Текст книги "Мальчик, который видел демонов"

Глава 9
Невидимость
Алекс

Дорогой дневник!

Преступник убегает из тюрьмы, прорыв тоннель, который заканчивается на детской площадке. Выбравшись из него, начинает кричать: «Я свободен! Я свободен!»

К нему подходит маленькая девочка.

– И что с того? – спрашивает она. – Мне четыре[15]15
  Преступник кричит: «I am free». Но дети часто путают three (три) и free. Так что девочке кажется, что мужчина кричит: «Мне три».


[Закрыть].

* * *

Меня отправили в школу, и это нехорошо, потому что другие дети, похоже, слышали о маме и выдумывают всякие небылицы: что она, мол, ку-ку и я пытался ее убить или она пыталась убить меня, а потом покончить с собой. Тетя Бев забирает меня у ворот, а другие родители смотрят и улыбаются, но на самом деле они шушукаются и говорят про маму что-то ужасное.

Я также не общаюсь с Руэном. Когда он пообещал мне нечто особенное, если я позволю ему изучать меня, я не стал развивать эту тему, но на днях спросил его, почему он до сих пор не отдал мне обещанное, и он выглядел так, будто напрочь об этом забыл.

Ладно, я говорил, что это секрет, но речь шла о новом доме для меня с мамой. Когда мы только стали друзьями и он сказал мне, что выполнит любое мое желание, я подумал о новом велосипеде. Я помню, что мама находилась в моей спальне, а такое случалось крайне редко, и Руэн принял образ Старика. Стоял рядом со мной, заложив руки за спину и нахмурившись. Мысленным взором я видел желанный велосипед: черный, с надписью «Киллер» на раме, с толстыми покрышками и серебристым седлом. Мама терла подоконники жидкостью, которая пахла, как Руэн.

– На этих подоконниках можно выращивать грибы. – Она так сильно терла подоконник, что футболка стала мокрой от пота, но чернота не отходила. И стекла выглядели так, будто залиты водой, даже когда не шел дождь.

– Городской совет рассовывает простых людей вроде нас по таким домам и забывает о них. – Голос мамы дрожал, она стояла на коленях и водила по подоконнику металлической щеткой.

Как же я ненавидел этот звук! Одним пальцем я нарисовал картинку на запотевшем оконном стекле. Мама перестала тереть подоконник и положила полотенце на полу у стены, чтобы ловить падающие капли.

– Я не говорю, что мне нужен Букингемский дворец. Мне вполне подойдет дом, где нас не убьют оголенные провода. – Она вытерла лоб тыльной стороной ладони. – Наказание. Вот что это такое.

– Наказание за что?

Мама убрала длинные розовые пряди волос за ухо. Клочок пены застыл на другом ее ухе, как облако.

– За то, что мы не идеальные граждане. За то, что живем на пособие. За то, что напоминаем истеблишменту о его провале.

– Кто такой истеблишмент?

Мама наклонилась, чтобы макнуть щетку в ведро, потом вытерла другую сторону лица и повесила клочок пены на второе ухо. Я прилагал все силы, чтобы не рассмеяться.

– Кстати, – она повернулась ко мне, – вчера вечером я видела, как Толстяк Мэттьюс разговаривал с тобой в магазине на углу.

Я попытался вспомнить вчерашний вечер. Понятия не имел, кто такой Толстяк Мэттьюс. Я покупал молоко, и какой-то крупный лысый толстый мужчина подошел ко мне и начал спрашивать о школе.

– Ты скажешь мне, хорошо? – говорила она. – Потому что этот порошок – не тальк. Не бери, даже если он предложит тебе кучу денег.

Я кивнул и закончил рисунок на стекле. Через несколько минут мама отклонилась назад, посмотрела на рисунок, и на ее лице отразилось недоумение.

– Это что, Алекс?

Она встала, и с металлической щетки на пол полетела пена.

– Твоя картина. Что это?

Я посмотрел на рисунок и подумал: «Черт, мама не знает, кто такой Руэн». Уже решил солгать, но мама пристально смотрела на меня.

– Человек.

– Вижу. Почему ты его нарисовал?

Я долго стоял с открытым ртом, прежде чем ответить: «Потому что мне стало скучно», – но она уже вытирала лицо и встала передо мной на колени.

– Алекс, есть что-то такое, о чем ты хочешь со мной поговорить?

Я покачал головой, потом придумал кое-что получше:

– Я голоден.

