Текст книги "Черная часовня"

Глава одиннадцатая
Королевская улица

Тем, кто двадцать лет подряд стенал, что если семья Ротшильдов не наденет желтую метку гетто, это придется сделать нам, христианам.

Эдмон де Гонкур

– К чему такая секретность? – спросила я Ирен. – Ведь раньше мы встречались с нашим покровителем-бароном открыто?

– Моя вина: я выразилась неточно, и ты своим вопросом указала мне на ошибку. Как ты сама понимаешь, у нас больше чем один покровитель, отсюда и секретность. С одним из них мы уже встречались: с бароном Альфонсом Ротшильдом. Другого видела только я.

– Так ты знаешь, кто он? Но каким образом?

– Внимательно штудируя определенные статьи в газетах – хоть ты и упрекаешь меня в недостаточном интересе к прессе, – статьи о жизни высшего общества. Хотя, судя по всему, мне стоило сосредоточиться не на суете парижской богемы, а на шедеврах маньяка-убийцы, орудовавшего в Лондоне прошлой осенью.

– Туше, как сказали бы в фехтовании, хотя мое самое страшное оружие – игла. Если моя осведомленность о преступлениях в Лондоне окажется полезной, я буду только рада.

– Обязательно. – Ирен осмотрела внутреннее убранство кареты. – Неподходящее место для сигаретного пепла.

– Только не говори мне, что мы в такой час направляемся в Ферьер, загородное поместье Ротшильда!

– Боже упаси! Думаю, нас везут в городской дом барона, что на улице Святого Флорентина, а это близко.

Я с трудом подавила зевок:

– По крайней мере, мы останемся в Париже. Я бы не вынесла долгой дороги до Ферьера.

Ирен откинула голову на стеганую обивку кареты. Небольшие масляные лампы освещали внутреннее убранство, делая его уютным, словно номер в маленьком, но комфортном отеле.

– До рассвета нам домой не попасть, – предрекла она, достав часы из кармашка сюртука и стараясь рассмотреть циферблат в прыгающем свете ламп.

Прибыть в чей-нибудь дом, пусть даже такой большой, с визитом в час ночи – дело неблагодарное. Как только мы остановились, лакей перепоручил нас еще одному слуге, который в свою очередь, проводив нас вверх по широким ступеням к огромным позолоченным дверям – за которыми оказалась лестница из резного мрамора столь величественная, что ей было бы самое место в Лувре, – сдал на руки третьему лакею, державшему светильник. Все они были одеты в вышитые ливреи в стиле восемнадцатого века, и я вдруг почувствовала себя сказочной принцессой в волшебном замке, населенном лишь заколдованными немыми слугами, многочисленными, как муравьи в лесу.

Так как на Ирен был мужской костюм, а я ограничилась плотным платьем в клетку, руки слуг, протянувшиеся было принять нашу верхнюю одежду, быстро и почти разочарованно испарились.

К нам подошел дворецкий и, после секундного замешательства, поклонился Ирен:

– Мадам Нортон? – Он нахмурился, переведя взгляд на меня. Дворецкие всегда хмурятся при виде меня. К счастью, я довольно редко оказываюсь в поле их зрения.

– Моя спутница, мисс Хаксли, – представила меня подруга.

– Мы не ожидали, что с вами будет кто-то еще.

– Неожиданное подчас оказывается самым интересным.

Мажордом снова замялся. Поначалу он показался мне высокомерно-безликим, какими обычно бывают все отменные дворецкие, но я быстро разглядела, что ему, должно быть, уже под шестьдесят. В резком свете ночных ламп были видны следы усталости на его бесстрастном лице.

Видимо, мое присутствие поставило его в затруднительное положение, но наконец он согласно кивнул.

– Прошу следовать за мной, – сказал он, поворачиваясь.

Точнее, следовали мы не за ним, а за лакеем, который нес впереди нас лампу.

Мы шли, вытянувшись в цепочку, я позади всех, и эхо шагов гулко разносилось над мраморными полами.

