Текст книги "Железная леди"

Глава пятая
Чужой в раю

Птичка королек села на железную спинку кованого стула Ирен и завертела своей невинной коричневой головкой, надеясь заполучить французское пирожное.

Ирен сразу замерла, отщипнула кусочек и протянула его пичуге, положив на ладонь, как на тарелку. Птичка схватила угощение и перелетела на булыжную мостовую, чтобы насладиться лакомством.

– Да уж, Ирен, – сказал Годфри, смеясь, – я знаю, что ты слишком долго ничем не занималась, поэтому применяешь свои чары, выманивая птиц из зарослей каштана. Тебе требуется более увлекательная игра.

В отличие от птицы, Ирен не столь легко поддавалась на приманки – она лишь улыбнулась и смахнула крошки пирожного с юбки.

Хотя Париж стоял покрытый пеленой не по сезону серого неба, Ирен цвела, как голландский тюльпан, в своем костюме из новой ткани «буффало ред» – эффектный темный цвет щедро оттенял высокий ворот, баску, пояс и переднюю часть юбки с завитушками в стиле рококо из черного шнура и бисера. Фетровая шляпа того же красного цвета со страусовыми перьями и черной бархатной лентой возвышалась на каштановых с рыжим отливом волосах и придавала подруге сходство с корольком, чье дерзкое любопытство сочеталось с трогательной надеждой, если не с откровенной жадностью.

– Ты же не хочешь сказать, Годфри, – спросила она с затаенным нетерпением, – что среди своих чрезвычайно скучных деловых документов нашел какую-нибудь загадку, которую я могла бы разгадать?

– Боюсь, мой шкаф пуст, – произнес адвокат, поспешно отпивая черный кофе, к которому пристрастился после знакомства с Ирен.

Годфри тоже выглядел весьма debonair[12]12
  Приятный, доброжелательный, обходительный (фр.).


[Закрыть], как говорят французы: на нем был блестящий цилиндр и костюм для прогулок, в руке – трость из ротанга. Окружающие не всегда замечали, насколько Годфри привлекателен, потому что красота и стиль Ирен по-королевски поглощали все внимание публики. Ее неизменно окружал ореол оперной дивы, которой она когда-то и являлась, а ее уверенность в себе и интеллект были поразительными чертами для женщины.

Неудивительно, что все взгляды посетителей небольшого уличного кафе в могучей тени собора Парижской Богоматери были прикованы к очаровательной пантомиме – кормлению маленького коричневого королька, который снова пристроился за ее плечом, чтобы попросить добавки.

Говоря о маленьких коричневых корольках, пожалуй, мне следует упомянуть о собственном статусе и наряде в конце июня 1889 года. Тогда моя привычка все записывать в дневник меня не подвела, и к вечеру стало ясно, что тот день оказался просто удивительным, если не сказать большего. Утром, однако, я совершенно не подозревала о грядущих событиях и была одета в коричневый костюм для прогулок из шотландки, отделанный замшевыми манжетами и воротничком. Шляпку из бархатистого фетра украшал плюмаж из страусовых хохолков в оттенках от светлого до темно-коричневого, как плохой кофе, разбавленный разным количеством сливок. Шляпа была куплена в Париже по указанию Ирен, несмотря на мои опасения по поводу излишней фривольности фасона. Впрочем, не стоило беспокоиться: я могла бы напялить алые атласные шаровары и рубаху из дерюги, и на меня никто не обратил бы внимания в компании Ирен.

К счастью, я никогда не страдала от такой женской слабости, как жажда внимания к собственной персоне, а красота Ирен была столь очевидна, что конкуренция не имела смысла, поэтому мы составляли идеальную пару. Я уже давно привыкла к такому положению вещей и даже испытывала облегчение, что окружающие меня не замечают на фоне моей потрясающей спутницы.

Ирен требовался не просто слуга, который стоит в сторонке и ожидает указаний, но компаньон, который сидит рядом и все подробно записывает, – таковой и была моя вынужденная роль в наших предыдущих авантюрах, например, в побеге от короля Богемии, неприятном инциденте с утонувшим моряком, приключениях наследницы с татуировкой и в других навязчивых загадках, которые слетались к Ирен, будто… будто корольки Парижа.

