Текст книги "Охота на Джека-потрошителя. Охота на князя Дракулу"

Глава 21
Ужасная правда

Резиденция Уодсвортов, Белгрейв-сквер

30 сентября 1888 г.

Путь до дома в экипаже был почти таким же ужасным, как изучение изуродованных тел на месте двойного убийства.

Я бы лучше занималась промывкой кишок, чем страдала от гнетущего молчания, которое ехало вместе с нами в экипаже. К тому моменту, когда мы остановились у нашего дома, я была готова выпрыгнуть из собственной шкуры, чтобы спастись от гнева, сочащегося из всех пор тела.

Я злилась на Блэкберна за то, что он был в сговоре с отцом и что у него не хватило порядочности сказать мне об этом, но больше всего я злилась на брата.

Как он посмел предать меня, привести отца туда, где я находилась! Он должен был знать, что мысль о том, что его единственной дочери грозит опасность, сведет отца с ума.

Ист-Энд был полон не только «неподходящих людей», но и болезней, которые быстро распространяются из-за плохих условий жизни. Более того, глупо было тащить отца в район, известный своими опиумными притонами.

Каждый мужчина в моей жизни считал необходимым заковать меня в цепи, а я их за это презирала. «Всех, кроме Томаса», – осознала я. Он насмешками побуждал меня к действию и к самостоятельному мышлению. Не успела я убежать наверх, к себе, как отец окликнул меня:

– На два слова, пожалуйста, Одри Роуз.

Я на мгновение прикрыла глаза, потом обернулась. Я не хотела, чтобы меня ругали, не хотела слышать о том, как хрупка жизнь или как глупо было совершать безрассудные поступки, но не видела способа избежать этого. Когда отец хотел что-то сказать, его слушали, вот и все. Я отошла от лестницы и от свободы, которую она сулила, и отправилась прямиком в логово назиданий.

Тетушка Амелия и Лиза уехали покупать ткани, которые они хотели увезти с собой в деревню. Их визит почти подошел к концу, и они собирались отбыть рано утром. Я была рада их отсутствию и тому, что они не станут свидетельницами выговора. Тетушка Амелия сказала бы, что последние несколько недель никак не способствовали спасению моей души и моей репутации. Она, возможно, даже высказала бы предположение, что немного деревенского воздуха – это именно то, что мне нужно.

Натаниэль стоял, прислонившись к стене в коридоре; он все еще избегал встречаться с моим гневным взглядом, что злило меня еще больше. Что за трусливый червяк! Отец жестом пригласил меня в гостиную и велел сесть.

У меня не было выбора, и я повиновалась.

Я уселась в кресло, как можно дальше от него, ожидая вынесения мне приговора и объявления скорого наказания.

Однако отец не спешил. Велел принести чай и печенье, перебирал письма, стоя у камина. Если он старался подогреть мое беспокойство, то добился своего. Мое сердце глухо стучало о ребра, стремясь вырваться на свободу, после каждого вскрытого им письма. Единственным звуком в комнате было потрескивание пламени и шуршание бумаг. Я сомневалась, что могло быть слышно биение моего пульса, но тем не менее эта грозная симфония звучала в моих собственных ушах.

Я наблюдала, как осторожно он держал нож для разрезания бумаг, как его острое лезвие взрезало конверты, высвобождая письма одним резким ударом за другим. Каждый раз, когда я его пугала, он превращался в какого-то чужого человека. В человека, одновременно страшного и испуганного.

Сложив руки на коленях, я ждала так терпеливо, как только могла, пока он сам достаточно успокоится, чтобы поговорить со мной. Мои темные юбки казались мне пропастью, в которую я хотела бы упасть. Он запечатал конверт, потом отдал его слуге и наконец пересек комнату.

– Как я понимаю, ты уже некоторое время тайком покидаешь дом. Изучаешь криминалистику вместе с дядей, правильно?

