Текст книги "Разоблачение"

ГЛАВА 5

Каждый из пяти уважаемых членов Совета Наставников обладал одним особым талантом, необходимым для борьбы с демонами. Катрин готовила Смотрителей, ей было всего тридцать, невероятно юный возраст для такого занятия. Мейра была представительницей Ткачих, заботившихся о безопасности и спокойствии в нашем обществе. Талар готовила Айфов, Каддок – Ловцов, а Кенехир – Утешителей.

Семидесятилетняя Мейра была мудрой и наблюдательной Ткачихой, лучшей подругой моей покойной матери. Она знала меня с рождения, она руководила испытанием, в ходе которого я был признан валиддаром, рожденным сильным. Она никогда не выказывала явного участия в моей судьбе, но, чтобы я упал в ее глазах, потребовались бы очень веские доказательства. Я верил Мейриному мнению обо мне больше, чем собственному.

Кенехир был круглым бодрым человеком, который когда-то выполнял обязанности Утешителя. Его мелидда была так сильна, что он взглядом мог свалить дерево… но только тогда, когда его никто не отвлекал. Ему постоянно требовался партнер из Ловцов, сильный боец, который оберегал бы его, поскольку он никогда не мог делать больше одной вещи зараз и был таким доверчивым человеком, что не замечал опасности, даже когда она сидела, свесив ноги, на его носу. Кенехир тоже знал меня с детства. Так же как Исанна и Катрин, он убеждал всех, что моя жизнь явилась частью пророчества и во мне нет испорченности, препятствующей моему возвращению домой. Он был одним из самых свободно мыслящих эззарийцев, и он не усомнился бы в правдивости моих слов, даже если бы в моих глазах запылал огонь демонов.

Совсем другое дело – Талар и Каддок. В последний день свободы Эззарии, третий день дерзийской войны, Смотрители, Ловцы и Утешители, те, что были хорошо подготовлены и владели оружием, возглавляли сопротивление. Мы знали, что все напрасно. Мы лишь хотели продержаться подольше, чтобы дать уйти из Эззарии королеве и сильнейшим из валиддаров, позволить им унести ценные книги и манускрипты, а также оружие, которым мы сражались с демонами. Тогда мы попробуем спасти остальных. Мы смогли уберечь королеву, книги и нескольких наставников, но больше нам ничего не удалось. Лишь немногие смогли последовать за королевой и обосноваться в горах к северу от Кафарны. Некоторых, как и меня, захватили в плен. Я видел столько погибших, что с трудом понимал, как кто-нибудь вообще мог уцелеть. Но оказалось, что сотни эззарийцев успели уйти в леса, пока сжималось кольцо дерзийцев.

Спасшиеся остались ни с чем. Сотни лет изоляции и почти тайного существования привели к тому, что у нас не было союзников, которые могли бы нас укрыть. Дерзийцы оккупировали все земли на северных границах и отправляли в леса поисковые отряды. Эззарийцы не смели выйти, поэтому им пришлось жить тем, что они могли собрать или добыть в лесу. У них не было книг, не было магического оружия, почти не было учителей, чтобы передавать знание. Они жили без надежды на возвращение к тем занятиям, которые мы считали святыми. Среди них не осталось ни одного Смотрителя, они понятия не имели, где находится королева и все остальные, если им и удалось спастись. Они начали ссориться друг с другом, нарушая традиции, которым они не могли следовать после всех происшедших несчастий.

Но Талар, Айф средних способностей, сумела взять все в свои руки. Она не признавала таких оправданий, как отчаяние и страдания, если они подрывали дисциплину; она утверждала, что слабость людей приведет к ним демонов. Она рассказывала истории о Вердоне и его долгой борьбе за людей с другими бессмертными богами, мечтающими поработить их. Она говорила, что, если простые смертные тех времен смогли объединиться и устоять перед богами, неужели современные эззарийцы не могут сделать то же самое? Несмотря на царящий в лесах голод, она отказывалась пить любую воду, кроме дождевой, и есть пищу, которая не была выращена, поймана или добыта по обычаю наших предков. Она проводила обряды очищения, она нашла девушек, чьих способностей было достаточно, чтобы выполнять обязанности Ткачих и создавать защитные заклинания для их поселений. Она заставила рожденных служить, учить всех, даже оставшихся валиддаров, их ремеслам: охоте, земледелию. Она не позволяла использовать мелидду в обычных занятиях, заставляя сохранять ее для войны с демонами. Ее упорство заставило других идти за ней, изгнанники снова сплотились. Они вернулись из лесов, переполненные гордостью за то, что соблюдали все законы и традиции, принесенные нам богами.

