Текст книги "Роковая женщина"

Девушка не ответила. Вместо этого она сама задала вопрос:

– Теперь ты знаешь про убийство и про тех, кто присутствовал на сеансе. Ты уверена, что хочешь получить от меня ответ?

– А кто там присутствовал? Группа людей, которых в основном подобрала ты сама, – за исключением медиума и ее неведомого сообщника. Какая мне разница, кто именно там присутствовал?

Глаза Пинк блеснули.

– Ты хочешь сказать, что не узнала никого из них? Ни одного?

Глава десятая
Ненужный багаж

Как можно строить предположения на таком неверном материале? За самым обычным поведением женщины может крыться очень многое, а ее замешательство иногда зависит от шпильки или щипцов для завивки волос.

Шерлок Холмс (Артур Конан Дойл. Второе пятно)[32]32
   Пер. Н. Емельянниковой.


[Закрыть]

Из дневника Нелли Блай

Не могу сказать точно, откуда взялась моя неприязнь к англичанам.

Вряд ли это началось во время моих приключений в США, так как британцы, к счастью, редко встречаются по эту сторону Атлантики. Правда, в Нью-Йорке я видела нескольких англичан на приемах.

Наверное, все дело в их чувстве превосходства, в заносчивом и высокомерном виде.

Итак, я стояла на пирсе Нью-Йоркской гавани, безрадостно ожидая, чтобы атлантический пароход «Улисс» вошел в док. Хотя я давно вынашивала эту идею, я бы никогда не заманила сюда Шерлока Холмса, если бы не крайняя необходимость.

Вообще-то меня изумило, что он отозвался на мою телеграмму и согласился приехать. Правда, я использовала самые действенные кодовые слова: убийство и Ирен. И намекнула, слегка покривив душой, что речь может идти о серийных убийствах. Подобный случай способен был его заинтересовать, ведь недавно он охотился на серийного убийцу в Лондоне, Париже и Праге. В кожаной сумке у меня лежала вырезка о смерти столь же странной, как та, свидетелем которой я явилась. Я еще не показывала эту вырезку Ирен, приберегая для Шерлока Холмса. Чтобы привлечь его внимание, мне требовалось нечто большее, нежели одно необычное преступление. Дело в том, что, в отличие от примадонны, я не могла справиться с этим делом в одиночку.

Очевидно, прославленный сыщик был очарован Ирен, которая покоряла и аристократов, и преступников, и целые театральные залы. Однако для верности я добавила еще одно имя, которое являлось не менее соблазнительной приманкой для этого англичанина до мозга костей: барон Рихард фон Крафт-Эбинг. Человек, который изучал маньяков.

Итак, надеясь и ликуя, я заметила высокую прямую фигуру. Крепко зажав в зубах трубку, Шерлок Холмс медленно спускался в толпе пассажиров по сходням.

До чего же раздраженным он выглядел!

Я не могла удержаться от улыбки при виде его мрачного лица, наблюдая, как он продвигается вперед с единственным ковровым саквояжем в руке. Почему-то я была уверена, что это весь его багаж. Конечно, внутри содержалось все что нужно, чтобы одеваться как истинный англичанин, курить трубку и раскрывать преступления.

В конце концов, его традиционные уловки – это дым и лупа!

Я стояла в шумной толпе встречающих, а по сходням под радостные возгласы двигался людской поток.

Неужели он действительно приехал? Неужели мне удалось завлечь его, посулив достаточно крови и красоты, чтобы пробудить в нем рыцарские чувства?

Правда, я считала, что рыцарство и отвага мистера Холмса скорее умственного, нежели физического свойства. Физической отвагой скорее обладали тот нетипичный англичанин, Квентин Стенхоуп, и в равной степени необычный Годфри Нортон, лучшая половина Ирен, – бесспорно, идеальный муж для любой современной женщины, пусть и достаточно отсталой, чтобы вступить в брак.

