Текст книги "Опасное увлечение"

Глава четвертая

Милли не дышала. Еще никогда в жизни она так не молилась. Лишь бы сын остался лежать в постели. Лишь бы…

– Слушайся меня, и я ничего вам не сделаю, – прорычал он ей в ухо.

Она не помнила, как и почему она вдруг оказалась с ним лицом к лицу, пока он не схватил в кулак ее волосы, не повернул за шею и не приблизил свои губы к ее губам. О боже. Она его узнала. Эти губы она узнала бы повсюду.

Она целовала их всего час назад.

Внезапно его ладони легли на ее щеки, большими пальцами сжал ее губы, и те раздвинулись, пустив его язык во влажную прогалину рта.

Она могла его укусить. Выцарапать ему глаза. Врезать коленом между ног, схватить Якоба и с криком выбежать из дома.

Однако от этого мужчины сбежать было невозможно. Это ей стало ясно по тому, как он ее целовал, и по неослабевающей власти рук, когда он ее схватил.

Это были отнюдь не привычные для нее, деликатные, искательные ухватки джентльмена. Или мягкие, искушающие поцелуи, которые она дозволяла возбужденным мужчинам, понятия не имевшим, что означает слово «джентльмен». Это не был жадный, страстный поцелуй накануне вечером.

На сей раз в его губах было что-то дикое. Что-то темное и отчаянное, ошеломившее, казалось, даже его самого. Милли подумалось, что даже в обычных обстоятельствах этот поцелуй потряс бы ее чудовищным напором. Казалось, внутри маньяка что-то сломалось. И она почти услышала этот звук.

Из его горла вырвался стон. Стон удовольствия. Стон агонии.

– Матка? Мама?

Дверь приоткрылась.

– Эй!

Милли отстранилась и удивилась тому, что он это позволил.

Якоб стоял, держась за ручку двери, его медовые волосы были спутаны, на прекрасном маленьком личике застыло выражение удивленного, по-детски невинного отвращения.

– Коханый, – выдохнула она, и ее сердце колотилось так громко, что слышали все в комнате. Однако от страха или от поцелуя, искренне сказать она не могла.

– Я услышал шум, – смущенно проговорил ее сын.

Когда Милли бросилась к Якобу, напавший застыл абсолютно неподвижно, и она безмолвно вознесла благодарственную молитву за то, что он ее отпустил.

– Знаю. Прости. Д-давай пойдем спать.

Отчаянно пытаясь спасти Якоба от злодея, она подхватила малыша и побежала в детскую. Оказавшись в комнате, она усадила мальчика и заперла дверь, прислонилась к ней и постаралась унять панику.

– Кто это был? – Глаза Якоба были широко раскрыты и круглы как у совенка.

Как она могла ответить на этот вопрос? Он был опасный мужчина. Тот, кому вечером она позволила себя поцеловать, тот, кто пришел в ее дом с какой-то одному богу ведомой гнусной целью. И виновата она, она вела себя как блудница и подвергла своего сына опасности.

– Почему он тебя целовал? – спросил сын, не дожидаясь ответа на первый вопрос.

Милли открыла рот, чтобы ответить, терзаясь оттого, что все еще чувствует на губах вкус мужчины. Неужели он ворвался, чтобы приставать к ней? Закончить начатое ими в том углу под лестницей? Изнасиловать ее?

– Это мой отец?

Рука Милли бессильно опустилась на грудь.

– Почему, во имя всего святого, ты так решил? – выдохнула она, потянулась за колокольчиком в комнате Якоба и дважды с паузой позвонила.

Сигнал Джорджу Бримтри об опасности. Он придет с ружьем, и все закончится.

Якоб пошел за ней, когда она проверила замок на двери, отошла и снова его проверила.

– В школе Родни Битон сказал, что матери должны целовать отцов, когда те им прикажут.

– Родни Битон – дурачок, – не задумываясь, проворчала Милли, обняла Якоба и крепко прижала к себе. – Тот мужчина… Он не твой отец, – сказала она мягче. – Он…

Она услышала, как распахнулась дверь чердака, и, тяжело ступая, к запертой двери заспешил Джордж Бримтри.

– Джордж, в моих покоях взломщик, – сказала она через тяжелую дверь.

– Я со своей старой Франческой его изловлю, – взревел Джордж, а Франческой он, разумеется, величал винтовку.

Милли слышала, как Джордж обыскивал ее комнаты.