Те из нас, кто пережил другие ужасы и другое изгнание, восхищались их силой и упорством. Но когда Талар и ее последователи выяснили, что меня приняли обратно после такого падения, они были вне себя от ярости. А когда я заявил, что нашел другие толкования чистоте и испорченности… что, возможно, они связаны со свойствами твоей души, а не с тем, что ты пьешь… в общем, мне нечего было рассчитывать на их снисхождение.

Я знал, что меня позовут прежде, чем Совет ответит что-либо по поводу выдвинутых Фионой обвинений в предательстве, но, когда есть Кенехир и Катрин, стоящие за меня, и еще Мейра, можно быть спокойным. Совет Наставников выносит решение только тогда, когда одного мнения придерживаются четверо или пятеро его членов. Мне не до формальностей, я должен поговорить с Катрин о том, что я увидел, – о демоне, совершенно не похожем на тех, которых мы знали до сих пор.

К восходу луны я собрался с мыслями и направился к дому моего учителя, чтобы рассказать о странном приключении. Катрин жила в доме, построенном ее дедом, когда он был еще совсем молодым и самым сильным Смотрителем в Эззарии. Он поставил дом на вершине холма, но под деревьями, поскольку Ткачиха накладывала защитные заклинания именно на деревья, и ни один эззариец не мог представить себе незащищенного дома. С порога дома Катрин можно было смотреть вниз, на поднимающиеся среди леса крыши с вьющимися над ними дымками, а вечером огоньки домов мерцали в листве, как светящиеся рыбы под темной водой.

– Госпожа Катрин дома? – спросил я ученика, открывшего дверь. Глаза у него слипались от усталости, за его спиной виднелся письменный стол, заваленный книгами, свитками и кипами бумаг.

– Ее вызвали куда-то, – ответил юноша, зевая. – Я точно не знаю куда. Она сказала, что вернется до ночи. Прошу вас, входите.

– Спасибо, Хавел, но я не стану заходить, разве что… а Хоффид дома? – Муж Катрин, ученый, мой добрый друг.

– Его нет дома уже три недели.

– Уж не заболела ли его сестра? – Его хилая, капризная сестрица, жившая в соседней деревне, была единственной причиной, способной вытащить Хоффида из дому, с тех пор как мы вернулись в Эззарию.

– Нет, господин. Госпожа Катрин не говорит, куда он уехал, она не сказала даже госпоже Эннит, и госпожа Эннит не перестает утомлять нас всех расспросами.

Очень странно. Хоффид был самым неподходящим человеком в Эззарии для участия в каких-либо загадочных делах.

– А может быть, он прячется именно от Эннит? Как ты думаешь?

Юноша засмеялся:

– Очень может быть.

Гора книг за его спиной натолкнула меня на мысль. Я вошел, чтобы подождать Катрин, а заодно и просмотреть записи Галадона, касающиеся демонов. Хавела, кажется, смутило то, что я взялся за книги без явного разрешения Катрин, и он углубился в собственные занятия.

Я пролистал три толстые тетради в кожаных переплетах, вмещавшие в себя пятнадцать лет жизни Галадона Смотрителем. Но все записи, сделанные размашистым почерком моего учителя, оказались мне знакомы. Ничего о демонах, которые отличались бы от обычных. На полке лежали еще тетради, ведь Галадон был Смотрителем тридцать лет. Но вместо них я принялся за огромный фолиант, куда Катрин переписывала фрагменты Свитка рей-киррахов и Пророчества. Оригиналы находились у Исанны, они хранились в каменных цилиндрических футлярах, но Катрин делала весьма похожие списки, снабжая их копиями иллюстраций из оригинальных свитков.

