Текст книги "Шоумэн"

Я понял, это из трудового дома ребята. Мне говорили: там хреновасто, платят мало, работа нелёгкая, но зато крыша над головой, кормят.

– Нужна работа? – говорил всё тот же самый из этих двоих одинаковых гопников. Видимо, единственный из них, кто хотя бы два слова знает. Да ещё и местами их менять умеет.

– Бл*ть. Ну у вас же там не в офисе секретарём сидеть – звонки принимать. У меня ключица сломана. Рука тяжести е*ашить не поднимается, на х*й.

– Да подлатаем. В себя придёшь. Ты ж парень нормальный, а смотри: одежда уже вся в ахуе, небритый, с фингалом. Ты ж помрёшь так скоро. Даже тёплой одежды нет. Давай, поехали. Отлежишься пару дней в тепле. Потом денег подзаработаешь. Паспорт восстановишь. Уйдёшь – пойдёшь хорошую работу найдёшь. А раз рука у тебя – поставим бумагу мотать на заводе. Работа – не бей лежачего.

Что сильнее всего может удерживать человека на старом месте? Правильный ответ – не «что», а «кто». Люди.

Айф пропал пару дней назад. Ему говорили его приятели-охранники заведений, возле которых припаркован его авто, что ему нужно убрать машину. А то она может пропасть или сгореть. И Айфан куда-то делся, пока я ходил «на работу» – стрельнуть мелочи, сигарет, бухла или еды. И машина делась. Поэтому я думаю, с ним всё хорошо. Надеюсь.

Приехал я в этот «Трудовой дом». 20-этажное здание. Трёшка на двадцатом этаже. Двухъярусные шконки. По телеку старого выпуска в каждой комнате, включая кухню-столовую. Два отдельных санузла, ванная, балкон.

Непонятные угрюмые люди, человек 16. Не считая начальника Шайсэ, который один в своей комнате живёт с хорошим телеком, бабы-работницы по дому и мычащего старого уркагана-повара.

В четверг вечером я прибыл. В воскресенье был мой первый «трудоводомно-рабочий» день.

Работничками напихали легковые машины и отвезли на мероприятие – празднование юбилея одного из регионов города. Для массовки.

Шайсе скалил свои железные зубы своему коллеге – начальнику над крепостными.

– Сказали, по косарю доплатят, что если когда она выйдет, будут кричать: «Иванова, уходи!»

– Хах. Да это х*йня. Он может и на*бать.

– Да тут телевидение, вся х*йня. Увидит – не отмажется.

– Ну мне-то пох*й. А когда вас всех затолкают в бобик и увезут – вот это я поржу.

Коллега Шайсе называл его «Чебурашкой», когда Чебурашка его не слышал. У него были не просто лопоухие уши. Они будто в другую сторону росли. И не особо симметрично. Рост ниже среднего. Глаза ежесекундно сканируют одушевлённые и неодушевлённые предметы на «а не пытаются ли его обмануть?» На плече татуировка со свастикой. Кривые ноги. Лысый.

Я не делаю выводы о человеке исходя лишь из внешности. Лишь пообщавшись, можно что-то понять (и то не всем). Вывод про Шайсе: кусок дерьма.

Люди, сцена, дети, музыка, поздравления из колонок. Немаленькая толпа каких-то непонятных чертей (да-да, я с ними тоже отлично сливаюсь, особенно в полупорватой куртке, которую мне выдали), один из которых начинает кричать: «Иванова, уходи!», когда на сцену поднялась Иванова и стала поздравлять своих граждан.

После он меняет дислокацию в той же черто-толпе, пригибаясь и прячась. И кричит ещё раз.

После третьего своего такого выпада, Чебурашка говорит своей толпучке выходить быстро из парка, встреча – за воротами. В это время копов прибавилось, они подошли и встали поближе, говоря что-то в рации, прикрывая рты. Когда мы забивались по своим чертомобилям, к парку приехала большая ментовская машина. В неё бы поместились за раз все чертята. И они бы совсем не теснились, как сейчас. Шайсе выразил свою радость, что я «не убежал».

Я подумал: «Господи, скорей бы получить ЗП за две недели – 6 т. р. и забыть этот пи*дец».