Не спросив у меня согласия, он налил чашку чая и протянул ее мне. Я покачала головой, слишком взбудораженная, чтобы подумать о еде или питье, когда он так спокоен и сдержан. Он молчал, ожидая оправданий, но я не могла заставить себя ответить ему. Судьба животного, на чью шею накинута кровавая удавка, уже решена. Не имеет никакого значения, что я скажу в свою защиту; он понимал это не хуже меня.

Он сел, положил одну ступню на колено другой ноги.

– Прошу тебя, скажи мне, каких действий ты ждала от меня после того, как я все узнаю? Что я буду доволен? Поддержу тебя в твоем намерении погубить свою жизнь? – на его точеном лице промелькнула ярость. Он стиснул зубы, потом медленно выдохнул. – Я не могу позволить тебе запятнать репутацию, поощряя твои эксцентричные выходки и распутство, в котором ты участвуешь. Приятные люди, принадлежащие к воспитанному обществу, не ходят в лабораторию твоего дяди. Если бы твоя мать была жива и увидела твое участие в таких… делах, это убило бы ее.

Я теребила крохотные пуговки на моих перчатках, изо всех сил борясь со слезами. Я злилась на отца за его слова, но больше всего мне не нравилось то, что он, вероятно, прав. Может быть, мама действительно презирала бы мою работу. С самого детства ей велели держаться подальше от всего пугающего из-за ее слабого сердца. Мои неподобающие занятия могли бы убить ее, если бы лихорадка не сделала этого первой. Но как насчет ее уверений, что я могу быть одновременно и сильной, и красивой? Отец наверняка ошибается.

Натаниэль отошел от дверного проема и прошел в комнату. Я не заметила, что он все еще стоял там, но по его потрясенному лицу поняла, что он слышал каждое слово. Мне хотелось сурово нахмурить брови, но у меня не хватало на это сил.

У меня слишком болело сердце.

– С этого момента ты будешь жить по правилам приличного общества, – продолжал отец, удовлетворенный моей покорностью. – Будешь улыбаться и вести беседы с каждым претендентом на твою руку, которого я сочту подходящим для тебя. Больше никаких разговоров о науке или о твоем свихнувшемся дяде, – он встал со стула и оказался передо мной так быстро, что я не смогла удержаться и отпрянула. – Если я еще раз обнаружу, что ты не подчинилась, тебя выставят на улицу. Я не потерплю, чтобы ты снова разнюхивала обстоятельства этого опасного дела. Я достаточно ясно выразился?

Я нахмурилась. Я не понимала того, что только что произошло. Отец и раньше сильно злился, достаточно, чтобы неделями не выпускать меня из дома, но он никогда не угрожал вышвырнуть меня на улицу.

Это противоречило той самой цели, ради которой он держал меня всю жизнь взаперти. Зачем привязывать меня к дому – только затем, чтобы выгнать меня из него?

Я моргала, сдерживая слезы, и пристально смотрела на узор из завитушек на ковре, потом медленно кивнула головой. Я не доверяла голосу. Мне не хотелось отвечать слабым голосом – хватит и того, что я выглядела достаточно слабой, а я знала, что мой голос задрожит под напором эмоций.

Должно быть, отец остался доволен, потому что его тень отодвинулась в сторону от меня, а потом и вовсе исчезла из комнаты. Я слушала, как его тяжелые шаги замирают в коридоре. Когда хлопнула дверь его кабинета, я позволила себе выдохнуть.

Одна-единственная слеза стекла по моей щеке, и я сердито смахнула ее. Я так долго держалась и не сломаюсь перед Натаниэлем. Ни за что.

Вместо того чтобы броситься ко мне, как я ожидала, Натаниэль стоял неподвижно на своем посту у двери, вытянув шею, и смотрел в коридор. Трудно было сказать, стремится ли он убежать или убеждает себя остаться.

– Что пообещал тебе отец за твое предательство? – Его спина окаменела, но он не обернулся. Я встала и подошла ближе. – Должно быть, нечто исключительное. Нечто такое, от чего ты не смог отказаться. Новый костюм? Дорогого коня?

Он покачал головой; его руки, висящие по бокам, задергались. В любое мгновение он готов был искать утешения у своего гребня. Стресс никогда не красил его. Я подобралась ближе, намеренно говорила вызывающим тоном. Я хотела, чтобы он почувствовал мою боль.