Я читал около часа, заставляя себя вникать в тонко начертанные буквы, пытаясь погрузиться в древний язык, прежде чем перевести для себя текст в те слова, которые я помнил с юности. Вдруг мы пропустили какое-то слово или заменили его похожим, но не передающим точного смысла? Но я не обнаружил разницы. Рассказы о демонах, предупреждения о недопустимости испорченности, песни, обряды и еще цветистые слова предсказания о Воине с Двумя Душами – все было таким, каким я его помнил. Я в очередной раз огорчился малому количеству страниц. Всего двадцать, зажатые между прочными обложками. Недостаточно, чтобы определить жизненный путь для целого народа, не говоря уже обо всем мире.

Пока я водил пальцем по строкам старательно воссозданного на одном из полей описания крылатого воина, я вдруг ощутил в спине, у лопаток, знакомое жжение. Да, оно всегда здесь, под моими обычными чувствами. Но почему я чувствую его так ясно сейчас, если я обретаю крылатую форму только за Воротами? В записях никогда не упоминалось о превращении и, разумеется, ничего не объяснялось. Когда я в восемнадцать лет впервые обнаружил крылья, у нас были только изустные легенды о подобном и один-единственный рисунок.

Я сидел в уютной комнате Катрин, погруженный в свою печаль. Я закрыл глаза, замер и сосредоточился на ощущении, потихоньку дыша на него, как замерзающий человек дышит на готовый погаснуть огонь. Горло саднило. Голова кружилась, из глаз потекли слезы. Моя кровь пульсировала от бурлящей в ней мелидцы, но превращения не произошло. Оно не подвластно мне. В моем теле не загорелся огонь. В моем разуме не вспыхнул свет.

Я перестал удерживать дыхание, помотал головой и устыдился собственной жадности. Я только что мечтал извлечь пользу для себя одного из дара, предназначенного для борьбы со злом. Снова перевел взгляд на страницу, но лампа уже догорела, и я не мог сосредоточиться. Юный Хавел лежал щекой на своих записях, я тронул его за плечо, и он соскользнул со стула и свернулся клубком на полосатом коврике у холодного очага. Пришлось накрыть его одеялом, потом, сняв свои башмаки, я забрался с ногами в кресло в дальнем углу комнаты. И так сидел у открытого окна, вдыхая ночную свежесть, напоенную запахами мокрого клевера и мяты.

Я уже почти уснул, когда до моего слуха донесся скрип двери.

– Я уже отчаялся, – сонно пробормотал я, выпрямляясь и стараясь прогнать туман в голове. – Пришел рассказать все учителю, как и должен. Дай мне только собраться с мыслями, чашечка чего-нибудь горячего поможет мне, и я расскажу тебе самую невероятную историю, которую ты когда-либо слышала.

– Сегодня ты мне ничего не расскажешь, Сейонн. – Катрин шагнула в дверной проем. В ее голосе не было тепла или дружелюбия. – У тебя будет время для объяснений. – Вслед за ней в комнату вошла Фиона, за ней еще женщины и трое мужчин Один из них был Каддок, высокий, худой, мрачный, на его лицо спадали длинные седые пряди. Седовласая женщина, полная и добродушная, но при этом одна из самых могущественных волшебниц Эззарии, была Мейра. Еще двое мужчин были храмовыми стражами. Их выбирали из рожденных способными, и они обычно обладали неплохой боевой подготовкой. В Эззарии редко происходило то, что принято называть преступлениями, и стражи занимались самозванцами, пьяницами или драчунами.

При виде их я вскочил с кресла:

– Что это значит? – Каддок выступил вперед:

– Мы имеем сведения о том, что ты нарушил клятву, позволив демону остаться в теле жертвы, и даже не сражался с ним! – Он едва не выплевывал из себя слова. – Что ты скажешь на это?