– Будь осторожен! – с опозданием крикнула она.

Джордж был мужчиной крупным. Много лет прослужил в пехоте, и в руках у него была винтовка. Но она почему-то была уверена, что даже с винтовкой у него нет шансов против ворвавшегося к ней в дом распутника.

Слыша, как ковыляет по коридору ее дворецкий, Милли снова затаила дыхание и молилась, чтобы он остался жив.

– Мисс Милли, все чисто. Никого нет. Я проверил все уголки и закоулки.

Милли с опаской отперла дверь и выглянула в тускло освещенный коридор, трясясь сильнее, чем в лапах подонка. Вид дородного Джорджа в ночной рубашке и шляпе, прижимающего к груди старую винтовку, ее бы рассмешил, если бы она не была так напугана.

– Вы не ранены, мисс Милли? – спросил он. – Якоб в порядке?

– С нами все в порядке, Джордж, – проговорила, ненавидя дрожь в своем голосе.

– Должно быть, ушел через окно. Хотя не пойму, как он не сломал при этом ноги.

Старик выглядел озадаченным.

– Джордж, лучше всего обратиться в Скотленд-Ярд, – произнесла, закрывая дверь, Милли и, обернувшись к бедному Якубу, чьи глаза все еще были широко раскрыты, снова взяла его на руки.

Хватит, завтра она поставит решетки на всех окнах, или никогда больше не сможет спокойно спать.

Глава пятая

«Пожалуйста, не троньте моего сына». Холодный, жалящий февральский дождь эхом повторял эти слова, когда он пробирался по улицам Ист-Энда. Арджент не мог понять, чьим голосом ревела несущаяся с севера буря. Милли Ли Кер? Или его матери?

Конечности онемели и утратили ловкость, хотя сказать наверняка, виноват ли в этом холод или стук в голове, он не мог. Ему вдруг почудилось, что он пробежал несколько миль. Ребра сжимали легкие, не давая дышать. Сердце колотилось в грудной клетке, пульсировало в ушах, его удары по мышцам отдавались в костном мозге.

Так ли холодно на улице? Или потрясал контраст между холодом вечера и теплом тела, прижимавшегося к нему всего несколько мгновений назад?

Пытаясь вспомнить, как долго бежал, он нырнул на самые темные улицы, самые опасные переулки с названиями вроде Катфроут-еорнер или Ханг-Три-роу. Он не мог остановиться. Если он остановится, с него сорвет кожу. И ничто не защитит его разум от срывающей плоть до костей бури.

Он все время задавался беспристрастным вопросом: продолжит ли в груди шириться черная холодная пустота, чтобы поглотить его целиком. Возможно, он и бежал от нее. Опустошение. Забвение.

С тех пор, как он помнит. С тех пор… с той ночи, когда он остался в этом мире один, ему часто казалось, что он живет вне тела. Словно идя рядом с собой, рядом с собственным сознанием, со стороны безразлично наблюдал он за пролитой кровью. Его тело действовало как оживший труп, кости и вены, но без души. И никакая страсть не делала его существом по сути человеческим. Способным вздохнуть над стихотворением или увидеть себя в картине. Обидеться на ближнего или из жадности развязать войну.

Он полагал, что ему недостает этого неотъемлемого элемента.

Смерти он не боялся. Жизнь не ценил. Ничего не любил, и поэтому не страшился боли или потерь.

Так почему он гнал себя по улицам предрассветного Лондона? Почему не чувствовал кожи? Или дыхания в легких? Этот трепет был признаком того, что тело вырубилось или сделалось сильнее?

Над мраком бури проносились образы. Озеро крови размером с тюремную камеру, растущее с каждым новым трупом, который он в него бросил. Большие прекрасные цвета черного мрамора глаза светились последним проблеском жизни в сопровождении громких аплодисментов. Маленький мальчик смотрел, как умирает его мать. Что он сделал? Что недоделал? Какова стратегия его следующего шага?

«Пожалуйста, не троньте моего сына».

Его грудь стеснилась так резко, что он ахнул, стремительно прижал к ней руку.

Ему нужно подумать. Он слишком рассеян, слишком зажат. Его бесило то, что можно быть одновременно отделенным от своего тела и заключенным в его тюрьму. Ему нужно сосредоточиться, нужно освободиться, и точно знал, где это удастся сделать.

Повернув влево, он пересек Лаймхаус-стрит и нырнул в так называемую Тополиную аллею. Не из-за листвы, а из-за небольших хибарок из древесины тополя.

