Текст книги "Железная леди"

Глава девятая
На покое по причине смерти

В той же радостной комнате, где наша троица – Ирен, Годфри и я – впервые услышала загадочную историю бедной малышки Луизы Монпансье и странной, насильно сделанной татуировки, мистер Стенхоуп развернул перед нами другую повесть, настолько захватывающую, что она вырвала нас из сельского гнездышка близ Парижа и ввергла в куда б́ольшую опасность, чем кто-либо из нас предполагал в тот славный летний день.

К тому времени наш гость уже обрядился в кое-какую одежду Годфри, висевшую на его почти бестелесном каркасе столь же свободно, как и бесформенные иноземные одеяния, в которых мы его нашли. Несмотря на перенесенные им лишения, я чувствовала в своем давнем знакомом такую же стойкую жизненную силу, какую уже видела в покойном Джефферсоне Хоупе с американского Дикого Запада, который двадцать лет выслеживал преступников, прежде чем удалось их наказать всего за несколько дней до его собственной смерти от сердечного приступа.

Я вспомнила странное замечание мистера Стенхоупа о том, что в Афганистане его звали Коброй, и его дразнящий намек на близкое знакомство с обычаями того дикого края, в том числе и связанными с отношениями местных мужчин и женщин. На самом деле мне вовсе не хотелось слушать его рассказ, поскольку я опасалась, что он затмит воспоминание о трепетном восторге юной девушки. Такие мгновения были достаточно редки в моей жизни, поэтому я не желала терять даже одно – особенно из-за человека, который его и вызвал десять лет назад.

Ирен устроила нашего гостя в обитом гобеленом бержере, мягком французском кресле, укутав колени – как и следовало ожидать – пледом афганской шерсти. Я связала его во время многочисленных домашних концертов Ирен, когда ей частенько аккомпанировали острые как бритва контрапункты попугая Казановы.

Годфри сунул в худую смуглую руку мистера Стенхоупа бокал самого лучшего французского бренди. Ирен уселась рядом, окутанная своим любимым аксессуаром для прослушивания невероятных историй – вуалью из сигаретного дыма. Мистер Стенхоуп принял от Годфри еще один мерзкий предмет цилиндрической формы со слабой улыбкой удовольствия:

– Египетские. – Он кивнул Ирен: – Превосходный вкус для американки, мадам.

– У меня и правда превосходный вкус, мистер Стенхоуп, о чем можно судить по моим помощникам.

Мистер Стенхоуп посмотрел по очереди на Годфри и на меня, потом усмехнулся:

– Прошу вас, зовите меня Стен. Я слишком долго находился среди чужих людей, которые произносили мое имя только с тем, чтобы отвлечь меня и воткнуть кинжал под ребра.

– Стен? – повторила я с неудовольствием. Столь тривиальное имя годится скорее слесарю, чем джентльмену или солдату. Признаюсь, что за прошедшие годы сочетание «Эмерсон Стенхоуп» запечатлелось в памяти и в воображении как гораздо более благозвучное.

– Армейское прозвище, – грубовато пояснил он. – Короткое и славное, и напоминает о днях, давно потерянных для меня.

Я опустила взгляд, не в силах спорить с глубокими эмоциями, отражавшимися на его лице.

– История, которую вы собираетесь нам поведать, началась в армии, – подсказала Ирен с вдумчивым видом. Она была как никогда нетерпелива и желала перейти к сути дела.

– Верно. Как и большинство историй о смерти и предательстве и о проклятой беспечности. Подробности авантюры нашей страны в Афганистане с тысяча восемьсот семьдесят восьмого по восемьдесят первый уже стерлись в общественном сознании и для этого были веские причины. Большая игра России и Британии на просторах бесплодных афганских степей не принесла Англии победы.

– Вы имеете в виду бегство в пятидесятые годы, отход из Кабула и истребление гражданских лиц, – вставил Годфри. – Похоже, у афганцев не принято вести войну по правилам цивилизованного мира.

Мистер Стенхоуп бросил на него острый взгляд:

– Ни одна нация не ведет войну цивилизованными методами, мистер Нортон, хотя мы часто подчеркиваем жестокость противника, а не то, что совершает наша сторона.