Я взглянул на Катрин, но ее лицо было непроницаемо. Одно из ее лучших лиц настоящего наставника: ни злости, ни страха, ни сострадания. Только пристальное внимание.

– Все не так просто, как звучит.

– Мы не хотим обманывать тебя, Сейонн, – мягко произнесла Мейра. – Мы просто хотим услышать твой ответ, прежде чем примем решение.

– А эти люди пришли арестовать меня? – Арестовать. У меня не укладывалось в голове, как это возможно. В Эззарии арестовывали раз в десять лет. И Смотрителя… Это невероятно.

– Что ты ответишь? – Голос Каддока был таким же невыразительным, как и его волосы, кожа и плащ. – Ты не убил демона. Ты не изгнал его. Единственное, что остается, – ты проиграл битву или ты не смог вызвать его на бой.

– Катрин…

– Ты не арестован, Сейонн. Но обвинения столь серьезны, что тебе не позволят говорить ни с кем, пока дело не будет разобрано. Ты должен понять это.

– Даже с моим наставником?

– Даже. – Это был Каддок.

– Тогда все равно, что я скажу. – Я уселся в кресло, и они смотрели, как я молча натягиваю ботинки, не обращая на них внимания. – Я буду дома.

Я пошел к двери, не замечая людей. Но когда приблизился к Фионе, я остановился. Она посмотрела на меня так, словно ожидала, что я ударю ее.

– Вспомни хорошенько, что произошло сегодня, Фиона. Подумай, почувствуй. И когда пройдет время, ты расскажешь мне, что за зло ты почуяла, создав Ворота. Расскажешь, какое безумие противостояло твоему заклинанию. Узнай у Ловца то, что он не рассказал нам. Я хочу понять, что случилось, не меньше всех остальных, и я надеюсь, вы будете справедливы в своих суждениях.

Было далеко за полночь, но Исанны не было дома. Она, конечно, слышала о том, что со мной произошло. Наверное, она решила переночевать в другом месте. У нее был выбор, куда пойти: друзья, ее распорядительницы, спальни для гостей в другой части резиденции. Я зажег девять свечей на нашем камне скорби и немного посидел, глядя на него. Я вдыхал сладкий дым и думал о своих родителях и сестре. Надеюсь, они найдут моего сына в загробных лесах, они позаботятся о нем так же, как они заботились обо мне. Потом я задул пламя и улегся в постель, не обращая внимания на двух стражников, сидящих у двери, чтобы никто, даже их королева, не смог поговорить со мной. Я провалился в сон, размышляя, что они сделают с юным Хавелом, который и понятия не имел, что может стать нечистым от разговора с единственным Смотрителем в Эззарии.

Совет собрался через три дня после моего падения, когда Кенехир вернулся из южной части страны. Такие обвинения не могут ждать. Я провел эти дни в обычных тренировках, хотя и без Катрин и ее учеников. Все свободное время я сидел в библиотеке королевы, читая о демонах. Сведений было чрезвычайно мало. И ничего, даже намека, о существовании демонов, которые просто хотят лучше узнать мир.

Дрик пришел сообщить мне о заседании Совета, когда я читал очередной манускрипт, сообщающий мне, что демоны мечтают только о смерти и зле. Молодой человек заметно волновался, он заговорил со мной вполголоса, словно стражники были совсем глухими:

– Что произошло, мастер Сейонн? Разве обычно нужно отчитываться перед Советом? Я совсем не умею говорить перед публикой. Они сказали, что никто не имеет права разговаривать с вами, пока они не разрешат. Я не понимаю… вы же лучший… самый сильный Смотритель, который когда-либо существовал.

Я был тронут его верой в меня, которую не смогло сломить даже приказание Совета:

– Не волнуйся. Ты ведь должен повторять с учителем особые случаи. Иногда Совет тоже хочет о них знать, чтобы все мы могли учиться. Особенно теперь, когда некоторые вещи так сильно отличаются от тех, к которым мы привыкли. Ты всегда должен быть готов изучить что-то новое, быть внимательным, прислушиваться к собственным ощущениям и разуму. Иногда мы забываем делать это. Ты должен делать все, что можешь, именно это я и делал. Когда придет твое время, ты тоже будешь лучшим.

