Текст книги "Дочери мертвой империи"

Кэролин Тара О!Нил
Дочери мертвой империи

Маме, которая выслушивала все мои мысли об этой книге и относилась к ним серьезно, и папе, который всегда знал, что я справлюсь

Carolyn Tara O!Neil

Перевод с английского П. Н. Белитовой

© Daughters of a Dead Empire

Copyright © 2022 by Carolyn Tara O!Neil

All rights reserved.

© Белитова П. H., перевод на русский язык, 2023

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2023

© Оформление. Т8 Издательские технологии, 2023

Историческая справка

В 1917 году русский народ сверг своего царя.

Первая мировая война унесла бесчисленное множество жизней. Погибли миллионы солдат. Наступили голодные времена. Люди обозлились. Русский народ захотел установить представительное правление, избирать лидеров, которых заботила судьба простого человека. Они ратовали за свободу слова и собрания.

По всему Петрограду начали разгораться очаги протестов, и вскоре пожар восстания охватил весь город, быстро распространившись по стране. В тот день, когда к революции присоединилась армия, все было кончено. Царь Николай II отрекся от престола всего через восемь дней после начала беспорядков. Временное правительство поместило его вместе с семьей под домашний арест.

Позже эти события назвали Февральской революцией.

А затем произошла Октябрьская революция. Власть оказалась в руках коммунистической партии – большевиков. Они разогнали центристские, социалистические и консервативные партии, которые раньше вместе управляли страной.

В 1918 году большевики вывели Красную армию с фронтов Первой мировой войны. Это возмутило центристов и монархистов. Чтобы вернуть контроль над Россией, они объединились и создали Белую армию, а также вступили в союз с Чехословацким легионом – иностранной армией, застрявшей на территории России из-за враждебных действий большевиков.

Так началась Гражданская война.

Часть первая
Дорога

Глава 1
Анна

Сначала я увидела дым от костра. Он мелькал едва заметной темной полоской на небе в просветах между листвой. Судя по слабому отсвету, он горел где-то далеко впереди, за лесом, и означал лишь одно: там были люди.

Раньше я бы закричала от радости, но сейчас мне потребовалось напрячь силы, чтобы просто продолжить молча двигаться вперед. Ноги налились свинцом. Низкие ветви елей больно цеплялись за волосы и одежду. Я смертельно устала, а все тело ныло от долгого изнуряющего бега, но остановиться было нельзя: свет огня подарил мне надежду.

Замедлись я хоть на секунду, и мне пришлось бы думать о сосущей черной дыре, образовавшейся в груди. Или о солдатах-большевиках, которые наверняка заметили, что я пропала, и бросились в погоню. Или о телах, которые я оставила там.

«Только посмотри на себя», – отзвуком воспоминания прозвучал укоризненный голос сестры. Сколько раз Татьяна отчитывала меня за неряшливый внешний вид! А ведь я еще никогда не выглядела столь скверно, как сейчас. Дырявая душегрея вся задубела от высохшей крови. Увидь меня кто, наверняка испугается.

Лихорадочно расстегивая пуговицы, я стащила с себя душегрею и забросила ее в кусты, где она осталась лежать бесформенной кучей. Теперь уже никто не узнает в ней подарок, который мама вручила мне два года назад.

– Ты такая неряха. – Мама цокнула языком, разглядывая синюю ткань. – Уже третье платье за лето меняешь. Ты что же, не знаешь, что сейчас война?

– Конечно, знаю, мама. Когда в следующий раз буду падать с велосипеда, постараюсь приземлиться на голову, чтобы одежду не порвать.

Мама сморщила нос, стараясь не рассмеяться.

– Швыбзик! – Она ласково покачала головой. – Когда ты уже вырастешь?

– Только когда не будет другого выбора.

Она фыркнула и приложила ткань мне к груди. Удовлетворившись видом, она нежно провела по хлопку рукой.

Я оставила ее в грязи, как и все прочее, что когда-то любила.

А затем вышла из леса.

Передо мной предстало заросшее клевером изумрудное поле. Оно простиралось вверх по холму, на котором возвышался маленький домик. Отблесков огня все еще не было видно, но с другой стороны скромного жилища в небо поднималась темная полоска дыма, что и привлекла меня. Заиграла гармонь. Это была веселая мелодия, как у «Барыни». Вскоре к ней присоединились задорные хлопки в ладоши.

