. Отчетливо можно было разобрать, что люди эти в мешковатой одежде из белой бумаги и что это одна семья. Черной стеной окружавшие их люди – не только женщины, но даже дряхлые старики – все, как один, молча швыряли в них камнями. Это продолжалось бесконечно долго, наконец все члены семьи, избиваемой камнями, попадали на землю, и их бросили в специально вырытую яму, а на экране Китового дерева снова возникли черные склоненные головы безмолвной толпы. Потом появилась еще одна семья в мешковатой одежде из белой бумаги и тоже упала под градом камней. Так повторялось пять раз. И черная толпа избивающих, и избиваемые в мешковатой одежде из белой бумаги не вымолвили ни слова, и всю ночь шелестело лишь Китовое дерево – такой это был сон, и то, что в нем случилось, повторялось пять раз... И мешковатая одежда из белой бумаги, и пятикратное повторение, должно быть, имели для взрослых из нашей деревни какой-то особый смысл. Выздоровев, я спрашивал потом у домашних, но они мне ничего не отвечали. Меня стали считать ненормальным, подзатыльники – вот и все, чего я добился. А врач из соседнего городка, которого позвали ко мне, уверенный, что я все равно умру, совсем меня не лечил и убеждал родителей: если он и выживет, то останется навсегда тихим идиотом, а может, и буйно помешанным – радости в этом мало! Из-за того, что у меня долго не проходил жар, я стал похож на красную креветку и, мечась по постели, то сгибался, то разгибался, тоже как креветка. Очнулся я дня через два-три, когда жар спал. Я весь был изранен, а на шее появилась багровая полоса, точно мне сдавливали горло веревкой.

Такаки внезапно умолк. Его худое лицо вдруг побагровело и вспухло, а в широко раскрытых глазах проступила кроваво-красная сетка.

– Пошли! – Исана понимал, что о Китовом дереве Такаки рассказал все, что знал, и хотел, чтобы он, по возможности лаконично, выбирая самую суть, снова рассказал свой жуткий сон – суд под Китовым деревом.

Такаки – лицо его стало прежним – повел глазами и молча кивнул. Они вылезли из машины, и «фольксваген», вместо того чтобы остаться неподвижным, начал вдруг раскачиваться, как зверь, потерявший равновесие, и пополз вниз.

Такаки не обратил никакого внимания на падение машины и, шагая вперед под темной крышей вечнозеленых деревьев, сказал:

– Такому человеку, как вы, который хотел услышать о Китовом дереве, а услыхав, не стал приставать с дурацкими объяснениями, вот такому человеку я и хотел все рассказать.

Исана в искреннем тоне юноши уловил задушевность и ответил словами, не имевшими, казалось бы, непосредственного отношения к его рассказу.

– В такие тихие вечера я как бы ощущаю поддержку окружающих меня деревьев и, мне кажется, могу действовать наилучшим образом. Вот почему я думаю, что мне помогают души деревьев...

Теперь Такаки стоял на самой низкой части насыпи и, собираясь спрыгнуть на открытое место за каруселью, внимательно осматривал землю. Он беспокоился не о себе, а об Исана, который сегодня утром упал с велосипеда.

– В такие минуты, даже размышляя о смерти, я думаю: это еще одна радость для человека, – продолжал Исана.

Они очутились в парке и, обойдя карусель, двинулись к выходу, где была автобусная остановка; юноша, чуть задержавшись, поравнялся с Исана.

– Неужели вы решитесь умереть, бросив Дзина на произвол судьбы?

– Ты прав, конечно. Потому-то я и не думаю о смерти как о конкретной программе действий. Нет, это не более чем приятные мечты о том времени, когда придет смерть, о том, чтобы быть к ней готовым. Когда смотришь на могучие стволы и тоненькие веточки огромных деревьев – дзельквы, вяза, которые ты называешь деревищами, – подобные мысли особенно часто приходят в голову. Эти могучие деревья делают бессмысленной границу между жизнью и смертью, тем более зимой, когда кажутся сухими и мертвыми... Я люблю, когда зимой в деревьях замирает всякая жизнь.