Мама сжала мои руки.

– Ты знаешь, что делал папа… к тебе это не имеет никакого отношения.

Я уже думал о том, чтобы попросить у Руэна бургер. Не нужен мне никакой велосипед. Недавно я видел через витрину кафе, как кто-то ел бургер, с двумя толстыми сочными котлетами, и с салатом, и с розовым ломтем ветчины, и с сыром. Такой высокий, что кто-нибудь мог водрузить на нем флаг, как на горе Эверест.

– И с чипсами! – вырвалось у меня. Мама замолчала и уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Мы с ней становились похожими, когда она так делала, потому что обычно глаза у нее маленькие, опухшие и грустные.

– Алекс, ты слышал, что я сказала?

Мои руки болели там, где она их сжимала. Я кивнул.

– Повтори.

Я попытался вспомнить, хотя мой желудок сильно урчал, и я буквально чувствовал запах этого бургера. Она продолжала просить меня повторить, и слова выплыли из подсознания, как во фритюрнице чипсы выплывают на поверхность толстого слоя масла: полиция, и папа, и кровь, и получил то, чего заслуживал.

– Есть много такого, чего ты в силу своего возраста понять не можешь. – Голос мамы смягчился, и я глубоко вздохнул, потому что она наконец-то отпустила мои руки. Но потом подняла руку ко рту, и ее глаза наполнились слезами.

– Ох, Алекс. Мне так жаль.

Я посмотрел вниз и увидел на каждой руке по большой красной отметине. Она попыталась растереть отметины ладонями, но они никуда не делись. Тогда мама потянула меня к себе, и моя голова оказалась между ее шеей и плечом, и она гладила меня по спине. Я чувствовал запах табачного дыма в ее волосах и пота, но еще и запах мамы, такой приятный. Прошло много времени, прежде чем она подалась назад, посмотрела на меня, и ее лицо сияло широкой улыбкой, что случается очень редко.

– Если бы ты мог пожелать самое-самое, то что бы это было?

– Бургер с ломтем ветчины и сыром.

– А если серьезно, Алекс?

Я посмотрел на картинки, нарисованные мною на стекле, которые вроде бы начали таять. «Чтобы папа вернулся», – подумал я, но промолчал, зная, что маму это расстроит.

– А чего хочешь ты? – спросил я.

На ее лице отразилось изумление.

– Никто никогда меня об этом не спрашивал, – произнесла она.

– Новый дом – вот что она тогда сказала. – Да, новый, с иголочки, дом. С садом-огородом. И три… нет, четыре спальни. Одна для гостей. Может, и с тренажерным залом.

Мама зашагала взад-вперед, рассказывая о каждой комнате в мельчайших подробностях, вплоть до того, что не будет у нас чердака, воняющего плесенью, и вещей мертвеца, разбросанных по всему дому, и мышей, и соседей, приторговывающих наркотиками.

В тот же день я объяснил Руэну, какой дом нам нужен: с садом, чтобы мы могли позагорать в солнечный день, с большой кухней, где легко разойдутся два человека, с работающей духовкой, с кранами, чистым туалетом и стенами, которые не выглядят так, словно предыдущий жилец порубил их топором.

– Считай, все устроено.

– Что?

Он прищурился, одарил меня взглядом «Алекс глупый».

– Я все организую, Алекс.

– Как? – удивился я. – У тебя много денег?

Руэн улыбнулся и подмигнул.

– Я обладаю возможностями, о которых ты даже не подозреваешь. Дом – сущий пустяк, мой мальчик. Если бы ты попросил планету, на это ушло бы какое-то время. Но я бы решил и эту задачу.

Я рассмеялся. «Планету», – подумал я. Для чего мне планета? Но Руэн, он такой. Немого сноб, особенно в облике Старика. Закатывает глаза, когда я играю в футбол, и говорит, что мои рисунки скелетов абсурдные, то есть полное дерьмо. Согласно Руэну, мне следует читать что-то, именуемое «Чехов», и я очень некультурный, потому что не учусь играть на пианино.

Но затем он пытается сделать то, что и все другие демоны: предлагает, чтобы я совершил что-нибудь плохое, например сбросил прожектор в театре на голову мамы Кейти. Я слишком боязливый, чтобы отважиться на такое. Потом он мне сказал, что я поступил глупо, не сделав этого, поскольку прожектор сбросил бы Тэрри. И мать Кейти того заслуживает, ведь она бьет дочь, когда пьяная и ревнует Кейти.