Я хотел бы поговорить о происшедшем с Катрин, но ее положение в Совете не позволяло мне увидеть ее до заседания, даже если бы мне разрешили разговаривать. Катрин умна и талантлива. Она должна найти выход.

Пятеро сидели полукругом в скромной комнатке с высоким потолком, большими окнами и сияющим дубовым полом. Я сидел в кресле с прямой спинкой лицом к Совету. Другой мебели в комнате не было. Ни картин, ни ковров, ни столов, ни стульев. Только солнечный свет. Ножки моего кресла негромко поскрипывали, и звук эхом отдавался в почти пустом помещении. Мы молча сидели, прислушиваясь к жужжанию пчел за окном и отдаленным возгласам, иногда долетавшим из леса.

Талар открыла собрание. Ее седые волосы были собраны в узел на макушке, гладкая бронзовая кожа туго обтягивала скулы; подбородок, хотя и красиво очерченный, упрямо выступал вперед.

– Сейонн, Смотритель Эззарии, ты призван на Совет ответить на несколько самых серьезных обвинений…

Ей понадобилось время, чтобы перечислить их все. Первым, разумеется, было то, что я позволил демону остаться в теле жертвы, не вызвав его на битву. Следующим было убийство одержимого работорговца. Потом последовал список Фионы с моим пренебрежением обрядами, подозрительными уроками и прочими прегрешениями. Больше всего меня удивила включенная в список проигранная битва.

На этом месте Катрин, нахмурясь, прервала Талар:

– Кажется, мы договорились, что это событие не будет упоминаться. Проигранное сражение не считается преступлением. Наоборот, если Смотритель понимает, что шансов нет, он обязан отступить. Он должен ставить свою безопасность и безопасность своего Айфа превыше собственной гордости.

Кенехир согласно закивал, на его морщинистом лице отражалось беспокойство. Вмешалась Мейра:

– Мы это знаем, Катрин, и, разумеется, не станем рассматривать неудачу как признак предательства. Но мне кажется полезным узнать все, что происходило в эти дни. Полный обзор событий позволит нам точнее судить. И никто из нас не станет обвинять Смотрителя за поражение. – Последняя фраза была обращена к Талар, которая сухо кивнула и сделала на листе какую-то пометку.

После этих слов я настроился на долгое разбирательство. Не было ни малейшей надежды на быстрое перечисление, быстрое принятие решения и указание мне строже соблюдать ритуалы, следовать которым требовала традиция. А я-то надеялся провести вечер в беседе с Кенехиром. Старик долгие годы работал с нашими лучшими учеными и знал об одержимости больше других.

Вместо этого мне придется убить день на объяснения, почему я не считаю подметание пола после битвы таким уж необходимым и почему если я признаю, что одно прочтение завершающей песни обладает успокаивающим и исцеляющим действием, то не читаю ее трижды? И мне придется вести себя как можно лучше и уж ни в коем случае не настаивать на том, что на оценку моих действий Фионой влияла прежде всего ее неприязнь ко мне. Хотя ее записи были точны, она объясняла мои поступки самыми худшими побуждениями.

Действительно, было уже далеко за полдень, когда мы наконец подошли к главному вопросу. В полдень нам принесли еду и вино. Я ел, стоя у окна Несколько раз я ловил на себе взгляд Катрин. Конечно, она не имела права подойти ко мне и поговорить, но я надеялся хотя бы на взгляд или ободряющий жест. Но ее лицо оставалось непроницаемым, к еде она и не прикоснулась. Меня охватило сильное беспокойство.

После пятнадцатиминутного перерыва мы вернулись к разбирательству. Члены Совета заерзали на стульях, когда Талар объявила о самом важном:

– Смотритель, расскажи нам о последней битве.