– Вы считаете, что деревья впадают в зимнюю спячку? Животные могут погружаться в зимнюю спячку, я знаю даже одного человека, который путем упражнений приучил себя к этому, – сказал Такаки. В интонации, с какой он произнес «человека», явно чувствовалось шутливое желание поместить этого чудака в один из разделов биологического атласа. Исана рассмеялся вместе с юношей, но допытываться, какие упражнения нужны, чтобы научиться впадать в зимнюю спячку, не стал. Перебравшись через запертые ворота и подойдя к остановке автобуса, Такаки, точно вдруг вспомнив о чем-то, предложил:

– Может, сходим еще в наш тайник?

– Нет, я должен вернуться к Дзину. Нельзя надолго оставлять его с чужим человеком, – сказал Исана.

– В ближайшие дни я вас туда отведу, – сказал Такаки и, направившись к оживленному перекрестку, исчез. В одиночестве ожидая автобуса, Исана внезапно подумал: не обидел ли я его своим отказом?

На следующий день Исана с нетерпением ждал, когда придет Такаки. Но от него не было никаких вестей дней пять. Пока Такаки не показывался, подростки, которыми он предводительствовал, слонявшиеся прежде вокруг убежища и вишни, тоже куда-то исчезли. Больной, затаившись на третьем этаже, усиленно лечился, и в жизнь Исана и Дзина вторгалась одна лишь Инаго. Таким образом, явные перемены, происшедшие в жизни Исана и Дзина, и начало новых перемен – все совершалось под влиянием притягательной силы пылающих янтарным блеском глаз девчонки, смеющихся даже в самые серьезные минуты, и ее смуглой кожи. Совсем не стремясь к этому, она завладела сердцем Дзина. Исана всегда думал, будто сознание его ребенка подобно закупоренной консервной банке. Проделав в ней крохотное отверстие, Исана научился как бы с помощью тоненькой трубочки добираться до его сознания. И когда самого Исана не было рядом с Дзином, он оставлял у конца трубочки магнитофон, на ленту которого были записаны птичьи голоса. Исана был убежден, что возможны лишь два этих способа общения с сознанием Дзина. Но сейчас в консервной банке, заключающей сознание ребенка, появилось еще одно отверстие, и туда стало интенсивно вливаться нечто иное...

Сначала Исана считал, что подобная роль девчонке не под силу, но оказалось, что Инаго обладает прирожденным талантом педагога.

Она не только без всякого труда нашла путь к сердцу Дзина, но и безбоязненно пошла на сближение с Исана. Выразив желание спуститься в бункер, она с интересом разглядывала его устройство – это ли был не лучший способ завладеть сердцем Исана. Когда она залезла в бункер, а Исана позволил ей это, сам оставаясь у открытого люка, Инаго почтительно, но голосом, от которого голова шла кругом, задавала ему вопросы. Заглядывая в бункер, чтобы ответить ей, он встретился с горящими в темноте глазами девушки. И испытал стыд, будто залучил в ловушку маленького зверька, и вспыхнувшее огнем желание. Хотя сидевшая в бункере девчонка была наполовину поглощена тьмой, в глубоком вырезе куртки из джинсового материала виднелись не только плечи, но и маленькая грудь, и цилиндрики сосков. Правда, Инаго не придавала этому никакого значения. Все ее внимание было приковано к четырехугольному отверстию в бетонном полу, где была настоящая земля.

– Раньше я думала: как ужасно, если в этом бункере уцелеем лишь мы одни, даже когда сбросят атомную или водородную бомбу и весь Токио будет разрушен. Но оказывается, это такое место, где можно держать ноги в земле, пока снаружи по той же самой земле мечутся люди. Выходит как бы наоборот – мы не останемся в одиночестве. Я не могу как следует выразить это, но...

Прошла неделя, и Такаки сообщил через Инаго, что он хочет встретиться с Исана у лодочной станции, рядом с парком. Такаки, наверное, потому сам не пришел к убежищу, что больной с третьего этажа был против того, чтобы показывать постороннему человеку тайник. Теперь уже без всякого страха поручив Дзина заботам девушки, Исана отправился в условленное место. Широкая река лежала под облачным, пасмурным небом – глядя с лодочной станции на ее сверкающую гладь, изрезанную островками, невозможно было определить, в какую сторону она течет. Такаки сидел спиной к реке, опершись на локти с видом скучающего чудака, явившегося на лодочную станцию после конца сезона, и ждал Исана. На дне воронкообразной впадины, куда они спустились, какой-то подросток, войдя в воду, вытащил из зарослей тростника белую металлическую лодку. Место было удивительное. Заросший тростником островок прямо перед ними и другие островки, расположенные рядом, не позволяли людям, стоявшим на дамбе, увидеть, как Исана и Такаки, грохоча, залезали в лодку, которую удерживал подросток.