– Тогда большое наследство?

Серебряный гребень сверкнул в мигающем свете огня, когда брат провел им по волосам. Я хотела пройти мимо него, но он прошептал:

– Подожди.

Его тон заставил меня остановиться, когда мои шелковые туфельки уже переступали через порог. Его голос звучал не громче писка церковной мыши в огромном соборе.

Я вернулась обратно в комнату и ждала. Я позволю ему произнести свою реплику, а потом уйду. Я плюхнулась в кресло, измученная событиями этого дня, а Натаниэль выглянул, нет ли кого-нибудь в коридоре, а потом закрыл дверь.

Он мерил шагами гостиную, как это свойственно всем мужчинам семьи Уодсворт в минуты волнения; его окружала аура возбуждения и нервозности. Трудно было определить, какая эмоция берет в нем верх. Натаниэль прошел к буфету, взял хрустальный графин и такой же бокал. Он налил себе основательную порцию янтарной жидкости и выпил ее несколькими глотками.

Это было очень не похоже на Натаниэля. Я подалась вперед.

– В чем дело?

Брат покачал головой, все еще стоя перед графином, и налил себе снова.

– Не могу сообразить, с чего начать.

От его полного отвращения тона меня обдало холодом. У меня возникло впечатление, что мы говорим уже не о том, что он рассказал отцу о моем бегстве из дома сегодня утром. Мой гнев растаял. Неужели с отцом еще что-то случилось? Я не могла бы вынести еще одно эмоциональное потрясение. И так приходилось справляться слишком со многим.

– Люди обычно начинают с начала, – ответила я, надеясь не выдать страха и заставить голос звучать ровно. – Скажи мне, что тебя беспокоит. Пожалуйста. Позволь мне помочь.

Натаниэль уставился на хрустальный бокал в своей руке. Казалось, ему легче обращаться к нему и не встречаться с моим обеспокоенным взглядом.

– Я буду говорить быстро, надеюсь, тогда тебе будет не так больно, – он сделал глоток жидкости, набираясь смелости, потом еще глоток. – Мама была не последним пациентом, которого оперировал наш любящий дядя.

Я была признательна ему за то, что он сделал паузу, давая мне время осознать огромное значение его слов. Все в комнате замерло, в том числе мое сердце. Эту тему нам запретили обсуждать и дядя, и отец.

– Он… он пытался добиться успешной трансплантации с тех пор, как они с отцом были молодыми людьми, – брат потер переносицу. – Отец, которого мучают собственные демоны, реагирует таким образом, потому что знает, что дядя держит кое-что в тайне от тебя.

– В тайне? Я все знаю о прошлых экспериментах дяди, – сказала я, выпрямившись на стуле. – О его попытках спасти жизнь мамы – прежде всего из-за них я начала учиться под его руководством.

– Спасти жизнь, вот как? – Натаниэль с жалостью взглянул на меня. – Ради благополучия Лондона его следовало держать под замком. Он никогда не прекращал свои эксперименты, Одри Роуз. Он только стал лучше их скрывать.

– Это неправда, – я покачала головой. Как мог брат такое подумать о дяде, это возмутительно! – Я бы знала о любых экспериментах.

– Даю слово, это правда. Я надеялся, что с возрастом у тебя пропадет желание учиться у него, и считал, что не нужно разглашать такие… деликатные вопросы, – Натаниэль взял меня за руки и нежно сжимал их, пока я не посмотрела ему в глаза. – Точно так же я не хочу слишком обременять тебя, сестра. Если тебе необходимо время…

– О, я вполне готова узнать правду. Всю правду, какой бы ужасной она ни была. Просвети меня дальше, и поскорее.

Он кивнул.

– Ну, тогда хорошо. Вся правда заключается вот в чем: твой… друг, Томас Кресуэлл, он… – Натаниэль откинулся на спинку стула и сделал еще глоток из своего бокала. Я не поняла: эта пауза в рассказе была сделана ради меня, или ради него самого? Мой желудок скрутило в узлы, пока я ждала следующего ужасного откровения. – Ты уверена, что с тобой все в порядке? У тебя так потемнело лицо.

