Текст книги "Жестокие духи"

11

Миён чувствовала себя обузой. Всю свою жизнь она старалась быть незаметной, невидимой. А теперь она оказалась в центре внимания, пока госпожа Мун торопливо прибиралась в квартире, чтобы принять неожиданного гостя, и бормотала, что надо бы сходить на рынок да купить бычий хвост для супа. Маленькая белая собачка Джихуна, Дубу, прыгала вокруг, время от времени останавливаясь порычать на Миён. Собаки ненавидели лис, и Дубу всегда видела Миён насквозь.

Сомин с Джихун спорили о том, как лучше накрыть стол для семейного ужина. Именно за этим Миён и привезли сюда из больницы. Госпожа Мун рассказала, что, когда Джихун с Сомин были маленькими, каждое воскресенье они устраивали семейные ужины и она хотела бы возродить эту традицию.

С полдюжины раз Миён вставала и порывалась уйти, но каждый раз чувствовала, как у нее подгибаются ноги. Как кружится голова. Казалось, она никак не может отдышаться. Доктор сказал, что она мало спит. Мало – это еще мягко сказано. Она боялась ложиться спать, так как не знала, что значат постоянные появления матери. Но в глубине души Миён понимала, что Йена ушла не до конца – по крайней мере не для нее. А еще она переживала, что ее сны были вовсе не сверхъестественным явлением, а признаком того, что она медленно сходит с ума.

– Сомин-а, куда ты положила мои туфли, те, что с кисточками? – воскликнула госпожа Мун, роясь в обувном шкафу в фойе. Наружу вываливалось все больше обуви, пока она двигала стопки туда-сюда.

– Ты их выбросила, – крикнула Сомин из кухни. – Сказала, что в них у тебя лодыжки толстыми выглядят.

– Нет. То были мокасины, – отозвалась госпожа Мун, вынув пару белых теннисных туфель, изучив их, затем покачав головой и кинув их к остальным.

Сомин вышла из кухни и начала убирать беспорядок.

– С кисточками и были мокасинами. Ты их выкинула.

– Я их выкинула? – нахмурилась госпожа Мун, уставившись на пару сандалий. – Эх, а мне они нравились.

Сомин начала запихивать обувь обратно в шкаф. Достав пару кроссовок, в которых мать ходила в больницу, она протянула их госпоже Мун.

– На прошлой неделе ты назвала их пустой тратой денег и сказала, что жалеешь, что дала продавщице уговорить тебя на покупку.

Госпожа Мун нагнулась, чтобы надеть кроссовки.

– Да, но это было на прошлой неделе. На этой неделе я вспомнила, что они мои любимые.

– Ну, если через неделю ты все еще будешь по ним скучать, можем пойти за еще одной парой.

– Спасибо, доченька, я с удовольствием, – поблагодарила госпожа Мун. Затем она повернулась к Миён: – Ты отдыхай. Я пока схожу за ингредиентами для миёккука [24]24
  Миёккук (кор. 미역국) – суп из морской капусты, часто подают на день рождения и во время болезни.


[Закрыть].

– Для соллонтхана [25]25
  Соллонтхан (кор. 설렁탕) – суп из воловьей ноги, который варят много часов до приобретения молочного цвета.


[Закрыть], – поправила ее Сомин.

– Да, для соллонтхана. – Госпожа Мун поцеловала Сомин в щеку. – Звони, если что-нибудь понадобится.

Когда дверь за матерью захлопнулась, Сомин наклонилась собрать вывалившуюся обувь.

– Впервые вижу такую мать, – вырвалось у Миён прежде, чем она сумела остановить себя.

– Да, знаю. – Сомин рассмеялась. – Я частенько боюсь, как бы она не забыла обуться, прежде чем выйти из дома.

– Но она очень любит тебя. – Миён сдавило грудь. – Это видно.

Сомин улыбнулась и села рядом с ней на диван. Подняв позабытый Миён чай, она протянула ей кружку.

– Пей свой чай, а то моя любящая мама будет читать мне лекции, что я плохо ухаживаю за гостьей.