Я окинула мысленным взором англичан, с которыми столкнулась во время своих европейских приключений: мистер Холмс, колючий, эксцентричный и ужасно элегантный (хотя и не модник); муж Ирен, Годфри, звезда среди законников, красивый и уравновешенный (если вам нравится такой тип мужчин). И наконец, неуловимый мошенник Квентин Стенхоуп – по-видимому, воздыхатель скромной мышки Нелл Хаксли (надо же!) и мой любимчик среди британцев: отважный авантюрист, покоритель дальних стран, где правят дикие мужчины, перед которыми женщины пресмыкаются.

Правда, себя я среди покорных наложниц не видела. Мне нравилось фантазировать, что, если бы меня продали в рабство в пиратском Средиземноморье, я стала бы султаншей. Существуют исторические примеры такой эффектной карьеры, и мне приятно представлять себя в этой роли.

Я поднялась на цыпочки, высматривая свою добычу в море разнообразных шляп и шапок.

На Шерлоке Холмсе был наряд для загородных прогулок, несомненно, уместный на палубе парохода: длинное клетчатое пальто с пелериной и шапка с козырьками спереди и сзади. Только англичанин мог с достоинством носить такую дурацкую одежду. Насколько мне известно, это было его первое путешествие к нашим берегам, но волнения он явно не испытывал. Сыщик мог догадаться, что я буду среди встречающих, однако с безмятежным видом пробирался через толпу, с интересом рассматривая все вокруг.

Великий детектив даже не соизволил обратить на меня внимание, хотя, несомненно, заметил мое присутствие. В результате мне пришлось самой прокладывать к нему дорогу в плотной толпе.

– Мистер Холмс!

Он остановился, вынул изо рта трубку и стал ждать, пока я пробьюсь к нему.

– Мисс Кокрейн, – приветствовал он меня. Запыхавшись, я стояла перед ним, причем шляпа у меня съехала набок. – Я не вижу мадам Адлер Нортон.

– Ее здесь нет, да и не должно быть. Она понятия не имеет, что вы в Нью-Йорке.

– И, надо думать, понятия не имеет, что я прибыл сюда по вашему зову из-за нее. Боюсь, что слово «приглашение» – это слишком мягко сказано о ваших действиях, мисс. – Он окинул неодобрительным взглядом шумный причал, на котором толпился народ. – Однако меня привела сюда не ваша телеграмма и не возможное присутствие миссис Нортон. Не хотите отгадать, что именно меня привлекло?

Итак, вот передо мной стоит один из самых известных англичан наших дней, который не желает иметь ничего общего ни с нашим прошлым знакомством, ни с чудом оперной сцены Ирен Адлер Нортон.

– Так почему же вы приехали? – спросила я, стараясь перекричать шум и гам.

– Как вы верно заметили в вашей телеграмме, мисс Кокрейн, меня интересует Крафт-Эбинг. Недавно я ездил в Германию, чтобы встретиться с этим человеком и сообщить ему о невероятном деле воскресшего Потрошителя. Герр Крафт-Эбинг не сомневается, что подобные серийные убийства – обычное дело, а не исключение. Он настаивал, чтобы я расследовал любой случай повторяющихся убийств, который он мог бы добавить в свою коллекцию. Я согласился с Крафт-Эбингом, что это может быть поучительно. К этому ученому стоит прислушаться.

– В то время как ни к одной женщине прислушиваться не стоит, – заметила я.

Сыщик смерил меня ледяным взглядом:

– Возможно, некоторые дамы этого достойны. К счастью, в мою задачу не входит искать подобные исключения.

– Возможно, – парировала я, – вам не придется далеко ходить.

– То, что действительно ценно, всегда далеко, – возразил он, окинув меня критическим взглядом, в котором промелькнула насмешка.

Итак, он щелкнул меня по носу, поставив ниже женщин уровня Ирен Адлер Нортон. Я не понимала, почему он так невысоко меня ценит, но ничего не сказала.

– Человек, который не хочет всю жизнь учиться, – продолжил между тем детектив, – никогда ничего не добьется. Поэтому я прибыл сюда, чтобы познавать новое, и начал с того, что забронировал номер в отеле, который вы рекомендовали.

– Положитесь на смиренную женщину, которая у себя дома, – буркнула я.

Он притворился, будто не расслышал моих слов.

– Я был бы рад, если бы сегодня вечером вы пообедали там со мной. Надеюсь, ресторан гостиницы может предложить что-нибудь достойное. За обедом вы сможете изложить свои подозрения.