С понедельника по пятницу я работал на панельном заводе KNAUF (я посмеивался внутри: нужда всё-таки привела меня работать «на панель»). Местечко поганое. Первые дня четыре у меня искры из глаз бились от боли из-за руки, когда я вертел эти панели.

Всё же я не унывал. Подружился – общался с двумя адекватами и с одним, который на заводе был трудоустроен. Узнал как красятся панели на конвейере. Краской там, жесть, воняло. Замечал различия в природе, в сравнении с местом, где я жил раньше, за более тысячи км. Дождь осенний удивительный – как из пульверизатора пшиканье. Другой цвет зелени, другие деревья. Много берёз. Окраска насекомых намного темнее. Видел следы от самолётов в небе в три ряда. Раньше только в два или один.

Спал я часов 5–6 в сутки. Еда так себе. В субботу ездили за город: копали, тоскали, возили в тачках. Всякая дрочь. Мухоморы растущие впервые увидел. Хотел забрать, но не варик: пить Шайсе и употреблять запрещал; один раз в неделю можно – воскресенье, и не в рабочем доме, а на улице то есть.

Но пили практически все. И втихаря дома. И на работе. И в пути. Но не вусмерть. На производительность обезьяньего труда не влияло. Когда мне предлагали – я, бывало, выпью, а бывало и нет.

Да, я ахреневал. Но в то же время меня это не кидало в депрессию. Меня это делало роботом (я когда написал «роботом», всё равно мне в голову пришло человекоподобное железное существо, которое хоть какие-то эмоции имеет. А я имел в виду уровень эмоциональности не больше, чем у светофора. Который погнулся от разхреначевшейся об него машины).

Первое зарплатное воскресенье. Таким новичкам как я Шайсе деньги на руки не дал – поехали с ним на рынок затариться нужным. Косарь у меня ушёл на лекарства – мазь для ключицы, таблетки от простуды и кашля. Я приболел нехило. И мелочи из одежды: джинсы, футболка, трусы, носки, шапка. Хе*ня, короче.

По пути домой общался с Чебурашкой в машине. Выяснил, что он зек, винтовой наркота и бывший рядовой чёрт трудового дома.

Он, кстати, на рынке пытался затянуть одного бедолагу. Может быть, я спугнул этого типа, когда снял очки, засветив фингал, и без маркетинговой улыбки сказал: «Поехали. Там классно».

Последнее зарплатное воскресенье. Я взял бабки. Вышел, взял чекушку коньяка, выпил. Мне стало получше.

Приехал в центр. Ещё коньяка взял с дешёвыми пряниками. Там гулял, познакомился с типом, который мне продал телефон-тапочек и новую пиратскую симку. Ещё припил. Меня не пустили в метро. Впервые.

– По какой причине???

– Вы – выпивший.

– И что? Я же пассажир, а не за штурвал буду садиться.

– Нельзя. Не положено, ради вашей безопасности.

Я вышел. Расстроился. Как же я назад доберусь? Блин, я даже не в говно бухой.

Подошёл к чувакам за советом. Говорят, что это хе*ня всё: надо вернуться и быстро прошмыгнуть через самый крайний турникет.

Получилось.

Я припёрся в быдло-домик. Там на меня гавкнул один тип (они там постоянно друг на друга гавкают. И на меня, но я старался не отвечать). Я ему матом ответил, чтобы он заткнулся, а то у него усы сейчас отклеятся. Он схватил меня за рубашку, а я ему прописал в челюсть. Этот упал, а на меня второй откуда-то выпрыгнул. Успел по морде мне дать два раза. Из носа большими быстрыми каплями полилась кровь. Грёбаный узкий коридор – рушить этого здоровяка надо прямым попаданием. И он слишком, сука, близко. Переведя вес на левую ногу, я ей же и оттолкнулся назад. И когда понял головой – когда будет поймано равновесие той же левой, выкинул вверх колено правой, уже поймав вес левой, опять ей же оттолкнувшись изо всех сил, но уже в сторону противника, выпрямляя правую ногу, целясь пяткой в солнышко.

Короче, у*бал я его хорошенько. Он улетел назад и пробил дешёвую дверь сортира.