– Ты задумчива, моя дорогая Нелл. – Годфри наклонился в мою сторону, прищурив серо-стальные, как сегодняшнее небо Парижа, глаза. – Без сомнения, тебя тревожит вероятность, что Ирен найдет новое таинственное дело для расследования. Впрочем, здесь от подобных скандалов тебя хранит святая тень собора Парижской Богоматери.

– Действительно, святая, – признала я, – но излишне вычурная на мой протестантский вкус. – Я посмотрела на гаргульи, ухмыляющиеся с выступающих парапетов, что венчали громадину собора на другой стороне улицы. Вне всяких сомнений, эти древние каменные стражи куда успешнее отгоняли демонов, чем я охраняла Ирен от искушения тайной.

Мой взгляд опустился на землю и на половину населения Парижа, вышедшую на воскресную прогулку в своих лучших нарядах, а потом остановился на убогой фигуре – смуглом мужчине с бородой в балахоне и синем тюрбане, который, вероятно, материализовался сам собой, как Мефистофель в истории про Фауста. Не в моих привычках глазеть на менее удачливых или, возможно, весьма опасных особей, но было ясно, что это… существо смотрит на нашу троицу.

– Годфри…

– Да? – Взгляд адвоката оторвался от Ирен и жадной маленькой птички.

– Там человек…

– На улицах Парижа они встречаются, причем в довольно большом количестве.

– Он за нами наблюдает.

Годфри печально улыбнулся:

– Используя множественное число, ты великодушна, Нелл, но не точна. Наверняка он наблюдает за Ирен. Большинство мужчин именно так и поступает.

– Ты относишься к подобным вещам чрезвычайно разумно, Годфри. Без сомнения, хладнокровие необходимо в зале суда. Но этот субъект – правда, я смотрела на него недолго, не желая, чтобы у него возникли иллюзии насчет причины моего интереса, – выглядит очень свирепо. Он совсем не похож на джентльмена-христианина!

Годфри огляделся с той восхитительной сдержанностью, которой Ирен обычно ожидает от меня, хоть и безуспешно.

– Ага, вижу, – кивнул он. – Восточный мужчина с бородой, то ли нищий, то ли разбойник, но, без сомнения, в твоих глазах он безбожник. Однако Париж – это перекресток Европы, и люди всех рас свободно устремляются сюда.

– Но не для того, чтобы глазеть на нас! Пусть даже на одного из нас. Меня это очень беспокоит.

– Он наверняка сейчас уйдет. И мы тоже можем отправляться. – Годфри взял трость и наклонился к супруге, которая слишком увлеклась кормлением необычно ручного королька. – Думаю, нам уже пора, – тихо предложил он.

Ирен встала, потом начала надевать свои стильные, но слишком уж эффектные черные перчатки, подходящие разве что для траура:

– Я была невнимательна к тебе, дорогой? Ужасно сожалею. У меня возник вопрос: понравится ли Казанове этот малыш в качестве соседа… хотя, боюсь, Люциферу он точно понравится!

Люцифером звали черного персидского кота, которого Ирен преподнесла мне в подарок, когда я приехала в Париж в прошлом августе. Он был большим и ленивым, и, несмотря на мою неприязнь к кошкам, частенько лежал поперек моего дневника, когда я писала, или устраивался у меня на коленях, когда я пыталась заниматься какими-нибудь домашними делами, например вязанием, которое безжалостно рвали его зловредные когти.

– Нам в самом деле лучше уйти, – произнесла я, беря сумку. – Вот в чем проблема так называемых «романтичных» уличных кафе в Париже: они представляют собой аквариум для акул, которые рыскают по улицам в поисках добычи. Годфри, тот негодяй не двигается с места. Между прочим, теперь он направляется к нам. Поторопитесь!

– Что? – Ирен вышла из своей задумчивости и начала оглядываться так, как всегда советует делать мне: ничего не упуская и все подмечая.

– Скорее, Ирен! Ты опять привлекла внимание какого-то отталкивающего субъекта. Не хочу, чтобы воскресенье было испорчено непристойным происшествием. Я так и знала, что приезд в Париж был ошибкой.