– Мне просто не верится, что вы здесь, – неожиданно призналась я.

Меня буквально гипнотизировала эта надменная личность. Что ни думай об этом господине, он, безусловно, настоящий эксперт.

– Моему другу, доктору Уотсону, тоже не верится.

– Доктор Уотсон не приехал? Как жаль! Дело в том, что я приобрела экземпляр «Этюда в багровых тонах» и хотела обсудить с ним эту книгу. Я написала несколько рассказов о своей работе под прикрытием в сумасшедшем доме, а также таинственную историю, действие которой разворачивается в Центральном парке Нью-Йорка.

Мистер Холмс смерил меня колючим взглядом, словно благодаря литературным опытам я еще ниже пала в его глазах.

– Надеюсь, в отличие от бедного старины Уотсона, вы не перегрузили свои рассказы сенсационными деталями, которые отвлекают от чистой логики и научного подхода к преступлениям.

– Увы, боюсь, что у нас с доктором Уотсоном есть одно общее свойство: мы оба любим рассказывать захватывающую историю, которую людям захочется читать. Разве он не сопровождает вас повсюду, как мисс Хаксли – Ирен, чтобы записывать каждое ваше слово для будущей публикации?

– Нет! Слава в печати ничего для меня не значит, и я терплю маленькие истории Уотсона лишь потому, что они хотя бы дают представление о научном методе работы. Кроме того, – добавил он, и его глаза блеснули, – всегда занятно наблюдать, как Уотсон гадает, что именно у меня на уме. Наверное, миссис Нортон лишена такого развлечения, а жаль.

– Возможно, – весело ответила я. – Если вы хотите объявить ей о своем приезде, так тому и быть. Думаю, Ирен очень разозлится на вас.

– И на вас тоже, вне всякого сомнения. Впрочем, нет нужды указывать на столь очевидные истины предприимчивой американке.

Он закончил свою речь такой загадочной улыбкой, что я впала в непривычное молчание. Когда Шерлоку Холмсу взбредает в голову быть любезным, он становится зловещим.

Без дальнейших разговоров мы приблизились к обочине тротуара, и мистер Холмс свистнул, подзывая кэб, как коренной житель Нью-Йорка.

– Что вы думаете о нашем городе? – поинтересовалась я, когда он помог мне сесть в экипаж.

– Не так красив, как Париж, и потому прекрасный рассадник преступлений. Ха! Эти многоэтажные дома должны прямо-таки плодить беззаконие.

– Мы подъезжаем к городу через самое убогое предместье. В этих многоквартирных зданиях живут в немыслимой грязи и скученности семьи иммигрантов со всего мира. Бедность тут невообразимая, а преступления столь же разнообразны, как языки, на которых говорят приезжие.

– Однако те причудливые убийства, о которых вы упоминали, совершены не здесь.

– Да, это в северной части острова, в гораздо более респектабельном районе.

– Респектабельность порождает скуку – по крайней мере, у человека, который изучает человеческие проступки и прегрешения.

– Джек-потрошитель совершал свои ужасные убийства в трущобах Уайтчепела, а позже – на дне Парижа. Жаль, что я не смогла сообщить об удивительном завершении его кровавых злодеяний.

– Ничто не завершено, мисс Кокрейн, пока не умерли и не похоронены главные действующие лица – и я не имею в виду его жертв.

– Но вы же больше не занимаетесь этим делом?

– Как я сказал, ничто не завершено, пока конец не положила смерть.

Я обдумывала его слова в молчании, прислушиваясь к стуку копыт и уличному шуму.

У отеля сыщик заплатил кэбмену, чтобы тот доставил меня по назначению, и вышел из экипажа.

– Встретимся за обедом, скажем, в восемь?

Я могла лишь согласиться, раздосадованная тем, что во время поездки из гавани узнала так мало о планах гения дедукции.

– Вам не стоило тратить время, встречая мой пароход, – добавил он, словно читая мои мысли. – Я великолепно ориентируюсь в любом городе мира. Боюсь, я оторвал вас от срочной работы.

– Вовсе нет, – промямлила я, прежде чем кэбмен хлестнул лошадь и повозка рывком тронулась с места.