– Как мать может ревновать собственную дочь? – удивляюсь я, и вновь Руэн смотрит на меня так, будто я глупый.

Вскоре Кейти пришла на репетицию и сказала Джо-Джо, что не может остаться. Я увидел ее у двери, с большим черным синяком на щеке и опухшим лицом. Джо-Джо обняла ее, прижала к груди. Кейти махнула мне рукой и убежала. Я посмотрел вверх на прожектор и подумал: «Руэн был прав». Иногда с плохими людьми должно случиться нечто плохое, иначе плохое будет продолжаться.

Вряд ли я когда-нибудь сделал бы что-нибудь такое, о чем просит меня Руэн. Не знаю, зачем рассказал Ане, кто он, когда он меня об этом попросил. Иногда его друзья приходят ко мне и тоже о чем-то просят, например украсть деньги из кошелька мамы, чтобы купить ей открытку ко Дню матери, или однажды один из них долго объяснял мне, как я могу поквитаться с нашими соседями, которые разбили нам окно. Я сказал им, чтобы они отвалили и оставили меня в покое. Я разрешаю Руэну изучать меня, но это не означает, что у меня нет мозгов, и я стану делать все, что он говорит, будто я глупый осел.

Кстати, мне известно, что случилось с мамой. Не думаю, что Руэн это осознает, а я ему не сообщаю. Но иногда, когда ей грустно, я вижу, как демоны окружают ее и говорят с ней, и чем больше они говорят, тем печальнее она становится. Я прошу их убраться. Обычно они лишь смеются надо мной.

Я очень боюсь, что они будут говорить и говорить с мамой, а она – принимать и принимать таблетки и когда-нибудь не проснется. Я хочу обсудить это с Аней, но не знаю, как она воспримет.

Однако, когда Аня приходит в наш дом, я действительно счастлив. Готовлю ей лук на гренке, наливаю стакан молока и ставлю перед ней, словно она гость. Тетя Бев тоже улыбается. Грозит мне пальчиком и произносит:

– Сегодня он выглядит вылитым Чаплином, правда?

Аня оглядывает мою одежду.

– Какой красивый костюм, Алекс, и галстук-бабочка очень к нему подходит.

– Алекс одевается сам, – прошептала тетя Бев Ане, но я расслышал. – Я нашла целый гардероб вещей, оставшихся после старика, который раньше здесь жил. Алекс комбинирует свою одежду со старыми костюмами. Завтра я собираюсь проехаться с ним по магазинам.

«С ним», – думаю я. Это невежливо, говорить обо мне так, будто меня тут и нет. Я смотрю на серебристую перекладину в дверной арке и пытаюсь ухватиться за нее, но не достаю. Тогда залезаю на диван, с него перебираюсь на маленький столик у дверной арки, держась за дверной косяк, перебрасываю ногу через перекладину, чтобы повиснуть, как летучая мышь, на манер тети Бев.

– Алекс?

Я вижу тетю Бев и Аню, но вверх ногами. Наш обеденный стол напоминает плот, синий стул стоит ножками на потолке, и все выглядит так необычно, что я начинаю смеяться.

Аня подходит и берет меня за плечи.

– Осторожно, – говорит она, стягивая мои ноги с перекладины, и ловит меня, когда я повисаю в воздухе. Аня ставит меня на ноги, и я чувствую, кружится голова.

– Отлично у тебя получилось! – хвалит она. – Не так-то легко это сделать. Хотя будет лучше, если в следующий раз ты предупредишь меня заранее. Не хочу, чтобы ты свалился на голову. – Аня ерошит мои волосы, а я удивлен тем, что никто на меня не кричит. Она садится за стол, ждет меня.

– Я тогда пошла, если вы не возражаете, – громко говорит тетя Бев, указывая в сторону кухни, – а вы пока поболтайте.

Аня кивает.

– Конечно. Готовите что-нибудь вкусненькое?

Тетя Бев появляется из кухни и морщит нос.

– Я бы с удовольствием, но в буфете моей сестры только кетчуп и то… – она смотрит на меня, – …что оставили мыши.

– Вы можете приготовить из этого ризотто, – говорит Аня, хотя на лице написано отвращение.

Тетя Бев прикладывает руку ко лбу и быстро крестится.

– Мы пойдем в «Маркс и Спенсер», – произносит она, поворачивается к Ане и поднимает руки с оттопыренными большими пальцами.

