Текст книги "Роковая женщина"

Глава восьмая
Матери и дочери

В Нью-Йорке можно прожить столько жизней, на сколько у вас хватит денег.

Разрушение Нью-Йорка (1886)

Город Нью-Йорк в те дни был ярким примером американской предприимчивости, которая воплощалась в статуе Свободы, возносящей свой факел к самим небесам.

Я напомнила себе, что безвкусный символ в Нью-Йоркской гавани установили французы, и стала меньше робеть перед этим городом. Уж если я кого и не боялась, так это французов.

Вообще-то многолюдный, шумный и задымленный Нью-Йорк скорее напоминал мне Лондон, а не Париж – открытый, воздушный и немыслимо французский.

Первое удручающе впечатление от Нью-Йорка состояло в том, что большинство улиц не имели названия, лишь номер. И такой разгул цифр! Первая, седьмая и двадцатая сменялись восьмидесятыми, девяностыми и так далее! Город смахивал на шотландский клетчатый килт, так как пронумерованные авеню, которые вели с севера на юг, пересекались улицами, идущими с востока на запад. Наиболее известными были Пятая и Седьмая.

Пинк и ее мать жили в Мидтауне[25]25
   Часть города, примыкающая к центру, но не входящая в него.


[Закрыть], в доме номер 120, на Западной 35-й улице.

На следующий день мы с Ирен отправились туда на конке.

Какой оглушительный гам! Цокот копыт и шум колес смешивались с криками уличных продавцов. Торговлю не ограничивали определенными районами города, и зазывалы наводняли все главные магистрали, рекламируя свой сомнительный товар.

На лондонских улицах наблюдаются в основном два класса: деловые джентльмены и все прочие. В Нью-Йорке же видишь кого угодно: уличных мальчишек, мелочных торговцев, бизнесменов и женщин всех сортов. Вид у многих дам, на мой взгляд, весьма подозрительный. Впрочем, некоторые так бедно одеты, что заподозрить их можно лишь в одном: они голодны.

Я гадала, к какой категории относят прохожие нас с Ирен. Правда, моей спутнице было безразлично, что за впечатление мы производим на других.

Она всегда была такой, но в Нью-Йорке это стало еще заметнее. Мне подумалось, что отличительным признаком цивилизации является манера джентльменов смотреть на встречных женщин. Должна признать, что в этом отношении англичанам далеко до французов.

– Я вижу, – заметила Ирен, – что Париж поднимается в твоем мнении, в то время как остров Манхэттен тонет в Ист-Ривер, как баржа.

– С чего ты взяла? – осведомилась я.

– Тебя выдают взгляды, которые ты бросаешь. Ты хмуришься, глядя на толпу, с тех самых пор, как мы вышли из отеля. И ты опасливо подбираешь юбки, словно ожидая, что в любую минуту какой-нибудь незнакомый мужчина в восточном одеянии может упасть к твоим ногам, бормоча бессмертную фразу: «Это и впрямь мисс Хаксли». – Ирен издала смешок. – Та сценка в Париже напомнила мне о том, как Стэнли нашел Ливингстона[26]26
   Генри Мортон Стэнли (1841–1904) – журналист, путешественник. В 1871–1872 как корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд» участвовал в поисках Дэвида Ливингстона (1813–1873), английского исследователя Африки.


[Закрыть] в джунглях Африки и, увидев его среди темнокожих туземцев, осведомился: «Полагаю, доктор Ливингстон?»

Я не могла позволить, чтобы подруга подшучивала над моей драматической встречей с Квентином Стенхоупом в Париже. В результате мы все – Ирен, Годфри и я, – оказались тогда в опасности и ввязались в очередное приключение.

– Ты отводишь мне роль Ливингстона?

– Во всяком случае, он, как и ты, был религиозен. А Стэнли лишь работал корреспондентом «Нью-Йорк геральд». Однако он сделал то, что не удалось никому на свете: нашел благочестивого доктора и случайно проследил истоки реки Конго.

– Ты пытаешься наделить американских репортеров чем-то вроде родословной?

– Вовсе нет. Я просто указываю, что эта историческая встреча имела место – когда?

– В тысяча восемьсот семьдесят втором.

– Таким образом, имеется прецедент, когда отважный американский корреспондент уже занимался розыском пропавших людей.