Я не могла отделаться от ощущения, что меня отослали, как ненужный багаж.

Глава одиннадцатая
О старых добрых временах[33]33
   Популярная песня на стихи Роберта Бёрнса.


[Закрыть]

Как и прочие авторы сенсационных материалов, она была вынуждена непрестанно изобретать все новые и новые трюки.

Уолт Макдугалл, иллюстратор «Нью-Йорк уорлд», о Нелли Блай (1889)

– Не могу поверить, – сказала я Ирен, когда мы вернулись в наш номер отеля, – что Пинк, то есть мисс Элизабет Джейн Кокрейн, то есть Нелли Блай вызвала нас из Европы под таким слабым предлогом. Как будто убийство медиума столь отвратительным и негигиеничным способом может иметь какое-то отношение к тебе или к твоей матери – была она у тебя или нет.

– Я его знала, Нелл, – тихо откликнулась подруга.

– Его? Но в этом деле нет никакого «его»! Разве что ты имеешь в виду отсутствующего сообщника медиума, который скрылся после ее смерти. Кстати, весьма подозрительно! Логично предположить, что это мужчина. Сообщники обычно мужчины.

– Я говорю про Крошку Тим.

– Крошка Тим? Все, кто читал Диккенса, знают Крошку Тима, этого несчастного плаксу.

Ирен с удивлением взглянула на меня:

– Ты действительно расстроена, Нелл, иначе бы не стала с таким пренебрежением отзываться о персонаже, пользующемся всеобщей симпатией. Нет, тот Крошка Тим, которого я знала, – это рослый парень, присутствовавший на спиритическом сеансе.

– Ах, вундеркинд! Правда, Пинк не уточнила, в какой именно области проявлялись его способности.

– Он с двух лет стучал в барабан, с большой точностью и скоростью.

– Тоже мне талант! Маленькие дети шумливы и недисциплинированны от природы.

– Но Крошка Тим играл на барабане, как взрослый. Во всяком случае, какое-то время он был настоящей сенсацией, а потом к нему утратили интерес, как случается со всеми сенсациями.

– И ты знала это юное дарование? Где? Когда?

– Здесь. В Америке. Когда была ребенком.

– Вот как! – Усевшись, я принялась рассматривать довольно скучный интерьер нашей гостиной. Возможно, именно из-за такой отделки Нью-Йорк и выглядит тяжеловесным: сплошь розовое дерево, мрамор и черный орех.

– Я также знала Ламара, известного как Чудо-профессор, или ходячая энциклопедия, – добавила она, исповедуясь в прошлых грехах, как католичка.

– Когда он был ребенком?

Ирен рассмеялась, радуясь редкой возможности повеселиться, которая в дальнейшем могла не скоро представиться.

– О господи, нет! Ему теперь должно быть за семьдесят. Я его знала, когда сама была ребенком.

– И он присутствовал на роковом спиритическом сеансе вместе с Крошкой Тимом, который теперь вырос? Как странно.

– Слишком странно, чтобы быть простым совпадением, Нелл.

– Но почему все-таки Пинк убеждена, что твоей матери грозит опасность?

Ирен сделала глубокий вдох и повернулась ко мне:

– Понятия не имею. Очевидно, она знает больше, чем говорит мне. И не откроется до конца, пока надеется выудить у меня какую-то информацию. Ах, вот бы мне выудить какую-нибудь информацию у себя самой! Меня смущает, что я абсолютно ничего не помню о собственном прошлом. Особенно о периоде, предшествовавшем моим серьезным занятиям вокалом и работе в агентстве Пинкертона. Удивительная потеря памяти распространяется как раз на детство и юность.

– У всех имеются большие провалы в памяти, касающиеся времени взросления. А вот детские проступки, которые все мы совершаем, почему-то хорошо запоминаются.

– Да, но не у всех имеется такой настырный репортер, как Нелли Блай, который беспощадно роется в их прошлом.

– Ирен, тебя беспокоит еще что-то. – Я постаралась поймать взгляд подруги. – Тебе почти удалось воскресить какие-то воспоминания, не так ли? Нечто неприглядное и огорчительное?