Ирен мгновенно выделила из толпы того человека, чье поведение так меня взволновало:

– Да это просто какой-то бедный бродяга-иностранец, Нелл.

– Какой-то иностранный жулик, который, без сомнения, планирует сделать беднее нас самих. Я тебя прошу, Ирен! Неужели нельзя хоть раз не втягивать нас в публичный скандал? Достаточно сделать всего шаг в сторону Левого берега, и нас подберет экипаж – тогда есть надежда, что прогулка завершится вполне приятно и ничто не омрачит этот день.

– Ладно, как скажешь. – Ирен взяла Годфри под руку, глядя на меня со снисходительной улыбкой, но она двигалась слишком медленно, и я боялась, что наблюдающему за нами дикарю хватит времени добраться до нас и совершить то, что, очевидно, было у него на уме: воззвать к нашему милосердию, потребовать денег или оскорбить нас какой-нибудь безумной выходкой.

Годфри предложил мне другую руку, я уцепилась за нее, и мы устремились к тротуару, лавируя между столиками. Большинство прохожих выглядели вполне прилично с точки зрения следования моде. Рядом с синим тюрбаном, который я не выпускала из виду, проплывали нарядные цилиндры; затем мимо нашего соглядатая, не подозревая о его отвратительной натуре, проскользнула высокая блондинка в золотистых соболиных мехах, украшающих подол и плечи ее наряда. Воистину Париж принимает всех и каждого. Мы повернули направо, чтобы укрыться от шпионящих глаз, начали переходить улицу и вынуждены были остановиться, потому что торговец фруктами тащил перед нами свою благоухающую тележку.

Никаких шагов у нас за спиной я не слышала, но ощущала настолько настоятельную необходимость поторопиться, что впилась пальцами в руку Годфри.

– Ну же, Нелл, – произнес он, успокаивая меня улыбкой, – ты действительно разволновалась.

– Еще бы. Пожалуйста, давай поскорее уведем Ирен, прежде чем…

Лопатками я чуяла присутствие неведомой силы позади нас. Мелькнул золотисто-рыжий мех соболя, пахн́уло дурманящими иностранными духами – странно, такая модно одетая леди и без спутника… и тут же за моей спиной выросла другая фигура – на нас чуть не налетел загадочный незнакомец! Наша троица развернулась одновременно, хотя по разным причинам: Ирен почуяла нечто новое; Годфри был намерен защитить своих спутниц от назойливого субъекта; я же ясно понимала, что судьба в столь нелепом обличье вот-вот поймает Ирен – а заодно и нас с Годфри – в свои сети и втянет в новую опасную загадку.

Перед нами стоял именно тот человек, который заставил меня так сильно нервничать. У возмутителя спокойствия были коричневато-ореховая кожа и худощавое лицо; стройная фигура скрывалась под одеждами, которые представляли собой смешение европейских и восточных лохмотьев.

Вот видите! Я чуть не прокричала это вслух с уверенностью в своей правоте всем воскресным прохожим. Видите? Опять начинается: тайны и всяческие непристойности привлекают Ирен с той же неизбежностью, как магнит притягивает металл.

Подойдя поближе, человек уставился на нас, не веря своим глазам, которые – как ни странно – были на оттенок светлее его чужеземного смуглого лица. Он нетвердо стоял на ногах, сузив светло-карие глаза и с дурацким выражением глядя на меня, а потом произнес на чистейшем английском обитателя лондонского Челси:

– Это и впрямь мисс Хаксли. – И тут же рухнул на булыжники мостовой, как мешок с картошкой.

Ирен воззрилась на меня вопросительно и даже осуждающе.

– Я тут ни при чем! – Глядя на лежащего без сознания мужчину, я могла только повторять и без того очевидную истину. – Не могу вообразить, откуда ему известно мое имя, но я совершенно точно не знаю этого человека, никогда не знала и никогда не видела…

– Он тебя видел, – прервала меня подруга. – Он тебя видел, и ему не верилось, что он тебя узнал.

– Это чувство взаимно, – пробормотала я, замечая, что вокруг нас собираются зеваки. – Говорю же, я никогда раньше не видела этого мужчину и, надеюсь, больше не увижу.