– Мисс Пинк – любитель по сравнению с мистером Стэнли, а доктор Ливингстон был благочестивым миссионером. Стоило потратить усилия, чтобы найти его.

– А чтобы найти мою мать?..

– Я не собираюсь порицать твою предполагаемую родительницу, существование которой отрицаешь даже ты. Я просто хочу сказать, что Нелли Блай приобрела свою репутацию исключительно за счет сенсаций. Если она намерена предъявить тебе мать, то я очень сильно сомневаюсь в результате.

Ирен улыбнулась и, взяв меня под руку, отвела подальше от особенно большого куска конского навоза.

– У меня нет особых надежд восполнить свое фамильное древо вплоть до Великой хартии вольностей, – сказала она. В этот момент мы стояли перед домом номер 120 на Западной 35-й улице. Ирен уверяла меня, что это фешенебельный район. – Но я рассчитываю, что меня хотя бы развлекут. Пошли. Нас ждут к чаю.

Да, только американцы могут начать расследование чьего-то происхождения – скорее всего, скандального – за традиционным чаепитием.

Мы поднялись по лестнице, насчитывавшей не меньше двенадцати ступеней. Этот дом ничем особенно не отличался от множества других зданий на нью-йоркских улицах, вымощенных булыжником. В Лондоне стены темнеют от постоянного смога, а мрачный цвет этого здания объяснялся тем, что оно было облицовано коричневым песчаником.

Дверь нам открыла бывшая коллега, которую мы когда-то знали как Пинк, американскую проститутку в Париже. Но затем выяснилось, что ее настоящее имя (впрочем, тоже вымышленное) – Нелли Блай.

А теперь мы познакомились и с ее многострадальной матерью, которой было уже за шестьдесят. У нее оказались такие же правильные черты лица, как у дочери; седые волосы расчесаны на прямой пробор по моде дней ее молодости. Миссис Кокрейн казалась уютной и весьма жизнерадостной особой.

Должна признаться, я надеялась, что у потерянной матери Ирен окажется такой же располагающий вид. Наверное, и моя покойная матушка была такой же.

– Входите, – пригласила нас миссис Кокрейн. – Я редко вижу коллег моей дочери, да еще проделавших такой долгий путь из Лондона.

– Из Парижа, – поправила я.

– Моя дорогая, для меня это одинаково далеко. Я домоседка, – сообщила нам вдова судьи, лишенная наследства и впоследствии вышедшая замуж за чудовище. Я вспомнила рассказы Пинк о том, как ее отчим, Джек Форд, ломал мебель и пачкал выстиранное белье, чтобы заставить несчастную жену еще больше трудиться.

– Мисс Хаксли, – повторила она, когда мы представились. – Кажется, вы не старше моей маленькой Пинк. И миссис Нортон тоже. Но вы обе – настоящие леди.

– Только не я! Я проста, как скон[27]27
   Ячменная или пшеничная лепешка.


[Закрыть].

– Скон?

– Это шотландское лакомство, – пояснила Ирен. – Что-то вроде безвкусной булочки.

К этому времени нас провели в маленькую гостиную, которая была хорошо обставлена. В эркере стояли многочисленные горшки с папоротниками, заслонявшими дневной свет.

– Моя дочь говорит, что вы, леди, взяли ее под свое крылышко, когда она ездила за границу по делам, связанным с газетой.

Мы с Ирен приняли чашки чая из рук миссис Кокрейн. Они были такие бледные и морщинистые, что, казалось, она надела кружевные перчатки.

(Мне вспомнился рассказ Пинк: «…Она всегда стирала и гладила его рубашки – причем мне не раз случалось видеть, как отчим швыряет только что выстиранные рубашки на пол, топчет их или поливает водой, чтобы ей пришлось все начать сначала»[28]28
   К. Н. Дуглас. Черная часовня (пер. Т. Хованской).


[Закрыть].)

Что-то заставило меня взглянуть в сторону эркера, где стояла Пинк. Она походила на картину в раме. На ней было летнее бледно-розовое платье из органди. У этой тоненькой девушки с осиной талией был такой вид, словно она никогда не слышала о сумасшедших домах, потогонных фабриках, а уж тем более о борделях.