Ирен нетерпеливо затянулась тонкой темной сигаретой:

– Почему же вас желают убить сейчас, после войны, которая, как вы признаете, уже давно забыта?

– Возможно, потому, что я не забываю.

– Вот как. – Она поудобнее устроилась в кресле с той же невинной кошачьей грацией, что и Люцифер, когда он сворачивался клубком перед камином. – Те, кто отказывается забывать, могут действительно превратиться в проблему. Что же за воспоминание, для кого-то столь ценное – или неудобное, – вы храните? Мы уже знаем, что вы стремитесь спасти жизнь человека, которого не знаете. Но почему опасность угрожает вам самому?

– Я все еще не убежден, что так оно и есть. – При этом заявлении Годфри без лишних комментариев показал ему искореженный свинцовый шарик. Мистер Стенхоуп устало кивнул: – Трудно спорить со стреляной пулей, но мне кажется, что я знаю стрелка. Он не промахнулся бы, не сделай он этого намеренно.

– Но, – заметила я, – в тот момент мы наклонились, чтобы поймать кота, разве не помните? Головы у нас обоих были опущены.

– Судя по тому, где пуля вошла в столбик кровати, – добавил Годфри, – она должна была пробить вам череп, если бы вы лежали неподвижно на кровати, а не гонялись за котами вместе с Нелл.

– Нелл? – Наш гость взглянул на меня с некоторым недоумением.

– Прозвище, – самодовольно объяснила я этот пустяк. – Оно тоже короткое и гораздо более удобное, чем Пенелопа, к тому же позволяет избежать бесконечных аллюзий мистера Уайльда насчет скромности обладательницы этого имени в классической литературе.

Стенхоуп медленно кивнул:

– Я забыл, что вы тоже проделали долгий путь. – Он отхлебнул бренди и неожиданно заявил: – А это получше соленого чая.

– Зачем же пить соленый чай? – удивилась я.

– Сахар – продукт в Афганистане редкий и настолько дорогой, что чай там пьют с солью. Но и соль тоже так высоко ценится, что ее берегут исключительно для чая.

– Абсолютно неподходящее место для англичанина!

– Вы правы, мисс Хаксли, именно поэтому после Второй афганской войны, мы, британцы, отступили в более приятные земли Индии. Даже русские с их яростными амбициями, похоже, отказались от своих надежд относительно той территории.

– Но почему вы остались там? – требовательно спросила Ирен.

– Я не мог вернуться.

– Почему же? Вы не были ранены, и у вас есть медаль. Это больше, чем у многих мужчин, прошедших войну.

– Но как вы?.. – Он попробовал подняться, но слабость – или бренди, или они оба вместе – заставила его опуститься.

– Я обыскала ваше весьма интригующее одеяние и нашла медаль в ботинке.

– Так не обращаются с гостем, мадам.

Золотисто-карие глаза Ирен вспыхнули мягким газовым светом сквозь голубоватый дымок ее сигареты:

– Вы не гость, мой дорогой Стен, вы головоломка.

Он нахмурился:

– Я начинаю опасаться, что попал в логово тех, кто смертельно опаснее Тигра.

– Предполагаемого стрелка? – подсказал Годфри.

Мистер Стенхоуп взглянул на меня:

– Ваши друзья поразительно быстро все схватывают, мисс Хаксли.

– Признаю, они любопытны, как кошки, хоть я и не одобряю их наклонностей. Впрочем, несмотря на непреодолимый интерес к очень личным делам других людей, Нортоны действительно оказали помощь некоторым из них. Постарайтесь не судить их строго.

Мой комментарий вызвал горький смех.

– Больше похоже, что все выйдет наоборот, – сказал мистер Стенхоуп. – Ладно. Я расскажу вам то, что вы желаете знать, хотя правда весьма уродлива.

Ирен перехватила его взгляд:

– Сначала скажите: медаль, которую я нашла в ботинке, принадлежит вам?

Он снова попытался встать, а в его светлых глазах загорелся огонь.

– Клянусь богом, мадам Нортон, вы вступили в ту область, которую даже сам Тигр побоялся бы трогать. Я бы не покрыл себя позором, присвоив чужую медаль.