– Пожалуйста, договаривай до конца.

– Ну, тогда ладно. – У него вырвался прерывистый вздох. – Отец Томаса пришел к дяде после смерти мамы. Его жену мучили сильные боли в животе примерно в это же время. До него дошли слухи об исследованиях дяди, – Натаниэль сглотнул. – Мать Томаса скончалась вскоре после нашей мамы от болезни желчного пузыря. Дядя пытался спасти и ее тоже.

– Чудесно. И ты хочешь сказать, что дядя убил мать Томаса?

Натаниэль протянул ко мне руку, медленно покачал головой.

– Нет, не дядя. Томас с тех пор одержим поисками действенного средства от этой болезни. Он говорит только об этом на собраниях «Рыцарей Уайтчепела». Я буквально мог бы сам провести это научное исследование. Он слишком подробно о нем рассказывал.

– Мне он ни разу о нем не говорил, – ледяная дрожь запустила свои когти в мою спину и несколько раз провела ими сверху вниз. Это было не совсем правдой. Томас настоял, чтобы я удалила желчный пузырь у трупа, который он привез из некрополя. У меня промелькнуло воспоминание о месте самого последнего преступления – я была почти уверена, что у одной из жертв также был вырезан желчный пузырь. Меня сильно затошнило.

Неужели я была настолько слепа и так сильно ошиблась в Томасе?

Нет. Я не стану обвинять его в садистских убийствах просто потому, что он не похож на других людей в нашем недалеком обществе. Он вел себя намеренно холодно и отстраненно, когда работал над делом, и добивался блестящих результатов. Или, возможно, это была ложь, искусно внедренная в мое сознание. Он был, несомненно, достаточно хитер для этого. Но действительно ли он это сделал?

Слишком много вопросов вертелось в моей голове, чтобы в них разобраться.

Если Томас испытал те страдания, которые мучают человека, наблюдающего уход из жизни дорогого ему человека, тогда, возможно, он мог пойти на что угодно – даже на убийство, – чтобы найти ответы, которые искал. Но, с другой стороны, разве я не страдала так же, когда умерла мама? Полагаю, это была достаточно веская причина, чтобы заставить Джека воровать органы. Но был ли Томас, надменный, обаятельный парень, которого я знала вне стен лаборатории, действительно способен совершать такие зверские преступления во имя науки?

Я не верила, что он мог стать до такой степени холодным и отстраненным. И все-таки…

У меня голова шла кругом. Дамы за чаем считали его настолько странным, что предполагали в нем безумца, но это просто досужие сплетни. Я сжала кулаки. Я отказывалась верить, что мои инстинкты в отношении него настолько ошибочны, даже если имеются веские доказательства обратного.

Именно это стало причиной гибели жертв Потрошителя. Я обхватила голову руками. «Ох, Томас. Как мне разобраться еще и в этой путанице?»

Глава 22
Дерзкий Джек

Столовая резиденции Уодсвортов, Белгрейв-сквер

1 октября 1888 г.

Свет раннего утра падал косыми лучами сквозь огромные, как в соборе, окна нашей столовой. Мой завтрак остывал, но я не видела ничего, кроме двух улик, написанных почерком Джека-потрошителя.

Очевидно, те дни, когда он удерживался от своих ужасных деяний, миновали. Джек хотел, чтобы все знали, что именно он совершил эти кошмарные преступления. Он был похож на актера или короля, наслаждающегося вниманием обожающих его поклонников или подданных.

Как меня ни тревожило прошлое Томаса, я не могла всерьез думать о нем как о Джеке-потрошителе. Тот день, когда Томас Кресуэлл перестанет демонстрировать свой блестящий ум, станет днем, когда я заведу единорога в качестве домашнего любимца. Джеку нужно обожание. Томас наверняка бы уже совершил промах к этому времени.