Тут Шайсе открывает свою дверку. Уже с резиновой дубинкой. Но в коридор пока решил не выходить.

– Какого х*я тут, бл*ть, происходит?!

У него всегда выражение лица будто сейчас «какого-то х*я тут, бл*ть, что-то происходит», но сейчас прям перебор. Я попробовал опередить чертей, повылазивших из комнат.

– Шайсе, они первые начали.

– Сука! Да ты – бухой!

Черти стали изрекаться на чертизмном языке, что затейщик драки – я.

– Да тебе на эту дверь две недели въё*ывать, сука!

Чебурашку, как обычно, интересовало материальное. А вот я нервничал оправданно: лежащий чёрт в Клозете-Нарнии всё ещё не шевелился.

– Да я тебе за 500 найду. И не такую уё*ищную. Хорошо, за дверь – вычтешь.

Конечно же я не собирался больше тут жить и вкалывать. Но надо было подостудить обстановку: я не знаю, что делать голыми руками против дубинки и количества чертей, которые могут кинуться на меня ещё, равно… почти все. А кто не кинется, вряд ли за меня заступится.

Наверное, Шайсе дико не понравилось, как я высказался о покойной двери. Может быть, в том же месте, где он раздобыл эти межкомнатные двери, он купил, сэкономив на шаверме, гроб для своей мамаши, у которой железная пи*да, в которую её вые*ал повзрослевший Дамбо из Диснея. Уволенный за непринятие бессилия перед арахисом.

Я не знаю. И это не важно. Сын Дамбо двигался на меня.

Ну не придумал я ничего лучше, как просто поставить блок руками.

Боль прям обжигающая. Горящая. Будто руки засунуты в кипяток, а вытащить их некуда – кипяток всюду. Раз шесть он лупа-нул меня фаллосом полицейским. Я пятился назад. Жопой налегаю на ручку входной двери. «Только бы Герасим не закрыл…». Мычащий чёрт закрывает всегда двери. Они постоянно закрыты.

Аллилуйя, *б твою мать! Открыта! Видимо, вся эта «весёлая» х*йня, начиная с момента как я зашёл, длится не более двух минут.

«Жопа с ручкой» открыли дверь. Я дал дёру. Остановился. Дверь спасения захлопнули и закрыли уже на все обороты ключа.

Блин. Опять я без ничего. Не надо было куртку снимать. В ней мобила. И шапка в рукаве. Но кто ж знал… Манеры: снимать сначала верхнюю одежду, а потом обувь.

Сосед пришёл к себе домой. Я попросил его постоять. Если вдруг что – звонить копам.

Постучал. В глазок посмотрели. Стоят и тишина.

– Шайсе, отдай, пожалуйста, вещи – куртку и пакет под моей кроватью. И расходимся. Тишина. Я позвонил в звонок. Тишина.

Попросил соседа дать мне телефон позвонить в 112.

ЁПРСТ. А что делать? Поджигать чертовник? Выкуривать их? Тогда Чебурашка сам первый ментам звякнет. А пока у меня совесть более-менее чиста.

29.12

Держа телефон в правой руке, набирал я левой, пальцы – фиг двигались. На обеих места в районе кистей тяжко ныли, покраснели и опухли.

Сказал в трубку, что произошло, что вещи не могу забрать. Ответили – ожидать приезда.

Добрый сосед, видимо, видавший уже похожие сцены на своей лестничной площадке, дал мне салфеток и полторашку воды. Я вышел во двор, смывал с себя кровь. Холодно, зараза. Подождал минут 20. Пошёл к метро – там всегда менты есть.

Дошёл. Говорю – так и так, вызвал, а никого нет. Ответили мне – подождать.

Накинул ухо, из-за двери, куда ушёл коп, слышу:

– Да. Да. Да. Он это, да. В клетчатой рубашке. Ага, хорошо.

Походу Чебурашка уже обезопасился. Я лишь потом узнал, что все трудовые дома крышуются мусорами. Чуть ли не содержатся.

Меня и ещё какого-то типа, подозреваемого в краже телефона у подруги, повезли в отделение полиции. Его в браслетах.