Ирен пожала плечами:

– Б́ольшая часть человечества гораздо проще относится к подобным вещам, и подозреваю, что многие из них служат в войсках ее величества, особенно в наши наихудшие времена.

Он немного присмирел, заметив, что каждый его агрессивный жест заставляет Годфри выпрямиться на стуле с решительностью тигра перед броском. Стенхоуп снова взглянул на меня в надежде на понимание:

– Но хотя бы мисс Хаксли не предполагает, что я краду медали?

– Никогда! – воскликнула я. – Боюсь, что на моих друзей повлияла ваша нынешняя внешность, а не достойное прошлое, мистер Стенхоуп.

Тогда он рассмеялся еле слышно, про себя, почесав бороду:

– Наверное, я выгляжу совершенным дикарем. Я и забыл… Когда я только прибыл в Кабул и оказался восприимчивым к местным языкам, мои сослуживцы-офицеры смотрели на меня косо. Знаете, они считали это неподобающим – говорить, как местные. Предпочитали орать на аборигенов по-английски; впрочем, те в любом случае не подчинялись. Но у меня обнаружились некоторые способности: мало кто мог так бойко говорить на афганском и на разных диалектах. Поэтому меня сделали шпионом.

– Ага! – резко воскликнула Ирен, зажигая другую сигарету спичкой, добытой из изящной лиможской шкатулки, расписанной гиацинтами. Запах серы наполнил воздух. Даже самые мужские жесты Ирен наполняла инстинктивной женственностью, если, конечно, не желала притвориться мужчиной – тогда она сбрасывала свои дамские манеры одним махом, как плащ на оперной сцене.

Годфри кивнул. По напряженным дугам его иссиня-черных бровей я могла заметить, что интригующая обстановка – чужеземный климат, военные дела, предательство и шпионаж – разожгла воображение адвоката, не меньше чем интерес его супруги, тогда как с более прозаическими расследованиями такого не случалось.

Конечно, и я больше не могла оставаться безучастной, в первую очередь из-за объекта наших расспросов.

– Шпион, – повторила Ирен мечтательным, взволнованным голосом. – Саре бы это понравилось.

Мистер Стенхоуп тряхнул головой:

– Грязная, неблагодарная работа, но армейская жизнь мне не подходила. Мне нравилось быть самому по себе на многолюдных базарах, пробираясь среди крестьян в таком же, как у них, наряде, и перебрасываться с ними парой слов, когда я обнаружил, что я действительно могу сойти за одного из местных.

– Должно быть, вы были бесценны для командования, – заметил Годфри.

– Не я. Я занимал слишком низкое положение, чтобы докладывать напрямую. Для этого мне и был нужен Тигр.

– Кто такой Тигр? – спросила Ирен. – Вы говорите о нем загадками.

– Я не знаю, кто он. В этом и состоит смысл прозвищ, не правда ли? Его звали просто Тигр, а меня – Кобра.

– Кобра, – выдохнула я. – Это звучит так… так…

– Гораздо более драматично, чем в действительности, – закончил он. – Змеи молчаливы и быстры, а это как раз и требуется от профессионального шпиона. Миссия давалась мне даже слишком легко, – добавил он. – Мои способности в языках инстинктивны, мне трудно их объяснить…

– Дело в ухе, – вставила Ирен. – Певцы называют это идеальным слухом. То, что одним приходится учить, другие воспроизводят моментально. У меня у самой способности к языкам, но вы, должно быть, прирожденный мастер. Вы поете?

Он выглядел смущенным, и на то была причина.

– В лагере я пел в хоре пару раз. Неплохо получалось, но я не солист.

– Ирен, – сообщила я, – оперная певица.

– На покое, – быстро добавила подруга.

Стенхоуп кивнул:

– По причине смерти.

– По причине мнимой смерти, пусть и очень похожей на настоящую.

– Естественно, – объяснила я, – у Ирен идеальный слух, о котором она упоминала. Поэтому она понимает, откуда взялся ваш дар.

– Скорее проклятие, – устало произнес наш гость. – Целый десяток лет он удерживал меня вдали от Англии. Но вы, мадам, спрашивали о медали. Меня наградили ею за работу шпиона. Это случилось еще до того, как состоялся военный трибунал и нам предъявили обвинение в поражении при Майванде. Я мог бы ее лишиться, останься в рядах войск, но я выбрал другой путь.