– Как очаровательно ты одета! – вырвалось у меня, и я перевела взгляд на сияющую мать юной американки. – Значит, вот откуда ее детское прозвище? Розовый цвет действительно идет к ее карим глазам и каштановым волосам[29]29
   «Пинк» имеет в английском языке значение «розовый» (pink).


[Закрыть].

Пинк порозовела, оправдывая свое домашнее имя.

– Все остальные маленькие девочки носили унылые черные чулки и коричневый ситец, – сказала миссис Кокрейн. – А я наряжала дочурку в белые чулочки и накрахмаленные розовые платьица. Она была такая хорошенькая, что даже тогда привлекала внимание.

Теперь лицо Пинк стало пунцовым под соломенной сиреневой шляпой, украшенной атласной розовой лентой.

– Вы готовы к нашей экспедиции? – резко спросила она.

Матери и дочери, подумала я. Матери и дочери. Нам с подругой не довелось испытать материнства. Может быть, нам этого не хватает?

Почему-то вспомнился Годфри. Я вздохнула и расслабилась – и снова напряглась. Встретимся ли мы сегодня с женщиной, которая считает себя матерью Ирен, или Пинк нас обманывает?

Мы сидели, прихлебывая чай, и я размышляла о том, что отчаянная репортерша всегда стояла на страже интересов матери. Я представляла ее четырнадцатилетней девочкой, более десяти лет назад страстно выступавшей в суде. Ее вынудили сражаться за свою семью безжалостные законы о наследовании и вечное стремление женщин искать защиту у мужчин – даже если потом их приходится защищать от этих мужчин. Я также представила себе еще одну девочку, Ирен, которой десять лет назад, возможно, пришлось отказаться от семьи по неведомым обстоятельствам.

Мне было тревожно, оттого что над нашими поисками нависло слово «убийство», будто топор палача.

– Я так горжусь моей дорогой девочкой! – сказала миссис Кокрейн (в прошлом жена сумасшедшего). – А где ваша мама, мисс Хаксли?

– Она умерла при родах, когда я появилась на свет. Это случается чаще, чем обычно полагают. Мой отец…

– Да? – заинтересовалась Ирен. Она так же мало знала о моей семье, как я – о ее.

– Мой отец был мягким человеком с хорошим образованием. Он многому меня научил. Стал мне и отцом, и матерью. – Я никогда прежде не говорила об этом, но теперь поняла, что это правда.

– Судья тоже любил детей, – вымолвила миссис Кокрейн с тяжелым вздохом.

Как же мог хороший человек умереть, не оставив им ничего, кроме воспоминаний? Правда, когда скончался мой батюшка, мне пришлось стать гувернанткой. Ко мне начали обращаться по фамилии, называли просто «Хаксли», как служанку. Я встряхнула головой, прогоняя неприятные воспоминания. С той поры прошло полжизни. Это было семнадцать лет назад, вскоре после смерти отца…

Я взглянула на Ирен. Она никогда не знала матери, а как насчет отца? Нет, Годфри прав: Ирен появилась на свет как богиня, не обремененная прошлым и вполне оперившаяся. Для нее существовало только «здесь и сейчас».

Еще один человек поразил меня, как и она, полным отсутствием прошлого и своим явным одиночеством в детстве: мистер Шерлок Холмс, господин, которого я недолюбливала и боялась. Однако сейчас я обнаружила, к своему удивлению, что начинаю его жалеть.

Глава девятая
Место преступления

Нам с самого начала явился сильный дух усопшего, и медиум все время стонал, бормотал или что-то говорил.

Артур Конан Дойл. Доклад о спиритическом сеансе

Мы втроем отправились в путь в экипаже, запряженном двумя лошадьми, где легко помещались три человека.

Ирен рассмеялась, когда я заметила, что в Нью-Йорке не так много кэбов, как в Лондоне или Париже.

– Их теперь гораздо больше, чем когда я была здесь в последний раз, – сказала она.

– А когда это было? – тут же вскинулась Пинк.

– Когда кэбы были не так популярны, – ответила Ирен и повернулась ко мне, чтобы продолжить прерванный разговор.

Это научит мисс Пинк уважать старших!

– Несколько лет назад, Нелл, здесь сильно противились кэбам, – продолжила примадонна. – В конце концов, высота ступеньки целых полтора фута, поэтому леди трудно влезать из-за юбок. А вот в Лондоне кэбы, где место кучера располагается сзади, стали основным видом городского транспорта. Они, словно водяные жуки, быстро и ловко снуют в огромном океане Лондона. Нью-Йорк – более тяжеловесный город.