Поднявшись на несколько пролетов лестницы, мы вслед за провожатыми пересекли темный и тихий холл, где звук наших шагов наконец перестал преследовать нас, заглушенный толстым турецким ковром.

Везде нас сопровождал запах нагретого в лампах масла и лимонного воска: словно благовония на пути к святилищу.

У великолепных, инкрустированных мозаикой дверей дворецкий остановился, а лакей приподнял светильник повыше. Наш провожатый повернул отполированную латунную ручку и вошел в комнату вперед нас.

– Мадам Нортон и мадемуазель Хаксли, – провозгласил он на безупречном английском.

Ирен шагнула внутрь первой, заставив меня выдохнуть с облегчением: мне ничего не грозило, пока я держалась позади ее юбок. Вернее, брюк.

Мы оказались в огромной, слабо освещенной зале. Лишь на столиках у дивана горели лампы да бушевал огонь в огромном камине. В темноте, подобно тусклым звездам на безлунном небе, мерцали золотые всполохи – без сомнения, блики на позолоченных корешках книг и рамах картин.

Но мы приехали сюда не для того, чтобы разглядывать изящные безделушки или писанные маслом портреты прародителей. Все наше внимание было сосредоточено на стоящем у камина человеке в простом костюме черного цвета.

Перед нами был сам барон Альфонс де Ротшильд – хотя точнее было бы сказать, что это мы предстали перед ним, впервые с момента нашего знакомства в поместье Ферьер.

Французская ветвь международного финансового дома Ротшильдов была самой богатой и влиятельной. И каждым дюймом[37]37
  1 дюйм – 2,54 см.


[Закрыть] своей фигуры барон отражал богатство и влиятельность своей семьи – правда, этих дюймов в его невысокой фигуре было не очень много. Это был аккуратный человек с достаточно неприметной внешностью, если бы не белоснежные усы и бакенбарды размером с крылья купидона, отвлекающие внимание от его пронзительного взгляда.

– Моя дорогая миссис Нортон, – обратился он к Ирен по-английски, изогнув седую бровь, – вы одеты весьма богемно. – В его голосе слышалось плохо скрытое удивление, даже разочарование.

– В подобном костюме была необходимость. – Даже в мужском наряде Ирен держалась с таким изяществом, будто на ней было лучшее платье от Ворта[38]38
  Чарльз Фредерик Ворт (1825–1895) – знаменитый французский кутюрье британского происхождения, шил платья для королевских семей и дам высшего света.


[Закрыть]. – В том месте. При известных нам обстоятельствах.

Барон отвел взгляд, как если бы хотел избавить себя от лицезрения деталей открывшейся перед ним картины.

Я была поражена. Этот человек, обладающий огромной властью, не скрывал нежелания даже думать о том, что довелось лицезреть нам – двум слабым женщинам без сколько-нибудь значительного положения или состояния. Возможно, именно такую привилегию дают богатство и могущество: привилегию избегать того, что не хочется видеть.

– Мисс Хаксли. – Он кивнул мне, стоящей немного позади Ирен, будто мальчик-прислужник во время проповеди, старающийся держаться в тени.

– Сэр, – пискнула я в ответ. Я не знала, как обращаться к французскому барону, да и не хотела знать.

Мы словно потерялись в необъятном пространстве этой роскошной залы, хотя стояли всего в нескольких шагах друг от друга в круге света от подрагивающих ламп, как на необитаемом острове посреди океана.

Я вдруг обратила внимание, что в комнате не осталось никого из прислуги. Как странно.

– Вы опросили свидетелей? – обратился барон к Ирен.

Та кивнула, но поспешила поправить его:

– Свидетельницу. Молодую американку.

Ротшильд вздрогнул и огладил усы нервными пальцами:

– Мне крайне интересно ваше впечатление от этой молодой американки, а также от увиденного на месте преступления. Прошу вас, садитесь. – Он указал на софу с огромным количеством пухлых подушек, обтянутых чуть ли не гобеленом из Байё[39]39
  Памятник средневекового искусства, вышитое льняное полотно, датируемое концом XI века.


[Закрыть].