Робкая надежда превратилась в безумное облегчение, благодаря которому открылось второе дыхание. Я засмеялась и побежала вверх по склону, на ходу вытаскивая из волос ветки и листья. Высоко в небе светило солнце. Я облизала пересохшие губы, силясь вспомнить, когда последний раз хоть что-то пила. Я уже чувствовала вкус живительной влаги. Я так долго бродила по горным окраинам Екатеринбурга и уже начала сомневаться, что выберусь. Но я не сдавалась, потому что, как любил говорить папа, для любой проблемы найдется решение.

Домик оказался простой избушкой, сложенной из темных бревен, маленькой и обветшалой. На окнах висели покосившиеся ставни. Проходя мимо, я увидела, что вся стена была усеяна дырами от пуль.

Я отвернулась.

За домом царили радость и свет.

Во дворе танцевали и смеялись несколько дюжин крестьян – и не скажешь, что идет война. На лужайке кружились женщины в ярких платьях и платках, старики играли на гармони или хлопали в ладоши. Полуголые дети с веселыми криками гонялись друг за другом, крутились под ногами взрослых и прятались за спинами зрителей. Ниже по склону я заметила еще пару домов, таких же бедных, как и избушка.

На краю двора у покосившейся телеги группка людей рассматривала выставленные на продажу глиняные горшки и рулоны ткани.

Костер оказался небольшой, его разожгли у пристройки вдалеке от праздника. Крупный, на удивление молодой парень подкидывал в него грязные окровавленные тряпки. От такого подношения огонь на мгновение утихал, дым сгущался, а потом пламя разгоралось с новой силой, еще пуще прежнего. Куры, спокойно клевавшие рядом траву, с испуганным кудахтаньем разлетались в стороны.

– Глиняные горшки! Узорчатые ткани и сарафаны с вышивкой!

Торговкой у телеги оказалась девушка моего возраста. Голос у нее был сильный и звучный. Она рассматривала двор в поисках покупателей, и наши взгляды встретились. Девушка помрачнела и прищурилась, а потом и вовсе отвернулась. Наверное, решила, что я попрошайка. От стыда краска прилила к щекам, я отступила назад, случайно на кого-то налетев.

– Прочь от меня! – Женщина грубо толкнула меня в спину.

Я запуталась в собственных ногах и упала прямо на землю. Ладонями проехалась по сухой и грубой траве. Боль безжалостно полоснула по коже, на которой образовались кровоточащие ранки.

– Кулачка! – зло прошипела женщина.

Пошатываясь, я медленно поднялась на ноги, лицо пылало от унижения. Музыка остановилась на секунду: танцоры удивленно оглянулись, а потом продолжили пляску, решив, что я не стою их внимания. Несколько человек отошли от меня подальше, как от прокаженной.

– Возьми сырничков, милый. Держи, зайка.

Сквозь толпу шла сгорбленная седая старушка в простом платке с цветочным орнаментом и раздавала еду. Перед собой она несла небольшую корзинку, из-под крышки которой выглядывала золотистая сдоба.

У меня потекли слюнки. Я сглотнула их, благодарная за влагу, и пошла к старушке. Последний раз я ела… день или два назад, точно не помнила. Я не хотела вспоминать дом Ипатьева. Знала только, что умираю с голоду.

– Извините меня, пожалуйста, – сказала я.

Старушка нахмурилась, взглядом пробежалась по пятнам и дырам на моей юбке, по крови на ладонях, по грязным неприкрытым волосам.

– Одна копейка, – сказала она.

– Пожалуйста. Я так голодна. – Мой голос дрогнул. Мне было горько попрошайничать, но запах теплых сырников околдовывал. – Всего один, прошу. У меня ничего нет.

Старушка вновь посмотрела на мою блузку и юбку.

– А похоже, что было достаточно. Теперь знаешь, каково это – быть в нужде, а, помещица?

Знает, каково это? Вся моя семья погибла, а она думает… Раз я когда-то жила в большом доме, а мою юбку сшили из дорогой ткани, то я этого заслуживаю? То он и этого заслуживают?

Ее жестокие слова словно ударили меня под дых. Я не помещица! Рука потянулась к груди, пытаясь утихомирить злость, чтобы не сказать то, о чем пожалею. Ладонь – на сердце, как делала мама, когда хотела меня успокоить.