Годфри склонился, чтобы осмотреть субъекта, а тем временем к нам бежал официант из кафе со стаканом красного вина. Вера французов в исцеляющую силу алкоголя соперничает только с их убежденностью в собственном культурном превосходстве. Б́ольшая часть мерзкой алой жидкости попала на рубаху с грубой вышивкой, а не в рот мужчины, но такое кровавое крещение привело его в чувство: веки у него задрожали.

– Мисс Хаксли, – пробормотал он, будто во сне.

Я в изумлении сделала шаг назад, закрыв ладонями моментально пересохший рот:

– Я никогда не встречала этого человека, клянусь.

Одно мгновение Ирен смотрела на лежащего мужчину со смесью некоторого уважения и крайней подозрительности; она могла быть нежнейшей из женщин, когда ее что-то трогало за душу, но фальшивой слабостью ее было не обмануть. Затем подруга обратилась сухим тоном ко мне:

– Хотя ты гордишься строгим соблюдением Священного Писания, Нелл, не обязательно следовать примеру из Нового Завета и трижды отрекаться от своего знакомого. Что бы ни хранила твоя память о ваших отношениях, этот… э… джентльмен явно знает тебя и твое имя. А поскольку он не в себе…

– Это притворство! – перебила я; щеки у меня горели от возмущения тем вниманием, которое наглый бродяга привлек к моей невинной персоне.

– Притворство вполне может оказаться настоящей болезнью. – Ирен повернулась к Годфри, ожидая отчета о состоянии незнакомца.

– Я не специалист в медицине, – сказал адвокат, взглянув на нас снизу вверх с серьезным выражением на лице, – но мне кажется, ему действительно плохо.

Ирен энергично кивнула; страусовые перья на шляпке всколыхнулись при этом движении.

– Значит, мы возьмем его с собой в Нёйи. Он поместится в нашем экипаже, если ты сядешь рядом с нашим кучером Андре, – объявила она Годфри. Затем ехидно улыбнулась в мою сторону: – Или, возможно, Нелл предпочитает ехать с возницей, а не с нашим таинственным подопечным?

Я почувствовала, что горло будто забито ватой, но мне удалось заговорить.

– Если ты желаешь играть в доброго самаритянина с этим господином, который совершенно мне не знаком, – подчеркнула я, – то я ни в коем случае не стану вмешиваться. Но никогда не соглашусь на такую недопустимую вольность, как поездка рядом с кучером.

– Вот и отлично, – отозвалась Ирен. – Я знала, что могу положиться на тебя, Нелл, и ты сделаешь правильный выбор. Годфри, позаботься о бедняге, пока мы с Нелл ищем экипаж. Хорошенько охраняй его. – Дав столь загадочные указания, Ирен взяла меня за локоть, и мы направились в толпу, заполняющую пространство перед огромным каменным собором.

– Париж – несчастливый город для нас, – угрюмо проворчала я, когда Годфри спустился по узкой лестнице нашего коттеджа в Нёйи, после того как помог кучеру поместить нашего загадочного больного в спальню наверху.

Годфри нахмурился при виде ромашкового чая, который наша горничная Софи заварила по моей просьбе, и вместо того направился к графину с шерри. Он вернулся с наполовину полным стаканом и с поклоном протянул его мне:

– Полезно для желудка. Сегодня был день потрясений.

Я практически не употребляю алкогольные напитки, но горло по-прежнему было пересохшим, поэтому я проглотила немного жидкости, что оказало на меня столь сильное действие, как если бы я отпила из флакона с духами, которые Ирен держит на своем туалетном столике.

– Возможно, он заразился какой-то смертельной восточной болезнью, – пробормотала я.

– Не исключено, – согласился Годфри. – Но мы вынуждены ему доверять из-за его знакомства с тобой.

– Вовсе не должны! Я же говорила Ирен, что не знаю…

На лестнице раздались шаги. Я замерла, готовая к очередному напоминанию Ирен, что несчастный мужчина меня знает, хоть я его и не помню. Однако в коридоре появилась наша упитанная служанка.