Я забыл о своем беспокойстве и постарался направить все свои способности на повествование. Я постарался вспомнить каждую деталь, каждое слово, каждое ощущение, каждый запах, цвет и вкус, я старался изложить все так, чтобы пятеро сидящих передо мной могли пережить события сами. Я хотел заставить их слышать и видеть, как слышал и видел я сам. С каждым мигом я все больше убеждался, что этот мой опыт так же значителен, как и мое сражение с Повелителем Демонов, мы не можем им пренебречь.

– Не было зла! – Каддок сухо засмеялся. – Ты считаешь, что способен судить о таких вещах. Интересно, что ты пришел к этому выводу после того, как это существо показало тебе, на что способно в бою.

– Я не стыжусь проигрывать битвы, – ответил я. – Знайте об этом, если уж вы включили в список моих прегрешений и это. Я решил, что если рей-киррах не несет с собой зла, то мы не имеем права уничтожать его. Попробуйте поискать другие доказательства моей трусости.

– О трусости речь не идет, – ответила Талар. – В этом тебя никто не обвиняет.

Мейра подалась вперед, ее длинная седая коса змеей сползла по широкому красному платью.

– Из того, что ты рассказал, следует, что демон ждал именно тебя Он знал, что с тобой за Воротами происходит превращение. Он сказал, что хочет познакомиться с тобой и что он запомнит тебя. Разве это не вызывает беспокойства?

– Демоны всегда говорят подобные вещи… – Произнося эти слова, я снова услышал его голос. «…Когда мы встретимся в следующий раз…»

– Это была не угроза. В его голосе не было злости, Мейра. Любопытство, да. Узнавание, да. Он знал меня как Смотрителя. Ведь так много демонов было отправлено обратно за такой короткий срок, а других Смотрителей просто нет. Полагаю, здесь нет никакой тайны.

– Он знал, что это ты уничтожил Повелителя Демонов?

– Да, это он точно знал. Он знал, что я не Рис, мой друг детства, продавший душу Повелителю Демонов. Еще он выразил радость по поводу того, что я убил… как он его назвал? Нагидда.

– Кто это?

– Так он назвал Повелителя Демонов – Нагидда. – Только теперь, когда я произнес это слово вслух перед Советом, я вдруг понял, что оно означает. Предтеча. Почему он назвал его так… и почему меня так тревожит звук этого слова?

– Почему ты не испугался, Сейонн? Объясни мне. – Наша добрая Ткачиха искренне хотела понять. – Этот демон сказал, что он знает тебя и надеется снова встретиться с тобой. Хочет найти «общие интересы». Разве не этого мы старались избегать не одну сотню лет? Объясни мне, почему тебя это не тревожит.

Но Каддок не дал мне ничего объяснить, хотя я мог бы.

– Разве может существовать более убедительное доказательство испорченности? – перебил он. – Неужели мы будем ждать, пока из-за него на наши головы обрушится проклятие, неужели не заметим угрозы? Даже если он просто заблуждается…

Мейра что-то раздраженно сказала Кенехиру, пока Каддок изливал свою желчь.

Они не слушали меня. Я откинулся на спинку кресла и закрыл рот ладонью. Что толку говорить с ними?

– Сколько битв ты провел в этом месяце, Сейонн? – Катрин задала свой первый за этот день вопрос. Остальные разом замолкли.

– Понятия не имею, – сразу ответил я. – Наверное, двадцать пять.

– А в прошлом месяце?

– Не знаю. Десять. Пятнадцать.

– На самом деле двадцать три. И еще двадцать до того. За год больше двухсот пятидесяти сражений. Неслыханное число для любого Смотрителя. Обычно проводили не больше пяти в месяц, и это считалось немало. – Она слегка подалась вперед на своем стуле. – А сколько битв ты проиграл?

– Одну. Только одну. – Я не понимал, к чему она клонит. Все в Совете это знали. Из-за постоянно идущей войны и нехватки Смотрителей другого выбора не было. Я не хотел, чтобы она заостряла на этом внимание, заставив их считать, что мне сложно сражаться.

– А в скольких случаях ты потерял жертву, то есть жертва погибла?

– Только раз.

– А сколько раз, в этой или любой другой битве, ты встречал демона, с которым не мог бороться?

