Текст книги "Все наши скрытые таланты"

12

На следующее утро первый урок у меня – математика. Математика всегда была моим худшим предметом, и ситуация усугублялась тем, что это наше общее занятие с Лили.

Или было общим.

Как только я захожу в класс, воздух как бы наполняется электричеством. Все тут же замолкают. Обычно, если о ком-то говорят в его отсутствие, то, когда он входит в помещение, все быстро переключаются на другую тему и, например, начинают с фальшивой озабоченностью говорить о том, что делала их собака прошлым вечером. Но сейчас не так. Так молчат, когда хотят, чтобы это молчание заметили. Гробовая тишина, дающая понять, что о тебе говорили, и все хотят, чтобы ты знала об этом.

Я с трудом иду по классу, глядя прямо перед собой. Я не позволяю себе моргнуть из страха, что из глаз выскользнет предательская слеза и покатится по щеке. Показывая мой страх. Доказывая мою вину.

Просто сядь на свое место, Мэйв. Сядь на свое место.

Но я не могу сесть на свое место. За моей партой в заднем ряду между Мишель и Нив сидит Ифи О’Коннор. Никто из них не смотрит на меня.

Я ничего не скажу. Не буду пререкаться с ними. Не буду умолять их быть подругами.

Я осматриваюсь в поисках другого места. Ладно, сяду на старое место Ифи. Но на старом месте Ифи уже кто-то сидит. Меня охватывает ужас, и пульс колотится так, что мне кажется, что мои глаза сейчас вылезут из орбит. Я продолжаю оглядываться. Должны же быть по меньшей мере два свободных места, если Лили отсутствует, а я стою. Но осталось только одно. Наверное, они вытащили парту со стулом в коридор, чтобы настоять на своем. Такой вот сволочной поступок, который возможен только в школе для девочек подобного типа. Мне остается только сесть на единственное свободное место.

На прошлой неделе за этой партой сидела Лили О’Каллахан. Пока я медленно плетусь по классу и сажусь за старую парту Лили в переднем ряду, я чувствую, как все глаза направлены на меня. Меня заливает жаром, как будто на меня направили ослепительный прожектор.

На старой деревянной поверхности, среди выцарапанных сердечек, костей и буквы «С» как в слове «Супермен» кто-то старательно вывел новое слово:

С – ПОДРУГА.

В следующие несколько дней я узнаю, что именно во всей истории мои одноклассницы обсуждают чаще всего. Не то, что Лили пропала. Не карты Таро. А тот факт, что Лили была моей лучшей подругой, что я бросила ее и затем начала изводить, при всех пожелала ей исчезнуть, и теперь – судя по имеющимся фактам – та либо покончила с собой, либо сбежала так далеко от города, что наверняка погибла.

Понятно, что никто напрямую мне об этом не говорит. Но я ловлю обрывки разговоров, проходя мимо девочек в коридоре.

«… ее лучшая подруга!»

«… я лично никогда не видела их вместе, но Бекка ходила с ними в начальную школу и…»

«Их матери! Они до сих пор дружат!»

«Вы слышали! Что она сказала? Своей подруге? СВОЕЙ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГЕ?»

«… она всегда была еще той сукой, но как только начала привлекать к себе внимание этой всякой колдовской ерундой, совсем испортилась…»

«Ее ЛУЧШЕЙ подруге!!!»

Однажды после обеда я вижу, как вокруг моей сумки сгрудилась стайка первогодок, и я в ярости подбежала к ним.

– Вы чего делаете? – ору я, думая, что они хотят подсунуть мне что-нибудь вонючее вроде сгнившего яблока или рыбы.

– Н-н-ничего, – отвечает одна двенадцатилетняя девочка, заикаясь. – М-мы п-просто п-поспорили.

– Поспорили? О чем?

– Ч-что… п-прикоснемся к твоей с-сумке.

Так я поняла, что стала «популярностью» не только среди своего курса. Теперь обо мне знает вся школа. Я стала легендой. Мисс Харрис попросила меня быть особенно внимательной к младшим девочкам. Кто-то из них уже боится ходить в школу.