– Пусть мисс Хаксли присядет, – слегка улыбнулась Ирен. – Собственно, вам бы я тоже посоветовала сесть. Я же… слишком возбуждена. Мне лучше оставаться на ногах.

– Значит, вы из тех людей, кто чувствует особый прилив сил в критических ситуациях. Я той же породы, мадам Нортон. – Он посмотрел на меня и снова кивнул в сторону софы, после чего опустился в величественное кресло с позолоченными подлокотниками.

Я села, куда мне было велено, но продолжала с вожделением поглядывать на пару массивных кресел с подголовниками, стоящих перед камином футах в двадцати от нас. Пальцы ног у меня сильно озябли в тесных ботинках. Должно быть, я уподобилась бы Алисе в Стране чудес, утонув в одном из этих огромных кресел и не дотягиваясь до пола своими продрогшими пальчиками…

– Полагаю, вы слышали о жестокости преступления? – спросила Ирен барона.

Тот важно кивнул и поинтересовался:

– Все действительно было так ужасно, как говорят?

– Возможно, еще хуже, но всего масштаба преступления мы не поймем, пока тела жертв не будут детально изучены в морге.

– Я бы никогда, – медленно начал Ротшильд, – не решился послать туда женщину, даже столь отважную, как вы, но…

Я всей душой была согласна с бароном, но Ирен отмахнулась от этих слов снисходительным жестом, спросив:

– С чего бы вы хотели начать?

– С мадемуазель американки. Была ли она соучастницей преступления?

– Она лишь случайный невинный свидетель. Будучи новенькой в заведении, она, по всей вероятности, по ошибке забрела в ту комнату.

– Несчастное дитя.

Я не была уверена, сожалеет барон о том, что Пинк стала свидетелем кровавой сцены, или же о том, что она вообще оказалась в подобном заведении. Таковы уж были Ротшильды: семейный бизнес и браки по расчету за много поколений подняли семью из крайней нищеты к неслыханному богатству. Как и всякий добрый христианин, я знала, что евреи распяли Спасителя, давшего имя нашей вере, но со времен первой встречи с бароном в поместье Ферьер я стала рассматривать эту библейскую историю скорее как исторический факт, чем как оскорбление христиан. Одно я могу сказать о Ротшильдах наверняка: никто не смог бы уличить их в распутстве.

Не отреагировав на сочувственное замечание барона, Ирен вдруг перестала мерить шагами комнату и остановилась прямо перед ним:

– Какой вопрос вы на самом деле хотите задать?

Барон ответил сразу же:

– Возможно ли, что убийство – дело рук лондонца, прозванного Джеком-потрошителем?

Ирен медленно кивнула:

– Такое допустимо. Хотя есть факты, противоречащие этой теории.

Не дослушав ее до конца, барон нервно запустил пальцы в редеющие волосы на висках, будто совершенно забыв о нашем присутствии.

– Очень плохо. Знаете ли вы о склонности жителей Лондона обвинять во всех своих несчастьях «иноземцев», под которыми неизменно подразумевают евреев?

Ирен, знакомая с обычаями Лондона куда хуже меня, ничего не ответила, а вот я не могла не кивнуть, соглашаясь. Этот жест не ускользнул от внимания хозяина дома.

– Вы тоже это заметили, мадемуазель Хаксли, не правда ли?

Я не могла признаться, что на самом деле не во всем с ним согласна, поэтому просто снова сдержанно кивнула. Ирен посмотрела на нас со смесью удивления и досады, но промолчала. Я всегда восхищалась ее умением обернуть себе на пользу даже самое невыгодное положение.

Молчание примадонны позволило барону снова заговорить о своих страхах.

– Очень плохо, – повторил он. – Недавние погромы в России. Обвинения в Лондоне прошлой осенью. А теперь скверна распространяется и на Париж… Я говорю не только о кошмарном убийстве, но и о мерзком злословии.

Пока он говорил, Ирен успела собраться с мыслями, поняв, что значили для барона события в Лондоне:

– Вы боитесь еврейских погромов?