– Только в последней, но…

– Скажи нам, Сейонн, мой дорогой друг, что произошло с твоей женой три недели назад?

– Катрин… – «Что она делает?»

– Ты поклялся отвечать правдиво и полно на все вопросы, делать все, что мы потребуем от тебя, чтобы разобраться в происшедшем Я спрашиваю, и ты должен ответить, что произошло в твоем доме недавно.

Она знала, что я отвечу и что я не могу ответить. Ребенок родился демоном. Закон и традиция требовали, чтобы даже память о нем была погребена, чтобы сожаления о его оскверненной чистоте не тревожили нас. Но я не умел притворяться, я поклялся говорить правду, хотели они слышать ее или нет.

– Наш ребенок родился одержимым демоном, – ответил я, чувствуя, как холод сковывает душу. Слова со стуком упали в гробовое молчание. – И моя жена поступила согласно эззарианским законам и убила его.

Катрин продолжала допрос. Она не обращалась к Совету, только ко мне. Я чувствовал потрясение и беспокойство остальных, но не смотрел на них, я тоже разговаривал только с Катрин.

– А теперь, Сейонн… Я знаю, что это будет тяжело, и мне нелегко просить об этом… – Как будто было что-то тяжелее тех слов, которые она только что заставила меня произнести. – Я прошу тебя снять рубаху.

– Нет! – Я вскочил со стула, не веря собственным ушам. – В этом нет никакого смысла…

– Ты сделаешь, как тебе велят, Смотритель, или слушание будет закрыто. – Талар встала. Она тоже поглядывала на Катрин несколько недоуменно.

«Если слушание будет закрыто, я до конца своих дней останусь под подозрением. У Катрин, конечно, имеется какой-то план. Но что это за план, требующий такого давления на меня, – напомнить об Исанне и ребенке, заставить меня предъявить свидетельства моей жизни в рабстве Не может же она считать, что Каддок и Талар начнут сочувствовать мне и изменят свое мнение. Все это только еще больше укрепит их во мнении, что я нечист, и они заявят, что я не гожусь для битв. Она зарывает меня в могилу».

– Еще раз прошу тебя, Сейонн, сними рубаху и повернись Всего на минутку.

Сжав зубы, чтобы тут же не высказать Катрин, что я думаю об избранной ею тактике, я стащил с себя вишневую рубаху и позволил обществу увидеть, чего можно добиться простыми кожаными ремнями. Моя спина и руки были полностью покрыты шрамами, на плече запечатлен знак креста в круге, клеймо раба Империи. Добрый товарищ сокола и льва на моем лице, он ярко горел в солнечных лучах, заливавших комнату.

Я закрыл глаза, стараясь сдержать гнев. Я так сражался с собственными чувствами, что едва расслышал негромкое разрешение одеться.

– Ты можешь идти. – В голосе Катрин звучало сожаление, но требовалось нечто гораздо большее, чем сожаление, чтобы загладить совершенное.

И даже когда я снова сунул руки в рукава и потом закрыл за собой дверь, все еще не мог понять, что происходит. Как только Совет объявит о претензиях, предъявляемых мне Талар и Каддоком, я собирался отвести в сторонку Катрин и Кенехира и попытаться объяснить им еще раз. Фиона вошла в покинутую мною комнату. Я вышел в широкую прихожую, проклиная себя, проклиная женщин, окружавших меня, которые вдруг разом помешались, и хотел размозжить голову о ближайшую стену, чтобы не повторять про себя фразы, которые не сказал им и которые ничего бы не изменили, даже если бы я их произнес Я мечтал, чтобы они поняли, что я почувствовал, общаясь с этим демоном.

…Полчаса спустя Фиона вышла из комнаты. Наверное, ее история не пользовалась таким успехом, как моя. Она держалась подальше от меня, в противоположном конце прихожей, у окна. Возможно, ощущала мое искреннее желание свернуть ее изящную шею. Лишь когда после невероятно долгого часа нас позвали обратно, она подошла ко мне и попыталась заговорить:

– Мастер Сейонн, я…

– Нас зовут. Нет времени на церемонии. – Я жестом предложил ей пойти вперед. Я ненавидел, когда она называла меня мастером.