– Что такое ризотто? – спрашиваю я Аню.

– Ты никогда не ел ризотто?

Я сажусь за стол и качаю головой.

– Это тот же рис.

– Рис?

Она смотрит на меня, лицо бесстрастное. Потом спрашивает:

– Ты и рис никогда не ел?

Я качаю головой. Мама говорит, что у нее только шестьдесят фунтов на оплату всех счетов, а с учетом того, сколько уходит на мои альбомы для рисования и банки собачьей еды для Вуфа, нам еще везет, что не приходится питаться одним воздухом.

– Вы знаете, что меньше чем на фунт можно купить лука, которого хватает на неделю? – говорю я Ане, и выражение ее лица меняется, словно мои слова ей о чем-то напомнили.

Она наклоняется вперед, достает из сумки блокнот, ручку, пенал с набором карандашей и большой альбом для рисования. Пенал и альбом протягивает мне.

– Это еще зачем? – удивляюсь я.

– Я знаю, что ты любишь рисовать. И буду счастлива, если ты мне что-нибудь нарисуешь.

Я тяну за молнию, раскрываю пенал и говорю: «Круто!» – потому что, кроме обычных, в нем и пастельные карандаши, а мне они очень нравятся: если их лизнуть, цвета получаются расплывчатыми, а это красиво.

– И что мне нарисовать? – спрашиваю я, хотя уже лизнул тыльную сторону левой ладони и сунул в слюну желтый пастельный карандаш.

Аня молча наблюдает, как я рисую. Я пока не знаю, что именно. Начинаю с солнца, со спиралями вместо прямых лучей, потому что лучи иногда напоминают мне лапки паука, а пауки противные.

– Почему бы тебе не нарисовать маму? – подскакивает Аня.

Я беру персиковый и коричневый карандаши и рисую. Начинаю с маминого лица, которое формой напоминает яйцо, но с заваленными щеками, потом рисую ноги, которые как спички. Когда заканчиваю, Аня склоняет голову набок и указывает на рисунок.

– Кто-то несет твою маму. Кто он?

Я смотрю на рисунок и осознаю, что не нарисовал себе галстук-бабочку. Быстро нахожу красный карандаш и делаю поправку.

– Маму несу я. – Затем использую синий карандаш для своих глаз и серый – для маминых.

– Почему ты несешь маму на рисунке?

– Похоже, у нее болит нога. А может, она слишком устала, чтобы идти.

Аня кивает и хмурится. Я беру красный пастельный карандаш и добавляю кровь, капающую с ее ступни, чтобы показать, почему я ее несу.

– А как насчет Вуфа? Ты можешь нарисовать его?

Я беру белый и черный карандаши и рисую Вуфа. Его голова под маминой ногой, потому что он будет мне помогать, если придется нести маму.

Аня делает глубокий вдох.

– А как насчет твоего отца? Ты можешь его изобразить?

Я смотрю на карандаши, не знаю, каким цветом нарисовать папу. Даже не помню, какого цвета у него глаза, и меня это пугает.

– Если ты не можешь нарисовать своего отца, нарисуй что-нибудь такое, что приходит на ум, когда ты о нем думаешь. Даже если это галочка на странице.

Я беру синий пастельный карандаш и рисую.

– Это автомобиль? – уточняет Аня.

Я киваю.

– Он ездил на синем автомобиле?

Я качаю головой и смотрю на рисунок. В руки покалывают иголки, а сердце гулко бьется.

– Однажды я видел его в синем автомобиле, – объясняю я.

Аня улыбается.

– А как насчет Руэна? Или тех, кого ты видишь? Можешь их нарисовать?

Я-то надеялся, что она забыла про Руэна. Мне не понравилось, когда Руэн попросил меня рассказать ей о нем, но я чувствовал, что должен быть с ней честен, и она, похоже, тот человек, с которым можно быть честным. Я огляделся. На кухне демон составлял компанию тете Бев. Вы бы и не подумали, что это демон, точнее, демонша: белое платье с пояском на талии, невысокого росточка, с кудрявыми каштановыми волосами, и, судя по габаритам, большая любительница сладкого, но, когда она повернулась ко мне, я увидел черные глаза, и мне стало нехорошо.

– Кто это? – поинтересовалась Аня, указывая на рисунок.

– Не знаю.

– Руэн? – спрашивает она, постукивая по Рогатой Голове, хотя красный рог я нарисовал не совсем правильно, и выглядит он скособоченным.