– Обычно хватает пустяка, чтобы спровоцировать отдельные случаи насилия. А столь зверские убийства вполне могут привести к настоящей бойне.

– Пока что в Париже совершено только два убийства.

– Пока что. Но я был бы благодарен, если бы вы продолжили расследовать произошедшее.

– Если эти преступления как-то связаны с резней в Лондоне, то, боюсь, я в трудном положении. Мне очень мало известно о тех событиях, так как в то время я была в путешествии по отдаленным уголкам Европы.

Барон безапелляционно тряхнул головой:

– Моя семья в Англии пришлет вам курьером все газеты и полицейские отчеты, касающиеся лондонских убийств. В течение двух дней они будут у вас.

– По официальным каналам?

– По наиболее подходящим в данном случае каналам. Если вам нужна информация, стоит лишь попросить, и вы ее получите.

– А как насчет отчетов полиции здесь, в Париже?

Барон на секунду задумался, поглаживая бакенбарды:

– Тут потребуется более тонкий подход.

– Вы не доверяете французской полиции?

– Скорее наоборот: французская полиция не доверяет мне, как, впрочем, и любому другому Ротшильду. Уже многие десятилетия они собирают досье на всю нашу семью. А в последнее время отношение к нам лишь ухудшилось: сплетни, ложь, ненависть. Город кишит дешевыми газетенками и антисемитскими журналами. Ситуация в России была очень серьезной, и, боюсь, в Париже тоже назревают массовые погромы. Мы, евреи, слишком успешны. – В голосе барона впервые прорезалась обида.

– Прямо как тот случай в Милане, – криво усмехнулась Ирен, сунув руки в карманы сюртука, будто старалась нащупать револьвер, – когда я пела в «Ла Скала», и завистливая сопрано подсыпала толченого стекла мне в пудреницу.

– Не может быть! – воскликнул Ротшильд, возмущенный и потрясенный мелочной враждой оперных див.

– Чужой успех всегда вызывает неприязнь и подозрительность людей, не наделенных особыми талантами.

После этой фразы в комнате повисла тишина, которую я лично не собиралась нарушать.

– Успешные люди встречаются не только среди евреев, – наконец тихо проговорил барон. – И не одни лишь евреи попадают под подозрение.

– Вы совершенно правы. – Ирен повернулась в сторону массивных кресел, которые привлекли мое внимание в начале разговора. – Может быть, теперь его королевское высочество соизволит присоединиться к нашей беседе, вместо того чтобы просто подслушивать.

Глава двенадцатая
Семейное сходство

Впоследствии я неоднократно имел удовольствие встречаться с ним, но никогда не видел в нем того чванства или ненужной деловитости, которую так часто можно заметить в самых ничтожных чиновниках даже в нашей дорогой, всеми восхваляемой демократической республике.

Уильям Ф. Коди, известный как Буффало Билл

От правого кресла у камина донесся сдавленный смешок, который, впрочем, можно было бы принять за вежливое покашливание.

Затем с кресла медленно, подобно призраку из рассказов Шеридана Ле Фаню[40]40
  Джозеф Шеридан Ле Фаню (1814–1873) – ирландский писатель, автор классических рассказов о привидениях.


[Закрыть], поднялась неизвестная фигура.

Однако это оказался не призрак, а человек, назвать которого дородным было бы комплиментом. Я никогда не видела настолько толстых людей, разве что на иллюстрациях в газетах.

Не отрываясь, я смотрела, как размытая фигура приобретает знакомые черты: дружелюбный и в то же время высокомерный взгляд прикрытых тяжелыми веками, будто сонных глаз; аккуратно подстриженные усы и седеющая борода.

Только одна деталь оказалась мне незнакомой: голову принца Уэльского украшали огромные залысины. Внезапно меня как громом поразило осознание: я лицезрею принца не на публике, а в довольно интимной обстановке, как если бы он был моим другом или членом семьи. Также мне пришло на ум, что все его фотографии, которые я видела, были сделаны на улице, где на его высочестве всегда была шляпа, стильная морская фуражка либо спортивное кепи. Исходя из этого, я всегда считала его не только наследником престола, но и просто тщеславным человеком, хотя последнее вполне могло вытекать из первого.

Прищурив и без того полузакрытые глаза, принц уставился на Ирен:

– Вы выглядите, используя язык фотографов, как негатив Сары Бернар в ее светлом брючном костюме. Значит, вы – та самая мадам Нортон. Мы уже встречались, не так ли? Я не забываю красивых женщин, даже если они потом предстают передо мной в мужском сюртуке.

Ирен подошла к нему, протянув руку.

Принц Уэльский оказался первым человеком, которому она не посмела навязать свое американское рукопожатие. Он склонился к протянутой ему расслабленной руке, а примадонна присела в самом изысканном реверансе, который мне приходилось видеть, хоть исполнен он был фигурой в мужском костюме.

– Это случилось много лет назад, – сказала Ирен. – Как любезно со стороны вашего королевского высочества сохранить эти воспоминания.

– Впрочем, я не припомню, где и когда это произошло.

– К счастью, ваше высочество, я никогда не смогла бы забыть о нашей встрече.

В глазах принца промелькнул огонек:

– Смею надеяться. – Он наклонился к Ирен так близко, насколько позволяла его необъятная фигура, ожидая подробностей.

– Это было во время ужина в доме Уильяма Гильберта, сэр, я тогда пела в комической опере «Иоланта: Пэр и пери» по его сюжету. После выступления мистер Гильберт пригласил дам провести некоторое время в кругу великих.

Надеюсь, только я заметила, что моя подруга не уточнила, кого именно считала великим человеком: Уильяма Гильберта, прославленного либреттиста, или же принца Уэльского. Берти[41]41
  Прозвище (от крестильного имени Альберт) Эдуарда VII (1841–1910), короля Великобритании с 1901 года.


[Закрыть], конечно же, принял эту лесть на свой счет и жадно проглотил, словно любимый шпиц королевы, прыгающий через обруч за кусочек жаркого. Возможно, монархи совсем не едят жаркого, но я не сомневалась, что и шпиц, и старший сын и наследник ее величества охотно скачут по ее команде.

Меня пронзила секундная зависть к американцам с их дерзким нравом и любовью к свободе.

Впрочем, сейчас, улыбаясь принцу, Ирен казалась воплощением роялизма, ничем не выдавая своих республиканских настроений.

– Конечно, я помню вас. – Принц фамильярно дотронулся своим пухлым пальцем до галстука моей подруги. Только я заметила, как напряглась при этом спина Ирен. – Очень прямолинейная мисс, как мне тогда показалось. Настаивала на частной аудиенции.

– Которую его высочество столь великодушно мне предоставили.

Моржовьи глаза принца загорелись:

– Помню прекрасно! Так, значит, теперь вы замужем?

– Верно, – ответила Ирен. – И мне снова выпала удача встретиться с королевским высочеством в надежде оказать вам небольшую услугу в благодарность за ту аудиенцию.

– Что вы, моя дорогая! Это я ваш должник за красоту, которой вы одариваете мир. Вы все еще выступаете? Я хочу сказать, кхм, поете?

– Увы, нет, сэр. Теперь все мое время посвящено частным поручениям. Как вы можете себе представить, сильные мира сего тоже нуждаются в защите.

– Представить… не то слово! Меня замучила полиция Парижа: ее шпики следуют за мной повсюду, где им удается пролезть. Но вы, как мне помнится, умная девочка. Не присутствовало ли при нашей прошлой встрече некое неприятное обстоятельство, в котором были замешаны пэр Англии и певичка?

– Неприятное убийство, ваше высочество, как и здесь.

Напоминание заставило принца отшатнуться, словно он услышал дурное пророчество.

– Да. Опять убийство. То было пустяковое дело, в опереточном жанре. Нам удалось его замять. Но нынешний случай…

– Нынешний случай слишком серьезен, чтобы его можно было замять, – согласилась Ирен.

– А как вы догадались о моем присутствии?

– В резиденции барона? В этой комнате? В Париже?

– Везде…

– Мне было известно, что вы прибыли в Париж на церемонию открытия Эйфелевой башни; все газеты трубили об этом. Поэтому было нетрудно догадаться, что ваше высочество будет очень обеспокоено ужасным убийством, произошедшим… по соседству с вами. Чем еще я могу помочь, кроме допроса американки, случайно оказавшейся на месте преступления?

– Вы слышали об опасениях барона. – В первый раз за все время беседы в голосе принца слышалось беспокойство о чьих-либо интересах, кроме собственных.

– Да, но меня не было в Лондоне прошлой осенью во время событий в Уайтчепеле. Ваше королевское высочество также обеспокоены тем, что парижские убийства могут повлечь за собой новую волну насилия против евреев?

– Именно.

Берти резко развернулся и отошел к камину, откуда уже обратился ко всем находящимся в комнате. Меня поразило, что его взгляд при этом скользнул поверх наших голов, как если бы он выступал с речью перед огромной аудиторией.

– Я уверен, вы знаете, что мнение общественности обо мне не слишком высоко, – начал принц. – О, меня любят, конечно же, – поспешил прибавить он, будто мы собирались оспорить его слова, – но по большому счету просто не принимают всерьез. По-настоящему все обожают мою мать и восхищаются моей женой. Меня же лишь терпят. «Добрый старый Берти». – Он пожал массивными плечами. – А я люблю хорошее застолье, хорошую компанию, хорошую игру, хорошую охоту, хорошие яхты, хорошие сигары, хороших друзей и хороших женщин.

Ирен вежливо слушала, как и подобает всякому, когда вещает особа королевской крови, а я вдруг почувствовала возмущение, да такое сильное, что для его усмирения мне пришлось засунуть руку в карман и до боли сжать пальцы вокруг острых брелоков на шатлене.

Ничего удивительного, что принца Уэльского, как он сам изволил выразиться, лишь терпели! Он был бездумным искателем удовольствий, только и всего.

– Меня критикуют за любовь к заморскому климату, – продолжал тем временем принц. – Париж, Вена, Баден-Баден, Мариенбад. Я общаюсь со всеми: с евреями, жокеями, простолюдинами и аристократами. Время не стоит на месте, мадам, и я двигаюсь в ногу с ним.

«Ты двигаешься в ногу с деньгами», – произнес у меня в голове тоненький злобный голосок, о существовании которого я даже не подозревала. А у кого больше денег, чем у Ротшильдов? Конечно, и Ирен, и Годфри, и даже я сама получали выгоду от покровительства этой семьи, но мы зарабатывали их благосклонность честным и тяжелым трудом.

Разумеется, всякий еврей – и бедный, и наделенный властью – в любой момент рисковал подвергнуться гонению со стороны общества. Я не могла не восхищаться стремлением барона Альфонса оградить от несправедливости своих самых уязвимых соплеменников. Очевидно, барон заслужил и восхищение принца Уэльского – весьма сомнительное достижение.

– Сэр, – подал голос барон, – заверяю вас, что моя семья безгранично ценит вашу поддержку.

– А я – вашу, – ответил принц, слегка хохотнув. – Вы, банкиры-мошенники, не раз вытаскивали коронованные головы Европы из финансовой и политической петли. Кроме того, вы устраиваете лучшую охоту и подаете лучшие сигары в своем замке Ферьер.

Барон скромно потупился. Я поняла, что мне довелось услышать о делах, прознать о которых не мечтают даже журналисты.

Ирен, однако, проявляла все больше нетерпения, слушая этот обмен любезностями, пусть даже он и происходил между принцем и бароном. Она не имела привычки робеть в присутствии особ королевской крови еще со времен первого визита в Богемию.

– Господа, – перебила она, – если вы хотите избежать антисемитских волнений, убийцу необходимо остановить до того, как публика начнет подозревать, что Джек-потрошитель снова в деле. Преступник должен быть пойман и опознан.

– Хорошо сказано, но это будет не так просто сделать, – заметил барон.

Ирен посмотрел на Берти непреклонно, как матери смотрят на непослушных детей. Опыт оперной дивы и в этот раз пригодился ей.

– Ваше королевское высочество! – Таким тоном гувернантка могла бы обратиться к шаловливому малолетнему баронету. – Правда ли, что вы находились в доме свиданий в момент совершения убийства и что именно вас, а не Джека-потрошителя, ожидали две ныне покойные жертвы преступления?

– О Всевышний, да, – прошептал в ответ Берти, после чего, спотыкаясь, направился в сторону камина и тяжело опустился в кресло.

Но Ирен насела на него, как королевский прокурор в парламенте:

– Но в сам момент преступления вас… развлекали в других покоях.

– Да. – Он посмотрел на нее с покорностью разоблаченного преступника. – Кто вам сказал?

– Никто мне не говорил. С первой минуты, как мы зашли в тот дом, было очевидно, что там пытаются скрыть следы присутствия человека очень высокого положения. Я просто представила себе самое высокое положение, какое доступно моему воображению.

Берти моргнул:

– Б-б-бедняжки. Такие м-м-молодые и красивые. Обе такие жизнерадостные. Очаровательные создания.

Мне показалось, что, несмотря на жаркий огонь, полыхающий в камине, принц дрожит.

Ирен перевела взгляд на барона Альфонса, вместе со мной наблюдавшего, как она вытягивает признание из принца:

– Барон, вам первому сообщили об этом.

– Его высочество ужинал со мной, перед тем как отправиться в то заведение. Мой кучер все еще находился в конюшне, когда принц сбежал.

– Я не сбежал, мой дорогой Альфонс. – Взгляд Берти был прикован к пламени. – Я ретировался со всем возможным достоинством.

– Вы поступили правильно.

– После этого вы, – снова обратилась Ирен к барону, – послали за мной, чтобы я допросила молодую женщину, Пинк, обнаружившую жертв вместо принца? Или же она обнаружила их после принца? – Она перевела взгляд на явно смущенного наследника престола.

– Я ничего не видел, хвала Всевышнему. И я восхищаюсь вами, мадам, если вы сумели выдержать то, что, как мне описали, там творилось… Я бы не смог… вынести подобное. Такие очаровательные, такие юные. Ах!

– Вы чего-то не договариваете. – Черты лица Ирен заострились. Как всегда, когда ей нужно было получить точный ответ, она повернулась к барону Ротшильду.

Тот медленно кивнул:

– В Лондоне. Не так давно. Ходили слухи.

– Слухи, которые делают присутствие принца в доме свиданий еще более опасным?

– Да. Изощренные лживые обвинения, столетиями преследовавшие мой народ. Только на этот раз их жертвой стал принц Уэльский – возможно, из-за дружественных связей с нашей семьей, а также из-за нашего благосостояния. – Барон поджал тонкие губы. – Ничто из сказанного не должно выйти за пределы этой комнаты: я надеюсь на ваше понимание и на благоразумие вашей спутницы. – Ротшильд бросил быстрый взгляд на принца, после чего, почти шепотом, поведал нам кошмарную правду: – Появились слухи, что в истории с Потрошителем замешана королевская семья. А именно – принц Эдди.

Не успела я прошептать: «Принц Эдди», как Ирен уже произнесла вслух:

– Принц Эдди. Наследник наследника престола.

В смущении я посмотрела на принца Уэльского. Совершенно сломленный, он пробормотал:

– Просто милый, славный, обычный мальчик, как говорит о нем моя матушка.

Признаться, я не особенно внимательно следила за перипетиями жизни королевской семьи, хотя всегда энергично поддерживала королеву Викторию и ее преемника. Но это было до того, как я познакомилась с принцем Уэльским лично. Если он служит примером для своего сына, как и полагается всякому отцу, то что мог натворить его «милый, славный, обычный мальчик»?

Оба мужчины с искаженными от волнения лицами смотрели на Ирен, когда она немилосердно подвела итог услышанному. Судя по всему, «яблочко от яблони» недалеко упало, и за принцем Эдди, как и за его отцом, закрепилась репутация сердцееда. Возможно, даже слишком буквальная.