Запах нездешних специй, уличные торговцы, жарящие на шампурах необычные деликатесы, животные в загонах и неочищенные сточные воды, мешающиеся с тем, чему лучше оставаться в тени и тумане.

Экзотическая еда была отнюдь не единственным лакомством. Миниатюрные женщины с иссиня-черными волосами в халатах мерцающего шелка манили из наполненных сладким ароматным дымом белых палаток, между которыми, шатаясь, брели люди, одурманенные разного рода излишествами. Опиум, алкоголь, обжорство, секс за деньги – здесь, на азиатском рынке, можно было купить все, и Арджент, ни к чему не пристрастившись, все это вкусил.

Бежать Арджент не мог, потому что на рынках и в трущобах даже в столь ранний предутренний час было слишком многолюдно. Даже когда он шел, люди были повсюду. Арджент выделялся ростом везде, но здесь, в азиатском квартале, он бросался в глаза, как пламя в темноте. Его провожали взглядом, но он не смотрел ни на кого. Он вообще не опускал глаз.

Глядеть прямо в глаза он избегал всегда. Смотрел он сквозь них или упирался взглядом в переносицу. Поступал он так, считая, что в глазах жила сама жизнь. Понял он это давно. И увидев однажды, как жизнь из них уходила, он не мог от этого видения избавиться. Всякий раз, когда засыпал. Или иногда, моргая, словно оно вытатуировано на веках.

Любой, с кем он встречался взглядом, мог оказаться его потенциальной жертвой. Сначала эта мысль его нервировала, а потом перестала. Наоборот, стала привлекать. Сделала его сильным. Как бога. С возрастом он понял, что чувствовал себя живым, только отбирая жизнь.

И это пришло с опасностями собственной жизни.

В наслаждении убийством не было стыда, но для некоторых оно сделалось одержимостью, своеобразной наркоманией, а Ардженту не хотелось зависеть ни от чего.

Потому для заполнения пустоты ему служили другие средства.

– Я тебя знаю, – еле слышно окликнул его нежный голос из одной шелковой палатки. – Тебе нужна девушка, которая встанет на четвереньки.

Арджент повернулся, опустил взгляд и посмотрел на миниатюрную женщину с длинными-предлинными черными волосами и кричаще красными губами, нарисованными на столь сильно выбеленном лице, что оно едва отличалось цветом от палатки.

Она была права. Он брал женщин только сзади. Им он тоже в глаза смотреть не хотел.

Подойдя к нему, она скромно положила руку на рукав его куртки.

– Я встану перед тобой на четвереньки, – хриплым голосом предложила она. – Я не боюсь, как другие девушки.

«Она сказала, что сегодня…»

– Возможно, в другой раз, – оттолкнул он ее.

Сегодня вечером он искал другой порок. Перед собой на четвереньках ему хотелось видеть другую женщину…

Боже, что с ним сделал этот образ. Милли Ли Кер наклонялась к нему, ее сливочная кожа обнажалась, и ее тело принимало его.

«Черт».

Ему необходимо от этого как-то освободиться, или он сгинет тут в холодной лондонской ночи.

Открылась дверь, и двое мужчин вытащили полуголое тело, чтобы бросить его в канаву истекать кровью. Арджент понял, что нашел подходящее место. Кивнув одному из служащих дома, которого знал много лет, он заметил в его глазах алчный блеск.

– Ты дашь мне время сделать ставки? – спросил мужчина, сбросив ношу и вытирая о брюки грязные руки.

– Если ты устроишь мне бой, я дам тебе шесть процентов от выигрыша.

Вытянув из кармана портмоне, Арджент бросил все содержимое этому человеку по имени Вэй Пин и по расшатанной лестнице поднялся в дом без номера.

В трех полетах от земли, в глубине здания, звук оглушал настолько, что из-за него не было слышно бурю. Мужчины. Сотни. Кто в белых галстуках, а кто в лохмотьях, но все кричали, исходили потом и орали на бойца, за которого рисковали своими деньгами.

Пройдя склонившись под косяком двери, Арджент кивнул толстому китайцу Пан Ли, арендовавшему здание у Дориана Блэквелла, бывшего в доле бизнеса. Мужчина поднял два пальца, вопросительно изогнув бровь.

В ответ Арджент поднял три.

После кивка Пан Ли Арджент направился к яме. На грязный пол полетела куртка. Потом галстук, жилет и, наконец, рубашка.