Я трясу головой и стираю рисунок большим пальцем. Подергиваю накрахмаленные концы галстука-бабочки и отвечаю:

– Я бы рассказал о Руэне больше, но вы решите, будто я чокнутый и Руэн – это кто-то в моей голове.

На ее лице удивление.

– Руэн живет в твоей голове?

– Я точно не знаю, где он живет. Вероятно, в аду. Но долгое время Руэн жил рядом со мной.

– Как долго?

Я пожимаю плечами.

– С тех пор, как умер папа.

Аня записывает что-то в блокнот.

– Где Руэн спит?

– Вряд ли он вообще спит. Приходит и уходит. Иногда исчезает, и я его не вижу.

– Надолго?

Я пожимаю плечами.

– Иногда на несколько часов. Обычно я вижу его каждый день, не менее трех раз. Иногда он ходит взад-вперед по нашему коридору.

– Зачем он ходит взад-вперед по коридору?

– Ему становится скучно.

– Почему ему становится скучно?

И когда меня начинает тошнить от вопросов о Руэне, он сам появляется в углу. Я наклоняюсь в его сторону, смотрю на него и спрашиваю:

– Почему тебе становится скучно?

Вопрос удивляет и Аню, и Руэна, который сейчас в образе Старика. Тетя Бев по-прежнему в кухне. Поет. Руэн выглядит как-то странно, рот раскрылся, веки прикрывают глаза, как у Вуфа.

– Он здесь? – спрашивает Аня.

– Он никогда не упустит случая послушать разговор о нем, ведь так, Руэн? – Я улыбаюсь, а он хмурится. – Почему тебе становится скучно?

– Потому что я невидимый. – Голос у Руэна хриплый, как у курильщика.

Я обдумываю его слова, потом озвучиваю для Ани.

– Невидимый, – повторяет она. – Ты хочешь сказать, потому что только ты его видишь?

Я киваю и вспоминаю, что говорил мне Руэн недавно.

– Он говорит, что демоны – ангелы ада старой школы, и культура эта такая же древняя, как сама земля. У демонов есть души, но нет человеческих тел.

– И чем они занимаются? – спрашивает она, переворачивая страницу, потому что предыдущая полностью исписана какими-то каракулями.

Я выжидаю полминуты, поскольку над Аней наклоняется демон, такой толстый, что кожа висит складками, а сам он напоминает гору мороженого. Он ложится ей на плечи, устраивается поудобнее. Зевает, а затем исчезает, и я облегченно вздыхаю.

– Я думал, он вас раздавит! – вырывается у меня.

– Что?

Я качаю головой и вспоминаю, о чем она меня спрашивала.

– Руэн говорит, что ему нравится лишать людей их человечности. За это демоны получают приз – человеческую внешность.

– Они становятся людьми?

– Нет, они только становятся похожими на людей. Но даже тогда их никто не видит. И я думаю, невидимость – очень странная причина для скуки, – говорю я Ане. – Быть невидимым – так круто!

Я начинаю рассказывать о том, что сделал бы, став невидимым, и Аня кое-что записывает. А потом поднимает руку.

– Могу я задать Руэну еще один вопрос?

Я гляжу на него и ощущаю легкое раздражение. Сейчас мне совершенно не хочется говорить о Руэне, и я жалею, что вообще рассказал о нем Ане: теперь он в центре внимания. Руэн же просто смотрит на меня.

– Да, – киваю я Ане.

– Подожди, а где Руэн? – спрашивает она, оглядывая комнату.

Я указываю на то место, где он стоит, справа от окна и рядом с синим креслом.

– Там.

Аня чуть поворачивается на стуле, чтобы сесть лицом к указанному мной месту. Указывает сама. Руэну, похоже, не по себе от всех этих указываний, и я думаю, что сейчас он исчезнет.

– Да, там. – Я поднимаюсь и встаю рядом с ним. Он смотрит на меня сверху вниз, хмурится. Вроде бы не злится, только немного удивлен. Я поднимаю руку. – Вот он.

– Алекс, можешь поднять руку повыше, чтобы коснуться головы Руэна? Я хочу знать, какого он роста. Видеть его можешь только ты, понимаешь?

Я встаю на цыпочки, чтобы измерить рост Руэна. Мои пальцы касаются лысины на его макушке, по ощущениям она холодная и гладкая. Аня улыбается и что-то записывает.