Но с младшими девочками я справлюсь. Меня беспокоят мои сверстницы и старшие. После пропажи Лили их родители буквально с ума сошли и запрещают им посещать город после уроков. У школьных ворот вдруг вырастает целая пробка машин – никто не хочет, чтобы их дочери ездили на автобусе. Когда я иду на собрание, меня толкает плечом и прижимает к стене старшеклассница.

– Мать у меня отобрала телефон, – говорит она. – Спасибо тебе, Чэмберс.

В пятницу возвращаются мои родители. Джо уже рассказала им о Лили, и я уже предвижу, что меня ожидает после школы. Сумки их наполнены различными сувенирами для меня: сережки в виде крохотных голубых изразцов, кремовые пирожные, слегка помятые при перелете.

– Мы не очень-то увлекаемся всеми этими… нью-эйджевскими штуками, – смущенно говорит папа. – Но я как-то зашел в одну из таких их лавок и увидел вот это.

Он вынимает длинную золотую нитку с черным кулоном и единственной красной бусиной.

– Продавщица сказала, что это защитный амулет. «Азабаче». Или гагат. Но мне больше нравится слово «азабаче». В Южной Америке такие дарят младенцам при рождении. Они защищают от сглаза.

– Спасибо, папа, – слабо улыбаюсь я.

Я представляю его разговор с продавщицей амулетов, и этого достаточно, чтобы наполнить мое сердце надеждой. Родители дома. Дела должны пойти лучше, ведь правда?

Отец надевает мне ожерелье на шею, и камень ложится на мою грудную кость. Я глажу пальцами гладкую поверхность черного камня размером с половину большого пальца и тут же вспоминаю о Ро.

В конце концов разговор переходит к О’Каллаханам. Мама уже посылала сообщение матери Лили из Португалии.

– Ты с ней говорила? – с надеждой спрашиваю я.

– Нет, – с глубокомысленным видом отвечает она. – В такие времена не звонят. Особенно если ты не родственник. Нужно дать людям время, но при этом они должны понять, что ты думаешь о них.

– Этой семье необходимо сочувствие, – говорит папа, качая головой.

– Этой семье необходима лазанья, – говорит мама, вставая, чтобы взять нашу самую большую сковороду.

Весь вечер я помогаю маме готовить лазанью. Натираю сыр, режу чеснок, хожу в магазин за листами теста. Утром она отвозит меня в школу на машине, и по дороге мы подъезжаем к дому О’Каллаханов. Вся недолгая поездка – всего три улицы, два поворота налево, и ты на месте – заставляет меня с тошнотой вспомнить о том, как часто я когда-то преодолевала этот маршрут. На роликовых коньках в стиле Барби, в кроссовках со светящейся подошвой, на солнечно-желтом велосипеде, который я так просила купить и который украли через два месяца.

Мы останавливаемся у их двойного дома, совершенно такого же, как и все дома на этой улице, за исключением того, что я провела в нем половину своего детства. Я держу две завернутые в фольгу лазаньи – одну мясную, одну вегетарианскую.

– Ручку и бумагу, – говорит мама.

Я отрываю листок из своей тетради на пружине и даю ей свою лучшую ручку. Она пишет что-то про то, что это нужно разогреть при температуре в 180 градусов, и добавляет, что она всегда «на связи», если что-то понадобится.

Подписывается она «С любовью, Нора Чэмберс», а затем оглядывается, долго смотрит на меня на заднем сиденье и добавляет «… и Мэйв».

13

Ведутся поиски Лили. Люди ходят вдоль берега реки и по пустошам с фонариками и собаками, которым дают понюхать предметы из ее одежды. Мама не разрешает мне пойти. Я слышу, как они с отцом спорят в своей спальне. Он считает, что так я почувствую себя полезной; она же считает, что это нанесет мне травму. То, что думаю я сама, не кажется им важным.

Отец ходит на поиски два вечера подряд и возвращается домой, когда я уже в кровати. Я слышу его шаги по скрипучей старой лестнице, а затем долгий усталый вздох, когда он входит в спальню.

На выходные приезжает мой брат Пэт, по дороге со свадьбы двух школьных друзей, и весь дом мгновенно отвлекается на его шутки. Я часто сижу в его комнате в кресле-мешке, показывая ему список песен на старой кассете.

– Ого, наконец-то, – говорит он, читая список и приподнимая бровь.

– Что?

– У тебя появляется вкус.

Он роется в своей коллекции винилов и достает большой квадратный альбом с рыжеволосой женщиной на обложке.

– Мэйв, пора тебе познакомиться с Дженни Льюис.

Я неожиданно погружаюсь в мир громких женщин с гитарами, о которых Пэт говорит так, как будто бы это были его бывшие подружки. Кортни, Пи-Джей, Кэрри и Дженни. Ким, Джони и почему-то Принс.

– Принс не был женщиной, – говорю я.

– Принс не был кем-то еще. Принс был просто Принс.

Каждый альбом и каждая песня, которые мне ставит Пэт, напоминают мне о Ро. Я хочу рассказать Пэту о нем, но не могу подобрать правильные слова.

Я ничего не говорю. Вместо этого с энтузиазмом вслушиваюсь в музыку, которую мне ставит Пэт, стараясь запомнить его слова, чтобы, возможно, повторить их Ро позже, в каком-то отдаленном будущем, когда Лили вернется, и когда мы тоже можем вернуться к нашим разговорам в автобусе. Пэт же, конечно, думает, что я внимаю ему, потому что у него великолепный вкус.

– Заходи, слушай в любое время, – говорит он, перебирая струны своей старой бас-гитары. – Просто ставь все на свое место, ладно?

Но потом Пэт уезжает, и снова наступает ужасная жизнь. Дни проходят в застывшей меланхолии, а нездоровый интерес ко мне в школе и не думает угасать. В очереди в туалет все стараются не заговаривать со мной. Просто поднимают брови и глядят сквозь меня.

Мой распорядок дня остался прежним: еду в школу на автобусе, посещаю уроки, возвращаюсь домой на автобусе. Но все как бы омрачено огромной тенью, все вокруг тусклое, как синеватый оттенок утиного яйца. Я постоянно натыкаюсь на плакаты о пропаже Лили, и каждый раз вздрагиваю, видя ее лицо на телефонном столбе. Ро я не вижу. Девочки в школе перестают задавать мне вопросы и вместо этого просто перестают разговаривать, едва завидев меня. Все это было бы совершенно непереносимо, если бы не Фиона.

Я начинаю обедать в классе для рисования на чердаке здания, где почти никто не бывает из-за холода. В среду Фиона тихо заходит в класс, садится и открывает контейнер с продуктами. Несколько минут мы сидим молча.

Наконец я не выдерживаю.

– Хорошо пахнет, – говорю я.

– Спасибо, – говорит она, немного краснея. – Мама взяла неделю выходных, поэтому сама готовит мне обеды.

– Здорово.

– Да… – отвечает она неуверенно. – Только вчера я принесла тушеную козлятину, и все об этом говорили, как будто бы я убила «Моего маленького пони».

В ее голосе заметна усталость. Я ее не виню.

– А что, здесь можно купить козлятину?

– Ну да. Мама покупает ее в ямайской лавке в городе.

– В городе есть ямайская лавка?

Фиона иронично улыбается.

– В городе полно лавок, о которых не знают белые.

Имя Фионы ирландское, фамилия английская, кожа смуглая, а терпение к той чуши, что несут другие, ограниченно. Я всегда завидовала тому, как прямо она ставит их на место, но от ее ответа мне становится неловко.

– Пахнет неплохо, – говорю я. – Хотелось бы, чтобы и мне готовила обед мама.

Она предлагает мне попробовать. На вкус великолепно.

У нас разное расписание, но мы начинаем обедать вместе в классе для рисования. Я раскатываю кусочки глины для лепки между пальцами, пока она раскрашивает шнурки розовыми, желтыми и синими фломастерами.

Я благодарна ей, что она не отвернулась от меня, как все остальные, хотя и не понимаю, какая ей от этого польза. Она симпатичная, талантливая и веселая.

А я? Я девочка, у которой были карты Таро и которая убила свою лучшую подругу.

– Завтра учительское собрание, – говорит она, продевая разноцветные шнурки в свои белые кеды. – Нас отпускают в час.

– О. Круто.

– Хочешь прогуляться в город? – спрашивает она как бы невзначай.

Вопрос походит на луч света, прорезающий серый туман. Фиона хочет быть настоящей подругой. «Послешкольной». «Городской». Я моргаю, глядя на нее недоверчиво.

Вообще-то я не полная идиотка. Не то чтобы меня раньше никогда не приглашали на вечеринку или прогуляться в город. Но меня всегда приглашали как часть какой-то группы. Я присутствовала на этих прогулках только потому, что кто-то говорил: «А давайте пригласим девочек из Бернадетты» или «Пригласите Мишель и ее подруг». Не помню, когда в последний раз кто-то хотел провести время именно со мной.

Ты помнишь, Мэйв. Это была Лили, и это было больше года назад.

Очевидно, я слишком медлю с ответом, поэтому Фиона повторяет предложение, добавляя с энтузиазмом:

– Понимаешь, через пару недель будет прослушивание для «Отелло», и я подумала, что смогла бы сыграть Дездемону, но мне надо с кем-то попрактиковаться. Чтобы кто-то говорил реплики Отелло. Ну ладно, если ты занята или что-то еще, я могу попросить кого-нибудь другого…

Я не могу сдержать улыбки.

– Какой-то уж слишком запутанный способ отделаться от меня.

– О боже, не будь такой занудой.

– Прекрасно. Давай прогуляемся. Погоди, а разве Отелло в конце не убил Дездемону?

– Конечно. Может, стоит попросить кого-то еще. С твоей-то репутацией…

Почти тут же Фиона хлопает себя по губам. Я удивленно смотрю на нее, раскрыв рот.

– Извини. Это не смешно. Иногда у меня такой дурацкий юмор.

Она ярко краснеет и щиплет переносицу.

– Я бываю такой дурой. Извини, Мэйв.

Мне тоже требуется время, чтобы прийти в себя.

– Значит, они до сих пор так говорят.

– Нет.

– Фиона.

– Ну ладно, говорят. Но это всего лишь стадо тупых коров. Им скучно, вот они и выдумывают.

Я отцепляю зубами заусенец у ногтя, не зная, что сказать. Фиона снова начинает извиняться, явно расстроенная.

– Мама всегда меня за это ругает. Никаких тормозов. Боже. Ладно, все нормально, можно забыть про прогулку.

– Успокойся, Фиона. Все нормально, – наконец-то говорю я, улыбаясь.

Теперь я, похоже, начинаю понимать, почему она хочет со мной подружиться. Я слишком восхищалась ее симпатичным видом и ее независимым поведением, чтобы подметить сходство между нами. А именно то, что мы обе можем ляпнуть чего-нибудь, не подумав.

– Пойдем завтра в город.

На следующий день я встречаю Фиону на парковке, и я так рада, что даже взяла сменную одежду. Она переоделась в серые джинсы и изумрудно-зеленый леотард, выглядящий как хвост русалки, и большую, не по размеру байкерскую куртку с широкими рукавами и глубокими карманами. Теперь ясно, почему на нее запал тот парень постарше. Она выглядит почти на двадцать.

На мне же полосатый джемпер из «Next» и леггинсы, с которых постоянно приходится отряхивать собачью шерсть. Мне неудобно стоять с ней даже в своей уличной одежде, а в своей форме я, наверное, и вовсе бы под землю провалилась.

Мы спускаемся по холму к центру города. По сторонам парами и тройками идут другие девочки. Впервые после того случая с Лили я ощущаю, как внутри меня переполняет радость розового оттенка.

– Давай как-нибудь подурачимся, – говорю я, хватаясь за фонарь и раскручиваясь. – Например, померим свадебные платья.

– Свадебные платья? – смеется она. – А кто нас пустит в магазин для новобрачных? Там же только по заявке.

– Можно найти место, где продают всякие дурацкие свадебные платья.

Глаза Фионы загораются.

– Давай.

– Пойдем в «Подвал».

Возможно, когда-то, давным-давно, «Подвал» и в самом деле представлял собой подвал. В настоящее время это четырехэтажное здание, в котором располагаются самые сомнительные магазины одежды в городе, продающие вечерние платья из полиэстера, туфли на восьмидюймовых прозрачных каблуках, неоновые куртки для рейв-вечеринок, костюмы для Хэллоуина, с названиями на грани нарушения авторских прав, вроде «Бэт-джентльмен» и «Чудесная женщина». Никто толком не знает, как им удается вносить арендную плату, но однажды я разглядывала магазин армейского секонд-хенда и увидела, как с потолка упала плитка.

– Обожаю этот магазин, – восхищенно говорит Фиона. – Однажды я уговорила маму отвести меня туда, и она за уши меня вытащила, увидев бонги.

– У них целый отдел безумных вечерних и свадебных платьев. Можно их померить. А порепетировать «Отелло» позже.

В «Подвале» я была только один раз, когда выходила замуж Эбби и кто-то ей сказал, что там продается настоящее Vera Wang. Оказалось, над ней просто прикололись.

Перед входом мы останавливаемся посмотреть на витрину, в которой стоит женский манекен в противогазе и в неоновой пачке, ведущий мужской манекен на поводке. На мужчине кожаные ремни.

– О боже, – пытается сдержать смех Фиона. – Это что, секс-шоп?

– Думаю, им просто нравится раздражать обывателей.

– Да уж, своего они добились, – говорит она, беря меня под руку и увлекая через дверь. – Она еще так выглядит, будто под кайфом.

Из-за прилавка в задней части магазина нас приветствует мужчина с зелеными волосами и огромными тоннелями в ушах. Мы находим старый театральный чемодан для реквизита с пожелтевшими кружевами и надписью «Разбитые мечты – скидка 50 %». Один угол прикрыт занавеской для душа – это импровизированная примерочная.

Фиона выбирает чудовище 1980-х годов из атласа с пышными рукавами и вырезом до бедра. Я облачаюсь в нечто вроде огромного безе со слоями тафты, от которой у меня чешутся ноги. Мы судорожно смеемся каждый раз, обнаруживая еще какую-нибудь ужасную особенность.

– Ты выглядишь так, как будто сейчас возьмешь в руки телефон-кирпич, – говорю я. – Невеста-бизнесвумен из восьмидесятых.

– А тебе нужна шляпка, – осматривает она меня. – Одна из тех дурацких шляпок, которые сдвигают на лоб. Сейчас спрошу.

Она проскальзывает мимо меня и бежит босиком к прилавку. Я слышу ее высокий возбужденный голос.

– Привет, извините, а у вас есть шляпки? О…

Это «О» звучит озабоченно и вызывающе. Я высовываю голову из-за занавески, не желая показываться при всех в своем дурацком платье. С зеленоволосым мужчиной разговаривают какие-то посетители. Они примерно одного возраста, но их одежда делает их старше на пару десятков лет. Скорее, не старше, а из другой эпохи. Темно-синие костюмы и мужественность 1960-х, отчего мне кажется, что они вот-вот скажут что-нибудь из «Безумцев», сериала, который я не смотрела, но дух которого я, как мне кажется, понимаю.

Двое бросают косые взгляды на Фиону. Один, который выглядит помоложе и с короткими светлыми волосами, говорит с зеленоволосым парнем.