С другой стороны, он действительно держал в тайне свою работу с дядей над трансплантацией все эти недели. Я проклинала свою слабость к нему. Мне необходимо было отрешиться от эмоций, но это оказалось труднее, чем я предполагала.

Я потерла виски и прочла газету еще раз. Меня не удивило проявление змеиной натуры мистера Дойла; то, что его газета заработает все возможные деньги на этой сенсации, было лишь вопросом времени.

– Если честно, – прошептала Лиза, разрезая сосиску за завтраком, – мне жаль, что мы уезжаем так ужасно рано. Никогда не видела этот город в таком волнении! Виктория устраивает бал-маскарад и подговаривает парней явиться в костюме Потрошителя. Высокий рост, черная одежда, абсолютно анонимно. Это ужасно интересно, ты не согласна?

Я украдкой взглянула на тетушку, которая наблюдала за мной, приподняв бровь. Это была проверка на хорошие манеры. Я вежливо улыбнулась.

– Несомненно, это ужасно.

– Ты права. Мне все равно, что говорят люди об этих женщинах; никто не заслуживает, чтобы его убили вот так. Вы просто обязаны остановить его, кем бы он ни был. – Лиза уставилась застывшим взглядом в сторону, потом встряхнулась и вернулась к действительности. – Мне тебя будет недоставать, кузина. Приезжай поскорее к нам и поживи у нас.

Я улыбнулась, сознавая, что мне тоже не терпится поскорее снова увидеть Лизу. Моя кузина умна, беззастенчиво женственна и благополучно играет по собственным жизненным правилам в обществе. Мне будет не хватать ее мудрых замечаний и жизнерадостности.

– Это было бы чудесно! Я обязательно приеду.

Я сделала глоток чая «Эрл Грей» и снова вернулась к газете, пока тетушка и кузина болтали о вчерашнем чаепитии, которое я пропустила.

То ли Блэкберн сдержал свое обещание разыскать редактора и заставить его напечатать письмо «любезнейшему Шефу», то ли мистер Дойл сам решил это сделать. Я больше не доверяла Блэкберну, поэтому склонялась к мысли, что редактор сам опубликовал все подробности.

Я еще раз перечитала письмо, пытаясь проникнуть в тайну личности убийцы. Вспоминая сцену убийства, я убеждалась, что имеется поразительное количество объединяющих убийства и письма деталей. Тем не менее почтовая открытка, изображенная на странице, представляла собой нечто новое. Она была датирована прошлой ночью, и понятно, что убийца отправил ее совсем недавно.

Вчера ночью у меня возникали новые идеи и рос список подозреваемых. Я не знала, кто виновен, но мне в голову приходили некоторые воспоминания.

Считалось, что мисс Эмма Элизабет Смит знала своего убийцу, и намекали на двух возможных подозреваемых. Могли ли это быть дядя и Томас? В записях дяди сказано, что она рассказала следователям об одном нападавшем и что это был подросток. Дядя был с ней помолвлен… ясно, что это имело какое-то отношение к тому, что она стала проституткой.

Если Томас тоже в этом участвовал, это объяснило бы, почему убийства продолжались, когда дядя находился в сумасшедшем доме. Это также означало, что я, сама того не зная, работала вместе с Джеком-потрошителем и, возможно, сама попала под его влияние. Мой желудок свело судорогой.

Должно быть какое-то другое объяснение.

Я подумала о Торнли, вспомнила тот день, когда мы с Томасом узнали о связи дяди с мисс Эммой Элизабет. Его потрясение казалось достаточно искренним. Но не было ли все это фарсом? Возможно, Томас не менее талантливый актер, чем мастер включать и выключать свои эмоции. Если бы только я могла полностью выкинуть его из своего бедного сердца!

Надо было обдумать кое-что еще похуже.

Мой отец был связан почти со всеми жертвами. Возможно, опиум так затуманил его мозг, что горе после смерти матери сделало его жестоким. Но действительно ли отец способен на убийство? Мне хотелось это отрицать, бранить себя за такие ужасные мысли, но у отца действительно была привычка становиться другим человеком всякий раз, когда он боялся или находился под влиянием наркотика. Если отец действительно невиновен, тогда почему у меня так тяжелеет на сердце при этой мысли?