Там мы сидели – ждали. После него меня позвали. В кабинете было два сотрудника в гражданском. И Шайсе.

Ничего интересного. Я послушал, что я сам оставил своё добро. Что мои подбитости – это я такой в трудовой дом поступил. И чтобы всё у всех было хорошо и прекрасно, никто ни к кому не имеет претензий, я забираю свои вещи, которые лежат в кабинете, и до свидания.

Ну и ок. Я спустился вниз. Вещи, сказали, что щас отдадут. Вышел, наконец, покурить. В спину мне крикнули, чтоб я никуда не уходил. Вернулся. Мне буркнули «Пошли». Передо мной открыли с лязганьем решётку камеры.

– Это что такое?

– Давай-давай, заходи быстро, – протараторил конвоир.

Два шконаря. Ни параши, ни крана с водой. Какой-то чучмек. Вид на дежурных копов. И всё.

Чучмек сказал, что он уже 1,5 суток. Курить не дают. Кормёжки нет. В туалет и попить там воды из-под крана практически не пускают. Сушняк у меня жёсткий.

– Извините, подскажите?! А в связи с чем я задержан?

– Мне не докладывали.

– А на сколько?

– 48 часов.

Не-не-не-не-не… Мне вообще не кайф. Надо пытаться выбраться.

А за двое суток они мне и дело подберут как одежду в шоу «Модный приговор». Здешний стилист прикинет: «Этому современному парню отлично подойдёт вот этот модный кристаллообразный порошок в кармане. А внутренний имидж доработают наши коллеги и окружающая среда ближайшие лет 5–7».

Мой выход под софиты. Главное – культурно и без требований.

Сначала просил воды. Отказ. Молчание. Перерыв. Воды. Отказ. Молчание. Перерыв. Сокамернику не раз сказать: «Хоть бы приступ не начался». На вопрос «какой» – повторить ту же фразу. Просто так ещё повторить. Мелкая дрожь. Дыхание погромче. Дрожь посильнее. Не отвечать ничего сокамернику.

Эти там типа ничего не видят. Типа им пофиг. Всё они видят. Натренированные, обученные. Не дураки.

Теперь выждать. Приметить, чтоб там был не с физиономией отморозка (с душонкой подобрее) среди ублюдков.

Пришёл. Не, этот кавказский чересчур. Ещё один. Блин, сразу ушёл, не разглядел даже. Опа-па! Баба! И даже не уродина, несмотря на форму.

Конец барабанной дроби. Команда: «Умри!». Закатывать закрытые глаза я перестал, когда приехавшие медики (мужчина и женщина) начали обсуждать, как меня телепортировать в свою амбулаторную машину. Я потихонечку сначала сел, потом встал, взял пакет с вещами и вышел с ними на улицу.

На ожидание их появления и экспромт подбитого зомби на кастинге в раскрученный сериал ушло минут тридцать. Добрые копы пытались оживить зомби предложением воды, помочь встать и даже выйти подышать-покурить. Но зомби не умеют разговаривать (кроме тех, которых показывают в новостях). Но уходя оно держало гримасу «увы, от вашего гостеприимства я вынужден отказаться. Жаль, да».

Про симуляцию я медикам не рассказал, но про обстоятельства моего заключения – да.

– Да уж, урод. «Друзей» себе в мусарне завёл. С такими же уродами. Чё хотят, то и делают. Бизнесмены, в рот их… – вердиктнул мужчина-медик своей компаньонше.

Я попросил высадить меня поближе к метро. Но всё равно пришлось долго топать.

Я достал бумажку с пометками и телефонами и звякнул Бьюле. Она проработала в трудовом доме, где я был, с недельку и уволилась.

Как и та, которая была, когда я только пожаловал. Обе с мини-скандалом, характеризуя место матерными словами – что они в роли доминанта, в оральном сексе, это всё агрессивно «любили».

Бьюля – пацанка. Сидевшая. Она говорила, что может помочь мне с работой и проживанием. Да, опять физический труд, но условия и ЗП в разы лучше. Там я был до того, как пришёл в Дом милосердия. Там и вправду было поприкольнее, чем в прошлом чертильнике. Например, люди ближе по интересам. С одним из них мы сожгли машину Чебурашки.