– Ты совершенно права, Ирен! – воскликнула я. – Я как раз думала, как охарактеризовала бы этот город, рассказывая о нем, скажем, Саре Бернар…

– Как мило с твоей стороны позаботиться о Саре, – усмехнулась подруга.

– Нет, ничего подобного! Просто мне вспомнилось, что она всегда требует описаний – точно так же, как указаний от режиссера. В любом случае этот город действительно тяжеловесный. Тут полно зданий и людей, и на улицах постоянно идет бойкая торговля. Что касается транспорта, если лондонские кэбы – водяные жуки, ловкие и быстрые, то парижские экипажи – стрекозы в пруду, заросшем лилиями, элегантные и скользящие…

– А в Нью-Йорке? – с интересом спросила Ирен, которую забавляли мои сравнения.

– Нью-йоркские повозки – это жужжащие шмели, не умолкающие ни на минуту и трудолюбивые, но неуклюжие! Да, неуклюжие, по сравнению с британским и французским транспортом.

– Вот уж нет! – вмешалась в наш разговор Пинк. – Нью-Йорк так же легок на ногу, как любой мегаполис мира, просто он не делает из этого проблему.

Я больше ничего не сказала, но наш и впрямь неуклюжий экипаж подтверждал мою точку зрения.

– Куда мы едем? – спросила Ирен, снова принимая деловой тон.

– На Юнион-сквер, возле Парка и Пятнадцатой улицы, – пояснила Пинк. – Это театральный район.

Последняя фраза разделила нашу компанию надвое: мы с Ирен нахмурились, зато Пинк сияла.

– Видите ли, – пояснила она, – все началось с весьма примечательного спиритического сеанса.

– Вздор, – сказала я.

– Мошенничество, – поддержала меня Ирен. Я очень удивилась: ведь она жила и дышала сценой, а что может быть театральнее спиритического сеанса?

– Так я и думала. – Несмотря на наш скепсис, Пинк и бровью не повела – лишь слегка зашуршали очаровательные бледно-розовые оборочки. – В некотором смысле, вы обе правы. Но даже мошенница не должна умирать за грех, в котором ее подозревают.

– Умирать? – повторила Ирен.

– Она была убита. Пока что никто не знает, почему и каким образом.

Примадонна вынула из своей сумочки синий эмалевый портсигар и извлекла из него маленькую коричневую сигару.

Меня поразило, что она расслабилась, услышав новость о смерти медиума. Вот до чего довела наша авантюрная жизнь: упоминание о насильственной смерти не ужасает, а лишь отвлекает от невеселых мыслей! Хоть Ирен и не горела желанием вернуться на родину, во имя убийства она была согласна исследовать собственное прошлое.

– Итак, – констатировала моя подруга, чиркнув спичкой, – теперь ты вращаешься среди ясновидящих, а не среди filles de joie[30]30
   Проститутки (фр.).


[Закрыть].

– Я пошла на спиритический сеанс без предубеждения, – ответила Пинк. – Мне бы хотелось, Ирен, чтобы ты тоже отнеслась ко мне без предубеждения и больше доверяла мне. Я в самом деле не ожидала ничего впечатляющего. Это же не подлинная цыганская прорицательница в Праге, от которой мурашки по коже!

– Пражские гадалки не более подлинные, чем все прочие. Однако, очевидно, здесь ты получила больше, чем ожидала, – предположила Ирен.

– О, в самом деле. Но сначала ты должна увидеть комнату, где произошло убийство. Пусть она самая обычная, но я надеюсь, что ты обнаружишь там что-нибудь экстраординарное.

Ирен ничего не ответила, решив подождать с суждением, пока не увидит все собственными глазами.

Я не горела желанием обследовать грязные комнаты в театральном районе. Как я заметила, Ирен это предприятие тоже не улыбалось, что снова меня удивило, поскольку театральный мир был ее домом. По крайней мере, на протяжении всего нашего знакомства.

В кои-то веки Пинк не преувеличивала. (Иногда ее речи звучат с таким же восторженным придыханием, как многочисленные заголовки сенсационных статей в газетах.)