– Тебе нужна помощь? – спросил ее Годфри на беглом французском, который я только недавно стала хорошо понимать. – Андре поехал в деревню за доктором Мерсенне.

– Non, Monsieur[13]13
  Нет, месье (фр.).


[Закрыть], – ответила Софи, добавив – если я правильно ее поняла, – что мадам Нортон сама справится и разденет мужчину.

Я повернулась к Годфри, как разгневанная гусыня: меня настолько переполняло возмущение, что я могла только шипеть, не веря своим ушам.

– Нет-нет, Нелл, – успокоил меня Нортон. – Мы с Андре сами раздели его, чтобы уложить в постель. Ирен лишь пытается найти в его вещах какую-нибудь подсказку.

– Еще хуже! Одежда может быть заражена, инфицирована…

– Достаточно чистая, хотя немного поношенная, – раздался жизнерадостный, перекрывающий все голос Ирен у подножия лестницы. Она влетела в гостиную; глаза сияли, как от настойки белладонны, хотя дело было исключительно в ее любопытстве, а не в препаратах. – Вот это головоломка, – добавила она со счастливым видом, опускаясь на подлокотник обитого ситцем кресла Годфри. – Его восточная верхняя одежда скрывает европейское нижнее белье, а тело загорело до пояса, хотя ноги бледнее рыбьего брюшка.

– Ирен! – слабо запротестовала я.

– Прости, Нелл. – В голосе подруги звучало искреннее раскаяние. – Я не должна была произносить столь смелое выражение, как «рыбье брюшко».

– Вот ты надо мной насмехаешься, а между прочим, твой интерес к состоянию тел странных джентльменов до сегодняшнего дня в основном касался трупов.

– И очередной труп все еще может остаться у нас на руках, – заметил Годфри несколько мрачно.

– Этот человек может… умереть?

– Не нужно расстраиваться, Нелл, – поддела Ирен, – ведь ты его не знаешь.

– Это не означает, что я желаю ему смерти, кем бы он ни являлся. Возможно, у него трагическая судьба… возможно, его изгнали с родины, когда он был ребенком. Он мог заразиться страшной болезнью, проповедуя слово Божье в дальних уголках Китая.

– Нелл права в одном, – обратился Годфри к Ирен, – это выглядит как заморская лихорадка. Надеюсь, доктор Мерсенне знаком с подобными заболеваниями.

Ирен кивнула с таким же мрачным видом:

– Я тоже надеюсь, что доктор Мерсенне сумеет диагностировать заметный след от укола на его правом плече.

– Укус какого-то огромного экзотического паука? – предположила я.

– Больше похоже на укол огромной экзотической иглы, – возразила подруга.

– Иглы? Ты про шприц? Значит, его уже лечил доктор.

Ирен наклонилась и подняла мой почти нетронутый стакан с шерри с инкрустированного столика, где он стоял.

– Я так не думаю. – Она сделала глоток, размышляя вслух: – Я считаю, у нас на руках может оказаться смертельно больной человек, который заболел совсем недавно, поэтому даже сам об этом не знал.

– Насколько недавно? – спросила я, недоумевая.

– Когда он остановился на улице у кафе, чтобы посмотреть на нас. На самом деле я считаю, что он «заболел», потому что узнал кое-кого.

– Кого… кое-кого?

Ирен подняла мой стакан за мое же здоровье:

– Тебя, моя дорогая Нелл. Я должна тебя поздравить: ты привела самую аппетитную и, вероятно, опасную тайну прямо к моему порогу. – Она бросила на Годфри беззастенчиво-торжествующий взгляд: – К нашему общему порогу, мой дорогой. Теперь нужно постараться, чтобы наш гость остался жив, и узнать, кто пытается его убить и почему. И еще мы должны разобраться, почему наша великолепная Нелл с ее документальной памятью не узнаёт мужчину, который помнит ее так живо, что минувшие годы и, очевидно, дальние переезды не позволили ему обмануться даже на грани потери сознания.

– Он выглядит не совсем прилично, – запротестовала я, пытаясь объяснить, почему не следует ожидать, что мне запомнится такой человек.

– Это, – сурово заявила Ирен, – тебя не извиняет.