Сегодня на группе объявил свой юбилей. Три месяца трезвости. Это с момента знакомства с Бьюлиными кентами. Неохота было там это говорить – мне бы дали вонючий трёхмесячный брелок. Мне нравится белый брелок, который новичкам дают. Там нет срока, а только золотые буквы: «Только Сегодня». Мне пофиг, сколько у кого количество трезвых дней. Главное – что у человека в башке и уровень успеха в его жизни. Я разрешаю себе такой вывод – я в программе уже скоро девять лет.

Я забыл предупредить ведущего шёпотом, что для меня брелок заряжать, пожалуйста, не надо. А когда вспомнил – собрание уже началось. А для меня шептаться, ходить, залипать в телефоне, шуршать обёртками конфет и т. д. – пещерный моветон. И моё принятие вознаградилось: у них закончились эти хрени на три месяца.

Слева от меня, через один стул, присел мой друг Джордж. Джордж – крутой чувак. Он тоже иногда слетает, но не так часто, как я. Востребованный организатор барного дела. Трудится не с одним заведением.

Я отгонял мысли – нафиг он через стул от меня уселся. А он поставил на него стаканчик с чаем. Народу сегодня – не ажиотаж, и такой моветон вполне позволителен.

Когда я задумался – «Почему он не поставил стаканчик на стул, на котором сидит, а сам бы сел рядом со мной» – зашла Лени с подружкой.

После того её нытья на группе она один раз приходила. Молчала. И я молчал. Я с пользой вспомнил, что какие-то негативные мои реакции в сторону Лени – это чисто разрушающая шибанутая больная др*чь, и концентрировался в эти моменты на то, как бы самореализоваться и денег по-крупному зарабатывать. И с 24 декабря у меня душевного покоя намного больше.

Она села рядом со мной. Я в углу умостился, чтоб на шкаф правой стороной облокачиваться, а ей шкаф был по левую сторону.

Она припоздала, улыбнулась, шепнула «Привет» – и тронула пальцами моё колено. А я в ответ перестал сдерживать улыбку.

Впервые я увидел её в футболке, а не в чём-то с длинным рукавом. Я думал, что её тёмненькое лицо она могла ловко делать косметикой. Я старался не спалиться, пожирая взглядом её руки. Тоже тёмненькие. Загорелые. Да, я не знаю, загар это или её цвет кожи. Но какая, на хрен, разница? Мне это безумно нравится.

И форма рук. У меня с трудом встаёт на анорексичных девах, но тоненькие женские руки, которые одной почти толщины от запястья до плеча – ради (только с виду) хрупких объятий в них под одеялом – я готов на многое. Нееее… Леня не худюшка. Встала задом передо мной – за конфетой тянулась, на столе которые. Прям перед своей мордой её жопу рассмотрел. По-моему, идеально. Один минус – одежда. Посматриваю украдкой на её лицо и волосы. Она очень красивая. Чисто для меня. Снаружи – я сижу как камень. Уверенно. А внутри меня – просто разрывает на части. Что я не могу ей сказать… что завтра не смогу ей сказать… что когда я ей уже, бл*ть, скажу, что я её…

Её что? «Люблю»? Банальненько. Это ж подготовить её надо.

Между точкой А (сейчас) и точкой В (сказать в правильный для обоих момент) грёбаная пропасть. Грёбаная, грёбаная сжирающая меня пропасть!

Как-то я однокласснице в первом или во втором классе признался. Я ей сказал: «Я тебя люблю» – и убежал. Прям при её подружках.

Этот прикольчик я щас вспомнил, с чернильницей и пером. А тогда я решил: надо сделать так, чтоб подотпустило. Или может подотпустило.

О моей симпатии к Лене знаю только я. Ну, может, ещё, Леня (она же не тупорылая идиотка). Короче, надо Джорджу тет-а-тет рассказать. Я знаю, что какую-то спасительную рекомендацию я не получу. Потому что её нет. А вот что может стать полегче на душе – вполне может быть. Эквивалентно заговору на открытый перелом – «У собачки поболи, у кошечки поболи…»

Да, надо. Пофиг, что ужасно не хочу. Надо.