– Руэн высоковат для мальчика, – замечает она. – Разве ты не говорил, что он мальчик?

– Он старый.

Новые записи в блокноте.

– Можешь ты описать мне, во что одет Руэн?

Я мог бы проделать это с закрытыми глазами. В образе Старика Руэн ничего иного не носит. Один и тот же серовато-коричневый костюм с тем же запахом дохлой собаки. Меня от него мутит. Я не говорю, что он иногда бывает Монстром, и никогда не расскажу ей о Рогатой Голове, потому что, являясь ко мне Рогатой Головой, Руэн пугает меня.

– Значит, вы оба носите костюмы? – Аня смеется. – Один подражает другому?

Я перевожу взгляд с черных ниток, торчащих из подшитого края пиджака, на воротник рубашки, такой зеленый и заскорузлый, будто кто-то его глодал, и говорю:

– Никогда в жизни не буду одеваться, как он.

Потом Аня задает совсем уж странный вопрос:

– Можешь сказать, о чем думает Руэн?

Я смотрю на него. Он – на меня и приподнимает бровь, словно ему любопытно услышать, что я отвечу. Я перевожу взгляд на Аню.

– Разумеется, я не могу сказать, о чем он думает. Для этого мне надо быть телепатом, правда?

Она лишь улыбается. И тут в голову приходит мысль: она считает, что я лгу. Краска заливает мне щеки. Я сжимаю и разжимаю кулаки.

– Я не хочу больше об этом говорить, – произношу я. – Могу я сегодня увидеться с мамой?

– Еще минутку, Алекс, – просит Аня. – Мне хочется побольше узнать о Руэне. У него есть хобби?

Я смотрю на Руэна, а тот закатывает глаза.

– Скажи ей, я обожаю геноцид, – говорит он, и я уже собираюсь повторить его слова, но вспоминаю, что означает слово «геноцид», и думаю, что она очень странно на меня посмотрит, поэтому не раскрываю рта. И пока я молчу, из кухни, широко улыбаясь, выходит тетя Бев и склоняется передо мной.

– Если ты расскажешь этой милой даме о том, что ты можешь видеть, мы поедем навестить твою маму. Хорошо, Алекс?

– Сегодня?

Бев смотрит на Аню, потом кивает.

– Да, сегодня.

Тут я очень заволновался и говорю Ане, что могу видеть всех друзей Руэна, и некоторые страшные, выглядят драконами, а другие похоже на человекоподобных роботов с красными глазами.

– Как Терминатор? – уточняет она, и я понимаю, что да, именно так они и выглядят.

Тут же задаюсь вопросом, а может, Джеймс Кэмерон, который ставил этот фильм, видит то же, что и я, а потому Аня с тем же успехом может поговорить с ним.

Я слышу, как Бев шепчет Ане что-то насчет «мужских черт характера» и Арнольда Шварценеггера, а Аня кивает и говорит:

– Возможно.

– Давай еще поговорим о Руэне. – Аня вновь поворачивается ко мне. – Что он любит есть?

Но я сыт этим по горло. Хочу видеть маму, и ничего больше.

– Зачем вам так много знать о Руэне? Он паршивый старый мерзавец, который ничего не делает, кроме как раздает ложные обещания и скулит о том, какое расстроенное у нас пианино.

Я искоса смотрю на Руэна, ожидая, что он рассердится на меня. И он, судя по лицу, очень сердится, но не на меня. Смотрит мне за спину, на дверь. Я пытаюсь проследить за его взглядом, но ничего там не вижу.

– Алекс? – слышу я голос Ани.

– Что не так? – спрашиваю я Руэна, но он молчит и скалит зубы, как Вуф, когда злится; его лицо становится ярко-красным.

Вскоре Руэн превращается в монстра у меня на глазах, его короткие худые ручонки чернеют и увеличиваются, глаза глубоко западают. Он становится таким высоким, что ему приходится нагнуть упирающуюся в потолок голову. С полиловевшей кожей он выглядит сгустком темного дыма, рот – черная пещера, и в ней торчат четыре длинных клыка. Руэн поворачивается и надвигается на меня. Я кричу:

– Руэн!

Но я нисколько его не интересую. Он бросается к стене и врезается в дверь.

В момент удара у меня возникают странные ощущения. Грудь пронзает такая острая боль, что я падаю на пол.

– Алекс! – кричит Аня, и в комнату вбегает тетя Бев.

Руэн издает громкий рев, а потом – ничего.