Текст книги "Разум и чувство"

Глава 7

Бартон-Парк находился в полумиле от коттеджа, и женщины прошли рядом с ним, спускаясь в долину. Но склон холма заслонял вид парка от нового дома миссис Дэшвуд. Дом был большой и красивый и особенно подходил для образа жизни семьи Мидлтон, гостеприимного и элегантного. Первое было заслугой сэра Джона, а второе – его жены. У них практически всегда гостили друзья, собиралось самое разнообразное общество, как нигде более по соседству. Это было необходимо для счастья супругов, ведь хотя они были абсолютно не похожи друг на друга по характеру и манере поведения, но они обладали одним несомненным сходством: у них не было никаких особых талантов и серьезных интересов, поэтому у них не было других занятий, кроме тех, которые предлагала светская жизнь. Сэр Джон был спортсменом, леди Мидлтон – матерью. Он охотился, она возилась с детьми, и это все, чем они занимались. Но у леди Мидлтон было преимущество: она могла круглый год баловать своих детей, тогда как сэр Джон мог заниматься любимым делом только полгода. Но постоянные поездки к друзьям и частые приемы гостей у себя восполняли время, оставшееся от забав сэра Джона на природе и воспитания детей, поддерживали в нем хорошее настроение и давали возможность его жене показать свои безупречные манеры.

Леди Мидлтон гордилась элегантностью своего стола и всего дома и получала огромное удовольствие оттого, что такое огромное число людей может его видеть. Для сэра Джона общество значило гораздо больше, обычно он собирал вокруг себя молодых леди и джентльменов, причем в количестве даже большем, чем дом мог вместить, и чем громче гости себя вели, тем приятнее ему было. Его любила вся молодежь в округе: летом он постоянно устраивал пикники на свежем воздухе с холодным окороком и курицей, а зимой – танцевальные вечера, причем так часто, что только пятнадцатилетние девушки могли пожелать, чтобы он проводил их чаще.

Приезд новой семьи всегда приводил его в радость, а новые обитательницы коттеджа в Бартоне его просто очаровали. Девушки были молоды, красивы и абсолютно естественны. А этого для сэра Джона было достаточно: естественность придавала очарование не только их внешности, но и характеру. Добрый по натуре, он был рад дать жилье тем, кто был лишен прежних благ. Оказав помощь своим родственницам, он доставил радость себе; поселив в коттедже лишь представительниц прекрасного пола, он испытал удовлетворение охотника, поскольку хотя любой охотник и уважает представителей сильной половины человечества, которые делят его увлечение, но при этом вряд ли преисполнится желанием пустить их на жительство в свое поместье.

Сэр Джон встретил миссис Дэшвуд с дочерьми на пороге своего дома, искренне поприветствовав их в Бартон-Парке. А провожая в гостиную, он, как и накануне, очень огорчался, что не сможет познакомить девушек с молодыми кавалерами. Кроме него они смогут сегодня увидеть только одного джентльмена, сказал он, близкого друга семьи, который гостит сейчас в Бартон-Парке, но он не особенно молод и не очень любит веселиться. Он выразил надежду, что дамы извинят его за столь скромный прием и примут заверения в том, что впредь все будет по-другому. Этим утром он посетил несколько семейств по соседству в надежде собрать более многочисленное общество, но у всех уже были какие-нибудь приглашения. К счастью, не далее как час назад в Бартон прибыла мать леди Мидлтон. Это очень веселая и жизнерадостная женщина, и она наверняка не даст юным девицам скучать. Миссис Дэшвуд и ее дочери заверяли любезного хозяина, что вполне удовлетворены двумя новыми знакомствами и не желают ничего большего.

Миссис Дженнингс, мать леди Мидлтон, была веселой толстой пожилой дамой. Она много говорила, казалась абсолютно счастливой и, пожалуй, выглядела несколько вульгарно. Она все время шутила и смеялась и еще до окончания обеда успела отпустить множество высказываний на тему о мужьях и поклонниках. Она открыто заявила, что гостьи наверняка оставили свои сердца в далеком Суссексе, потому что все три покраснели. При этом ее совершенно не интересовало, действительно ли кто-нибудь из слушательниц покраснел. Марианна очень переживала за сестру и постоянно посматривала на нее с такой искренней тревогой, что ее сочувственные взгляды доставляли Элинор больше беспокойства, чем простецкие шутки миссис Дженнингс.