Глава шестая
Ядовитое прошлое

Коттедж в Нёйи постепенно вновь превращался во временное пристанище для нуждающихся незнакомцев. Днем я наблюдала из холла гостиной, как прибыл неизменно торопливый доктор Мерсенне и его быстро провели наверх. Мне это живо напомнило приезд в наши владения прошлой осенью Луизы Монпансье – взъерошенной, мокрой, на грани истерики и со свежей татуировкой.

В случае с Луизой наличие дорогого браслета на ее запястье послужило достаточной рекомендацией. А вот незнакомец в тюрбане мог представить в качестве личных вещей лишь европейское белье – по словам Ирен, – хотя оно вряд ли способно служить рекомендацией в приличном обществе.

Однако я и сама ощущала нетерпение, которое сопутствует кризисной ситуации. Мое беспокойство усиливалось от того волнующего факта, что мужчина, похоже, действительно был мне знаком – или, вернее, узнал меня. Предположение Ирен, что на человека незаметно напали прямо у нас на глазах – или за спиной, если говорить точнее, – вызывало еще большее беспокойство. Отсюда следовало, что сия неудобная персона не исчезнет из нашей жизни так же быстро, как появилась, – по крайней мере, пока Ирен не удовлетворит свое любопытство, выяснив личность гостя и причину тайного нападения на него.

Здесь необходимо включить архитектурное примечание. Хотя дом в Нёйи мы обычно называли коттеджем, он отнюдь не являлся тем убогим приземистым жилищем, которые в большом количестве можно найти в английской провинции. Наш коттедж представлял собой двухэтажную, несколько хаотичную постройку – как любое здание, в котором соединились черты прошедших веков. Здесь имелись узкие лестницы, низкие дверные косяки и полы, покрытые плиткой, камнем или широкими деревянными половицами. В доме было множество мансард и неожиданных укромных уголков возле окон, а кухня представляла собой жуткое помещение с каменным полом, напоминающее камеры пыток испанской инквизиции и заполненное коваными железными крюками вокруг массивной жаровни в человеческий рост, идеально подходящей для приготовления свиньи на вертеле. Многочисленные спальни гнездились наверху под оцинкованной черепицей крышей. Все здание в целом доказывало французскую способность сочетать громоздкость и уют. Должна признать, что находила это разумным.

Итак, у нас было достаточно места для любого неприкаянного негодяя, которому посчастливилось попасться на пути Ирен и вызвать ее любопытство. Я тоже испытывала некоторый интерес, хотя подруга часто обвиняла меня в том, что я бываю ленивее Люцифера после его гастрономических визитов в окрестные поля, но я держала себя в руках, несмотря на избыток суеты и хлопот.

Наконец мое терпение было вознаграждено. На старой лестнице раздалась череда шагов – сначала спустился доктор, а потом мои друзья. Я демонстративно погрузилась в «Лондон иллюстрейтед ньюс».

– Очень необычный случай, – объявил доктор Мерсенне. – Вы правы насчет следа от укола, мадам Нортон, но его произвели не обычной медицинской иглой. Подкожная игла, даже самая тонкая, всегда полая, а инструмент, которым укололи руку нашего друга, полым не был. Более того, он оторвал приличный кусочек живой плоти. Весьма грубая и неумелая работа. Мадемуазель.

Доктор Мерсенне кивнул мне, а Годфри пригласил его устроиться в обитом ситцем кресле и предложил стакан бренди. Я еще не встречала врача, который отказался бы от выпивки, а уж французы тем более не были исключением.

– К тому же, – продолжил доктор, когда Годфри и Ирен расселись перед ним, как внимательные ученики, – зачем колоть человека острым предметом, если не для инъекции инородной жидкостью? Чтобы привлечь его внимание?

– Его внимание уже было полностью сосредоточено на одной персоне из нашей компании, – заметила Ирен. – Так вы уверены, что нашему гостю не ввели недавно дозу яда?

– Как я могу быть уверен, пока несчастный не умер? – Доктор долго и непринужденно смеялся над собственной шуткой. – Ваши английские врачи, – наконец сказал он, как и все остальные, делая ложное заключение, что раз Ирен замужем за англичанином и подруга ее англичанка, то и она сама из Британии, а не из Америки, – вероятно, определили бы диагноз с помощью более серьезных инструментов, но я полагаю, что человек страдает от хронической лихорадки, которой заразился на Индийском субконтиненте.