И еще вопрос с Блэкберном. Работает ли он вместе с отцом? Их связь скрывали от брата и от меня бог знает как долго. Что еще могли они утаивать? Убийства начались снова, когда отец вернулся домой… Я остановила свои мысли и не пустила их в этот темный переулок.

Я снова вернулась к почтовой открытке, напечатанной в газете.

Она была не слишком длинной, но ее текст внушал такой же ужас, как и первое письмо. И с точки зрения грамматики она была ужасной, но у меня возникло подозрение, что это уловка. Почерк Джека был слишком чистым и аккуратным для человека, не получившего образования. Это выглядело неудачной попыткой скрыть его истинное положение в обществе.

Но какое положение? Врач, лорд, суперинтендант или блестящий ученик?

«Я не шутил любезнейший старина Шеф когда давал вам подсказку, вы услышите о работе дерзкого Джеки завтра двойное событие на этот раз первая завизжала и я не смог прикончить ее сразу. не хватило времени отрезать уши для полицейских. спасибо что придержали последнее письмо до того как я опять приступил к работе.

Джек-потрошитель»

Открытка написана тем же почерком, что и первое письмо, петли у букв слишком похожи, это не могло быть совпадением. На лицевой стороне этого оскорбительного документа нашлось не больше улик, чем на предыдущем письме. Оно было отправлено по адресу «Центральный офис новостей, Лондон».

– Доброе утро, Амелия, Лиза. Думаю, ваш экипаж готов, – отец вошел в столовую со своей собственной газетой под мышкой, и на его лице отразилась озабоченность, когда он повернулся ко мне. – Заполняешь свою головку безопасными и подобающими девушке вещами? Или ты так быстро забыла о моих пожеланиях, Одри Роуз?

Я подняла голову и улыбнулась, хотя моя улыбка больше напоминала презрительную усмешку.

– Я не знала, что следить за ежедневными новостями – неподходящее занятие для девушки. Вероятно, я должна тратить свое время и твои деньги на новые корсеты, чтобы подавить ими свою волю, – любезно ответила я. – Ношение такой стесняющей движения одежды должно пережимать мои голосовые связки. Ты согласен?

Глаза отца предостерегающе сверкнули, но сегодня ему не удастся меня запугать. Я раскрою это дело Потрошителя, даже если это разбудит спящего зверя в том, в ком он затаился. Тот же самый зверь царапался и выл внутри меня, требуя выпустить его на волю. Я пообещала ему в должное время отпустить его, и это пока его усмирило.

– Ну ладно, – тетушка Амелия встала и жестом велела Лизе сделать то же самое. – Это был такой приятный визит. Спасибо, что приютил нас на время твоего отсутствия, дорогой брат. Ты должен провести некоторое время вне города и снова подышать нашим деревенским воздухом. – Она повернулась ко мне, поджав губы, осмотрела меня. – Это принесло бы большую пользу Одри Роуз, ей надо уехать ненадолго от этого безумия.

– Наверное, ты права, – отец открыл объятия сестре, быстро обнял ее, и она вышла из комнаты.

Лиза подбежала к тому месту за столом, где я сидела, наклонилась и неловко обняла.

– Ты должна мне писать. Я хочу узнать больше о Томасе Кресуэлле и обо всем, что касается печально известного Джека-потрошителя. Обещай, что будешь писать.

– Обещаю.

– Чудесно! – она поцеловала меня в щеку, потом обняла моего отца и выбежала в коридор. Мне было грустно, что она уезжает.

Отец прошел через комнату и сел в свое кресло, игнорируя меня, чтобы подчеркнуть свое недовольство моим поведением. Меня это вполне устраивало.

После того как Натаниэль рассказал мне правду о тайнах нашей семьи, я почти не могла смотреть на отца. Мать умирала от скарлатины, и отец знал о ее и так уже ослабленном сердце. Ему не следовало разрешать дяде делать ей операцию в тот момент, когда ее иммунная система подвергалась такому риску. Он знал, что дядя никогда раньше не добивался успеха.