Наш экипаж остановился перед еще одним облицованным коричневым песчаником пятиэтажным домом, которых полно в Нью-Йорке. Он ничем не отличался от прочих – тот же пролет ступеней и единственный эркер, выходящий на улицу.

Ирен заплатила кучеру после того, как мы сошли: в экипаже не было удобной дверцы в потолке. Очутившись на тротуаре, мы подобрали юбки, чтобы не запачкать их в уличной грязи.

Примадонна окинула оценивающим взглядом здание, вполне респектабельное с виду – за исключением того, что в одном окне мы увидели хрустальный шар.

– Это же место преступления! Почему полиция не опечатала помещение и мы можем свободно войти?

Мисс Пинк Кокрейн фыркнула, как негодующий пони:

– Во-первых, полиция презирает мероприятия вроде спиритических сеансов и сочла показания свидетелей – в том числе и мои – «истерическими». Во-вторых, в одном только прошлом году в перенаселенных многоквартирных домах Нижнего Ист-Сайда умерло почти двадцать пять тысяч человек. В Нью-Йорке смерть часто представляется правилом, а не исключением. В-третьих, городская полиция коррумпирована. Она берет взятки за расследования – вот почему мы с вами занимаемся этим сами. И в-четвертых (если мало предыдущего), могу тебя заверить, что никому ни до чего нет дела. За исключением квартирных хозяек, которым из-за суеверий не удается сдать такие комнаты. Именно поэтому квартира пустует уже две недели после убийства.

Мы постучали в дверь, и нам открыла маленькая женщина с увядшим личиком, похожим на скорлупу грецкого ореха.

Она кивком пригласила нас войти.

В темноватой прихожей стоял тяжелый запах, напоминавший о ладане, и я закашлялась.

– Вот уж не думала, – прокомментировала Ирен, – что мои маленькие сигары покажутся фимиамом. Но здесь…

Ей не было нужды продолжать. Дым от сигары действительно ощущался французскими духами по сравнению с этой вонью. К сильному аромату восточных благовоний примешивался запах вареной капусты, характерный для меблированных комнат.

Я не сомневалась, что мы находимся именно в таком помещении. Окончательно убедила меня в этом обшарпанная мебель с изношенной обивкой в прихожей.

По-видимому, хозяйка узнала Пинк: она взяла гостью за руку и провела в гостиную.

Здесь воздух был еще тяжелее, чем в прихожей, и пахло еще более странно и неприятно.

Квартирная хозяйка сразу же вышла. Ирен приблизилась к двери, чтобы удостовериться, что она плотно прикрыта и нас никто не подслушивает.

Когда крепкие дубовые створки закрылись, их скрип почему-то вызвал у меня ассоциацию с захлопнувшейся крышкой гроба… Я невольно вздрогнула, что неудивительно, учитывая наши недавние приключения.

Ирен успокоилась и обрела свою обычную деловитость и проницательность.

– Насколько я понимаю, это комната, в которой происходил спиритический сеанс.

Пинк кивнула в полумраке.

– Как была расставлена мебель? Ты должна мне показать.

– Откуда ты знаешь, что она стояла не так, как сейчас?

– Потому что на ковре имеются вмятины от ножек стульев и стола, которые обычно расставлены иначе.

– Тут слишком темно, так что ничего не видно, – пожаловалась Пинк.

– Но можно определить на ощупь. – Ирен снова пересекла комнату. – Благодаря своей прежней профессии я привыкла передвигаться по темной сцене. Ноги чувствуют малейшее изменение. Можно зажечь свет?

– Да. Тут газовое освещение.

Пинк приблизилась к бронзовой лампе на стене и включила ее. Шар из матового стекла загорелся полной луной.

– Газ, – произнесла Ирен с отвращением. Таким тоном она говорила только о проблемах с пищеварением, которые неприлично упоминать в обществе.

В наступившей тишина я услышала шипение газа и поняла скептическое отношение Ирен к новой системе освещения. Газ, невидимый и не имеющий запаха, смертельно опасен, как змея, спрятавшаяся в высокой траве.

– Во время сеанса свет был потушен. – Ирен скорее утверждала, нежели спрашивала.

– Конечно. Мадам Зенобии требовалась полная темнота для работы.

– Так же, как вору, похищающему драгоценности, – заметила примадонна.