Когда он снял рубашку, все ахнули. Он давно уже не обращал на это внимание.

Дождь и пот струились с его волос и бежали по позвоночнику. Его мускулы были теплыми от бега. Он был готов.

Он был как вода.

При виде него по толпе пронесся адский вой. Кристофер Арджент. Последний ученик мастера Ву Пина в искусстве Вин-Чунь Кунг-Фу. Воин из тюрьмы Ньюгейт. Самый молодой и самый высокооплачиваемый боец последнего десятилетия. Самый хладнокровный и смертоносный человек во всем Лондоне.

Он знал, что все видели, как он снял и поставил у ямы свои дорогие ботинки, уверенный, что даже в этом воровском притоне на них никто не посмеет позариться.

«Пожалуйста, не троньте моего сына».

Эти слова преследовали его двадцать два года.

Долгие годы после смерти матери его били. Охранники. Заключенные. Даже союзники. В мире, подобном тюрьме Ньюгейт, боль служила средством общения, единственным общедоступным языком. И как только пару лет спустя повесили Ву Пина, новым учителем Арджента стала боль.

И его торс являл обширный, бледный дневник усвоенных уроков, шрамов и боли, за которые он сполна расплатился той же монетой. Жестокой силой, обретенной в каторжном труде, строгих тренировках и в аналогичных борцовских ямах времен юности, когда вслед за Дорианом Блэквеллом он сошел в преисподние Ист-Энда. Каждый из них делал все, чтобы заработать деньги. Неописуемое.

Как единственная струйка воды за долгие годы вымывает в скале пещеру, так Арджент выточил из себя острое оружие, инструмент смерти. И никогда не упускал возможности нанесения смертельного удара.

До сегодняшнего вечера.

Почему? Оставалось вопросом…

В круглую яму, дыру в земле глубиной с могилу и шириной с небольшой будуар, просочились трое. Войдя в яму Вэй Пина, не оставалось ничего, как только лечь или победить. Третьего не дано.

И его не уложил никто.

Арджент изучал своих противников. Размер и вес им никогда в расчет не принимались, хотя больше него весили лишь крупные африканцы. Внимание он обращал исключительно на мастерство, а владели им только двое из трех. Темный мужчина европеоидной наружности, облаченный в одну только грязную набедренную повязку. Индус, догадался Арджент. И искуснее сражается с оружием, а не голыми руками.

Хотя оружие в яме запрещалось, иногда, в надежде на то, что, угодив толпе, избежит последствий, кто-то решался на грязный трюк. Хотя где индус мог прятать оружие, представить было трудно.

Африканец был тяжел и силен. Арджент понял, его лучше перехитрить и не дать прижать себя к земле.

И наконец, костлявый испанец – тот его почти не тревожил. Спеси больше, чем умения, с лихвой восполняемого бравадой, громкими угрозами и заигрыванием перед толпой.

Он просил трех противников, а не двух с половиной. Поразмышлять ему требовалось основательно.

Едва прозвучал гонг, как был нанесен первый удар.

Противники решили, что раз он не плясал и не раскачивался, а твердо стоял на земле и не двигался с места, то он станет легкой мишенью. Они были явно не из здешних.

Он позволил индусу нанести первый удар в челюсть. Щека Арджента врезалась в зубы, и рот наполнил металлический привкус крови. Боль вернула его в тело. Направила разум туда, где ему следует быть, в черепную коробку. Открыла в груди холодную пустоту, а также наполнила зияющий рот.

Арджент знал это.

Теперь он мог подумать. Теперь он мог рассмотреть последствия своих действий и сформулировать план.

Выплюнув кровь в глаза индуса, он использовал элемент неожиданности, чтобы подсечь его ударом ноги. Схватив его за волосы, Арджент почувствовал, как скула его противника треснула от удара о колено.

Толпа взревела.

Один готов.

Он никогда не брал заказ, который не собирался выполнять. Так почему он не смог прикончить Милли Ли Кер?

Женщин он убивал. Даже матерей. Один контракт заключил сын-аристократ, отчаянно пытаясь помешать матери отдать состояние в наследство любимой собаке. Другая была акушеркой, кравшей у неимущих матерей незаконнорожденных и продававшей тем, кто больше заплатит.

Ее он прикончил даже со скидкой.

Однажды он задушил мадам купленной им шлюхи за попытку продать ему двенадцатилетнюю шлюхину сестру.

