Текст книги "Все наши скрытые таланты"

14

Мы заходим в «Брайдиз», в грязноватое старое кафе, где чайник для двоих стоит лишь евро, а кусок яблочного пирога – два. Здесь только два вида посетителей: старики и творческие личности вроде нас. Мы сидим на заплесневелом зеленом диване. Я глотаю консервированные яблоки, читаю реплики Отелло, а Фиона репетирует слова Дездемоны. Честно говоря, ее роль не особенно интересна: в основном всякие метания и заверения в том, что она всегда была верна ему. Но я не отрицаю – Фиона хороша. Она меняет голос, заставляет его дрожать в некоторых местах и делает жестким в других. От ее голоса у меня даже начинается легкое головокружение.

– И все же я боюсь тебя, – говорит она, хватая меня за руку. – Когда вот так ворочаешь глазами. Чего бояться, я сама не знаю, раз…

Она снова щиплет переносицу.

– Подскажи мне.

– Раз нет…

– Раз нет за мной вины…

Опять щиплет за переносицу.

– Но я, – подсказываю я. – Да ладно, ты же знаешь.

– Но все же я люблю?

– Нет.

– Ну давай, скажи всю строчку.

– Ладно.

Я встаю, взмахиваю листами бумаги и произношу безумным театральным голосом, словно пьяный Иэн Маккеллен.

– Раз нет за мной вины, но все же я боюсь!

– Мэйв, – раздается у меня из-за спины голос.

Слишком знакомый голос. Я оборачиваюсь.

– Ро.

Мы глядим друг на друга беззвучно. Он тоже не в школьной форме. На нем красная куртка-бомбер, почти спортивная по виду, если бы не воротник с леопардовым принтом.

– Привет, – говорю наконец я. – Как дела?

Ро не отвечает. Просто моргает, глядя на меня. И даже шевелится он, только когда Фиона вскакивает пожать ему руку.

– Привет, ты Ро, верно? Я Фиона. Мне так жаль, что такое случилось с твоей сестрой. Наверное, у тебя сейчас тяжелый период в жизни.

Все, что она говорит, фактически верно и совершенно вежливо, но она так возбужденно тараторит, что только добавляет напряженности моменту.

Но ее слова срабатывают. Они выводят Ро из шока при виде меня. Он быстро пожимает руку Фионы, отпускает ее и поворачивается ко мне.

– Привет. Не очень, если честно. Не очень хорошо спал в последнее время, как ты, наверное, догадываешься. Мама по вечерам так громко плачет, что я начал делать домашнюю работу здесь. Но, похоже, ты тоже так делаешь. Все к тому шло.

– Ро, мне так жаль Лили. Но ты должен поверить, что те карты Таро, которые я ей…

– Боже, Мэйв, – он проводит рукой по своим темным локонам и с силой скручивает их на макушке. – Ты думаешь, это все из-за твоих дурацких карт? Ты бросила ее. Была единственной подругой. Ты знала, насколько она ранима, и оставила ее вот так. А теперь какой-нибудь псих…

Его голос дрожит. Под глазами круги, на бледной коже высыпали розовые пятна.

– А теперь какой-нибудь псих, возможно, держит мою сестру в своем фургоне или где-то еще и делает Бог знает что с ней. Знаешь, что пришлось мне выслушать о ней на прошлой неделе? В твоем доме когда-нибудь бывал незнакомец, рассказывающий родителям о секс-торговле людьми? Они перерыли все ее вещи, Мэйв. Ее альбомы. Фантастические рассказы. Пытались все обставить так, как будто она… как будто она ненормальная, просто потому что любит рисовать. Потому что любит выдумывать.

Я вдруг вспоминаю альбомы для набросков Лили. Огромные механические птицы. Стимпанковские поросята с шестеренками вместо пятачков. Самые причудливые картинки, какие только можно вообразить, а с тех пор прошел год. Я даже не представляю, что в них сейчас.