Она быстро кружила по комнате и, сняв перчатки, проводила кончиками пальцев по стенам и мебели. Мы с Пинк стояли вдвоем в центре комнаты, с интересом наблюдая за Ирен. Несколько раз обогнув помещение, она присоединилась к нам.

– Какова была репутация этой женщины как медиума? – спросила моя подруга у Пинк.

– Она… о ней писали все газеты верхней части штата Нью-Йорк и Коннектикута. И она была широко известна как медиум. Ее сравнивали с Эммой Хардинг[31]31
   Эмма Хардинг-Бриттен (1823–1899) – американская спиритуалистка британского происхождения, автор канонических семи принципов спиртуализма; была высоко ценима А. Конан Дойлом.


[Закрыть]…

– Для меня это не аргумент, – перебила ее Ирен с коротким резким смешком. Меня покоробило, насколько он напомнил лающий смех Шерлока Холмса.

Примадонна указала на те места на полу, где ее ноги нащупали нечто любопытное:

– Стол красного дерева в центре передвинули на два фута. Посмотрите на вмятины в турецком ковре здесь… и здесь. Маленькие столики, разумеется, тоже перемещали в спешке по периметру комнаты, причем недавно. Полагаю, еще до прибытия полиции?

– В тот день комнату готовили к спиритическому сеансу.

Ирен шагнула к тяжелому, без скатерти, обеденному столу в стиле ампир, стоявшему в центре комнаты. Над ним находился огромный газовый светильник.

– На столе была скатерть во время сеанса? – осведомилась примадонна. – Обычно бывает.

– Да, но тогда его покрывала легкая шелковая шаль с длинной бахромой.

– Ах, вот как. Шаль – этот непременный атрибут, красивый и в то же время практичный. Не важно, что шаль легкая – главное, под ней можно что-нибудь спрятать. Кто еще присутствовал на сеансе?

– Финеас Ламар, известный как Чудо-профессор, ходячая энциклопедия. Тимоти Флинн – теперь он рослый парень, но в детстве его называли Крошка Тим, и он считался вундеркиндом. А еще Гордон Иверс, профессиональный карманник и мой знакомый. Мне хотелось, чтобы рядом был человек, который мог бы определить, не обманывают ли нас.

При упоминании этих имен Ирен почему-то заволновалась. Правда, это было не очень заметно, поскольку она всегда хорошо владела собой.

– Это все? – спросила она.

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты назвала троих, помимо медиума и тебя самой. Но на ковре под столом вмятины от ножек шести стульев.

Пинк вновь порозовела, оправдывая свое прозвище. То ли ее подвела память, то ли она умолчала о шестой персоне умышленно.

– Ты забыла, что моя мать тоже тут была. Она надеялась услышать голос моего дорогого покойного отца, судьи.

– Значит, помимо сбора информации у тебя была и личная цель для посещения сеанса? – уточнила Ирен.

– Полагаю, что так. Мне хотелось убить сразу двух зайцев: во-первых, поколебать веру мамы в то, что судья хотел нас обеспечить; во-вторых, разоблачить жульничество. Ведь медиумы часто кормят людей ложными надеждами, а сами опустошают их кошельки.

– Неплохо, – одобрила подруга. – Мать служила щитом для твоих подлинных целей.

Я не могла больше молчать: в подобных ситуациях я обычно высказываюсь без обиняков.

– Ирен, Пинк вела себя возмутительно по отношению к своей матери, используя ее как приманку!

– Как невольного союзника? – предложила Ирен более мягкий вариант. – Нелл, ее матушка в любом случае соблазнилась бы идеей отправиться на спиритический сеанс. Если бы у меня отняли Годфри, я пошла бы на что угодно.

Ее реплика заставила меня замолчать: ведь именно так и случилось всего несколько недель назад. Но Пинк не сдавалась: тонкие чувства были не для нее.

– Ты же сама шантажировали своих друзей, чтобы они помогли тебе в недавнем расследовании, – обвинила она Ирен.

– Не только друзей, – возразила та со скромным видом, как будто принимая похвалу. – Также и некоторых врагов.

– В любом случае, – продолжала Пинк, – тогда ты мастерски провела расследование. Поэтому я и вызвала тебя сюда. По моему мнению, случившееся в этой комнате требует тщательного расследования.

– Кроме того, по твоему мнению, оно касается лично меня, – добавила Ирен. – Я нужна тебе, чтобы раскрыть дело. Тогда ты получишь материал для своей газеты.