– Вот как! – засмеялась она. – Теперь моя милая Нелл становится Нелли Блай? Ты тоже считаешь, что в моем прошлом таятся сенсации и скандалы?

– Я считаю, что ты права, когда возмущаешься вмешательством постороннего человека в твои дела: будто ты преступница, прошлое которой надо расследовать. Вынуждена признать, я очень разочаровалась в Пинк, хотя сначала она показалась мне милой и воспитанной девушкой, пусть и с подмоченным реноме. А теперь выясняется, что репутация у нее безупречная, но намерения вовсе не добрые. Я так сердита, что перестану с ней разговаривать!

– Что касается меня, – сообщила примадонна, – то я тоже не хочу общаться с Пинк, пока не буду знать больше того, что уже сказала ей. Иначе я могу невольно предоставить ей ключ к загадке, за которым она охотится. Придется подстегнуть память.

– Но какая информация нужна ей от тебя? И для какой цели?

– Цель ясна: сенсационная история, на которую всегда есть спрос. Я знаю, ты не читаешь нью-йоркские газеты…

– Они не стоят того, чтобы их читать.

– Но если бы ты заглянула в них, то узнала, что Пинк – одна из тех смелых молодых женщин, которые хотят добиться известности в мире журналистики. Дело о таинственном убийстве, в котором замешана оперная певица, к тому же бывшая соотечественница, – как раз то, что надо.

– Но она же так не поступит? – испугалась я. – Не станет тебя использовать?

Ирен отвела взгляд:

– Я же использовала ее. Мне требовался надежный союзник в розысках вас с Годфри. Когда путешествие закончилось и вы оба были в безопасности, а злоумышленники найдены, наши союзники не позволили Пинк опубликовать ни слова на эту тему. Возможно, она считает, что за мной должок, и хочет получить от меня историю любой ценой.

Я не находила слов. Во время того происшествия настырная юная американка заняла мое место рядом с Ирен, и это мне не нравилось. Но поскольку все делалось ради спасения нас Годфри от гибели, как же я могла жаловаться?

Нельзя же винить Ирен в том, что она сама поставила себя в сложное положение. Круг наших хваленых союзников ограничивался тогда в основном Шерлоком Холмсом и его навязчивым братом, служившим в британском министерстве иностранных дел, а также Ротшильдами, которые какое-то время были нашими работодателями. Однако теперь влиятельные покровители превратились в противников. Неудивительно, что в кои-то веки мисс Пинк заставили замолчать. Однако я сомневалась, что Ирен была с ними согласна.

– Ты пойдешь со мной, Нелл? – спросила она, вновь став женщиной с «железным характером», как однажды называл ее король Богемии Вильгельм. – Мне нужно совершить путешествие в места, которые я надеялась никогда больше не увидеть. Я сказала правду: у меня нет матери. Не знаю, кто она такая, и по прошествии стольких лет это мне безразлично. Я сама себя воспитала, и результат меня устраивает. Мне претит, что меня вынуждают вернуться в прошлое, ведь я потратила столько лет, чтобы его забыть! И я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал хотя бы ничтожную частицу этого прошлого! Ни у кого нет такого права.

Меня удручало нынешнее положение подруги. Если она не желает, чтобы кто-то узнал о ее прошлом, то мне меньше всего хотелось соваться в ее дела. Она слишком много значила для меня в настоящем. Я никогда не забуду, как услышала ее голос в том кошмарном подземелье в замке – после того как присутствовала при сцене немыслимой жестокости и считала, что моя гибель неминуема… И вдруг раздался голос Ирен, и я поняла, что она близко и что теперь все будет хорошо.

И вот у нас снова проблемы. Примадонну вынуждают столкнуться лицом к лицу с вещами, которые она пыталась похоронить. Сейчас она просит меня взвалить на себя бремя, о котором никто не должен знать. Пусть мне нелегко и отчаянно хочется увильнуть, ведь часто нам бывает неприятно общество того, кто знает о нас слишком много. И я бы ни за что не желала, чтобы подобное случилось со мной и чтобы Ирен прятала от меня глаза.

Казалось, подруга понимает, как много просит.

Ее рука на секунду задержалась на моей – словно бабочка села.