– Мне так жаль, Ро. Даже не знаю, что еще сказать. Очень жаль.

– Я всего лишь ее брат. Что вообще я мог поделать? Не обязательно же всем братьям быть близкими друзьями с сестрами. Не в этом веке. Я всегда думал, что мы успеем сблизиться потом, когда повзрослеем. Ведь так это бывает. Но теперь я никогда больше ее не увижу. Потому что ты… Потому что у тебя были знакомые получше, которых ты хотела в свои подруги.

– Ты увидишь ее, Ро. Обязательно увидишь, – протестую я, и мои глаза наполняются слезами.

Что на меня вообще сейчас нашло? Придуриваюсь, занимаюсь всякой ерундой. Разгуливаю по городу с Фионой Баттерсфилд, когда жизнь Лили в опасности?

– Но что еще хуже, – голос его снова становится твердым. – Что еще хуже – это то, что я думал, будто мы друзья, Мэйв. Сейчас бы мне очень пригодилась поддержка друга. Но я не слышал ни слова от тебя.

– Мне в школе сказали не связываться с вами, – возражаю я. – И родители тоже. Запретили разговаривать с тобой. Сказали, что вам и без того тяжело. Я хотела позвонить тебе, Ро, честно. Просто с ума сошла от волнения.

– Как скажешь, Мэйв. Придется мне найти другое место для домашней работы, – говорит он. – Веришь или нет, но в этом году у меня выпускной экзамен. Приятно было познакомиться, Фиона.

И с этими словами он уходит.

Я сажусь, продолжая смотреть прямо перед собой.

– Мэйв, – осторожно начинает Фиона. – Он просто потерял голову. Он это не серьезно.

– Нет, серьезно, – говорю я. – Очень даже серьезно.

Я погружаю лицо в ладони и начинаю всхлипывать.

Фиона протягивает руку и гладит меня по спине. Она ничего не говорит, за что я ей благодарна. Едва я приказываю себе остановиться, как меня охватывает очередной приступ рыданий.

– Извини, – говорю я, судорожно вздыхая. – Извини. Можешь идти. Просто уйти.

– Я не оставлю тебя здесь. После такого.

– Я заслужила это.

– Возможно. Не следовало бы ему так упрекать тебя.

Я прикладываю к глазам грубые бумажные салфетки. Дешевая бумага царапает кожу.

– Что произошло между вами с Лили? – тихо спрашивает Фиона.

Я кусаю губу, подыскивая слова. Как объяснить, насколько я плохая подруга, первой настоящей подруге, которая у меня появилась за несколько лет?

– Мы были лучшими подругами. Росли вместе. Но между нами были такие отношения, когда нам было весело или интересно делать что-то, что казалось странным и неприятным другим людям. А на третьем году в школе я решила, что лучше популярность, чем дружба с Лили. И начала как бы… отталкивать ее от себя.

Фиона ничего не говорит, просто молча поднимает брови.

– Просто, понимаешь, я перестала приглашать ее, предлагать что-то сделать. Надеялась, что если буду как бы ненароком плохо вести себя по отношению к ней, то она поймет намек и найдет себе других подруг. Но она так и не нашла. Поэтому в прошлом году я…

Я замолкаю. Готова ли Фиона выслушать, насколько я ужасный человек?

– Послушай, – говорит Фиона, по-прежнему держа руку у меня на плечах. – Я не знаю, почему Лили пропала. Не знаю, вернется ли она. Но вернется она или нет, ты не должна винить себя до самой смерти за то, что делала в тринадцать лет. Да, это было глупо и подло. Но опять же: тебе было тринадцать. У меня в тринадцать были вши.

– Вши? В тринадцать? – восклицаю я в притворном удивлении, все еще всхлипывая.

И подавляю в себе порыв поправить ее. Возможно, я и начала отдаляться от Лили в тринадцать, но окончательный удар я нанесла год назад, в пятнадцать. В некоторых странах девушки в пятнадцать лет уже выходят замуж.