– Сэр, да будет вам известно, что в разделе 18 Уголовного кодекса Ирландии говорится, что любой, кто публично нарушает рамки приличия или оскорбляет нравственность, может быть оштрафован на сумму до шестисот евро. Либо, по решению суда, его могут отправить в тюрьму на срок до шести месяцев. В ваших интересах последовать нашим советам.

Этот человек американец. Правда, я не настолько разбираюсь в американских акцентах, чтобы понять, откуда он точно. Такой явный акцент, который можно услышать только в американской рекламе, в отличие от американских фильмов. В такой рекламе, в конце которой говорят: «Побочные эффекты включают тошноту, депрессию и диарею…»

– Отвяньте, – бросает Зеленый Парень.

– Сэр, я вынужден подчеркнуть, что таков закон и что ваш магазин – как и его витрина – напрямую противоречит моральному наследию этой страны.

– Моральному наследию этой страны? – фыркает Зеленый Парень. – Да что вы знаете о морали в моей стране?

– При всем уважении, это до сих пор католическая страна.

– Вы че, прикалываетесь? Твою мать Христа за ногу, чувак. Вы откуда вылезли, из болота или откуда? Не знаю, какую Ирландию вы надеялись увидеть здесь, но мы уже давно покончили с этой библейской чушью. Про равные браки не слышали? Отмена восьмой статьи? Не, не слышали?

Зеленый Парень повышает голос, но американцы холодно настаивают на своем. Я ожидаю, что Фиона побежит обратно, но она стоит на месте в настороженной позе. Неожиданно мне становится страшно за нее. Я начинаю тихо натягивать джинсы под огромной юбкой, но тафта громко шуршит.

Один из мужчин постарше оборачивается на шум и как будто только сейчас замечает нас с Фионой.

– Сэр, вы действительно полагаете, что в ваш магазин можно заходить детям школьного возраста?

Он обращается к Фионе.

– Разве вы не должны быть в школе?

– Сегодня… э-мм… сокращенный день.

– И разве вам не кажется, что вы поэтому должны заниматься чем-то более продуктивным и… добропорядочным?

Он внимательно осматривает ее с головы до ног. Платье, казавшееся таким смешным несколько минут назад, сейчас кажется уликой какого-то ужасного преступления.

– В какую школу вы ходите?

– Святой Бернадетты.

– И это католическая школа, дорогуша?

– Э-мм… типа да.

– Что значит «типа да»?

– Типа, что наша директриса монахиня, но я не верю в Бога.

Сказав слово «Бог», Фиона как бы обретает смелость.

– И это крутой магазин. В нем нет ничего плохого. Морально или как-то еще.

Зеленый Парень слегка улыбается Фионе. Это еще больше подбадривает ее.

– И не называйте меня «дорогуша». Если только вы не собираетесь называть его «сэр».

Мужчина улыбается, и уголки его губ слегка приподымаются. Он снова переводит внимание на Зеленого Парня.

– Разумеется. Если вы не послушаете меня, то, боюсь, у нас не останется выбора.

– Выбора? – отзывается тот. – О чем вы говорите?

Они пару секунд молча переглядываются, и мне вдруг на ум приходят документальные фильмы про альфа-хищников.

– Ну что ж. Нам пора. Приятно провести время, девочки. Почему бы вам не взять памфлет у наших ребят?

Мне вручают синюю глянцевую брошюрку, после чего все эти странные люди уходят. На брошюре красуется надпись большими буквами «Дети Бригитты» на фоне фотографий тинейджеров, проходящих обряд крещения в живописных озерах.

– Блевотина, – говорю я, нарушая молчание между мной и Фионой, и передаю брошюру ей.

– Фу, гадость какая, – отвечает она все еще заметно дрожащим голосом. – И все же блондинчик был неплох.

– А мне они показались все на одно лицо.

– Ладно, пойдем порепетируем. А то от этого свадебного платья у меня все тело чешется.

– Ага, – соглашаюсь я, вдруг понимая, что вся эта затея с платьями мне уже нисколько не интересна.