– Все в порядке. Я справлюсь сама.

– Не сомневаюсь. – Я высоко подняла голову. Может быть, у меня тоже есть характер – конечно, не из железа, но хотя бы… из олова? И я продолжила: – Но я не могу отпустить тебя одну.

Глава двенадцатая
Уродцы и мошенники

Индейские вожди, танцующие собаки, живые обезьянки и мертвые русалки соперничают за благосклонность публики. Но чудо из чудес – это месье Шабер, пожиратель огня, который проглатывает пламя с таким же отменным аппетитом, как его соотечественники – лягушек.

Письмо в лондонскую «Таймс» (1829)

Ирен провела часть дня, изучая страницы объявлений в «Нью-Йорк уорлд» и «Нью-Йорк геральд».

Они походили на театральный афиши, которые болтались на всех стенах в пустых переулках и на каждом фонарном столбе в Манхэттене.

Я заглянула подруге через плечо, и моему изумленному взору представились «Мистическая Мари» со своим «Гипнотическим вальсом»; леди, на которых не было ничего, кроме трико телесного цвета и корсета (их рекламировали как «человеческие лампочки»); цирковые наездницы и канатоходцы, а также «профессоры» – свиньи в очках на пятачке. Еще там были мужчины, которые сжимались и растягивались на глазах у публики.

– Это же шоу уродцев, – сказала я.

– А ты не заметила, что в Лондоне предлагаются аналогичные развлечения? – парировала Ирен.

Боже упаси меня критиковать родную страну примадонны!

– Пожалуй, бродячие труппы иногда давали представления в Шропшире, когда я была юной девушкой, – признала я. – Но мне не разрешалось посещать их. Они привлекали только людей из низших классов.

– По-видимому, эти люди составляет почти все население: ведь такие шоу процветают и здесь, и за границей.

– Качество и хороший вкус не пользуются спросом.

– «Качество и хороший вкус» не входят в наше здешнее меню, Нелл. Нам придется заняться поисками по ту сторону огней рампы. Может быть, ты против?

– Вовсе нет, – поспешно возразила я, чувствуя, что ступаю на зыбкую почву. – Подумаешь, как пустяки по сравнению с тем, с чем мы столкнулись в Париже и Трансильвании. Я только имела в виду, что всякие чудо-артисты, беззастенчиво рекламирующие себя, – мошенники.

– Это можно сказать о большинстве людей. – Ирен поднялась и, вырвав страницу с объявлениями из газеты, положила ее в сумочку. – Ты не согласна?

– Нет! Да! Ох, я вовсе не хотела тебя обидеть – и все-таки обидела. Я не говорю, что все поголовно мошенники. Правда, их больше, чем мне бы хотелось.

– А некоторые мошенники, – довольно суровым тоном добавила примадонна, – могут оказаться куда приличнее, нежели хваленые образцы респектабельности.

Я надела новую шляпу с широкими полями и взяла перчатки. Лучше поскорее пуститься в путь, чем стоять здесь и препираться.

Ирен расценила это как предложение заключить мир и тоже надела шляпку и перчатки. Через несколько минут мы уже тряслись на сиденье омнибуса, увешанного рекламой.

Благоухание конюшни смешивалось с запахами от тележек уличных торговцев. На Шестой авеню царил хаос. Водитель омнибуса пробирался между экипажами и кэбами. Улицу наводняли ватаги юных сорванцов, грязных и оборванных. Они продавали карандаши, выполняли мелкие поручения и при малейшей возможности обшаривали карманы прохожих.

Я не сомневалась, что уличный шум слышен даже в мансардах на пятом этаже. Поскольку улицы были очень прямые, ничто не приглушало звуков и не замедляло движения людей, спешивших по своим делам.

– Ты что-то притихла, Нелл. – Голос Ирен перекрыл окружающий гам: ведь она была оперной певицей, и ее слышали в последних рядах. – Что ты думаешь о старом Готэме?[34]34
   «Город умников» – шутливое название Нью-Йорка.


[Закрыть]

Очевидно, Готэм – ласковое название этого самого грубого в мире города.

Я не собиралась выкрикивать критические замечания, так что просто пожала плечами, состроила гримасу и кивнула. Наверное, у меня был такой же безумный вид, как у наших попутчиков.