– Эй, я тебя не сужу, бросательница подруг, – толкает она меня. – Или ты собираешься бросить и меня?

– Нет, – отвечаю я, толкая ее в ответ. – Ты можешь остаться.

Чуть погодя мы покидаем «Брайдиз». Уже сгущаются февральские сумерки, темно-синие, как школьная форма, скомканная в наших сумках. Фиона держит меня под руку, словно защищая.

– Всего лишь полпятого, – говорит она. – Не хочешь прошвырнуться по «Подвалу» еще разок? Я заметила корзину с причудливыми сережками, которые неплохо было бы поразбирать.

– Конечно, – отвечаю я.

Мы разворачиваемся и бредем по булыжной мостовой к большому и неказистому торговому зданию.

Только на этот раз мы там не одни.

Возле магазина собралась толпа человек в сорок, не меньше. Все они кричат и держат плакаты.

– Они что, поют? – спрашивает Фиона, прислушиваясь.

– Декламируют, – отвечаю я с таким же выражением недоумения.

Каждый слог пролетает по воздуху, следуя четкому, отрепетированному ритму. Мы подбираемся поближе, не отпуская рук и даже усиливая хватку. Мы не говорим, а только прислушиваемся к толпе.

– НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ! НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ! НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ!

– Какого хрена? Откуда они? Это что?…

– Да, – соглашаюсь я, прежде чем она поясняет. – Думаю, так и есть.

– Эти парни? Американцы? Они опять здесь?

Я встаю на цыпочки. Я гораздо выше Фионы, поэтому глядеть над головами мне легче. Американцев я не вижу. Но замечаю кое-что еще тревожное.

– Тут все нашего возраста.

– Ага, – кивает она. – И посмотри на плакаты.

Я вглядываюсь. На всех написано «Долой Подвал!». И слово «Подвал» перечеркнуто большим красным крестом. Все ясно.

Перед входом Зеленый Парень пытается унять толпу, а какая-то женщина постарше – очевидно, владелица помещения – о чем-то возбужденно говорит по телефону, беспокойно поглядывая на толпу.

Мы с Фионой подходим еще ближе. Ритмичная декламация не прекращается ни на секунду.

– НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ!

В этом городе привыкаешь, что кто-то так или иначе протестует. Как и по всей Ирландии, я думаю. Несколько лет назад во время референдума по поводу абортов улицы были усеяны фотографиями рук, ног и голов младенцев. На всех столбах красовались плакаты с анатомией детей. Люди с громкоговорителями кричали о правах ребенка. Еще раньше проходил референдум о брачном равноправии. Джоан отвела меня на протест, где какой-то мужчина стоял на сцене и разглагольствовал о правах семьи и о важности брака перед Господом. Я крепко держала Джоану за руку, и мы обе кричали на него, пока не охрипли.

Но сейчас перед нами другое. Это не референдум. Это магазин.

Почему протестующие так молоды? Почему они протестуют против магазина одежды, в котором иногда продаются резиновые поводки с упряжками и сувенирные бонги? Насколько я помню, в городе всегда продавались подобные штуки. В таких магазинах одежды до сих пор можно купить ксерокопированные журналы и «грязные диски». В музыкальных магазинах продают зеленые футболки с надписью «ЛЕГАЛАЙЗ!» Город достаточно большой, чтобы позволить себе иметь несколько «альтернативных» сцен, но достаточно маленький, чтобы самые талантливые представители этих сцен рано или поздно уехали. Одно из моих ранних воспоминаний – сетование Пэта на то, что певец в его группе уехал делать карьеру в Дублине. Или в Лондоне. Это всегда бывает либо Дублин, либо Лондон.

А потом уехал и сам Пэт. И Силлиан. И Эбби. Теперь остались только мы с Джо, и я уверена, что здесь ей находиться недолго.

– Не подержите плакат?

К нам обращается невысокая девушка лет восемнадцати с кривыми зубами и пытается всучить мне плакат.

– Я быстро, только пописать схожу, – поясняет она.

– Терпи или давай прямо здесь, – я пихаю ей плакат обратно, она шатается и едва не падает.

Фиона протягивает руку, удерживая ее, и толкает меня под ребро.

– Извините, а почему вы протестуете против этого магазина?

– А вы что, не протестуете?

– Нет. Нам нравится этот магазин.

– А вы знаете, что в нем продают наркотики детям?

Мы с Фионой переглядываемся в крайнем изумлении.

– Что? – спрашиваем мы в унисон.

– Ну да. А все остальное – это только прикрытие.

– И кто вам это сказал?

– Это написали в Интернете. В Facebook. В группе «ДБ», – добавляет она поспешно, видя наши недоуменные лица. – Послушайте, так вы подержите или нет? А то мне уже невтерпеж.

– Нет.

Девушка недовольно смотрит на нас, потом сует плакат под мышку и ковыляет к «Макдоналдсу» на другой стороне улицы. Я следую за ней глазами и краем глаза замечаю алое пятно. По всему моему телу будто пробегают искры.

У «Макдоналдса» стоит Ро, глядя на толпу с открытым ртом. Наши взгляды встречаются. Я поднимаю руку, ладонью вперед, растопырив пальцы. Словно говоря одновременно: «Я тебя вижу» и «Я тут посторонняя». Он смотрит на меня секунду, затем отворачивается.

Пару секунд спустя из «Макдоналдса» выходит девушка с плакатом, с еще более сердитым видом. По всей видимости, ей не разрешили воспользоваться туалетом, если она что-то не купит. Она смотрит на Ро в красном бомбере с леопардовым принтом, на его школьную сумку со значками, на длинные и волнистые волосы. Все в ее взгляде выражает крайнее неодобрение.

«Оставь его в покое, – требую я мысленно, строго и уверенно. – Не говори ни слова ему».

Посмотрев еще мгновение, девушка плюет на землю перед ним и пересекает улицу, чтобы присоединиться к протестующим.

– Пойдем, – говорит Фиона. – Пока кто-нибудь не увидел нас рядом с этими психами.

– Точно, – говорю я.

Оглянувшись, я вижу, что Ро ушел.

15

Невозможно перестать думать о Лили. Но пока Фиона рядом, можно забыть о колдовстве, о Таро и о карте Домохозяйки. Я получаю ежедневную электронную рассылку от Райи Сильвер, но тут же стираю все письма.

– Почему бы тебе не купить другие карты? – спрашивает Фиона.

И в самом деле, почему? Не такие уж они и дорогие, и к тому же женщина из «Прорицания» с удовольствием поможет мне выбрать новую колоду. Но меня уже пугает эта сторона моей личности. Пугает слово «ВЕДЬМА», выведенное на рюкзаке. Пугает то, что первогодки, возможно, не без причины боятся подходить ко мне.

Дело не в том, что у меня слишком хорошо получалось запоминать карты или говорить людям то, что они хотели услышать. Когда я держала карты в руках, я ощущала, будто открыла в себе нечто, что лучше было бы оставить закрытым. Нечто беспокойное и странное, неудобное и не находящееся полностью под моим контролем.

«… она всегда была еще той сукой, но как только начала привлекать к себе внимание этой всякой колдовской ерундой, совсем испортилась…»

Наверное, в этом есть правда. Когда я держала карты, девочки моего возраста казались глупыми и маленькими. Их проблемы – скучными, их ссоры дурацкими. Они выматывали меня. Карты придавали мне некую искру, некую частичку силы, из-за которой я чувствовала себя непохожей на них, другой.

Но никогда я не ощущала себя настолько чужой в своей возрастной группе, как сейчас. Школьницы до сих пор увлеченно обсуждают исчезновение Лили. Плакаты с ее лицом висят повсюду. На них ее фотография с наших экзаменов на «Младший сертификат». Интересно, они вырезали меня, когда делали плакаты, или Лили сама давно успела это сделать?

Девочки начинают рассказывать всякие страшные истории про то, как их преследуют по дороге домой из школы разнообразные подозрительные мужчины самой разной внешности. Поначалу полицейские интересуются этими историями, но быстро оказывается, что это просто странное увлечение девочек – фантазии на тему похищения. Раньше никто не хотел походить на Лили, но теперь вдруг все как бы хотят. Мне кажется, это из-за своего рода «ореола избранности». Я понимаю, чем это вызвано, но все равно мне неприятно.

В субботу вечером Фиона присылает мне сообщение с предложением посетить вечеринку у нее дома.

«Что за вечеринка?» – спрашиваю я.

«Просто всякие угощения и музыка в компании моих двоюродных родственников».

Я не знаю, насколько это мероприятие формально, но решаю, что будет вежливо одеться во что-то симпатичное. Поэтому я выбираю голубое вязаное платье, которое надевала в прошлом году на крещение одних знакомых. Едва Фиона открывает дверь, как меня окутывают ароматы мяса, чеснока и лука.

– О, пришла! – говорит она восхищенно. – Ого, классное платье. Только нужно будет надеть фартук.

– Зачем?

– Еда мамы – в основном барбекю. Обязательно останутся пятна.

– А ты почему без фартука?

– Потому что я профессионал.

Я сбрасываю обувь, и Фиона проводит меня на кухню, где над горячими подносами кричат друг на друга несколько женщин, споря о том, куда подевалась какая-то специальная миска.

– Мам! – Фиона дергает за руку симпатичную женщину. – Это Мэйв. У нас есть что-нибудь, чтобы набросить на ее платье?

– Мэйв! – восклицает ее мама, кладя обе руки мне на плечи. – Мы столько слышали о тебе! А я Мари. Просто здорово, когда Фифи приводит домой кого-то не из театральной школы.

Фиона строит гримасу, и непонятно, чем она больше недовольна – тем, что ее называют «Фифи», или тем, как пренебрежительно отзываются о ее знакомых из театральной школы. Мама видит это и продолжает:

– Ни, но это правда. Они все такие напыщенные. Такие серьезные. Мэйв, я слышала, ты веселая.

– Стараюсь быть веселой, – отвечаю я.

– Ты поешь?

– Нет.

– Ну вот, снова-здорово. Я вышла замуж за ирландца, думая, что они музыкальные, а он тоже не поет. Ну, правда, теперь поет. Фифи, а где твой отец?

– Наверху.

– Скажи, чтоб спустился! Мэйв, ты познакомилась уже с кем-нибудь? Фиона, представь Мэйв своим титам.

Я знакомлюсь со всеми. У Фионы две «титы», Сильвия и Рита. У них еще есть два брата, которые до сих пор живут в Маниле и о которых они говорят так, как если бы те вышли на минутку во двор. При этом в кухню все время забегают стайки двоюродных братьев и сестер и прочих гостей, друзей семьи, хватая тарелки с мясом, а затем убегая обратно в гостиную играть в «Марио-Карт». Приходит отец Фионы, на удивление сдержанный по сравнению с общительной матерью, а затем присоединяется к другим мужьям, которые стоят по периметру кухни, попивая пиво.

Я заканчиваю вторую тарелку и четвертый заезд в «Марио-Карт», когда Фиона трогает меня за руку.

– Пойдем, – говорит она. – Иди за мной через кухню.

Мы проскальзываем через кухню, где уже установлен караоке-автомат, и две тети Фионы поют «Vogue». Фиона хлопает руками, притоптывает, подпевая, и незаметно хватает бутылку красного вина, пряча ее под скатертью. Мигает мне, и я поднимаюсь за ней по лестнице в ее спальню.

– Ну ты и проныра, – говорю я, впечатлившись.

– Скользкая, как кошачья какашка на линолеуме, – отвечает она с ухмылкой и разливает вино в два пластиковых стаканчика.

– Спасибо, Фифи.

– Заткнись.

– Твои родственники крутые.

– О боже, только не начинай. Скажешь это при матери, она достанет свой сакс.

– Саксофон?

– Пей уже.

Вино по вкусу походит на смесь грязи с ежевикой, горьковатое и вяжущее. Я кашляю.

– Ты не пьешь вино?

– Пью. Просто обычно… белое.

Это вранье. В самых редких случаях я обычно пью дешевую водку в бутылке из-под «Кока-колы». Я делаю еще один глоток, и на этот раз он проходит легче.

– М-мм. Землистый привкус.

Я гляжу поверх стаканчика и вижу, что Фиона слегка гримасничает, и понимаю, что она тоже не пьет вино. Я перехватываю ее взгляд, и мы обе хохочем, довольные тем, что устроили представление друг для друга.

Фиона открывает свой ноутбук.

– В общем, я поискала «Детей Бригитты», но информации немного. Одна лишь закрытая группа в FaceBook, о которой говорила та девушка. Ну, то есть кто вообще пользуется FaceBook в наши дни?

– Дэ-Бэ. «ДБ»! «Дети Бригитты». О, извини, только сейчас дошло.

– Спасибо, мисс Чэмберс, что удосужились проявить свои умственные способности.

– Заткнись. Я же все-таки догадалась. А ты подала запрос на вступление?

– Ты что, шутишь? Представляешь, если мои знакомые увидят. Это же фундаменталистская группа протестующих.

Я вдруг вспоминаю Джо и тот день, когда она вернулась из колледжа раньше обычного, потому что кто-то протестовал против какой-то ЛГБТ-выставки. Похоже, это одни и те же люди, и их цель – не просто какая-то лавка крутых товаров.

– Ну, можно создать фейковые профили и попросить принять нас.

Попивая вино, мы создаем фейковые профили на FaceBook. Фотографии мы крадем с заброшенных страниц в Tumblr и называем себя «Мэри-Эллен Джоунз» и «Эми Голд». Мы усердно заполняем их, чтобы они походили на профили обычных, настоящих девочек, и это становится своего рода игрой. Мы пытаемся «перенормалить» друг друга, вспоминая черты других знакомых и переводя их в шутку о девочках, которыми мы никогда не станем. Не обходится без некоторой жестокости, но я чувствую, что эти шутки снимают с нее напряжение, точно так же, как и с меня.

– А вот еще, – хихикает Фиона, печатая. – Напишу в статусе «Лучшие подруги – подруги навсегда».

– А как насчет той цитаты Мэрилин Монро, которую все всюду вставляют? Что-то вроде: «Если вы терпеть меня не можете в плохом настроении» или как там?

– «Если вы не терпите меня в плохом настроении, то не заслуживаете того, чтобы общаться со мной, когда я в хорошем». О да, идеально! Вставляю.

Неожиданно со стороны лестницы раздается яркий мелодичный звук.

Мама Фионы все-таки достала свой саксофон.

Я звоню своей маме, которая говорит, что заберет меня в одиннадцать. Перед этим я чищу зубы пальцами в туалете наверху, чтобы перебить запах алкоголя, и прощаюсь с семейством Фионы.

Мари крепко сжимает меня.

– Можешь остаться на ночь, если хочешь. Позвони матери, если она еще не выехала.

– Все нормально, – отвечаю я, улыбаясь. – Но я вернусь! Если примете.

– Приму всех, кто ест. Поэтому эти актрисочки не удостаиваются второго приглашения.

– Мам! – хмурится Фиона.

– Фифи, это правда.

К счастью, мама, похоже, не замечает, что я выпила полбутылки красного вина, или если замечает, то предпочитает не говорить об этом. По дороге она смотрит на меня слегка подозрительно, сведя брови, пока я возбужденно описываю родных Фионы, говоря, что нам следует проводить больше вечеринок дома. Мысленно я постоянно одергиваю себя, заставляю говорить медленно и не проглатывать слова, чтобы не показать своего опьянения. Мама молчит. Я даже слегка обижаюсь на нее.

– Знаешь, я думала, ты обрадуешься, что я пошла в гости в субботу. Под присмотром родителей.

Мама продолжает молчать. Мы сворачиваем к дому.

– Это такая замечательная семья, – продолжаю я. – И мама Фионы играет на саксофоне!

– Мэйв, – наконец обращается она ко мне, выключая зажигание. – Тут кое-какие новости.

Мое легкое опьянение мгновенно превращается в приступ тошноты.

– Хорошие новости? Плохие?

– Просто новости. Похоже, кто-то видел Лили тем утром, когда она пропала.

Мы сидим в машине, и мама пересказывает то, что ей поведала мама Лили. Примерно в пять утра в тот день, когда Лили пропала, молочник, совершавший свой обычный маршрут вдоль Бега, заметил очень высокую девушку с темно-русыми волосами в наброшенной на пижаму куртке. Она была не одна. Вместе с ней шла женщина с черными волосами. Молочник, привыкший натыкаться на различных странных персонажей в такую рань, помахал им в знак приветствия. Женщина отвернулась, скрывая лицо, но девочка посмотрела прямо на него. Судя по ее виду, она плакала.

– Молочник решил, что они, скорее всего, мать и дочь и что они, возможно, сбегают от домашнего насилия, – объясняет мама. – Поэтому он их запомнил. Они отложились у него в памяти, и он размышлял о них несколько дней. Он чувствовал себя виноватым за то, что не вмешался, не отвез в убежище или куда-то еще, поэтому и рассказал об этом случае, услышав описание Лили по радио.

– О боже, – говорю я, ощущая бурление в животе.

– Возникает вопрос, кто же была эта женщина. По словам молочника, Лили – или девочка, похожая на Лили – казалась расстроенной, но все же шла с женщиной вполне добровольно. И у нее с собой не было никакой сумки. Если это было запланированное бегство, то почему она не взяла с собой хотя бы зубную щетку?

Я предполагаю, что это риторический вопрос, но когда смотрю на маму, понимаю, что она ждет ответа. От меня.

– Боже, мама, откуда мне знать? Ты же знаешь, что мы уже давно не были настоящими подругами с Лили.

– Я знаю, дорогая, знаю. И хочу, чтобы тебя как меньше в это втягивали, но, к сожалению, ты единственная, кто очень хорошо знал Лили. Она очень замкнутый ребенок. Даже Рори, похоже, не знал, что происходит у нее в голове.

Я едва не спрашиваю: «Какой Рори?», забыв, что имя «Ро» известно лишь избранным.

– Не знаю, мам. Какого ответа ты от меня ждешь? Типа, что Лили бывает странной, но я не знаю, почему она следовала за незнакомкой по улице?

– Что насчет женщины? У тебя есть какие-то мысли, кем она могла быть? Лили с кем-то еще общалась, онлайн или еще как-нибудь?

– Мам, говорю же тебе, не знаю.

– Извини, просто… – она крепче сжимает руль, хотя двигатель уже выключен. – Просто когда мужчина вытаскивает девочку-подростка из кровати, то предполагается, что… сама знаешь что. Но когда ее забирает женщина…

Она смотрит сквозь ветровое стекло молча, часто моргая. Я думаю, неужели она вырастила пять детей и никогда не задумывалась ни о чем подобном. На мгновение я пытаюсь представить – каково это, быть ею. Думать, что ты знаешь все о том, что может представлять опасность для детей, но потом узнать что-то новое.