Пятеро сидели на своих местах, на их лицах не отражалось ничего. Талар вечно выглядела недовольной, так что это не могло служить добрым знаком для меня. Мейра сидела с закрытыми глазами. Катрин окаменела. Теперь в комнате была и Исанна, она сидела на стуле с высокой спинкой справа от полукруга Совета. Она присутствовала здесь не как моя жена. Просто королева должна была подтвердить принятое Советом решение. Она встретила мой взгляд без всякого выражения, словно я был незнаком ей.

Разумеется, решение объявляла Талар:

– Сейонн, сын Джойл и Гарета, ты не виновен в предательстве…

Талар умолкла только для того, чтобы перевести дыхание, и я понял, что это только начало. На лицах всех пятерых не было радости или облегчения.

– …но ты грубо нарушил свою клятву Смотрителя, позволив демону без боя остаться в теле жертвы. Если не принимать в расчет то, что тебя просто обманули, исходя из чего мы должны судить тебя? Испорченность, усталость или то, о чем мы не станем говорить вслух?

– Нет. Я не…

– И вот что мы постановили. Начиная с этого дня и впредь Храм Вердона закрыт для тебя. Тебе запрещено участвовать в битвах с демонами в этом мире или за Воротами, тебе запрещено обучать, тренировать, давать советы учащимся, пока Совет не решит, что ты излечился.

Холодок в моей душе превратился в сплошной лед. «Запрещено? Невероятно. Даже если не принимать в расчет мои чувства… а как же Эззария? Как же жертвы, которым теперь никто не поможет?»

– Вы не можете сделать этого. – Но она продолжала:

– Поскольку ни один здоровый мужчина в Эззарии не имеет права быть праздным, ты обратишься к Пеку, чтобы он дал тебе работу. Учитывая… особые обстоятельства, которые приняли во внимание даже самые непримиримые из нас, ты должен будешь обратиться к Каддоку за лечением. Мы искренне надеемся, что при должном подходе когда-нибудь ты снова сможешь сражаться.

Я сидел оглушенный. «Невероятно. Значит, я должен быть благодарен за то, что меня не выслали из Эззарии или не сделали изгоем, мертвым при жизни, как это было при моем возвращении из рабства. Но моя жизнь разрушена так же, как и во времена жизни в Дерзи. Я не имею права делать то единственное, что умею лучше всего, чем кто-либо в нашей истории. Никогда больше не совершу этот страшный, волнующий, славный шаг за Ворота. Никогда не почувствую жжение за плечами, не смогу ощутить радость, которую дает полет на волшебных крыльях. Талар упомянула, что когда-нибудь я смогу сражаться, но я не обманывал себя. Каддок никогда не скажет, что я „выздоровел“. Какой бог был таким жестоким, что вернул мне жизнь только на два коротких года, чтобы снова забрать ее?»

«И что мне делать теперь? Идти к Пеку? Они отправят меня работать на поля вместе с теми, у кого совсем не было мелидды… как у моего любимого и уважаемого отца, который работал, чтобы такие как я могли питаться и выполнять то, к чему были призваны. Это я смогу пережить. Я не испытывал предубеждения против любой работы, земля и навоз были для меня не хуже мечей и зеркал. Но позволить Каддоку рыться у меня в голове… давать мне советы, искать причину моей „болезни“, накладывать на меня заклинания, обнажать мои мысли, страхи и желания, чтобы найти в них признаки нечистоты… – этого я не вынесу… не смогу».

– Разве ты ничего не ответишь на это, сын мой? – Это был Кенехир. – Если то, что ты сообщил, правда, ты не можешь позволить этим людям заставить тебя молчать.

Я посмотрел на него, ничего не понимая… Потом я перевел взгляд на Катрин. Она не отвела глаза. Четверо из пяти. Кенехир был за меня. Четвертым была Катрин, мой друг и наставник.

Такого удара я не мог перенести. Я повернулся к Исанне: