Текст книги "Черная часовня"

Глава тринадцатая
Проказы королей

Казалось, сам воздух Парижа способствовал распутству. Иностранные знаменитости, проезжая через столицу, спешили засвидетельствовать свое почтение самым известным куртизанкам.

Джоанна Ричардсон. Куртизанки

Птицы уже вовсю распевали на ветках, когда мы наконец отправились домой в карете барона.

Сидя в салоне, Ирен одну за другой вытащила шпильки из волос, глядя, как восходящее солнце освещает влажные листья высоких тополей. С распущенными по плечам локонами она выглядела не старше милой Аллегры Тёрнпенни, когда я укладывала ту в постельку на Беркли-сквер более десяти лет назад.

Как мне хотелось столь же уютно устроиться на чистых простынях и ни о чем не думать! Но в голове у меня роились образы, звуки и запахи кошмарной ночи, проведенной нами в Париже.

Ирен наклонилась вперед и, уперев локти в обтянутые брюками колени, закрыла лицо руками и стала тереть пальцами виски и лоб.

– Немудрено, что у тебя разболелась голова, – заметила я, – после всего, что нам довелось увидеть сегодня.

– Что на самом деле преследует меня, Нелл, так это то, чего нам не довелось увидеть.

– Ты о Джеке-потрошителе?

– Его не видел никто, кроме его жертв.

Я согласилась:

– Мы как те несчастные свидетели из Уайтчепела или констебли, которые натыкались на еще теплые окровавленные тела. Ты считаешь, нам стоит постараться поймать убийцу во время совершения преступления?

– Только если не останется иного выбора. А в подобном деле, боюсь, так и есть. – Она выпрямилась, снова переполненная энергией. – Нелл, ты много читала об этом чудовище. Скажи, чем преступление в Париже отличается от лондонских убийств?

– Есть несколько отличий, – тут же ответила я. У меня куда лучше получается просто констатировать события, нежели проникать в их смысл. – Во-первых, наше убийство произошло внутри здания, в то время как все лондонские зверства были совершены на улице, за исключением последнего из них – убийства Мэри Джейн Келли. Да и в том случае бедная девушка была убита у себя в крохотной комнатушке, тогда как здесь все случилось в большой зале огромного, полного людей здания.

– Которые, однако, ничего не видели и не слышали.

– Так же было и с Мэри Джейн Келли. Соседу показалось, что он слышал одиночный вскрик: «Убивают!», но при этом он ничего не предпринял.

– По крайней мере сосед согласился дать показания. А обитатели дома свиданий изо всех сил стараются замолчать детали происшествия. Уверена, никто и словом не обмолвится о визите принца.

– Вот это мне совершенно непонятно, Ирен.

– Только это?

Я решила не позволять втянуть меня в спор:

– Я говорю про принца. Он собирался… посетить обеих женщин сразу.

– Да, Нелл.

– Обеих? Одновременно?

– Да, Нелл.

– А я слышала, что он очень галантен с дамами…

– Он распутник, Нелл. Слышала о таких?

– Да, конечно. – Я почувствовала, как щеки заливает краска. – Клуб адского пламени[42]42
  Закрытое общество вольнодумцев из либеральных кругов аристократии Англии и Ирландии XVIII века под девизом: «Делай что желаешь».


[Закрыть]. Королева Виктория посвятила всю свою жизнь искоренению подобных аморальных сообществ.

– Без особого успеха. Ее дядюшки, сын и внук – яркие представители тех самых кружков, которое она так старается искоренить.

– Распутник общается со многими женщинами.

Ирен взмахнула рукой в сторону окна экипажа, за которым слышался радостный птичий щебет:

– Со столькими, сколько птиц на деревьях.

– Разве это не… проявление жадности?

– О, принц Уэльский – очень жадный мальчик.

– И я не совсем поняла ваш с ним разговор. Был в нем какой-то нездоровый подтекст. Я не улавливаю твоего отношения, Ирен! Ты всеми силами старалась сохранить репутацию, когда дело касалось короля Богемии, но с принцем Уэльским позволяешь себе намного больше. Будь добра, объясни мне, в чем разница?

Ирен улыбнулась несколько натянуто:

– Разница в том, что король Богемии находится в Праге, в то время как Берти живет в Лондоне и часто бывает в Париже.

– Все равно не понимаю…

– Король Богемии, подобно каждому мелкому князьку, считал, что имеет право на любовницу. Его ошибка состояла в том, что он ожидал моего согласия сыграть эту роль. Роль любовницы, Нелл. Он не распутник, он всего лишь высокородный болван, который рассчитывает на свои королевские привилегии.

Берти же, с его ребячеством, тщеславием и терпимостью к людям, с которыми особа королевской крови не должна иметь ничего общего, включая евреев и опереточных певичек, является настоящим распутником. Он не остановится ни перед чем, чтобы завоевать женщину. Впрочем, завоеванием это трудно назвать. Он получает на одну ночь любую, на кого упадет его взгляд, будь то уличная девка, жена молочника или супруга герцога. Вот так обстоят дела.

– Но тебя-то он не получил! Хотя его манеры были настолько гнусными…

– Берти уверен, что он… что мы… хм.

– Нет! Вы же не… хм?

– Он уверен в обратном – потому что я хочу, чтобы он так думал.

– Но зачем?! Это безумие, Ирен! Ты отказалась компрометировать себя ради весьма реального романа с королем Богемии. Но принц Уэльский…

– С принцем Уэльским мне придется идти на уловки: подкармливать его тщеславие и аппетит, не жертвуя при этом собственной добродетелью. Помнишь, как несколько лет назад принц случайно подслушал беседу об убийстве по новой телефонной установке сэра Уильяма Гильберта – той, что передавала звук прямо с театральной сцены к драматургу домой?

– Конечно, ты была приглашена к нему на ужин вместе с другими исполнителями. Я тогда не смогла сопровождать тебя и теперь ужасно об этом жалею. Ты поняла, что принц оказался свидетелем разговора об убийстве хористки ее высокопоставленным любовником, и применила гипноз, которому научилась в Штатах, где, похоже, сплошь и рядом преподают способы выведывания секретной информации у будущих королей. Не могу сказать, что одобряю сам факт гипноза наследника короны, но…

– Я приказала Берти забыть обо всем, что он мне рассказал, а также внедрила в его сознание одну мысль, которую он не сможет забыть, даже когда чары гипноза рассеются.

– И что это за мысль? Мир во всем мире?

– Нет. Я заставила его поверить, что он получил желаемое в отношении меня, однако при этом мы договорились больше никогда не встречаться подобным образом.

– Ирен! Ты дала ему понять, что с тобой он добился своего? Но зачем?

– Потому что он не в силах устоять перед искушением использовать свою власть, чтобы получить любую женщину, которая придется ему по вкусу. Меня же, с моего позволения, он считает завоеванной территорией и потому оставит в покое до конца дней моих. Так устроены принцы.

– Но твоя репутация! Барон наверняка подумал…

– Если барон так подумал, то придал этому не больше значения, чем отношениям принца с Сарой Бернар или его визитам к герцогине Саган.

– Или к двум безымянным девушкам в том доме свиданий, – добавила я, вздрогнув, но не от упоминания о недавних смертях, а от распущенности, ставшей предметом нашего с Ирен разговора.

– Во многих домах свиданий, Нелл. Альберт Эдуард не особо разборчив. Что горничная, что графиня, что оперная дива – ему все равно.

– Но как ты можешь смириться с тем, что о тебе думают всякие гадости?

– Такой метод избавляет меня от необходимости напрямую отвергнуть человека, который однажды станет королем. Мне достаточно навести его на определенную мысль и мило улыбнуться. И все! Не сомневаюсь, многие из тех женщин, кого принц осчастливил своим ночным визитом, пожелали бы освоить мой метод.

– А что говорят их мужья – ведь среди них есть замужние дамы?

– Многие из них действительно замужем. Но у супругов связаны руки: для мужчины считается привилегией, если будущий король воспылает страстью к его жене.

– Какой вздор! А как же Годфри? Что будет, если он узнает? – вдруг испугалась я.

– Не узнает. А если и узнает, то поймет мою стратегию.

– Но не смирится с ней.

– Нет, однако дело уже сделано: семя посажено, принц введен в заблуждение. Я тогда была молода, и гипноз казался мне практичным выходом из ситуации, особенно приведись мне снова увидеться с принцем. И видишь, что получилось, Нелл? Намеки Берти слышали только вы с бароном. И ни один из вас не станет думать обо мне хуже, потому как вы сможете разглядеть обман, – улыбнулась подруга.

– Даже барон?

– Как ты думаешь, сколько барон уступает принцу, безмолвно и беспрекословно, чтобы сохранить его дружеское расположение? Возможно, «уступает» даже свою английскую красавицу-жену Леонору.

– Баронессу? Значит, он один из тех услужливых мужей, о которых ты говорила?

– Слухи не всегда оказываются правдивы, поэтому я не доверяю им. Пойми, Нелл, мужчины измеряют свой жизненный успех, завладевая тем, что принадлежит другим мужчинам: делами, ставками, лошадьми, женщинами. А женами аристократов торгуют на брачном рынке, словно породистыми скакунами на бегах. И все, что от них требуется, это вынашивать наследников и хорошо одеваться. Поэтому они находят удовольствие в сплетнях о мелких и крупных передрягах, изменах и всяческих скандалах. Это спасает от скуки. Помнишь Алису Гейне, наследницу крупного американского банкира? На ее счету брак с французским герцогом, а затем и с принцем Монако, не считая менее известного джентльмена, оказавшегося негодным материалом для супружества. Так что нет, я не сомневаюсь, что барон пожертвовал очень многим ради тех привилегий, которые дружба с принцем приносит ему и всем, о ком он заботится, а этот круг включает в себя не только членов его огромной международной семьи, но и многие миллионы его соплеменников. Вот и я решила принести скромную жертву на алтарь большой западноевропейской игры. Пусть все думают, что будущий король Британии воистину могуч.

– «Будущий король Британии воистину могуч», – звучит как строка из комической оперы Гильберта и Салливана.

– Точно! – в восторге засмеялась Ирен и повторила фразу еще раз, с безукоризненным английским акцентом. – Потрясающе, как хоровое пение развивает дикцию.

– Приятно слышать столь чистое исполнение, хоть мне и не по нраву мелодия, которую ты напеваешь: будто власть принца абсолютна, и мы, послушные подданные империи, должны склониться ниц даже перед развратником.

Ирен ничего не ответила на это, и я тоже замолчала, слушая, как рессоры кареты барона Ротшильда слегка поскрипывают на неровностях дороги.

Если им под силу хранить так много секретов, то и я смогу.

Мы вызвали негодование нашей горничной Софи, прибыв домой как раз в тот момент, когда она поднялась, чтобы приготовить нам завтрак. Неведомым образом одобрение нашего поведения высокой ширококостной служанкой приобрело большее значение, чем наше одобрение ее работы. Так как Софи была явно недовольна нами, и принимая во внимание, как сложно удержать хорошую прислугу в деревне, особенно в таком небольшом хозяйстве, как наше, мы с Ирен позволили ей накрыть нам завтрак и притворились, что этот день ничем не отличается от любого другого.

После завтрака я занялась домашним зверинцем: уход за питомцами незаметно превратился в мою обязанность, главным образом потому, что никто другой не хотел этим заниматься.

Сначала я занялась Казановой – попугаем, который пережил хозяина-сквернослова, научившего его разговаривать; когда и следующая хозяйка от него отказалась, мне поневоле пришлось взять над птицей шефство. Еще с нами жил огромный черный персидский кот Люцифер. Конечно же, имя ему давала не я: Ирен представила мне его, когда я прибыла в Париж, чтобы присоединиться к супружеской чете Нортонов. Тогда мои друзья спасались от преследования человека, избегать которого у Ирен были все причины. Следующей была Мессалина, проворный мангуст, названный в честь императрицы варваров. Отважная воительница с кобрами досталась нам после истории с неудачным покушением на жизнь доктора Уотсона и была особенно дорога мне как напоминание о Квентине Стенхоупе, о котором я не имею права больше здесь говорить.

К счастью, хотя бы птица была ограничена в передвижении – по крайней мере, б́ольшую часть времени, когда сидела в клетке.

Так что я совершала свой утренний обход, чтобы убедиться, что все накормлены, в клетках у них чисто и никто не старается съесть или покусать других.

Впрочем, наши питомцы содержались на достаточном расстоянии друг от друга и вряд ли могли кому-нибудь нанести вред, разве что зазевавшемуся рядом с ними человеку. А уж я всегда была начеку.

Пока Софи хлопотала по дому, прибираясь и вздыхая, мы притворялись, что тоже заняты: я вышивала, а Ирен читала или наигрывала гаммы. Наконец, приготовив нам непритязательный ужин, Софи удалилась в свои комнаты штопать белье.

Мы с Ирен даже не посмотрели на еду и еще до заката отправились спать.

И снова мне было суждено проснуться посреди ночи в кромешной тьме французской деревни, так далеко от Шропшира, что самой верилось с трудом. Однако на этот раз меня разбудили другие звуки.

Я услышала не оглушительный стук в дверь, как прошлой ночью, а всхлипы и хныканье, будто плакал обиженный ребенок. Во мне мигом проснулась гувернантка, заставив вскочить с постели. Коснувшись голыми ступнями ледяных половиц, я проснулась окончательно и потянулась за подсвечником – как и в прошлый раз, не для того, чтобы зажечь его, а скорее чтобы использовать в качестве оружия.

Раздался еще один вскрик, и я заметалась в темноте, стараясь на ощупь найти дорогу, стукнулась о дверной косяк и наконец выбралась в коридор, потирая ушибленный локоть.

Звуки доносились из спальни Годфри и Ирен.

Не разобравшись, сначала я со всего размаху впечаталась в закрытую дверь и только потом потянулась к ручке. Думаю, шума от меня было не меньше, чем от стада слонов, но, несмотря на мои неуклюжие попытки попасть в комнату, плач за дверью не прекращался.

Наконец мне удалось повернуть холодную ручку, и дверь распахнулась.

Приглушенное всхлипывание прекратилось, и я услышала крик Ирен – пробирающий до костей вопль всего в десяти футах от меня.

Бросившись к кровати, я увидела, что под сбитыми простынями кто-то есть. Неужели грабители, которых я напрасно испугалась вчера, все-таки наведались к нам сегодня?

И тут, словно одержимая демонами, из темноты на меня набросилась фигура.

Я не собиралась сдаваться, и мы, повалившись на простыни, принялись бороться. У меня не было времени рассмотреть кто – или что – является моим противником. Я слышала только наше прерывистое дыхание. А потом что-то острое полоснуло меня по руке, и я вскрикнула.

При звуке моего голоса темная фигура замерла.

– Нелл? – прозвучал хриплый голос моей подруги.

– Ирен!

– Значит, это ты напала на меня?

– Я решила, что ты грабитель!

– Нам нужен свет! – постановила Ирен с уверенностью Бога в первый день творения.

Она задвигалась, и я услышала, как один за другим переворачиваются предметы на ночном столике. Наконец чиркнула спичка и, сопровождаемый запахом серы, показался крохотный огонек, от которого Ирен зажгла свечу.

Мы сидели на кровати, уставившись друг на друга поверх смятых простыней.

– Ты одна? – Я была удивлена.

– И ты одна! – воскликнула Ирен, облегченно рассмеявшись.

Я заметила, что на лице примадонны залегли серо-бежевые тени, как на постельном белье сурового полотна, а в смехе слишком много того, что сама она описала бы как «тремоло».

– Но почему ты кричала? – спросила я.

Подруга робко посмотрела на меня – такого выражения мне еще не доводилось у нее видеть.

– Я… мне приснился плохой сон, Нелл.

– Плохой сон! Но за все те годы, что мы провели вместе на Сефрен-Хилл, у тебя не было ни одного кошмара.

Ирен перебросила несколько подушек к старинному деревянному изголовью кровати и села, подтянув колени к груди и прикрыв голые ступни подолом ночной рубашки.

– Твоя правда. Но за все те годы, что мы провели вместе на Сефрен-Хилл, я ни разу не встречалась с деяниями Джека-потрошителя.

Я тоже облокотилась на гору из подушек (по непонятной мне причине у Ирен с Гофри их водилось великое множество), снова чувствуя себя молоденькой гувернанткой, прибежавшей среди ночи к кроватке подопечного, чтобы успокоить его после тревожного сна.

– Сцена и в самом деле была жуткая, – согласилась я. – Нам повезло, что худшее скрывалось под обрывками одежды.

– А у тебя не было кошмаров?

– Нет, пока нет. Не понимаю, Ирен, ты ведь намного отважнее меня. Ни разу я не видела тебя такой расстроенной. А нам ведь и раньше случалось лицезреть трупы.

При этом слове Ирен начала бить дрожь. Она поправила почти съехавшее на пол одеяло и натянула его почти до самого носа.

– Это все мое проклятое воображение, Нелл. Обычно у меня получается использовать его себе во благо. Какой бы… невыносимой ни была ситуация, я представляю себе, что это всего лишь сцена из «Отелло», или «Лючии ди Ламмермур», или «Травиаты», а я – только исполнитель, которому придется провести несколько часов среди жутких декораций. Те двое утопленников, о которых ты говоришь, – они стали жертвами естественной стихии, хоть одного из них и держали под водой силой. Но та комната – воплощенная бойня. Да, платье скрывало многие детали, но все равно я не могла не догадаться, что раны чудовищны.

– Значит, обычно для тебя это лишь игра: все эти убийства и преступления?

– Нет, такого я не говорила. Однако свое участие, свою роль наблюдателя я воспринимаю как игру на сцене. И я должна отдаться роли до последней капли крови. Ох, какая ужасная метафора! Притворяясь, что я на сцене, мне легче перенести шок от картины того или иного преступления, ты понимаешь, Нелл? Но ночью, во сне, я не могу притворяться. – Она закусила губу. – И еще меня мучает сожаление о том, что мы оставили Пинк в том доме.

– Меня тоже! И даже не из-за убитых женщин! Я не верю в призраков, Ирен, хоть и люблю читать истории о привидениях. Но я верю в грех, а мы оставили девушку не просто в доме смерти – в доме порока!

Ирен, казалось, не столько слушала меня, сколько вглядывалась в мое лицо с некоторым недоверием:

– Значит, тебя не… вывело из равновесия случившееся прошлой ночью?

– Еще как! Совершенно вывело! Только представь: встретить Брэма Стокера в подобном месте! А принц Уэльский? Вообразил себе, что вы… что он… просто невероятно! Я была так расстроена, что с трудом заснула. Должно быть, не менее получаса ворочалась с боку на бок, пока не сбила простыни еще хуже, чем ты.

Несколько секунд Ирен молчала, потом вдруг улыбнулась:

– Я скучаю по нашей каминной решетке в квартире на Сефрен-Хилл. Как здорово было бы сейчас согреть чаю и поджарить несколько булочек.

– За чаем и булочками пришлось бы спускаться на кухню, а мы босиком.

– У окна стоит графин с бренди…

Я с неодобрением глянула в указанном направлении:

– И не подумаю морозить ноги ради спиртных напитков!

– Ох. – Ирен поплотнее закуталась в одеяло, как и я, не готовая покинуть тепло постели, нагретой нашими телами. – Наверное, меня мучают кошмары, потому что Годфри уехал.

– И в самом деле. Мы ведь совершенно беззащитны в этом крохотном домике. Я почти жалею, что мы не поселились в самом Париже, а ты же знаешь, насколько трудно мне признаться в подобной слабости.

– Да уж, Париж – самое место для слабых людей, – отозвалась Ирен насмешливым тоном, и я поняла, что к подруге возвращается ее обычное самообладание. – Мы вляпались в грязную историю, Нелл, – продолжала она уже серьезно. – Намного хуже любого из дел, за которые мы брались в прошлом.

– По-твоему, почему я целых полчаса не могла заснуть сегодня? Я все понимаю.

– Не стоило мне втягивать тебя в эту интригу. – Еще одна несвойственная Ирен эмоция отразилось на ее лице: чувство вины.

– Я не маленькая и могу сама принимать решения.

– Теперь тебе приходится не только защищать меня, но и утешать. Но поверь, я знаю о жизни куда больше тебя, и мне хотелось бы, чтобы все так и оставалось.

– Мне бы тоже этого хотелось, хоть я и ненавижу пребывать в неведении, пусть даже ради своего же блага. А незнание может быть благом, как я теперь отчетливо вижу. Например, я предпочла бы не знать, что принц Уэльский предположил, подумал, осмелился поверить, будто ты не устояла перед его королевским нижайшеством, подобно десяткам других женщин!

– Я была молода, когда мне пришлось сделать этот выбор. Теперь бы я поступила по-другому. Но ты должна понять: в той ситуации я предпочла меньшее из двух зол.

– Пожертвовала репутацией…

– Репутация может быть погублена и клеветой. Я по крайней мере сама выдумала историю с соблазнением. И знаю, что это лишь выдумка. Прежде чем Ротшильды получили титул баронов, честное имя их семьи не раз подвергалось сомнению. И подвергается до сих пор.

– Но им же не приписывают столь омерзительные грехи, как твоя мнимая связь с принцем Уэльским!

– Неужели? А как насчет слуха о том, что у барона Альфонса есть внебрачная дочь, прижитая им с любовницей?

– Полагаю, это может быть правдой, – потупилась я.

– И что он оставил мать и ребенка без средств к существованию, и те в конце концов очутились в борделе? И что барон, будучи клиентом, сознательно пользовался услугами своей невинной дочери?

– Барон Альфонс?! Я довольно неплохо разбираюсь в людях и скажу одно: это невозможно. Какая низкая, гнусная ложь!..

– Вот видишь, мой трюк с Берти теперь кажется достаточно мелким обманом. Принц Уэльский – безобидный тиран. Стоит простить ему самообман, и в ответ он простит ваш.

– Но это безнравственно! Все общество развращено!

– Именно! – Ирен напоминала профессора, довольного правильным ответом студента. – От этого я и хотела тебя оградить, а ты мне не даешь.

Между нами повисла тишина.

– Меня не мучают кошмары, – наконец промолвила я.

Ирен помолчала, а потом вздохнула так тяжело, будто этот вздох вырвался из самой глубины ее души:

– Пока… не мучают.