– Мам, – опускаю я руку на ее плечо. – Все будет в порядке, правда?

Она кивает и крепко обнимает меня.

– Пойдем в дом. От тебя разит вином.

Блин.

– И да, я не в восторге от этого. Но рада, что ты не бухаешь одна неизвестно где. Если хочешь выпить, то хотя бы постарайся, чтобы это было в доме, где есть по меньшей мере два родителя и по меньшей мере один саксофон.

Я плетусь по лестнице в кровать со стаканом холодной воды в руке, уверяя себя, что мне ни за что не заснуть. Но сразу же отрубаюсь, как только снимаю платье и кладу голову на подушку.

Вино погружает меня в тяжелое пьяное забытье, естественным образом переходящее в странные, нездоровые сны. Сны, в которых где-то на фоне постоянно присутствует черноволосая женщина, но всегда недоступная. Я никогда не могу посмотреть ей прямо в лицо. Вижу только урывками. Локон очень прямых черных волос, которые ни за что не завьются, даже если их намочить. Плотно сжатые губы, кожа без единой морщинки.

Я иду за ней по дороге, по которой шла с Ро – идущей вдоль реки Бег, спотыкаясь и крича, чтобы она обернулась. Мне хочется обратиться к ней, приказать что-то, но я не могу подобрать нужные слова. Кто она? Откуда она пришла? Я хватаюсь за эти вопросы, словно за острый край скалы, которая вот-вот обрушится. У нее явно есть какое-то занятие. Какое-то занятие в каком-то доме. Служанка? Повариха? Няня в яслях?

Наконец мы приближаемся к подземному переходу, в котором мы с Ро едва не поцеловались. Где он сказал, что ведьмы знают настоящие имена вещей. При этом воспоминании у меня в мозгу горящей кометой вспыхивает слово «Домохозяйка».

Женщина начинает оборачиваться, и я вижу изгиб слегка курносого носа и призрак улыбки. Мой рот начинает наполняться водой, грязной речной водой со вкусом грязи, металла и водорослей.

Я просыпаюсь от такой резкой боли в животе, что мне приходится неуклюже бежать в ванную, придерживая живот, чтобы внутренности не выплеснулись наружу.

Из меня извергается неоново-розовая рвота, кислая на вкус, и с каждым новым приступом я клянусь себе никогда больше не пить красного вина. Я сжимаю края унитаза, содрогаясь, пока из меня выходят куски почти непереваренного мяса. Мои густые вьющиеся волосы постоянно спадают, и к ним прилипают кусочки рвоты, словно брызги краски.

Полностью освободив желудок, я мою кончики волос под краном, чищу зубы и протираю лицо дорогой маминой жидкостью для умывания. Я уже почти в порядке, разве что голова пульсирует болью, отдающейся в черепе. Я все еще пытаюсь осмыслить сон, но это все равно, что переливать воду из одной ладони в другую. С каждым разом остается все меньше подробностей. Но чувство сохраняется. Женщина из карт забрала Лили. Она демон, призрак или ведьма, и она материализовалась благодаря моему раскладу, который я сделала Лили в пятницу, три недели назад. Именно ее видел молочник. Вот кто забрал Лили.

Туту воспользовался моим отсутствием и забрался на мою кровать. Он лежит, положив голову на лапы, участливо виляя хвостом. Я отодвигаю одеяло в сторону, и он погружается в него, своим собачьим чутьем понимая, что мне нужна помощь.

Я устраиваюсь в кровати поудобнее и выдвигаю ящик тумбочки, надеясь найти там «Нурофен-плюс». Мои пальцы нащупывают старые цветные карандаши, стикеры для заметок и вскрытые пакетики «Стрепсилс». Наконец я ощущаю нечто прямоугольное и массивное. Очень знакомых размеров и веса, но очень пугающее в данных обстоятельствах.

Карты из Душегубки вернулись.