– Вы не вернулись в Англию, – сказал Годфри, нахмурившись. – Куда же вы отправились?

– Туда, где ни англичане, ни русские не смогли бы меня найти. Я исходил Афганистан вдоль и поперек. Через суровые горы Гиндукуша, которые поднимаются на фоне бесконечного синего неба, через дальние горы к северу от Кабула, через узкий перевал Хибер, двадцать семь миль легенд и смертей, где разбойники выступают в роли привратников, через дальние восточно-афганские холмы рядом с территорией Китая, к покрытому льдом озеру вдоль границы с Россией. В земли, где не ступала нога белого человека.

– Вы прожили среди местных племен десять лет? – Вопрос Ирен выражал не столько недоверие, сколько восхищение. – И вам удалось выдать себя за своего? Вы оставили, мистер Стенхоуп, жизнь на Беркли-сквер и даже удобные горные лагеря английских войск в Индии? Такую… роль надо уметь играть, вжиться в нее по-настоящему. И за все это время вас никто не побеспокоил?

– Нет. Даже когда я снова посетил Индию. Я похоронил себя в глухих местных деревнях. Мало кто из цивилизованных людей рискует ездить в те земли. Я хотел потеряться, и это оказалось проще, чем можно предположить.

– Почему? – спросила я, пораженная тем, что такой славный человек сгинул в безбожной пустоши.

– Мне опротивела война, мне подобные, я сам. Мы потерпели поражение при Майванде, а причина была в предательстве. Наши войска развернулись в глубоком рве рядом с деревней, но Тигр не доложил о втором ущелье, тянущемся к нам под углом с правой стороны. Через тот скрытый проход в земле Аюб протащил свою великолепную артиллерию. Мне удалось предупредить только одного человека в ночь перед сражением, моего друга лейтенанта Маклейна. Он выдвинул вперед свою артиллерийскую батарею, чтобы отрезать тайную вторую атаку Аюба, хотя бригадный генерал Барроуз приказал ему отойти на одобренные ранее боевые позиции.

– Где вы находились во время сражения? – с интересом спросил Годфри.

– Лежал без сознания рядом с деревней, – с горечью произнес мистер Стенхоуп. – На меня напали на выходе из лагеря. Когда я очнулся, наши силы уже отступали. Какой-то британский врач подбежал, чтобы оказать мне помощь – у меня была разбита голова. Как только он наклонился ко мне, в него сбоку попала пуля. Теперь я задаю себе вопрос: не предназначался ли тот выстрел мне? Но в конце концов меня с разбитой головой, полумертвого, унес панический поток отступления. Афганские бойцы гнали наши фланги через горы в Кандагар – ближайший афганский город, где у нас был военный гарнизон.

– А Маклейн? – спросила Ирен. – Молодой лейтенант, который нарушил приказ, чтобы задержать предательскую атаку. Что случилось с ним?

Мистер Стенхоуп взглянул на нее поверх пустого бокала из-под бренди столь же пустыми глазами:

– Его схватили, когда он искал воду около деревни Синджини во время отступления. Вместе с пятью сипаями он оказался в плену в лагере Аюб-хана.

Ирен содрогнулась, а Годфри тем временем поднялся, чтобы наполнить стакан мистера Стенхоупа. Мой давний знакомый пристально разглядывал стеклянный сосуд, как будто видел в нем битву при Майванде.

– Вы не представляете, какие там жара и пыль, – сказал он. – Наши войска зафиксировали температуру сто пятнадцать градусов по Фаренгейту[20]20
  Около 46 градусов по Цельсию.


[Закрыть], когда «бад-и-сад-о-бист-роз» – горячие июньские «ветры ста двадцати дней» с запада – поднимают пыльные смерчи весь месяц, а ведь был уже почти июль. Нас кружило в вихре пыли, пока все окончательно не поглотило непроглядное смятение, прерываемое криками людей, лошадей и верблюдов. Пришлось бросить многие пушки и даже некоторых раненых. К счастью, на меня напали еще до того, как я успел переодеться из формы в свой шпионский наряд. В местном одеянии я бы точно оказался трупом среди той толпы возбужденных людей.