Однако я не могла винить его за отчаянное желание спасти ее. Но я удивлялась, почему он так долго ждал и раньше не попросил дядю помочь. У меня было ложное представление, что дядя сделал ей операцию раньше, чем ее состояние ухудшилось. У меня вырвался вздох. Дяде следовало быть умнее, но как он мог отказать брату? Особенно когда лорд Уодсворт наконец-то сломался и попросил помощи? Трагедия, которая привела нас сюда, в эту разбитую скорлупу семьи, была ужасной, и я опасалась, что горе поглотит меня так же, как отца, если я буду слишком много думать о прошлом.

Я получила известие, что дядя вернулся домой вчера поздно вечером, поэтому я перееду к нему и посмотрю, что я смогу там узнать.

Я снова развернула свою газету; мне было безразлично, что скажет об этом отец.

– Тебе так не терпится закончить жизнь уличной женщиной?

Я сделала глоток чая, наслаждаясь богатым вкусом «Эрл Грея» на языке. Отец играл в опасную игру и не подозревал об этом.

– Ты должен кое-что знать об уличных женщинах.

Он стукнул руками по столу, чуть не сбросив свое чайное блюдце. Его лицо побледнело от гнева.

– Ты должна уважать меня в моем собственном доме!

Я встала, открыв его взгляду свой абсолютно черный костюм для верховой езды. Позволила себе сделать паузу почти в полминуты, чтобы отец разглядел мой мужской наряд; на его лице проступили изумление и шок. Натянула свои кожаные перчатки как можно более яростным движением, потом посмотрела на него свысока.

– Люди, заслуживающие уважения, получают его без усилий. Если человеку приходится требовать подобные вещи, он никогда по-настоящему их не получит. Я – ваша дочь, сэр, а не ваша лошадь.

Я сделала к нему несколько шагов, наслаждаясь тем, как отец отшатнулся от меня, словно только сейчас обнаружил, что кошка, даже дорогая и милая, обладает острыми коготками.

– Я лучше буду презираемой уличной женщиной, чем останусь жить в клетке. Нечего читать мне лекции о морали, если вы сами лишены этой добродетели.

Не ожидая его ответа, я выбежала из комнаты, и тишину нарушал только стук моих каблуков. Больше мне не придется сражаться с юбками и корсажами. Я покончила с вещами, которые меня стесняли.

Лаборатория дяди превратилась в руины, как и человек, обитавший в ней.

Вокруг разбросаны бумаги, столы и стулья перевернуты, а слуги нервно мыли полы, ползая на четвереньках, то занимаясь своим делом, то слушая дядины нескончаемые тирады. Я не могла определить, что его так расстроило: разорение его любимой лаборатории или пребывание на волоске от раскрытия его преступлений.

Но я не собиралась уйти отсюда, не выяснив это.

Никогда прежде не видела его в подобном состоянии. Полицейские вернули все материалы из хранилища улик, когда дядю выпустили из Бедлама, но небрежно побросали их в лаборатории. По-видимому, Блэкберн больше не стремился завоевать мое расположение.

– Что за злодеи! – еще один грохот раздался в маленькой комнатке возле главной лаборатории. – Пропали документы за много лет! Я почти решил поджечь Скотленд-Ярд. Что за животных они берут на службу?

Томас вошел в комнату, оценивая взглядом беспорядок. Он поставил на ножки один из перевернутых стульев, потом сел на него; его лицо выражало раздражение.

Я старательно игнорировала его, и он отвечал мне тем же. Ясно, его все еще злит наша ссора. Или, может быть, он почувствовал, что мое подозрение обретает форму и направлено на него.

Дядя почти ничего не помнил о времени, проведенном в сумасшедшем доме. Наркотики оказались слишком сильными, его мозг не смог бороться с ними – по крайней мере, так он утверждал. Он не помнил, как все время бормотал свое имя, не помнил никаких открытий, которые мог сделать, сидя в темноте.