Мы вышли из омнибуса на неприглядную улицу, на которой расположились большие палатки и где возле каких-то странных дверей без стекол толпился народ.

– Вход на сцену, – пояснила Ирен, когда мы пробирались через все это столпотворение к спокойному переулку. – Они ждут, когда любимый актер выйдет после утренника.

Она огляделась, пытаясь сориентироваться. Я поняла, что ей знакома эта улица. Примадонна сделала глубокий вдох, не обращая внимание на запах еды, исходивший от лотков уличных торговцев.

– Ах! – воскликнула она. – Как похоже на Сефрен-Хилл в Лондоне! Ты вспоминаешь, Нелл, нашу первую квартиру, где мы там жили?

– Да, но не часто.

– Ты предпочитаешь жить во Франции?

– Я предпочитаю жить в Нёйи, этой очаровательной мирной деревушке, и мне нравится аромат сельских цветов.

– На улицах Нью-Йорка ты не найдешь «аромата сельских цветов», – пошутила подруга и взяла меня под руку, как бы оберегая и в то же время направляя.

Она вела меня вперед, ловко лавируя среди прохожих, и через несколько минут мы оказались у подножия лестницы. Ступеньки оканчивались невысоким бортиком, на котором стоял горшок с геранью. Разумеется, чахлой. Даже природа увядала в этой каменной теплице, которую они называли городом.

– Давно я здесь не бывала, – медленно произнесла Ирен, обращаясь скорее к себе. – Не знаю, что или кого мы здесь найдем. Быть может, только призраков. Но нужно же с чего-то начать…

Она стиснула мою руку, как бы желая придать мужества нам обеим, и мы вместе поднялись по лестнице и вошли в прихожую.

– Ирен, мне кажется, это…

– Меблированные комнаты. Весьма респектабельные. Старое театральное пристанище.

– Ни разу не слышала, чтобы слова «респектабельный» и «театральный» ставили рядом.

– В Нью-Йорке ставят, уверяю тебя, – ответила она строго. – Нелл, ты по своей воле входишь в мое прошлое, в мой мир. Надеюсь, как спутница, а не как суровый критик.

– Критик? Боже упаси.

– Раз уж ты упомянула Бога, то вспомни фразу: «Не судите, да не судимы будете».

Я была поражена: Ирен, которая никогда не упоминает Бога, цитирует Библию! От изумления я не находила слов. Замечание было справедливым, и мне пришлось принять его к сведению. Поскольку во время тяжелых испытаний в Париже и других местах я близко столкнулась с настоящим грехом, то утратила желание замечать его в ближних.

Сейчас Ирен вводила меня в святая святых. Не по своей воле, а потому что, по какой-то непонятной причине, я была ей здесь нужна. Итак, я не стану высказывать собственное мнение и приберегу его для дневниковых записей.

Между тем подруга наблюдала за мной, как полицейский, подозревающий, будто я украла яблоко с лотка уличного торговца. Я была вынуждена кивнуть в знак согласия, зная, что теперь часто придется прикусывать язык (а мой язык был к этому непривычен). Но здесь чужая территория, и такова плата за то, что я ступила на нее вместе со своей самой дорогой подругой.

Мы прошли мимо подобия секретера, встроенного в стену. В нем размещались пронумерованные ячейки, откуда торчали письма и газеты. Затем мы достигли лестницы, ведущей на верхний этаж.

Между лестницей и стеной была дверь, и Ирен постучала в нее, словно имела на это право. Ответом ей было молчание. Она постучала снова, и на этот раз дверь открыла… миссис Хадсон, седовласая старая шотландка в белом чепце. Это она впустила мне в дом 221-б по Бейкер-стрит (я покраснела, вспомнив тот визит), когда у меня были все основания туда наведаться и сунуть нос в чужие дела. Я чуть не вскрикнула от удивления. Нет, конечно, это не миссис Хадсон, но леди того же типа. Удивительно, как похожи привратники во всем мире – начиная с женщин, стерегущих двери частных домов, и заканчивая мужчинами, приставленными к входу общественных зданий.