Мы с трудом добрались обратно в Кандагар; вряд ли это можно было назвать организованным отступлением. Общество скоро узнало о последствиях: мы готовились оборонять город во время осады; генерал Робертс осуществил знаменитый марш-бросок в Кабул с десятью тысячами бойцов, восемью тысячами пони, мулов и ослов, а также с восемью тысячами арьергарда, следовавшего за ними. За три недели они прошли более трехсот миль пустынных земель в самый разгар жары. Обратный прилив смыл силы Аюб-хана и завершился его отступлением, однако он обещал, что пятеро пленных не пострадают. Благодаря изменчивой военной удаче очень скоро британцы заполнили покинутый лагерь Аюб-хана.

– А ваш друг, лейтенант, и те сипаи? Они были там, когда прибыли британские войска? – произнесла я, затаив дыхание.

– Да, – коротко ответил он.

– Живые? – резко поинтересовалась Ирен.

– Пять сипаев были живы.

– А ваш друг Маклейн? – спросил Годфри.

– Он тоже был там, как нам и обещали. – Мистер Стенхоуп отхлебнул бренди и подержал жгучий напиток во рту несколько долгих мгновений, прежде чем проглотить. – Но горло его было перерезано. Один длинный надрез, который почти отделил голову от тела. Тело еще было теплым, когда наши люди вошли туда.

Я судорожно вздохнула, но никто не обратил на меня внимания. Мистер Стенхоуп пристально глядел в распахнутый янтарный глаз бокала с бренди. Годфри смотрел на свои переплетенные пальцы; иногда во время рассказа он наклонялся вперед, опираясь руками о колени. Моя подруга затягивалась сигаретой, и тогда тлеющий кончик вспыхивал адским красным огнем, но потом Ирен резко затушила окурок в маленькой стеклянной пепельнице, как будто ей неожиданно опротивело курение.

– Вероломство афганцев, – предположила она, внимательно наблюдая за мистером Стенхоупом.

– Нет. – Он даже не поднял головы. – Судя по словам сипаев, перед отступлением Аюб оставил указания, чтобы пленных не убивали. Однако охранник перерезал горло Маклейну и ранил одного из сипаев, который пытался ему помешать. Зачем было хану тайно отдавать другой приказ относительно одного конкретного человека?

– Единственного англичанина, – напомнил ему Годфри.

– Не имеет значения. Представители афганских племен жестоки во время сражений и дворцовых переворотов, но они решают все в открытом бою. Маклейн не был опасен для афганцев.

– А эти пять сипаев, – наконец произнесла Ирен. – Объясните мне их роль в сражении.

Я с облегчением услышала ее вопрос, потому что не имела ни малейшего понятия, кто такие сипаи. По моим предположениям, это могла быть редкая порода декоративных собак.

– Национальные индийские войска. Наемники из местного населения, – объяснил он. – Хорошие солдаты.

– Им не было смысла лгать.

– Верно.

– Если только…

– Да?

– Если только не они убили лейтенанта Маклейна. Охранники сбежали. Можно судить только со слов пленных сипаев.

– Но зачем? – Годфри пытался добраться до сути.

– Возможно, их подкупили, чтобы впоследствии обвинить хана, этого Аюба. Или, если основываться на рассказе Стена, некий британец желал помешать лейтенанту Маклейну свидетельствовать о его действиях на поле боя и о дополнительном ущелье, о котором не было доложено и которое вело прямо к британским позициям.

– Что случилось потом? – спросил Годфри, выпрямляясь на стуле. – Наверняка назначили военный совет?

– Было расследование, затем трибунал. Генералы представили рапорты, которые разнились между собой в зависимости от того, через какое время после сражения они были написаны. Б́ольшую часть вины возложили на самого Мака. Еще бы: он единственный не мог себя защитить.

– А где были вы?

Гость избегал нашего взгляда.

– Среди афганских холмов. Прошло несколько лет, и лишь тогда я узнал об обвинениях, которые были выдвинуты через год после битвы. К тому времени все уже потеряло смысл.

– Почему? – спросила я. – Почему вы… ушли так далеко от Кандагара? К диким племенам? И так надолго?