– Не стой там просто так! – заорал дядя, бросая в лицо Томаса пачку бумаг. – Приведи все в порядок! Разбери весь этот чертов хаос! Я не могу работать в такой обстановке!

Не в силах смотреть на это продолжающееся безумие, я медленно подошла к дяде с поднятыми руками, будто он был доведенным до бешенства и загнанным в угол псом. Я представляла себе, что его нервы пришли в расстройство, когда наркотик, который ему давали, улетучился из его организма. Эпизодически случающиеся у дяди вспышки никогда прежде не были такими шумными и беспорядочными.

– Может быть, – я обвела рукой комнату, – нам лучше подождать наверху, пока служанки этим займутся?

У дяди был такой вид, будто он готов спорить, но я ему этого не позволила. Мое отсутствие терпимости теперь распространялось на всех мужчин семьи Уодсворт. Пусть он оказался невиновным в убийствах, совершенных Потрошителем, ему предстоит ответить за другие поступки.

Я указала ему на дверь, не допуская возражений. Может быть, дело было в моем новом наряде или в моих сурово сжатых губах, но дядя очень быстро утратил воинственность. Он вздохнул, плечи его опустились, словно он сдался (или почувствовал облегчение), и он стал подниматься по лестнице.

Мы уселись в гостиной с чашками чая; приятная музыка лилась из машины с паровым двигателем, стоящей в углу.

Томас сидел напротив меня, скрестив руки и сжав зубы. Мое сердце забилось, когда наши взгляды встретились, и от этого по моему телу пробежали искры. Мне хотелось накричать на него, потребовать ответа, почему он утаивал от меня правду, но я прикусила язык – момент был неподходящий.

К следующему пункту повестки дня перейти оказалось труднее. Между нами пролегла река лжи и обмана, которую необходимо преодолеть в самое короткое время.

Я взглянула на дядю. Он бушевал и швырял предметы с той минуты, как я вошла, и до этого самого момента. Даже сейчас его глаза казались слегка остекленевшими, будто видели что-то ужасное, чего больше никто не видел. Во мне разгорался новый гнев – я возмущалась тем, что Блэкберн с ним сделал.

Я хотела было спрятать руки в складках юбки, но остановилась, вспомнив, что теперь у меня нет юбок, в которых можно что бы то ни было прятать.

– Я знаю, что произошло с матерью Томаса.

Томас замер, не донеся чашку до рта, с широко открытыми глазами. Я повернулась к дяде. Туман в его взгляде мгновенно рассеялся, сменился жесткостью, которой я никогда в нем раньше не замечала.

– Что ты имеешь в виду?

Я твердо встретила его яростный взгляд.

– После ее смерти вы с Томасом начали работать вместе. Проводить тайные… эксперименты.

Томас нагнулся вперед, чуть не свалившись со стула. Он, как выслеживающий добычу ястреб, пристально смотрел на дядю и ждал ответа. Если бы я могла расшифровать его поступки!

Дядя изумленно рассмеялся, увидев мое серьезное лицо.

– И какое имеет значение, если это так? Мы не сделали ни одной операции почти за целый год. Все это не имеет отношения к нашему Потрошителю. Некоторых призраков следует оставить спокойно лежать в могиле, племянница.

– А некоторые призраки возвращаются и преследуют нас, дядя. Например, Эмма Элизабет.

Выражение лица дяди было таким же мрачным, как у моего отца, и я боялась, что он прогонит меня за то, что я вторгаюсь в его воспоминания.

Когда он откинулся на спинку стула, скрестив на груди руки и сжав губы, заговорил Томас:

– Понимаю. Вы должны просто ей рассказать.

– Ты ничего не понимаешь, мальчик, – резко ответил дядя. – С твоей стороны будет умнее оставить все как есть.

Я пересекла комнату и с грохотом захлопнула дверь, чтобы обратить на себя их внимание.

– Если бы это не было необходимо для данного расследования, я бы оставила вас в покое. Но так как безумец бродит на свободе, режет женщин на куски и, предположительно, пытается использовать их органы так, как некоторые из присутствующих в этой комнате делали в прошлом, мы не можем позволить себе такой роскоши.