– Индия. – Годфри сощурился и соединил пальцы домиком в любимом жесте адвокатов. – Его одежда, безусловно, указывает как раз на ту часть глобуса.

– Я не видел его одетым. – Доктор допил бренди и поднялся, снова держа в руке свой потрепанный черный саквояж. – Но его цвет лица говорит о многих годах, проведенных в чужом климате, если он действительно англичанин, как вы предполагаете.

– Он обратился к нам по-английски, – подтвердила Ирен, – или, вернее, он обратился к мадемуазель Хаксли на этом языке. Произношение было идеальным.

– Как и ваше французское произношение, мадам, – галантно произнес доктор Мерсенне с поклоном, который мне показался слишком низким и долгим.

– И то верно. – Годфри повел доктора к выходу, поясняя: – Внешность бывает обманчива, как и восприятие на слух. – Вскоре оба уже оказались около парадной двери.

– Итак? – спросила я Ирен. – Яд или лихорадка; будет он жить или умрет? Как большинство врачей, доктор Мерсенне ничего не объяснил.

Подруга пристально взглянула на меня. Люцифер выбрал момент, чтобы пробраться в гостиную и потереться о мою юбку. Ирен порылась в шкатулке из севрского фарфора на инкрустированном столике, выудив оттуда сигарету и спички, названные именем нашего кота[14]14
  Спички, изобретенные в 1826 году Джоном Уокером и запатентованные Сэмюэлем Джонсом, носили название «Люцифер».


[Закрыть]. Я считала, что ее привычка предварять ответ на простой вопрос подобной сценой весьма раздражает.

Ирен улыбнулась мне сквозь завесу дыма – она выглядела, как заклинательница змей, вызывающая духов.

– Возможно, он страдает и от лихорадки, и от яда. У врачей так мало воображения. Судя по моим наблюдениям, ранке от укола вполне соответствует по размеру любая шляпная булавка из десятка тех, что имеются в моем арсенале. Или в твоем.

– Шляпная булавка?

– Не нужно скептицизма, дорогая Нелл. Во многих случаях я успешно использовала шляпные булавки для защиты. Семь – десять дюймов заостренной стали не стоит недооценивать, особенно если опустить кончик в токсичное вещество. Шляпные булавки – все равно что миниатюрные рапиры, и часто лучшая защита для женщины. Почему бы не использовать их для нападения на мужчину?

– Никогда не рассматривала шляпную булавку как смертельное оружие, – призналась я, – но ведь я смотрю на мир невинным взором дочки священника. – При этом заявлении Люцифер сузил свои изумрудные глаза и запрыгнул мне на колени, где победно забил хвостом. – Почему этой твари обязательно тереться о мою юбку?

– Вероятно, невинные дочки священника столь же привлекательны для котов, как и для таинственных незнакомцев.

– Ну ясно, ты все никак не успокоишься! – вспылила я. – А ведь так и не сказала мне, выживет он или умрет.

– Я знаю не больше доктора Мерсенне, Нелл. – Ирен затянулась сигаретой, затем поднялась и улыбнулась мне, глядя сверху вниз: – Но одно я знаю точно: смуглый джентльмен наверху нуждается в постоянном внимании. Нам придется ухаживать за ним по очереди – тебе, Софи и мне.

– Я тоже могу подежурить, – сообщил Годфри, который проводил доктора и вернулся. – Кто пойдет первым?

Они стояли передо мной плечом к плечу, мои прекрасные друзья, и ласково смотрели на меня.

– Вероятно, сначала Нелл, – наконец предложила Ирен. – В конце концов, человек обращался к ней.

Невольно я так резко вскочила, что Люцифер свалился на пол с яростным шипением. На этот звук эхом отозвался из клетки попугай Казанова, но никакой шум не мог заглушить океанского шквала моего внутреннего смятения.