– Я был с почестями отправлен в отставку и волен выбирать, куда отправиться. Меня влекли местные предания о сокровищах, спрятанных в дальних горах. Кроме того, мне было тошно от гибели Мака. Если бы он не прислушался к моим сведениям, возможно, был бы жив и теперь!

– Итак, вы отказались возвращаться в Англию и вести жизнь, которая уготована вам по рождению, потому что лейтенант Маклейн не мог это сделать, а вы чувствовали себя ответственным за его гибель. – Ирен говорила бесстрастно, как доктор.

Мистер Стенхоуп взял стакан обеими бронзовыми руками; ароматная жидкость плескаласть из стороны в сторону, как медное море.

– Не так все просто. У меня были основания полагать, что моя жизнь тоже находится под угрозой. Поэтому я предпочел ее сохранить. Потерявшись в Афганистане.

– Где вы были вне опасности, пока…

– Пока не вернулся в Европу, – признал он.

Ирен наклонилась вперед, опустив руки на подлокотники кресла:

– Почему, мистер Стенхоуп? Почему вы вернулись? И почему сейчас?

Он тяжело вздохнул:

– Я узнал пару вещей. Теперь я полагаю, что врач, который помогал мне на поле битвы во время отступления из Майванда, тоже выжил. Думаю, он может быть в опасности. Я не позволю еще одному человеку погибнуть по моей вине!

– Но как вы его найдете? – В негромком голосе Ирен зазвенел металл. Она использовала такой тон, желая подстегнуть собеседника или заманить его в ловушку, но даже в этом случае умудрялась наполнить реплику всей эмоциональной мощью глубокого конральто. – Ага. Значит, все не столь безнадежно, как вы заставили нас думать. У вас есть зацепка. У вас есть… его имя!

От ее слов он подскочил, словно от удара кнута:

– Что значит одно имя в мире, где так много людей?

– Ниточка, мистер Стенхоуп. А из одной нити можно соткать целое полотно. Назовите мне имя.

– Вам оно ничего не скажет! Имя обычное, каких тысячи. Вам незачем знать.

– Мы можем найти вашего доктора, если с вами что-то случится.

– Как вы его узнаете?

– А как его узнаете вы сквозь пыль сражения и через столько лет, прошедших после вашей встречи?

– Уговаривать бесполезно, мадам. Я уже жалею, что раскрыл вам даже свое имя.

– Разве вы не видите? Когда вы знали тайну и почти никому ее не доверили, это, вероятно, привело к трагедии с Маклейном! Секреты хороши для заговорщиков, а не для тех, кто говорит правду.

– Но это несчастное имя ничего для вас не значит! Все это для вас ничего не значит. Однако вы неумолимы, мадам. Черт подери, вы хуже афганцев!

– Право кричать на мою жену, – спокойно заметил Годфри, – я оставляю за собой.

Мистер Стенхоуп сразу замолчал, затем, утомленный, погрузился в кресло, спросив:

– И вы когда-нибудь это делаете?

Годфри улыбнулся:

– Нет.

– Я вижу почему. Она… не из тех, кому отказывают.

– Верно, – согласился Годфри.

Мистер Стенхоуп поставил свой стакан с бренди на боковой столик и махнул загорелой рукой.

– Уотсон, – сказал он. – Его имя Уотсон. – Он посмотрел на нас с усталым торжеством: – Видите? Информация абсолютно бесполезна. Вы только что выяснили, что любопытство может не только сгубить кошку, но и завести в тупик.

– Боже мой, конечно, – прокомментировал Годфри почти вкрадчивым тоном. – Знаете, сколько тысяч Уотсонов живет в Англии? Сколько сотен из них могут быть врачами?

Тем не менее Ирен зажмурилась и захлопала в ладоши, как будто получила в подарок редкий драгоценный камень, а потом наклонила голову в сторону ничего не понимающего бедного мистера Стенхоупа.

– Ах, не стоит отчаиваться, мой дорогой сэр, – произнесла она, бросив многозначительный взгляд на меня. – Вероятно, я уже знаю подходящее место, где начать наши поиски таинственного доктора Уотсона. Годфри, – промурлыкала примадонна, закрывая тему, – думаю, я тоже выпью этого превосходного бренди.