– Я могла бы написать статью прямо сейчас, – упрямо возразила девушка.

– Но у нее не было бы развязки. Даже истории в газетах должны иметь окончание. – Ирен подошла к столу без скатерти и начала его рассматривать. – Полагаю, он поднимался во время сеанса?

– Да! – подтвердила удивленная Пинк.

– Что-нибудь еще летало в воздухе?

– Флейта.

– Флейта? Очевидно, самую прочную проволоку приберегли для стола. Флейта – пустяк по сравнению с этим.

– И еще лицо медиума плавало в темноте.

– Ты хочешь сказать, – поправила ее Ирен, – что только ее лицо было освещено направленным лучом.

Она снова начала расхаживать по периметру комнаты, время от времени наклоняясь, чтобы обследовать ковер, – точь-в-точь как домоправительница, которая выискивает пятна, пропущенные нерадивыми горничными.

– Так. – Ирен остановилась у стены напротив эркера с тяжелыми портьерами. – Тут только один стул. Принесите мне еще один.

Мы с Пинк переглянулись. По крайней мере, роль горничной отводилась нам обеим.

Мы взялись за тяжелый стул из черного ореха, стоявший у стола в центре, и, пыхтя, как грузчики, потащили его к Ирен.

Она помогла нам поставить его так, что все четыре ножки точно совпали с вмятинами на ковре.

– Держите его крепко, леди!

Примадонна вспрыгнула на сиденье и сразу же повернулась к эркеру. Балансируя на стуле, она схватилась за светильник на стене.

У меня возникло искушение сострить насчет статуи Свободы, вздымающей свой факел, однако я воздержалась.

– Пинк! – В голосе Ирен звучало волнение. Возможно, на нее подействовала высота. – Притащи еще один стул к портьерам эркера и взгляни, нет ли щели в бархате примерно на уровне моей шляпы.

Я сразу же запротестовала:

– Стулья очень тяжелые, их не унести в одиночку. Я помогу ей.

– Нет, Нелл! Стул и так подо мной качается. Тебе придется крепко его держать, и пусть Пинк сама справляется. Я же сказала «притащи», а не «принеси».

– Гм-м, – вырвалось у меня.

Честно говоря, я охотно позволила Пинк оплатить наше морское путешествие (в конце концов, именно она заставила Ирен пересечь Атлантический океан в погоне за химерами), но это уж слишком. Вряд ли хрупкая девушка справится с тяжелым стулом.

Наверное, сомнение отразилось на моем лице, так как, взглянув на меня с вызовом, Пинк выполнила просьбу Ирен. Вскоре она уже сама забралась на стул и стала шарить в бархатных складках штор, как вор роется в карманах юбки.

– Здесь ничего нет, Ирен, только ярды бархата, – пожаловалась она наконец и подалась вперед.

Предостерегающий крик замер у меня на устах. Через мгновение Пинк вместе со стулом и портьерами полетела на пол.

Я в ужасе смотрела на девушку, растянувшуюся на полу, но Ирен ликовала.

– Конский волос! – воскликнула она. – Леска из конского волоса, протянутая от светильника к потайной комнате, скрытой за шторами в эркере. Двойной ряд штор. Очень хитроумно. Крепче держи мой стул, Нелл! Крепче! А ты, Пинк, оставайся на месте. Не шевелись. Я уже иду.

Пинк, запутавшись в собственных юбках и тяжелых бархатных портьерах, в любом случае не могла шевельнуться.

Я изо всех сил вдавила стул подруги в ковер, и она, спрыгнув, как горная козочка, поспешила на помощь Пинк.

Точнее, она поспешила туда, где лежала девушка, и начала сдирать оставшиеся портьеры, как обезумевший режиссер дергает занавес.

– Вот! И вот! Видишь, какой хитроумный план? Шторы образуют помещение, где прячется помощник медиума! А наверху – леска из конского волоса, с помощью которой в воздухе «плавают» флейты и призраки.

Я тоже поспешила к Пинк, чтобы высвободить ее.

Глупышка, не отрываясь, смотрела наверх, словно увидев там ангелов.

– Я вижу! Да, теперь точно вижу. Леска. Почти неприметная. Я не обнаружила ее во время сеанса.