Полковник Брэндон, друг сэра Джона, казалось, столь же не соответствовал роли его друга, как леди Мидлтон не подходила для роли его жены, а миссис Дженнингс – для роли матери хозяйки дома. Он был молчалив и серьезен, пожалуй даже угрюм. Однако его внешность не была лишена привлекательности, несмотря на то что Марианна и Маргарет с ходу прозвали его про себя старым холостяком. А то как же, ведь ему было никак не меньше тридцати пяти лет. Тем не менее, хотя его лицо и не поражало изысканной красотой черт, оно было чувственным, к тому же он держался как истинный джентльмен.

Никто в этом обществе не пробудил в Дэшвудах желания продолжить знакомство, однако холодная безжизненность леди Мидлтон была настолько отталкивающей, что по сравнению с ней даже угрюмость полковника Брэндона и неуемная болтливость сэра Джона и его тещи казались интересными. Леди Мидлтон немного оживилась, только когда после окончания обеда в столовую ворвались четверо ее детей. Они наперебой дергали ее, разорвали платье и таким образом положили конец любой беседе, не касающейся их.

Вечером, когда выяснилось, что Марианна неплохо играет на фортепьяно, ее попросили сыграть. Открыли инструмент, гости приготовились слушать. Марианна, у которой к тому же был неплохой голос, по просьбе собравшихся пропела почти все романсы, которые леди Мидлтон привезла с собой после свадьбы. Правда, с тех пор они так и лежали на фортепьяно и их покой никто ни разу не потревожил, потому что ее милость отпраздновала свое замужество тем, что навсегда забросила музыку, хотя, если верить ее матери, она великолепно играла, а по ее собственным словам, очень любила этим заниматься. Игру Марианны встретили восторженными аплодисментами. По окончании каждой песни сэр Джон громогласно выражал свое восхищение, впрочем, он так же громко разговаривал и пока она пела. Леди Мидлтон часто призывала супруга к порядку, вслух удивляясь, как можно хотя бы на мгновение перестать наслаждаться музыкой, затем она просила Марианну непременно спеть ее любимый романс, при этом именно тот, который Марианна только что закончила. И только полковник Брэндон слушал без громких изъявлений своего восхищения. Но его внимание было для исполнительницы лучшим комплиментом. Марианна даже почувствовала к нему уважение на фоне остальных гостей, у которых полностью отсутствовал вкус. Удовольствие, которое доставляла ему музыка, хотя и не могло сравниться с восторженным экстазом, в котором пребывала она сама, все же было намного предпочтительнее ужасающей бесчувственности остальных. Она вполне допускала, что мужчина, дожив до тридцати пяти лет, мог ввиду своего преклонного возраста утратить остроту чувств и способность упиваться наслаждением. Поэтому она была готова извинить престарелого полковника, как этого требуют законы милосердия.

Глава 8

Миссис Дженнингс была богатой вдовой, у которой было две дочери, обе удачно вышли замуж, а поэтому ей было больше нечем заняться, кроме как переженить весь свет. Она всегда действовала очень активно, насколько ей хватало сил и возможностей, и никогда не упускала случая устроить свадьбу между ее знакомыми. Она поразительно быстро узнавала о зарождающейся любви, а затем намекала об этом юной леди, чем заставляла ту краснеть, после чего начинала рассказывать о власти этой девушки над тем или иным кавалером, чем вызывала в ее душе тщеславие. Подобного рода проницательность дала ей возможность, вскоре после приезда в Бартон, объявить, что полковник Брэндон влюбился в Марианну Дэшвуд. Она начала это подозревать еще в тот вечер, когда полковник столь внимательно слушал пение девушки. А когда Мидлтоны, возвращая визит, обедали в коттедже, она смогла удостовериться в этом, ведь он снова внимательно слушал, как она пела. Да, это на самом деле так. Она была абсолютно уверена в этой любви. О, это будет прекрасная пара – он богат, а она красива. Перед миссис Дженнингс проблема удачной женитьбы полковника Брэндона стояла с тех пор, как сэр Джон только представил его ей. А красивую девушку она просто не могла не выдать замуж.

Она тут же начала извлекать выгоду из создавшегося положения и потому не скупилась на шутки в адрес обоих. В Бартон-Парке она подшучивала над полковником Брэндоном, а в коттедже над Марианной. И если первого ее насмешки мало волновали, так как касались только его самого, то Марианна вначале их просто не понимала, а когда разобралась, то не знала, то ли смеяться над абсурдностью предположения, то ли осуждать наглость подобных предположений, так как она считала их насмешкой над преклонными годами полковника и над одиночеством старого холостяка.

Миссис Дэшвуд, которая не считала человека моложе себя на пять лет близким к дряхлости, как казалось ее юной дочери, решила защитить миссис Дженнингс от обвинений в насмешках над его пожилыми годами.

– Но, в конце концов, мама, ты не можешь отрицать нелепость такого рода обвинений, пусть даже они, по-твоему, злы и непреднамеренны. Полковник Брэндон конечно же моложе миссис Дженнингс, но мне он все равно в отцы годится. И даже если он когда-то раньше обладал достаточно пылким сердцем, чтобы влюбиться, то давно эту пылкость утратил. Это смешно! И если возраст и немощь не могут помешать мужчине совершать такие глупости, то что сможет?

– Немощь! – воскликнула Элинор. – Ты назвала полковника Брэндона немощным? Я могу представить, что он показался тебе гораздо старше, чем маме. Но, согласись, он выглядит здоровым и вполне твердо стоит на ногах.

– Ты разве не слышала его жалоб на ревматизм? Разве это не признак дряхлости?

– Моя милая, – со смехом сказала ее мать, – в таком случае ты, должно быть, постоянно в ужасе в ожидании моей скорой кончины. И наверное, для тебя это настоящее чудо, что я смогла дожить до почтенных сорока лет.

– Мама, ты несправедлива! Я знаю, что полковник еще не настолько стар, чтобы его друзья опасались его смерти от естественных причин. Он вполне может прожить еще лет двадцать, но тридцать пять лет – не тот возраст, когда думают о браке.

– Возможно, – ответила Элинор, – что мужчине тридцати пяти лет и девушке семнадцати лет о браке лучше и не думать. Но если найдется одинокая женщина двадцати семи лет, то тридцатипятилетний полковник вполне мог бы жениться на ней.

– Женщина двадцати семи лет, – сказала Марианна после небольшой паузы, – не может даже надеяться на то, что сможет испытать сама или внушить кому-нибудь трепетные чувства. А уж если ее дом непригоден для жилья и у нее маленькое состояние, то, мне кажется, она может принять на себя обязанности хозяйки дома и сиделки при будущем муже только ради обеспеченности и покоя, которые обретет в браке. И в подобной женитьбе не найдут ничего предосудительного. Такой брак удобен обоим, а окружающие не найдут в нем ничего странного. Но в моих глазах это не брак вовсе, это просто сделка, в которой каждый находит для себя выгоду за счет другого.

– Я знаю, что тебя невозможно убедить поверить в то, что двадцатисемилетняя женщина может испытывать к тридцатипятилетнему мужчине какие-либо чувства и что он может стать для нее прекрасным мужем. Но я не согласна с тем, что ты обрекла полковника Брэндона на постоянные болезни, его жену на вечный уход за ним только из-за того, что он вчера пожаловался (а ты помнишь, что вчера было сыро и холодно) на легкую ревматическую боль в плече.

– Но он говорил о фланелевых жилетах, – воскликнула Марианна, – а для меня они всегда связаны с болью в костях, судорогами, ревматизмом и другими старческими болезнями!

– Если бы он слег в лихорадке, то вряд ли удостоился бы подобной критики. Признайся, Марианна, ведь горящее лицо, тусклые глаза и быстрый пульс привлекают тебя гораздо больше?

После этого Элинор покинула комнату, а Марианна обратилась к матери.

– Мама, – сказала она, – я постоянно думаю только о болезнях и ни о чем другом. Я не сомневаюсь, что Эдвард Феррарс заболел. Мы здесь уже вторую неделю, а он так и не приехал. Только серьезная болезнь может объяснить это. Что еще могло задержать его в Норленде?

– Ты ждала его так скоро? – спросила миссис Дэшвуд. – Я – нет. Наоборот, меня больше волнует другое: когда я приглашала его погостить у нас, то не увидела ни особой радости, ни готовности приехать. Думаешь, Элинор его уже ждет?

– Я у нее не спрашивала, но она, скорее всего, уже ждет.

– Мне кажется, что ты ошибаешься. Когда я вчера говорила ей о том, что нужна новая решетка для одной из спален для гостей, она сказала, что торопиться незачем, будто бы комната в ближайшее время не понадобится.

– Странно! Что бы это могло означать? Хотя их поведение в принципе объяснить нельзя. Как спокойно они разговаривали друг с другом накануне отъезда! Каким холодным и сдержанным было их прощание! Эдвард прощался с Элинор как со мной, как любящий брат с сестрами, не более. В утро отъезда я дважды специально оставляла их одних в комнате, и оба раза Эдвард покидал комнату следом за мной. И Элинор, покидая Норленд и Эдварда, плакала гораздо меньше меня. И теперь она постоянно держит себя в руках. Ни унылости, ни меланхолии! А разве она пыталась хоть раз избегать нашего общества или появлялась где-нибудь грустной и недовольной?

Глава 9

Дэшвуды устроились в Бартоне с комфортом. Дом, и сад, и все, что их окружало, становилось для них с каждым днем более привычным. Они вновь вернулись к любимым занятиям, придававшим Норленду половину его очарования, и делали все с гораздо большим удовольствием, чем в Норленде после смерти отца. Сэр Джон Мидлтон, навещавший их каждый день в течение двух недель, не привык к подобным занятиям у себя дома и потому не переставал удивляться, находя их постоянно занятыми каким-либо делом.

И если не считать обитателей Бартона, то редко кто приходил к ним в гости. Несмотря на настойчивые просьбы сэра Джона поближе познакомиться с соседями и постоянные напоминания, что его карета к их услугам, независимость миссис Дэшвуд победила желание ее детей постоянно находиться в обществе. Поэтому она решительно отказалась навещать тех соседей, к которым нельзя дойти пешком. Таких же оказалось мало, и не все они принимали у себя гостей. Где-то в полутора милях от коттеджа в узкой долине Алленхейм, которая, как говорилось раньше, была продолжением Бартонской, девушки во время одной из своих первых прогулок обнаружили старинный респектабельный особняк, который им напомнил Норленд, он зажег их воображение, и им захотелось побольше узнать о нем. Но, наведя справки, они выяснили, что владелица дома, дама весьма преклонных лет, к сожалению, слишком слаба здоровьем, чтобы принимать гостей и выезжать в свет.

В окрестностях коттеджа было много изумительных мест для прогулок. Высокие холмы, которыми можно было любоваться из каждого окна коттеджа, манили его обитательниц насладиться чистейшим воздухом на их вершинах. Такие прогулки должны были привнести в жизнь сестер приятное разнообразие, особенно в те дни, когда распутица делала гуляние по низинам весьма сомнительным удовольствием. К одному из этих холмов однажды и направились Марианна и Маргарет, привлеченные яркими солнечными лучами, периодически прорывавшимися сквозь тучи. Два дня перед этим они провели в вынужденном заточении из-за проливного дождя и теперь очень радовались вновь обретенной свободе. Перспектива прогулки в пасмурную погоду не обрадовала миссис Дэшвуд и Элинор, и они предпочли остаться дома: одна – с любимой книгой, другая – с карандашами. На них не подействовали горячие уверения Марианны в том, что день обязательно прояснится и очень скоро в небе над их холмами не останется ни одной тучи. Поэтому младшие барышни отправились на прогулку вдвоем.

Оживленно болтая, они поднимались по пологому склону, радуясь каждому замеченному сквозь завесу туч кусочку голубого неба, а когда на их разгоряченные лица подул прохладный юго-западный ветер, они снова пожалели о том, что напрасные опасения помешали матери и Элинор разделить с ними это восхитительное удовольствие.

– Разве можно вообразить что-нибудь лучше! – воскликнула Марианна. – Маргарет, мы будем здесь гулять не менее двух часов!

Маргарет согласилась, и, весело смеясь, девушки двинулись навстречу ветру. Они шли еще минут двадцать, когда неожиданно тучи над их головой сомкнулись и в лица ударили холодные струи дождя. Они были вынуждены повернуть обратно, потому что ближайшим укрытием был их дом. Однако и в таком повороте событий девочки нашли утешение, капризы погоды позволили им на время забыть о приличиях и со всех ног пуститься бегом вниз по склону, который вел прямо к их калитке.

Не медля ни минуты, они побежали. Марианна сначала опередила сестру, но оступилась и упала. Маргарет слишком разогналась и не смогла остановиться, чтобы помочь ей, поэтому первой достигла подножия холма.

Навстречу поднимался джентльмен с ружьем, вокруг которого бегали два пойнтера. Когда Марианна оказалась на земле, незнакомец находился от нее всего лишь в нескольких шагах. Он положил ружье и бросился к ней. Марианна поднялась на ноги, но, как выяснилось, с трудом могла стоять, потому что вывихнула лодыжку. Джентльмен предложил свою помощь, от которой она стыдливо отказалась. Разумно полагая, что, исходя из требований необходимости, девичьей скромностью можно и пренебречь, джентльмен без лишних слов подхватил девушку на руки и понес вниз. Он прошел через калитку, которую Маргарет оставила открытой, внес Марианну в дом и опустил в кресло.

Элинор и ее мать при появлении странной процессии растерянно встали. Обе глядели на незнакомца с явным удивлением, к которому примешивалось тайное восхищение, которое не могла не внушить им его внешность. Он принес извинения за свое внезапное вторжение, объяснив его причину с такой искренностью и непринужденностью, что хозяйки оказались под впечатлением не только его мужественной красоты, но и приятного голоса и изысканной речи. Но даже будь он старым, безобразным и вульгарным, миссис Дэшвуд все равно испытывала бы к нему благодарность за внимание, оказанное ее ребенку, однако молодость, красота и элегантность придали поступку незнакомца в ее глазах особый интерес.

Она снова и снова благодарила его, а затем любезно пригласила сесть. Он отказался, сославшись на то, что его одежда совсем промокла и испачкалась. Тогда она поинтересовалась, кому столь обязана. Джентльмен ответил, что его фамилия Уиллоби и он сейчас живет в Алленхейме. После чего он учтиво попросил оказать ему честь и разрешить на следующее утро побывать у них, чтобы справиться о здоровье мисс Дэшвуд. Эту честь ему оказали, причем с превеликой охотой, после чего он удалился в дождь.

Мужественная красота и необыкновенное изящество нового знакомого тотчас стали темой всеобщего восхищения. Внешняя привлекательность спасителя придала маленькому приключению Марианны особую пикантность. Марианна, в отличие от остальных обитательниц дома, его почти не разглядела. Смущение, завладевшее всем ее существом, когда он подхватил ее на руки, не позволило ей, даже сидя на диване в гостиной, поднять на него глаза. Но все же она успела заметить достаточно, чтобы разделить всеобщее восхищение со свойственной ей энергичной восторженностью. Его внешность и манеры были такими же, какими она мысленно наделяла героя своего романа, а то, как он без лишних церемоний отнес ее в дом, по ее мнению, говорило вовсе не о вольности, а о смелости духа. Буквально все связанное с неожиданным знакомым было исполнено глубочайшего интереса. Его имя было необыкновенно благозвучно, жил он в самой любимой ею окрестной деревушке. К тому же ему необычайно шла охотничья куртка. В общем, фантазия Марианны работала без устали, мысли были удивительно приятными, и полученная травма была благополучно позабыта. Очень скоро бартонский коттедж посетил сэр Джон, ему только пришлось дождаться затишья, позволившего выйти из дома. Миссис Дэшвуд тотчас поведала ему о происшествии с Марианной и с волнением задала вопрос, известен ли ему человек по фамилии Уиллоби из Алленхейма.