Пальцы скользнули по гладкому металлу под тонким шелком блузки.

Машино ожерелье.

Я прижала к нему ладонь и закрыла глаза. Эта икона прикасалась к ее коже. Драгоценность напомнила мне о том, что я неодинока. Когда-то ее благословил брат Григорий, и теперь это оберегало меня.

А потом я вспомнила: у меня была не только цепочка, но и еще кое-что ценное.

Убегая через лес, я несколько раз ослабляла корсет, почти сняла его совсем. Но что-то меня остановило в последний момент. И слава богу! Под его подкладкой были припрятаны бриллианты, изумруды и сапфиры – остатки семейного богатства.

Я вовсе не попрошайка. Я несла с собой наследие своей семьи. Я их наследие. И я выживу, потому что они не оставили меня в нужде. У меня есть что обменять.

Я снова взглянула на сырники, но, даже умирая от голода, я не могла позволить себе потратить самоцветы на еду. Они стоят тысячи рублей! На эти деньги я смогу жить в достатке до конца своих дней, когда доберусь до безопасного места.

А я обязательно доберусь.

Мимо проходившая с дочерью женщина нехотя направила меня в сторону колодца, стоящего у самого края поля. Почувствовав прилив сил, я черпала свежую прохладную воду из ведра, впитывая ее, словно губка, пока не напилась вдоволь. Я едва не расплакалась от облегчения. Никогда раньше у меня не было нужды в еде и питье. Как бы ни была тяжела жизнь в доме Ипатьева, голод не сжимал мой желудок, сухая жажда не терзала горло и язык. А сейчас я не ведала ничего слаще, чем эта колодезная вода.

Не торопясь я вымыла лицо и руки, пригладила волосы. Взглянула на свою одежду и решила даже не пытаться отстирать кровь от юбки и блузы – не поможет, их теперь только выкидывать. Утолив жажду, я вновь смогла трезво мыслить и задумалась над планом дальнейших действий.

Екатеринбург остался позади. Но за полтора дня я не могла уйти далеко. До Екатеринбурга – города ярых коммунистов – отсюда наверняка все еще рукой подать. Местные, может, и не были коммунистами, но знаться со мной не хотели. Отсюда стоило уйти как можно дальше и как можно скорее.

Лучше всего сесть на поезд. Если они еще ходят. Ближайший вокзал находился в Екатеринбурге, но вернуться туда я не могла. Надо найти небольшую пересадочную станцию или направиться в ближайший город. Из отрывков новостей, которые удалось услышать в доме Ипатьева, я узнала, что весь север находится под контролем большевиков. А вот Челябинск на юге был подконтролен Белой армии, которую возглавлял генерал Леонов, друг моей семьи.

С ним же служил мой двоюродный брат Александр.

От Екатеринбурга до Челябинска всего пара часов на поезде. Помощь может оказаться ближе, чем я думала.

Я запрокинула голову и подставила лицо под теплые лучи солнца. Меня окружили смех крестьян, ритмичная музыка, грубые голоса, поющие песню. Землистый запах костра щекотал нос. Я определила цель и, хотя бы в эту минуту, была спокойна.

А потом я расслышала слова песни:

– Царя русского Николу за хвост сдернули с престолу!

Я подошла поближе к толпе. Белобородый старик в вязаной шапке играл на гармони, широко ухмыляясь. Рядом с ним стоял молодой паренек с деревянной ногой – самый молодой из всех, кого я видела в деревне. Зажимая под мышкой костыль, он хлопал ладошами в ритм частушке и мощным баритоном подпевал. Рядом плясали крестьяне, лихо подхватывая задорный мотивчик:

– А царица сказала нам всем: «Не республика вам, а хрен!» Кто-то потряс меня за плечо.

– Подпевай! – воскликнул рослый мужик, от которого за версту несло пивом. Странно, что его не отправили воевать: выглядел он достаточно молодым и здоровым. – Сегодня праздник!

Он сунул мне в руки листовку. Я заметила, что такие же валялись по всему двору.

«18 июля 1918 года. В последние дни Екатеринбургу угрожала серьезная опасность приближения чехословацких и белых войск. В то же время был раскрыт тайный заговор контрреволюционеров, целью которых было вырвать из рук Советской власти бывшего царя Николая Романова. Ввиду этого Президиум Уральского Областного Совета постановил расстрелять бывшего царя, что и было приведено в исполнение 16 июля. Центральный исполнительный комитет в Москве признает решение Уральского Областного Совета правильным».