Девица расплатилась натурой. Хорошая сделка.

Арджент сражался с африканцем, видя, что испанец подбирается, чтобы напасть сбоку. Однако на самом деле опасность в этой яме оставалась только одна. Он оскалил перед противником окровавленные зубы. Одному из немногих в этом мире ему не надо задирать голову, чтобы видеть ясно. «Правильно, – подумал он – Думаешь, я ранен. Загнан. Ты придешь ко мне со всей своей силой».

Именно эту силу Арджент против него и использует.

И почему он не мог использовать ее против своей прекрасной мишени?

Ему хотелось бы обвинить ее в том, что она его обескуражила, сделав дитя свидетелем того, как он убивает мать. Это и впрямь тяжело. Однако милую Милли Ли Кер он не решился убить до того, как сын стал проблемой.

А ее возглас, дословно повторивший давнюю мольбу матери за него, окончательно лишил его остатков холодного, жесткого здравомыслия, начавшего его покидать еще тогда, когда он смотрел, как Миллисент умирает на сцене.

Африканец бросился вперед, размахивая длиннющими руками, разившими, как паровой молот. Вместо того чтобы нырнуть под его кулаки, Арджент прыгнул к нему, войдя в ближний бой и крадя силу удара противника. Блокировав его мощный выпад, он одновременно ударил соперника в горло. Или, скорее, сквозь горло, как его научили много лет назад.

Ко всем проблемам он получил неслабый удар от испанца, но не утратил концентрации и, прыгнув на падающего африканца, нанес ему еще два сокрушительных удара, которые свалили его на землю.

Двое готовы.

А что в случае Милли было особенного, чем он отличался от всех прочих?

Вопрос простой химии? Злополучная похоть – животная и примитивная, как драка в этой яме?

Одному богу было известно, как вмиг онемело его тело, когда они прикоснулись друг к другу. Черт возьми, он и теперь застыл при одной мысли об этом. Ее прикосновение было электрическим. Мощным.

И опасным.

Ее поцелуй… Хорошо, что он не поддается описанию. Мучительнее любой пытки. Изысканней любого воспоминания.

Милли Ли Кер переполняла жизнь, энтузиазм, эмоции и тепло, и, когда они соприкоснулись, все это странным образом перешло в него.

И за одно драгоценное мгновение он смог… это почувствовать.

Как это могло произойти? Как такая женщина, которую считали воровкой, шантажисткой, алчной карьеристкой с холодным, как у него, сердцем, могла так на него повлиять? Женщина, которая так самоотверженно и отчаянно защищала сына, не соответствовала рассказам о преступнице, достойной смерти.

Серьезна ли ее любовь к мальчику? Или она столь непревзойденная актриса, что обманула его? Его мать – преступница, воровка и шлюха – тем не менее самоотверженно любила Кристофера. На самом деле многие холодные убийцы, преступники и зачинщики войн любят свои семьи.

Это их слабость. Одна из тех, которой они часто пользовались в ходе недавно начатой Дорианом Блэквеллом Подпольной войны против лондонского преступного мира.

Вопросы без ответов ему не по душе. Как и неизвестные переменные. В худшем случае мисс Ли Кер могла явиться в полицию с его описанием. Прежде он никогда не оставлял свидетелей, а за последние годы они с Блэквеллом и без того уже слишком хорошо познакомились с главным инспектором Морли, чтобы так рисковать.

Вскрик толпы и блеск металла предупредили его откатиться, уклоняясь от удара ножом в позвоночник. Как раз в то мгновение, когда испанец с ножом бросился на него, он нанес удар ногами, а потом прижал руку с ножом к груди испанца.

Все было кончено, а Арджент лишь с удовлетворением подумал, что лезвие ножа, по рукоять вошедшего в грудь бившегося и кричащего испанца, могло бы быть и поострее. Бросив соперника истекать кровью, Арджент подошел к двери из ямы, открывшейся при его приближении. Толпа перед ним расступилась, и он, ведомый одной лишь целью, оставил ее какофонию позади.

Выигрыш он получит потом.

Сейчас ему необходимы ответы на многие вопросы, связанные с безупречной формой Милли Ли Кер.

Он должен снова ее увидеть, и на сей раз это должно быть отпущение грехов. Ему необходимо логически и объективно проанализировать ту власть, которую она над ним имела. И, пойдя ва-банк, он примет окончательное решение. Он либо убьет ее…

Либо предъявит на нее свои права.