– В темноте, – напомнила Ирен, – она была совершенно невидима. Наверное, в «эктоплазме» был какой-то крючок, так что помощник мог тянуть ее вверх и создавать иллюзию, будто она танцует сама по себе.

– Значит, он и есть убийца? – спросила я. – Сообщник, спрятанный в эркере за портьерами?

Ирен взглянула на маленькую комнатку, обнаруженную благодаря ее усилиям.

– Возможно, и нет, – ответила она с озадаченным видом. – Что-то пошло не так. Помощник мог сбежать, когда он (или она) увидел, что медиум убит. – Она повернулась к Пинк, которая все еще поправляла юбки. – Так как же она умерла?

– Ее задушили, – отозвалась запыхавшаяся американка.

– Задушили? За столом, где сидели еще пять человек? Невозможно проделать это бесшумно, а ведь убийце требовалось подобраться совсем близко. Да, было темно, но мне не верится, что никто не заметил, как душат человека.

– Вот именно! Мы все видели, как она умерла. Она боролась, а мы полагали, что это часть шоу. Я имею в виду, что медиумы всегда стонут, говорят на разных языках и выплевывают эктоплазму… Что же еще прикажешь нам думать?

– Понятно. – Ирен села на стул, вместе с которым рухнула Пинк. – Ее убили у всех на виду, но душегуб не был виден. Это еще более хитрое и ужасное злодеяние, нежели я думала. Женщина боролась за свою жизнь, и помощь была всего в нескольких футах от нее. Но никто ничего не заподозрил. Как жестоко по отношению к жертве, а также к свидетелям, которые теперь знают, что слишком поздно все поняли! Кто угодно в черных перчатках и маске мог появиться за спиной медиума, освещенного в темноте призрачным светом, и совершить убийство. Так дергает за ниточки невидимый кукольник. Вы все наблюдали результат, но не средство. Кто же убил таким способом, и почему?

Я больше не могла молчать:

– Если все сидели за столом, то кто стоял у ясновидящей за спиной и душил ее? Только не говорите мне, что это сделал какой-то дух!

Ирен посмотрела на Пинк:

– Да, хороший вопрос. Появлялся ли во время сеанса какой-нибудь туманный дух покойного?

– Так и есть, – мрачно подтвердила Пинк. – Эктоплазма. Дыхание мертвых, выходящее изо рта медиума. Зрелище было в высшей степени убедительно. Не какая-то там крошечная струйка, вроде дыма от сигары или пара от дыхания в морозное зимнее утро. Эктоплазма была длинная, как змея, и точно так же извивалась в воздухе кольцами, стремясь вверх. Моя мать даже вскрикнула. Признаюсь, даже у меня забегали мурашки от этого сверхъестественного танца неведомой субстанции. Эктоплазма походила на кобру, которая поднимается из корзины под дудочку заклинателя змей. И не забывайте, что к тому же в воздухе плавала и играла флейта. – Девушка перевела взгляд на меня. В ее глазах отражался страх, который она пережила во время сеанса, но он уже начал сменяться злостью: – Как ты думаешь, Нелл, чем на самом деле была эктоплазма?

Откуда мне было знать? Но в одном я была уверена: душа после смерти не возвращается в виде змеи, обитающей во рту медиума.

На вопрос Пинк ответила Ирен.

– Марля, которую обмакнули в яичный белок, – уверенно заявила она. – Материя мягкая, достаточно прочная и при этом легкая и полупрозрачная. Некоторые медиумы владеют искусством втягивать ее обратно. Это очень старый фокус.

Пинк кивнула:

– Я тоже так подумала. Но потом медиум затихла. Неподвижно лежала на столе. И все мы поняли, что это уже не спиритический сеанс, а что-то иное. Я встала и подошла к ней. Длинная змея из «эктоплазмы» обмоталась вокруг ее шеи. Она была влажная и так плотно затянута, что я не могла ее размотать. Мне даже не удалось просунуть палец между шеей медиума и этой… субстанцией. В любом случае было слишком поздно, как сразу же сказал мне Гордон.

– Зловещая история, – заключила Ирен после паузы. – Итак, Пинк, я раскрыла фокусы, которыми пользовались во время сеанса. И высказала предположение, кто мог и кто не мог быть убийцей. А теперь скажи на милость, с какой стати ты решила, будто это убийство имеет какое-то отношение ко мне? Лично ко мне?