Они все коммунисты.

– Предатели, – невольно вырвалось у меня.

– Чего?

– Предатели! Вы все предатели, – зло выплюнула я. – И вы разрушаете нашу страну. Прекратите петь эту отвратительную песню!

Внутри меня что-то оборвалось, и я взорвалась от праведного гнева. Ведь мне даже в голову не приходило, по какому поводу собрались эти крестьяне, а теперь я все поняла. Они отмечали смерть нашей империи, всего, что делало Россию великой.

Даже когда затихла музыка, а все праздновавшие уставились на меня, я все еще продолжала кричать, и моя ненависть отражалась на их лицах. Я не умолкала до тех пор, пока меня не схватил рослый мужик.

– У нас тут буржуйка-предательница! – зычно крикнул он. – Ей не нравится наша песня! Что будем делать?

Он сжал меня своими грязными руками. В нос ударил неприятный запах немытого тела. Я попыталась вырваться, но мужик только прижал меня к себе сильнее.

– Покажем ей, что мы делаем с помещиками! – крикнул кто-то.

– Покажем, кто главный!

Крестьяне подходили все ближе, показывали на меня пальцами, плевались. Я сбежала от большевиков, только чтобы вновь попасть в их безжалостные лапы. Они готовы убивать.

Я закричала:

– Пустите!

Опираясь на потрепанную трость, к нам приковылял парень с деревянной ногой. Глаза стеклянные, щеки красные – видимо, такой же пьяный, как и схвативший меня мужик. Парень вцепился мне в подбородок грубыми пальцами и склонился надо мной.

– Она хочет, чтобы ее отпустили, – прорычал он. – Давайте отпустим ее вон там? – Он мотнул головой в сторону костра.

От страха у меня подкосились ноги. Я соскользнула на землю, мужик не успел меня поймать. В надежде избежать ужасной участи я вскочила и бросилась прочь, но меня тут же схватили и поволокли к огню.

Раздался Машин отчаянный крик. Или это кричала я?

– Сжечь ее! – веселилась толпа.

Мужчины держали меня за руки и толкали вперед. Стало горячо, как в печке, кожа вспотела от беспощадного жара.

«Трупы горят небыстро. Мы тут на всю ночь».

– Нет! – рыдая скулила я, потерявшись в воспоминаниях и слепом страхе. – Пожалуйста, отпустите!

– Как тебе такое, царелюбка? Все еще хочешь, чтобы мы замолчали?

Подталкиваемая мучителями, спотыкаясь о камни и уголь, я шагнула в огонь. И закричала. Огонь пожирал юбку, на глазах ткань исчезала черными завитками. Жадные языки пламени потянулись к моим ногам. Я бешено задергалась.

Мужчины отпустили меня, и я мигом выпрыгнула из костра, стала бить руками по горящему подолу, кружась на месте от растущей паники. Костер выплюнул сноп искр в лицо. Я испуганно попятилась, продолжая сбивать огонь и вереща что есть мочи, пока крестьяне просто смотрели, забавляясь.

Но тут на ноги мне пролилось спасительное ведро воды. Пламя тотчас почти погасло. Пара бойких рук помогла мне сбить его окончательно, ударяя по бедрам и голеням и окрашивая юбку черной сажей.

Я упала на четвереньки и стала судорожно глотать воздух. От непрестанного крика и едкого дыма мое горло нестерпимо горело.

– Сторонница буржуев!

Это бросили не мне, а моей спасительнице. Толпа забыла обо мне и повернулась к ней. Я подняла голову и посмотрела на единственного человека, который захотел мне помочь.

Та самая торговка с темными глазами. В дешевой косынке, простом бело-синем платье, с босыми ногами.

– Кто просил тебя лезть, Евгения? – заворчал старик с гармонью. – Не думай теперь, что мы тебя ночевать пустим.

Я уставилась на девушку, надеясь, что благодарность, наполнявшая мое сердце, отражается у меня на лице. Но спасительница на меня даже не посмотрела. Она подобрала ведро и ушла, оставив меня наедине с озлобленными крестьянами.

Глава 2
Евгения

Ни у кого не было денег. Несколько дней я ездила по деревням, продавая соседские горшки и другие товары, а разбогатела всего лишь на пятьдесят копеек. Раньше я бы назвала это неплохим уловом, особенно за одну поездку, но, чтобы нанять брату врача, мне нужно два рубля. В четыре раза больше.