Так и не произнеся ни слова, не подняв головы, он оттолкнул лодку, а сам остался стоять в мутной мелкой воде. Бросив последний взгляд на него и на тростник, покрывающий остров, Исана повернулся к Такаки, взявшемуся за весла. Хотя он еще не начал грести, лодка плыла вниз по течению, получив ускорение от толчка.

– Разве ваш больной товарищ не возражал против того, чтобы ты приводил меня в тайник? Удалось его уговорить? – спросил Исана.

– Бой, что ли? Да я думал, он вчера умрет. Вот и решил: пусть возражает, если ему от этого легче, – как ни в чем не бывало, сказал Такаки.

Исана так покраснел, что лицо его, обдуваемое легким речным ветерком, казалось, вспыхнуло. Он даже начал заикаться:

– Думал, вчера умрет? Значит, вы решили подбросить нам с сыном в убежище труп?

– Совершенно верно, – спокойно согласился Такаки. – Нам было бы трудно избавиться от трупа Боя. Даже если бы он умер от столбняка, его раны любому врачу показались бы подозрительными. И он из любопытства или профессионального долга, но обязательно постарался бы заинтересовать этим полицию.

– В общем, собирались повесить на нас с Дзином покойника? – зло бросил возмущенный Исана, прервав беспечную болтовню Такаки, который словно нарочно пытался еще больше разозлить его. – Но почему? Почему вы решили оставить труп именно у меня? Почему? Вы хоть подумали о том, что делаете?

– Не кипятитесь! Надеюсь, вы не наброситесь сейчас на меня? Мы ведь в лодке, не забывайте, – сказал Такаки, отпустив весла и вытянув перед собой руки, точно готовясь отразить нападение.

Исана увидел, что глаза юноши, которые тот все время отводил в сторону, налились кровью, лицо посерело, пошло пятнами, и на нем появилось злое и в то же время странно заискивающее выражение.

– Видите ли, мы, Союз свободных мореплавателей, выбрали именно вас, – сказал Такаки, не меняя позы.

Некоторое время, пока он не греб, лодка плыла, набирая скорость, между островками.

– Мы выбрали именно вас, – продолжал Такаки, – потому что, долгое время наблюдая за вами, убедились, что вы отличаетесь от остальных жителей этих мест. Мы сразу поняли, что вы человек странный, но в чем состоит ваша странность, не представляли себе, пока я не услышал ваш рассказ о китах и деревьях. Тогда я и подумал, что если вы и стоите между нами и всеми остальными людьми на свете, то все-таки вы ближе к нам. Вот я и решил установить с вами контакт. И получилось так, что, когда Бой оказался при смерти, мы сделали ваше убежище приютом для умирающего. Но Бой, как известно, не умер, и никаких осложнений, из-за того чтоб отделаться от его трупа, не возникло. Теперь его можно даже спокойно забрать из вашего убежища, и все-таки я решил показать вам тайник Союза свободных мореплавателей. Отныне вам будет ясно, что мы всерьез хотим наладить с вами контакт. Во всяком случае, ни с кем другим завязывать отношений не собираемся.

– Это-то я понимаю, но...

Лодка доплыла до конца протоки, им пришлось вылезти из нее и пробираться под аркой водостока. Миновав арку, они оказались в самом центре огромной свалки. Чего только здесь не было, ни дать ни взять – выставка негодных выброшенных предметов, связанных с жизнью человека. Лучшим доказательством того, что мусор сваливают сюда уже не первый год, были прорезавшие его слои сухой травы. В этой горе мусора был вырыт проход в ширину плеч человека. Следуя за Такаки, Исана шел по проходу, стараясь не касаться грозящих обвалом мусорных стен, потом свернул за угол – поворот, видимо, был сделан для того, чтобы проход не просматривался насквозь, – и оказался у киносъемочного павильона.