– Уиллоби! – воскликнул сэр Джон. – Неужели он здесь? Это прекрасная новость. Я завтра же заеду к нему и приглашу пообедать.

– Так вы его знаете? – спросила миссис Дэшвуд.

– Знаю ли его? Конечно знаю! Да он приезжает сюда каждый год.

– А что он за человек?

– Лучше не найти, уверяю вас! Прекрасный стрелок и лучший наездник во всей Англии.

– И это все, что вы можете о нем сказать?! – негодующе воскликнула Марианна. – А как он ведет себя в обществе? Чем он занимается? Чем интересуется? Каковы его увлечения?

Сэр Джон оказался в тупике.

– Поверьте, я не знаю ничего об этом, – сказал он. – Но он добрый и веселый парень, а пойнтера лучше его черной суки я не видел. А она была сегодня с ним?

Но Марианна могла описать сэру Джону собаку не лучше, чем он ей ее хозяина.

– Но кто он? – спросила Элинор. – Откуда он?

У него есть в Алленхейме собственный дом?

Это сэр Джон знал и рассказал, что у Уиллоби нет здесь собственного дома, а приезжает он погостить у пожилой хозяйки Алленхейм-Корта, так как является ее родственником и наследником поместья.

– Да, да, – продолжил сэр Джон, – он вполне стоит того, чтобы его заарканить, уж поверьте мне, мисс Дэшвуд. И у него есть симпатичное маленькое поместье в Сомерсетшире. И будь я на вашем месте, я не отдал бы его своей младшей сестренке, как бы она ни падала в горах. Мисс Марианна не должна думать, что все кавалеры достанутся ей. Брэндон будет ревновать, если она не будет осторожна.

– Я не верю, – сказала миссис Дэшвуд с улыбкой, – что мистер Уиллоби может волноваться, что мои дочери будут пытаться, как вы выразились, заарканить его. Они были воспитаны по-другому. Мужчины с нами в безопасности, даже очень богатые. Но я рада узнать, что он благородный молодой человек и знакомство с ним нам только на пользу.

– Отличный парень, таких, как он, днем с огнем не сыщешь, – повторил сэр Джон. – Помню, в прошлое Рождество, на маленьком музыкальном вечере в парке, он танцевал с восьми часов вечера до четырех утра, так ни разу и не присев.

– Неужели?! – воскликнула Марианна, глаза ее загорелись. – И разумеется, грациозно, отдавая всю душу танцу?

– Именно, а в восемь утра уже встал, чтобы поохотиться.

– Это мне нравится, именно таким должен быть молодой человек! Чем бы он ни занимался, страсть в нем не должна гаснуть, он не должен знать, что такое усталость!

– Понимаю, понимаю, – сказал сэр Джон, – вы начнете на него охотиться, а про бедного Брэндона забудете.

– Не выношу подобных выражений, – возразила Марианна. – Эту вульгарность, которую принимают за остроумие, терпеть не могу. А «охотиться» и «покорять» – самые из них неприятные. Они весьма невзыскательны и грубы, а если когда-то и казались остроумными, то это время давно прошло.

Сэр Джон не совсем понял горячую отповедь Марианны, но от всей души рассмеялся, словно понял все, причем услышанное его немало позабавило, и ответил:

– Уж с тем, чтобы покорять, у вас проблем не будет. Бедный Брэндон! Он уже у ваших ног, а он стоит того, чтобы обратить на него внимание, уж поверьте мне! Несмотря на все ваши падения в горах и травмированные лодыжки.