Жители Павлова окружили мою телегу, как вороны овес. Искали выгодную сделку. Но, как и у меня, у них не было денег. Платить они не хотели – только меняться. Но поездка все равно стоила того, ведь я услышала вести о казни царя. Однако больше терять время я не могла: меня ждала семья.

А потом эта глупая буржуйка себя подожгла.

Обстоятельства сложились ужасным образом. Пару дней назад через деревню прошли белые. Раскурочили дома, пожгли посевы, забрали провизию, напугали женщин, оставили после себя сломанную мебель и мусор, который жители Павлова теперь жгли на костре. Неудивительно, что они и девчонку решили туда кинуть.

Но я не могла им позволить сжечь ее заживо. Даже помещицкое отродье не заслуживало такой смерти. Однажды я уже видела подобную казнь, и быть свидетельницей подобного зрелища еще раз мне не хотелось. Беда в том, что, выручив девчонку, я поставила себя на одну с ней ступень.

Я забрала свое ведро и поспешила восвояси. Щеки горели от летящих в мою сторону оскорблений. Сволочи! Я гордая большевичка, и мамин троюродный брат, который только что вышвырнул меня ночевать на улицу, это прекрасно знал. Но спорить с разозленной толпой опасно. Да и неважно, что они думают. От этого меньше революционеркой я не стала.

Телега моя стояла на краю двора у высоких тополей. Старая, но добротная повозка из березы, высотой в два локтя, с открытыми бортами и прочными колесами. Много места для товаров, которые я продавала и обменивала по дороге: глиняных горшков, шарфов, тканей, тарелок – да чего угодно. А чуть поодаль от телеги стояло самое дорогое мне существо.

– Пора идти, Буян, – сказала я, отвязывая коня от дерева. – Засиделись мы, здесь нам больше не рады. Может, в Исети побольше заработаем.

Конь фыркнул и согласно мотнул головой.

Буян не был изящным, как некоторые лошади. Нет, он был сильным, коренастым, невысоким, прямо как я. И мы оба делали то, что надлежало. Только в этот раз я не справилась. Не смогла заработать нужную сумму. На пути оставался лишь один поселок, Исеть, и хорошо если я раздобуду там хотя бы пятьдесят копеек.

Мой брат сражался в рядах Красной армии и схлопотал пулю в левую ногу. Докторам пришлось ее отрезать, иначе брат не выжил бы. Потом его отправили домой. С тех пор Костя мучается: иногда его нога краснеет и распухает. Мы с мамой совсем не знаем, как ему помочь. А наш деревенский лекарь – дурак: решил, что быстрее всего заживить гноящуюся рану смогут молитвы. Косте срочно нужен был настоящий врач. Ему нужны были лекарства. Ближе Екатеринбурга врач жил в Исети, но без оплаты вряд ли он согласится поехать со мной.

А оплаты не предвидится. Четыре дня в дороге, четыре дня мама и Костя работают в поле одни, и совершенно никакого результата.

В итоге последним дураком оказалась именно я.

– Да пошли, Буян, ну же!

Он упрямился, не хотел выходить из тени. Буян всегда был медлительным, а уж в такой день, как сегодня, под палящим солнцем и в изнуряющую жару, он особенно упрямствовал. Я потянула за поводья сильнее, памятуя о разгоряченной и недовольной толпе, которая в любой момент могла на меня наброситься:

– У нас нет времени, черт тебя дери!

– У него что-то с передним копытом, – раздался позади тихий хрипловатый голос.

Та самая буржуйка. Пошла за мной подальше от людей, которые снова начали петь и танцевать. Вблизи девчонка выглядела еще хуже. Засохшая кровь на одежде и шее, вся в грязи. Губы шелушились, а глаза огромные, дикие. Волосы короткие, как у мальчика, растрепанные. И говор чудной. Если она и дочь помещика, то явно родом не из этих краев.

И, видимо, она решила, что раз я опрокинула на нее ведро воды, то мы теперь подруги. Ошибается.

– Тебя не спрашивали, – отрезала я.

По правде говоря, мне было немного стыдно, что девчонка увидела, как я уговариваю свою лошадь, того хуже – что я с этим не справляюсь.