– Добрый вам день. И к кому же я имею честь обращаться? Миссис?.. – заговорила Ирен с сильным ирландским акцентом.

– Макджилликади.

– Итак, миссис Макджилликади, – продолжила примадонна, словно это был ее выход в первой сцене спектакля, – я раньше жила в этом доме. Мы с подругой вернулись в город через много лет. Я надеюсь, что здесь еще остался кто-нибудь из старых знакомых.

– Уж не ирландского ли тенора вы разыскиваете, мисс?

Ирен не стала уточнять, что она «миссис».

– Почти угадали. Мне хотелось бы найти своего кузена. У него всегда были способности к музыке, но он не пел, а играл на инструментах.

– Значит, свирель и флейта?

– Барабан.

– Барабан?!

– Не знаю, давно ли вы здесь живете, миссис Макджилликади, но он славился своим талантом еще мальчонкой. Крошка Тим – не припоминаете?

Тут квартирная хозяйка рассмеялась, как клоун в цирке, – громко и от души.

– Но это было более двадцати лет назад, милочка!

– Время летит, мадам, и мы не молодеем. Значит, он здесь больше не живет?

– О, мистер Тимоти Флинн здесь, но теперь ему не до барабанов. Товары для мужчин – разве вы не в курсе?

– Теперь в курсе, – сказала Ирен с плутовской улыбкой. Оказывается, у нее ямочки на щеках, а я никогда прежде этого не замечала! – А сейчас он случайно не дома?

– Я не слежу за тем, как мои жильцы приходят и уходят, мисс, но у него комната номер девять, на верхнем этаже. Вы с подругой можете просто постучать в дверь. Так поступаю и я, когда захожу за квартплатой.

– Прекрасно. С вашего позволения, я так и сделаю. Если же мистера Тимоти нет дома, можно оставить карточку на обратном пути?

– Карточку?

– Ну, записку на клочке бумаги.

Миссис Макджилликади кивнула, словно королева, принимающая в Виндзоре какого-нибудь именитого лорда.

Дверь за ней захлопнулась, и мы начали подниматься по лестнице.

– Крошка Тим, – прошипела я в полумраке. – Он присутствовал на том роковом спиритическом сеансе. Ты думаешь, он свидетель… или подозреваемый?

– Я пока не знаю, что и думать, Нелл, и лишь надеюсь, что мистер Флинн дома. Нельзя тратить зря время.

Цифра «девять» на двери перевернулась на разболтавшемся медном шурупе и скорее походила на шестерку.

Ирен сделала такой глубокий вдох, словно готовилась запеть арию, и резко постучала костяшками пальцев.

Через полминуты дверная ручка повернулась.

Перед моими глазами открылась дверь в таинственное прошлое, где таились темные секреты. (А через много лет дошло и до убийства.) Что общего у Ирен, примадонны Императорской оперы в Варшаве, с маленькими барабанщиками, ставшими продавцами на улицах Нью-Йорка? Возможно, скоро я узнаю куда больше, чем мне бы хотелось.

На пороге стояла долговязая фигура, на которую падал свет из окна.

Еще недавно я бы усомнилась, прилично ли двум женщинам войти в комнату незнакомого мужчины. Теперь мною владело только пламенное желание узнать то, что знает он, а приличия… могут катиться ко всем чертям!

Я вошла следом за Ирен, и наши юбки зашуршали змеями по голому полу, на котором не было ковра.

Комната оказалась скромной, но уютной. Меня удивили салфеточки на спинке и подлокотниках кресла. Лоскутный коврик, на который ушло несколько недель женского труда, лежал перед маленьким камином. На стенах висели фотографии и плакаты. На бюро стояли кабинетные портреты мужчины и женщины, одетых по моде середины столетия.

Как странно обнаружить такой островок семейной идиллии в этом огромном городе!

– Тим! – воскликнула Ирен, от удивления назвав хозяина по имени.

Он тоже был удивлен.

– Уже двадцать лет меня называют не иначе, как Тимоти. – Молодой человек (ему не было и тридцати), прищурившись, смотрел на Ирен. Именно так коллекционер изучает с помощью лупы ценную марку. – Неужели… маленькая Рина? Маленькая Рина-балерина? На пуантах с трех лет?