30.12

Стала высказываться одна девушка. Говорила по заданным темам, а потом прервалась. И молчит. А потом стала плакать. Но дрожащим голосом продолжила:

– Я плачу. Я плачу не потому что мне плохо. У меня… Мне сказали, что меня любят. Мой молодой человек… У нас отношения… Я не понимаю… Мне тяжело понять, что меня можно любить. Просто любить. Несмотря на мои минусы в характере. Несмотря на меня… Вообще… Я даже не могла подумать об этом всём вот так…

Мои внутренности ледяными лапами схватило. И стало сжимать и душить. Мне крайне отозвалось, о чём говорила эта довольно симпатичная и неглупая девушка.

Я давненько не чувствовал себя любимым.

В 15 лет у меня появились первые отношения. Каждодневные и, по сути, долгие. Анжела её имя. Ей надо памятник при жизни поставить за её терпение к тогдашним выходкам моим и моему мировоззрению. Другим бывшим тоже такой памятник отнюдь не помешает, но их надо сделать втихаря от Анжелы.

Анжела вдохнула в меня жизнь. Начало перестройки мальчишеской безбашенности в мужскую уверенность. Увы, к уверенности я пришёл через самоуверенность. А когда проснулся – Анжела уже давно жила в другой стране. Но, может, мы с ней ещё позажигаем. Если Леня с детьми не спалят (ха-ха-ха… ха… ха…).

С раннего детства я тайно мечтал поскорее жениться. Сексом-то до свадьбы заниматься нельзя. И целоваться, мацать друг друга опасно. Мне же не хочется в аду гореть. Ещё и бедняга-девочка там из-за меня окажется – это вообще кошмар. А вот в 5 лет, когда никого нет в комнате, азартно просить ведущую новостей в телевизоре показать свою обнажённую грудь – не так грешно. Туповато – да. Зато умно было прекратить. После нескольких неудач.

В лет 10 я «случайно» подрочил: ночью, после просмотра фильма Brother-Two и малюсенькой эротической сцены (ну как «эротической»… На экране негр смотрел, как в маленьком телевизоре насилуют бабу. Или это был стиль submission… Я тогда о нём не знал. Звуки той бабы меня очень «заинтересовали») я пошёл спать. Как говорится, возбуждённый. Не знал, что делать. И что это (я говорю про ощущения. Теорию процесса зачатия я знал – родители мне подкидывали книги для детей про ЭТО. Там даже было: «Если мужчина и женщина долго друг с другом и им нравится общее времяпрепровождение, то они (даже) могут делать ХОРОШО гениталиям друг друга своими ртами и языками. Типа рентгеновского рисунка пенетрации горла возлюбленной членом не было. Но простой миссионерской позы – был. Ещё мне как-то журнал Playboy подарили. Я стеснялся, но был очень рад). Лежал я, в общем, в кровати. На животе. Тёрся пахом об матрас. Легче не становилось, а только сильнее хотелось «чего-то». Потом я стал молиться, думая, что я ТОЧНО что-то плохое делаю. Непонятно, какая заповедь, но это – очень плохо. Снова немного потёрся. Пошёл умылся. Не лицо, а ниже пояса. Уже стал на коленях перед кроватью молиться.

Если интересно, как я молюсь всю жизнь – своими словами. Без заученных фраз. В конце прошу услышать меня «Через Иисуса Христа» и «Аминь». Сейчас я просил, чтоб я «поскорее заснул» и извинялся. Боясь осознавать, за что. Я уснул.

Поллюции у меня никогда не было. Слушая одноимённый трек Limp Bizkita, я думал, что это нехорошее физиологическое явление. В смысле, что-то не от Бога.

После той «бурной» ночи (по-моему, на следующий день. Чё резину тянуть?) я днём, смотря свой любимый MTV с любимейшими полуголыми исполнительницами, трогал свой член. Как-то трогал, трогал, чё-то с ним делал. И кончил. Я не подумал в тот момент «о, я кончил» или «о, у меня оргазм». Я, блин, больше испугался. Я ещё как-то полулёжа сидел, и у меня свело в животе. Типа как из сустава кость вышла и надо как бы, чтоб она обратно вернулась. Но в животе же нет суставов. Эта хрень у меня чувствовалась под шрамом, который с рождения (операция хирургическая на второй день жизни). И вот поэтому я, блин, пересрал. Но «звать на помощь маму» было не варик. Я попытался привстать – кишки зашли обратно, где были. Спермы, кстати, практически не было. Может, капля.