– Пожалуйста, позволь мне помочь, – сказала девчонка и присела на корточки у левой передней ноги Буяна (а он и правда на нее не наступал).

Стремительно, не успела я ее остановить, она без особых усилий умудрилась приподнять его ногу и вытащить из копыта застрявший камешек.

– Видишь? У меня талант обращаться с животными.

Какая довольная собой… Будто знала моего коня лучше меня.

– Славно, – протянула я, подхватила Буяна за уздечку и пошла к телеге.

Девчонка увязалась за мной.

– Прошу прощения, – тихо извинилась она.

Я промолчала: уже и так достаточно для нее сделала. Если хочет подачку, то пусть поищет в другом месте. Моей семье помещики не помогали. Им было плевать, если крестьяне голодали или болели. Пока богатеи пировали в своих дворцах, нам не хватало денег даже на врача.

– Извини за беспокойство, – попыталась еще раз завязать разговор она.

– Отвали, – неприветливо буркнула я через плечо.

– Я хотела спросить, – сказала она более твердо, – могу ли я купить место в твоей телеге?

А вот это уже интересно. Я повернулась к ней.

Ее темно-синяя юбка – вернее то, что от нее осталось, – была сшита из тонкого хлопка, а блуза – из такого дорогого материала, что я его даже не узнала. Ну точно, дочь богатого помещика, которую погнали с ее земли. Порой богатые семьи отказывались уходить мирно, и тогда возникали вооруженные стычки. Крестьяне приходили с винтовками, вилами и огнем, а помещики доставали оружие для обороны. Похоже, что девчонка побывала именно в такой передряге.

А в наши дни крестьяне всегда побеждали. На нашей стороне было государство, а милиция на это безобразие плевать хотела.

– У тебя есть деньги? – недоверчиво спросила я.

Ее взгляд сосредоточился на мне, стал более прозорливым, как у старика, очнувшегося после долгого сна.

– Я помогла твоей лошади, – напомнила она.

– А я спасла твою жизнь. Так есть деньги или нет?

– Ты правда меня спасла, – продолжила девчонка, проигнорировав мой вопрос. – И за это я тебе признательна. Но если ты оставишь меня здесь, с этими коммунистами, то твои усилия окажутся напрасными. Они швырнут меня в костер, едва ты…

Я привязала Буяна к телеге и залезла на облучок[1]1
  Толстая деревянная скрепа, идущая по краям телеги или повозки.


[Закрыть]. «С этими коммунистами» – сразу понятно, на чьей стороне она была. Девчонка моего возраста. Не случись революции, она выросла бы в очередную помещицу, которой плевать на страдания крестьян. Ну вот пусть теперь сама пострадает. Может, научится чему.

– Нет, постой! – торопливо воскликнула она. – Я могу заплатить. У меня нет денег, но есть кое-что более ценное. Только подожди, и я тебе покажу!

– Ну так показывай, – огрызнулась я.

Сумки при ней не было, как и фартука с карманами, а одежда вся порвалась и местами сгорела, так что предложить ее она точно не сможет. Но я не могла вот так отказаться от чего-то, возможно, ценного. Даже коммунисты пока не избавились от денег.

Девчонка бросила опасливый взгляд на сельчан и спряталась за телегу. Повернувшись ко мне спиной, она расстегнула свою блузку. Так вот в чем ее секрет! Ее ценности были сокрыты под одеждой. Я заметила тонкую и причудливую золотую цепочку у нее на шее, но девчонка ее не сняла. Она проворно застегнула блузку обратно, повернулась ко мне, протянув руку.

На ее ладони лежало нечто, похожее на кусочек прозрачного стекла, только мерцало оно, как звездное небо. Я видела раньше кварц – мужчины приносили его из шахт, где работали. Но на кварц это ни разу не было похоже. Размером с ноготь, острый, а граней так много, что не сосчитать. Девчонка поднесла его ближе ко мне. Луч солнца отразился от камня и заиграл радугой на ее пальцах.

– Драгоценный?

– Бриллиант, – сказала она. – И очень хорошего качества, уверяю тебя. Любой ювелир заплатит за него приличную сумму: сотни рублей, если не больше. Он твой, только отвези меня до ближайшей станции.

Я огляделась. К счастью, никто нас не подслушивал.

– Спрячь, – сказала я с тревогой.