Комната больного всегда напоминает мне всенощную, на которую еще никто не пришел. Печаль от близкого соседства с болезнью, без сомнения, обусловлена моим прошлым дочери священника. С ранних лет я старалась быть полезной отцу и его пастве, и забота о страждущих являлась одним из дел, которое мог выполнять ребенок.

Стоило лишь задернуть шторы при дневном свете и расстелить постель, как наша веселая спаленка наверху приобрела слегка зловещий вид. Керосиновая лампа на комоде струила мягкий свет, которого едва хватало, чтобы различить фигуру лежащего в кровати.

– Он выглядит совсем по-другому, – пробормотала я, на всякий случай держась на расстоянии.

– Восхитительная личность, – произнесла Ирен; в ее голосе затрепетали драматические нотки.

– Как ты можешь судить? Ты ровным счетом ничего о нем не знаешь.

Ее глаза янтарно-карего цвета заискрились.

– Именно это и делает его восхитительным. Теории, дорогая Нелл, завораживают куда больше, чем точная информация. Что ты думаешь о нем сейчас?

– А он не?..

– Очнется? Не могу сказать. На данный момент он спокоен. Можешь изучать его без помех.

– Хорошо бы Годфри был…

– Лучше обойдемся без Годфри.

– Почему?

Ирен бросила на меня испытующий взгляд:

– Возможно, тебе захочется уединения, когда ты выяснишь, кто он такой.

– Ты же здесь, разве нет? И я не хочу уединения, я хочу безопасности. Ты действительно считаешь, что я знаю этого мужчину?

– Нет… пока.

Я демонстративно вздохнула и уставилась на нашего весьма обременительного гостя. Его профиль резко выделялся на белоснежных простынях, будто нарисованный углем на холсте. Даже недомогание не добавило бледности коже чайного цвета. Однако измученные черты лица отличались благородной лепкой, а на голове, освобожденной от тюрбана, обнаружились волосы более светлого, чем борода, каштанового оттенка с сединой на висках.

Подойдя ближе, я поняла, что не могу определить его возраст. Вероятно, из-за чрезвычайной худобы он выглядел старше. Естественно, его кожа так загорела на солнце, что от внешних углов глаз веером пролегли глубокие морщины.

Он застонал, и я так резко отшатнулась, что юбка с шуршанием хлестнула по туфлям, как задернутый театральный занавес по полу сцены. Сердце билось в таком ритме, что я едва не задыхалась.

– Он не кусается, Нелл. Совсем наоборот: Софи не удалось втолкнуть в него даже ложечку лукового супа-пюре.

– Лукового супа-пюре! Вряд ли стоит винить в этом беднягу. Больной должен питаться ячменной похлебкой и заварными булочками, а не какой-то иностранной жижей из вонючих луковиц.

Вероятно, мое возмущение разбудило страдальца. С постели донесся еще один стон, а затем, к моей вящей досаде, человек произнес – или, вернее, прошептал – мое собственное имя:

– Мисс… Хаксли.

Я отскочила, как ошпаренная кошка, хотя Ирен и уверяла, что пациент не кусается. Кто этот человек? Как он смеет меня знать, когда я его не знаю? Или здесь кроется злобная каверза?

Теплая рука Ирен, как всегда, крепко сжала мою ледяную ладонь.

– Он тебя не тронет, Нелл, но, очевидно, ты вызвала в его памяти какие-то глубокие переживания. Подумай! Если его отравили и он вот-вот умрет, ты можешь оказаться единственным ключом к его прошлому – и к отравителю. Есть кто-нибудь, кого ты не видела много лет?

– М-мой покойный отец.

– Я говорю о живых – или, возможно, тех, кого считают мертвым. Скажем, из Шропшира?

Я много лет не вспоминала графство, где выросла.

– Никто из шропширцев не позволит себе дойти до такого состояния.

В досаде Ирен ослабила хватку:

– Ой да ладно. Насколько я помню, ты сама была не в лучшем виде, когда я впервые повстречала тебя в Лондоне, и что? А ведь тогда прошло всего года три с твоей благопристойной и безопасной жизни в Шропшире. Тебя несправедливо выгнали с работы, ты лишилась крова над головой, куска хлеба… между прочим, если бы я не вмешалась, ты могла превратиться в такую же голодную больную оборванку, как наш гость.