Ну вот я дрочил-дрочил.

В лет 14 целовался с одной девахой. Она прикольная, но для канонов женской внешности из MTV толстовата. Так что с ней грехо-паднуть – я зассал. Да и негде было. Увы.

После первого секса с Анжелой я подумал – чёрт возьми… в видосах на PornHub всё гораздо веселее. Но второй раз было лучше. И так далее. Практика, практика, практика.

Я решил, что женюсь я, может, лет в 50. А лучше – не надо. И дети – не надо. Ещё лет в 13. Когда решил кого-нибудь трахнуть, но не знал, как это всё замутить. Так что, стоявши обнятым Ёлной, промелькнуло: «лучше б она отсосала».

Но я боялся расстроить Элю. И, упаси Господь, – лишиться надежды, что она меня любит. И мы будем вместе.

«Да уж… А какого это – знать, что меня любит Леня? И быть с ней. Проснуться – и рядом она» – попытался вообразить я, когда та девушка на JA перестала говорить.

Я могу себя сдерживать – руки не тряслись. Лишь немного пальцы.

Произошла какая-то мини-«крысиная возня» у Лени и её подружки, и они поменялись местами. Я поймал себя на том, что стал думать: связано ли это со мной? Определил себя простым, с больной головой, человеком – раз из всех вселенских дел меня интересует именно это. Подуспокоился. Стал усерднее вникать в высказывания других братьев и сестёр. Да и что мне говорить – подготовиться надо.

Я поделился опытом касаемо тем собрания, подбодрил новичка (красивенькая девушка). Даже не объявляя, какая хрень творится в моей башке, мне стало лучше.

Но не настолько, что я не захотел судорожно стрельнуть у Джорджа самокрутку после собрания. К счастью, я скорее закинул в рот никотиновую жвачку. Кстати, ахренительная тема.

На улице мы стояли в кругу: Джордж, Леня, её подружка, ещё её подружка, неброский чувак и я. Трёп ни о чём, перекур.

– Ну как там твой стенд-ап? – спрашивает Джордж у Лениной подружки.

Тишина.

– А ты у кого спрашиваешь? – улыбаясь, сказала Леня.

– Ну… У неё, – ответил он, – Ты ж говорила, что стенд-апом хотела заняться? – обратился уже к молчавшей девушке.

Она легонько засмеялась.

– Да не. Это я рассказывала, – улыбалась Леня.

Все стали добродушно посмеиваться. Я, типа, искренне поддерживая эту бесполезную общую радость, пересёкся открытыми взглядами с Леней. Она стала улыбаться уже по-настоящему – глазами.

– Кто хочет в Мышьбургер пойти? – кинула в толпучку Леня.

Пока Джордж быстро ответил, что ему, увы, надо вернуться на работу, мой мозг стал работать: «Так, блин. А кто ещё будет? Не одна же она – у меня ведь не день рождения сегодня. Может, всё-таки полезнее для меня, как обычно, пройтись с Джорджем? Только, блин, сегодня трепаться не в стиле «бла, бла, бла…», а проговориться (это означает рассказать о своём волнующем, а потом послушать взгляд со стороны слушателя) о том, что мне в лицо вцепился хэд-краб-вагина девчонки, с которой я даже не трахался.

Стоп. Этот же парень… ему тоже в нашу сторону, он с нами идёт, когда приходит на JA. Чёрт возьми. Мне его уши вообще не нужны».

– Не, мне домой надо. Шах писать, – открыл он ещё одну полосу для движения потока в моей башке.

Так… Джордж, тогда – не сегодня. Блин. Но и она не одна будет. Да какого х*ра я так волнуюсь? Боишься – делай, делаешь – не бойся!