«Сотни рублей». Я слышала о бриллиантах. И теперь понимала, почему богатеи так много за них платили. Красивый камень. Если удастся его продать, это изменит всю нашу жизнь. Я не только найму доктора Косте, но и куплю семье новый добротный дом. Может, даже в городе. Со стеклянными окнами и печной трубой, у вымощенной дороги. Тогда смогу устроиться на фабрику, и маме больше не придется работать.

Я помотала головой. Нет, мечты не должны затуманивать мой разум. Это помещичье отродье наверняка меня обманывает. Если наша жизнь и поменяется к лучшему, то только благодаря коммунизму, а не презренным скопидомам, как она.

Год назад революция свергла царя, а контрреволюционеры собрали Белую армию, чтобы с нами воевать. Ишь, хотели вернуть монархию и отобрать наши земли. Нет никакой причины доверять этой девчонке.

Но этот блестящий бриллиант наверняка чего-то да стоил. И явно больше двух рублей.

– Залезай, – коротко бросила я.

Девчонка спешно вскарабкалась на облучок, села так близко, что мы столкнулись локтями. Ее коленки выпирали дальше моих, как у Кости, когда он учил меня управлять телегой. Длинная юбка ее не только обуглилась: над подпалинами виднелись порезы и темные бурые пятна. То же самое с блузой. Буржуйка не могла спокойно усидеть на месте, ерзая, точно провинившийся ребенок.

От нее несло потом и отчаянием. Мама всегда говорила: «Никогда не знаешь, что сделает отчаявшийся человек». Нужно быть осторожной. Я ездила по деревням всего пару месяцев и почти никогда не брала попутчиков.

– Отдай мне бриллиант, – сказала я.

Она недоверчиво сузила голубые глаза:

– Я заплачу тебе, когда мы прибудем на станцию. Ты знаешь, что он у меня есть. Почему я должна отдавать его наперед?

– Потому что я тебе не доверяю. Можешь сельчан попросить тебя отвезти, если не нравится мое условие.

– А почему я должна доверять тебе?

– Я единственная тебе помогаю. До темноты мы до Екатеринбурга не доберемся, а на дорогах опасно. Повсюду белые. Я и так рискую…

– Не Екатеринбург, – перебила она. – Мне нужна другая станция. Я не могу вернуться в город.

– Ты сказала, тебе нужно на ближайшую станцию.

Именно поэтому нельзя верить красивым сказкам, которые рассказывают подозрительные незнакомцы.

– Неужели нет какого-нибудь полустанка, где я могла бы сесть на поезд?

– Город ближе всего! Не повезу же я тебя до Нижнего Тагила!

– А если на юг? Я хочу добраться до Челябинска.

Ну конечно! Челябинск. Город под контролем белых.

Но добираться туда несколько дней. Бриллиант ускользал из моих рук. Эх-ма, я должна была знать, что такого красивого камня мне не получить. Если мы хотели что-то купить, моей семье приходилось копить деньги и много работать, как и всем крестьянам. Глупая, раз решила, что богатство просто свалится на меня с неба.

– Пожалуйста, – умоляюще произнесла девчонка. – Я не могу здесь оставаться, и вижу, что тебе понравился мой бриллиант. Можем что-нибудь придумать. Ты уверена, что мне больше негде сесть на поезд? И никак иначе не добраться до Челябинска, не возвращаясь в город?

Ее ровный голос заставил меня остановиться, выдохнуть и призадуматься.

– Почтовая карета, – сказала я. – Она проезжает через Исеть, самый крупный поселок поблизости. Но там ни у кого нет денег. Бриллиант можно обменять только в убыток. Но я подозреваю, что это не единственный твой самоцвет, так? – Я дернула подбородком в сторону ее груди.

Девчонка напряглась:

– Нет. Я показала тебе мой единственный камень. Это все, что у меня есть.

– Тогда как ты собиралась покупать билет на поезд?

Она не ответила.

– Так я и думала. Отдай мне бриллиант, и я помогу тебе продать другой самоцвет в Исети. Много не получишь, но хватит, чтобы сесть в карету. И я возьму два рубля за сделку. Идет?

Она сжала губы, явно недовольная. Но если у нее есть хоть капелька здравого смысла, она согласится.

Я ждала. Иногда покупателям нужно время, чтобы принять озвученную цену.

– Хорошо, – твердо сказала она и положила бриллиант мне в ладонь. – Я принимаю твои условия.