Я попрощался с другом. Возможно, он удивился длительностью в одну секунду. На «братюнском» рукопожатии (обхват болыпим-пальцем и приобнимание свободными руками) он мне подмигнул: приятного вечера.

«Ах ты, гадёныш», – самопроизвольно улыбаясь в ответ, подумал я, без какой-либо агрессии. Его (возможный) подкольчик зарядил меня уверенностью.

Леня с подружкой пошли к сенсорным экранам, где по безналу заказываешь. Я на кассе взял чизбургер и колу со льдом.

Мы присели за столик: я, напротив – они. Я немного нервничал – разговор был ни о чём. Перекидывание фразами. Какая-то хрень про то, как сегодня её подружка искала велюровые штаны и разнервничалась из-за новогоднего ажиотажа из покупателей в торговом центре. Я осторожно и уверенно шёл по минному полю: я не спросил про велюр (я, максимум, знаю, что это ткань. Про остальные свойства не помню. Или не знал. Забавнее всего: забыть, когда ещё и не знал). Не высказал удивления – тупая что ли? – на Asos е найти, что тебе надо, а не тратить время и переплачивать в е*аных недо «бутиках». Я спросил – получилось ли найти? – и т. д.

Поговорили немного о еде.

Они там чё-то о своих каких-то «делах».

Вызвали по такси. Подружка первая срулила. Леня в это время нажимала на экран для заказа «с собой».

Да, я предельно догадывался, кому она повезёт вкусняшки. «Абстрагировался на хрен» от попыток вспомнить кто и когда из «милых сердцу моему» девушек приносили мне вкусняшек. Ещё и бургеры.

У меня надрессированное позитивное мышление (конечно же, чаще оно с иронией). Я вспомнил обстоятельства, когда я вообще ел бургер: не целый, но в коробочке – Биг-Тейсти. Из мусорки несколько месяцев назад.

А сейчас обстоятельства… прррростооо восхитительные.

Но мне, конечно, лучше мадам, приходящая без бургеров, чем просто какая-либо еда без мадам.

Я рассказал Лене классный анекдот (эй, ну перестань фэйспалмить, анекдот правда ржачный). Она засмеялась.

Всё равно преобладало молчание за столом. Я чувствовал, будто это какая-то моя отвратительная вина. Мне казалось, что Леня грустная, потому что она всё знает и понимает: что она мне, в моём случае, ничем помочь не может. Я не додумывал о том, что она меня жалеет. Но я, возможно, испытывал капельку стыда за то, что вызываю у неё какие-то головняковые мысли.

Она уехала на такси. Я не спросил, послушала ли она мои песни в интернете – если бы да, то хоть чё-нибудь первая сказала.

В первый раз я не испугался заиметь официальную жену на первом курсе Академии.

Там куча народу, но я её сразу заметил. Внешность – просто ма-ма-миа. Признаюсь, есть сходства с Леней, Элой, Анжелой, моим топ-хитом исполнительниц с MTV для мастурбации.

Но я, чёрт возьми, решил, что ради того, что она будет моей, я готов не засматриваться на другие юбки, быть хорошим мужем. А если она захочет поспешить, то и молодым отцом.

И это всё в моей башке ещё до того, как мы поздоровались. Хотя бы один раз.

Что ж… давайте приплетём в эту историю ещё и Его: намерения мои чисты? – Чисты. Значит, Бог на чьей стороне? – На моей. На… ма…йей. По слогам читайте, суки. Маааааааа…йей.

С некоторыми трудностями я всё же столкнулся. Я её редко встречал. Я никого практически в Академии не знал (кроме бедной Анжелы, отношения с которой уже напоминали Франкенштейна в самом унылом хосписе. И это я его создал, крича: «Он живой! Он живой! Но зачем?!») – помощи ждать неоткуда. Она меня запалила, что я в группе для «дефективных» на физкультуре (я зарядил преподше, чтоб в неё попасть. Числясь в ней, можно физру смело прогуливать. И как-то, я не помню на хрена, не прогулял… а в этой группе со мной Атина, которая присвоила сердце вашего 17-летнего слуги).

Может, и физкультура в этом списке и ни при чём. Особенно на фоне следующей причины.

Атина была из очень богатой семьи. Я только потом это заметил.