– Знаешь, тебе повезло с матерью, – проговорила Миён, потягивая чай. – Она любит тебя без всяких условий.

– Твоя мать тоже любила тебя, просто проявляла любовь по-другому.

– Да, может быть, – согласилась Миён.

– И послушай… да, у меня веселая и клевая мама, но быть ее дочерью нелегко. Я нередко чувствую себя родителем.

Миён рассмеялась. Она заметила. Госпожа Мун казалась такой беззаботной. И она позволяла Сомин делать практически все, что та хотела. Миён задавалась вопросом, каково это. Каково иметь мать, которая так тебе доверяет.

– Мне правда не стоит оставаться на ночь. Твоя мать говорила, что теперь вам с Джихуном едва хватает места. Я могу поехать в отель.

– Ты не остановишься у Чуну?

Сомин так странно произнесла имя Чуну. Как будто хотела выплюнуть его как можно быстрее. Как будто боялась его произносить.

– Не знаю. Может быть, так и сделаю. Как-никак, а место знакомое. Пожалуй, не самый плохой вариант. Просто не знаю, могу ли я доверять Чуну.

– Ага, он мне кажется не самым надежным парнем.

– Тебе кажется? Я думала, ты президент клуба ненависти к Чуну.

– Так и есть. Наверное, мне просто интересно, есть ли в нем что-то, чего я не вижу. – Сомин повернулась к Миён. – Что ты о нем думаешь? Ну, если по существу?

– Я думаю, что он меня раздражает. Самонадеянный. Утомительный. Назойливый.

– В общем, хуже существа по земле еще не ходило, – кивнула Сомин. И по какой-то причине Миён подумала, что дала Сомин не тот ответ, на который та рассчитывала.

– Ну, не такой уж он и плохой. Но я бы никогда не сказала ему этого в лицо.

– Ты рада, что он все еще здесь? – поинтересовалась Сомин.

– Я бы не сказала, что прям рада, – ответила Миён, но вспомнила, что Чуну сказал ей в больнице. «Иногда я думаю, что хотел бы доказать всем: я больше, чем просто чудовище из сказки». Может быть, все это время он прятал свою неуверенность за бравадой. В этом был смысл. Но это не отменяло всего плохого, что он сделал. – Я думаю, Чуну – сложный человек. Я думаю, что большую часть времени он сам не знает, какой он – настоящий Чуну.

– Как ты думаешь, несмотря на все это, он хороший человек?

– Что такое «хорошо»? – заметила Миён. – Что такое «плохо»? Плохой ли тот человек, что лжет, обманывает и убивает? Если так, то я плохая.

– Ты больше этого не делаешь, – нахмурилась Сомин.

– Но я жила так девятнадцать лет. Я не могу этого забыть.

– Хочешь сказать, что я должна дать Чуну шанс?

– Шанс на что? – не поняла Миён. Если бы она не знала Сомин так хорошо, то сказала бы, что в ее голосе звучит тоска.

– Я имею в виду в целом. – Сомин избегала встречаться с Миён взглядом. – Например, не быть с ним такой суровой и что-нибудь такое. А знаешь что? Не важно. Пойду накрою на стол. – И с этими словами она вылетела из комнаты.

Миён оставалось только гадать, что происходит между Сомин и Чуну. Потом она сказала себе не беспокоиться об этом. Она не станет лезть в чужие дела. Но теперь, когда ее окружали люди, которым она небезразлична, разве не должна она делать то же самое в ответ? Это казалось неестественным – заботиться о ком-то, переживать. Но разве не в этом смысл дружбы?

– Миён-а.

Она резко выпрямилась, затем снова расслабила плечи, когда в гостиную вернулся Джихун и сел на диван.

Миён уронила голову ему на плечо; день выдался слишком длинным.

– Что нам теперь делать?

– Ничего. Просто подожди, пока мама Сомин не вернется с рынка.

– Прости, что доставляю столько хлопот, – пробормотала она, лихорадочно моргая, и вдруг осознала, что сейчас расплачется. Как глупо. С чего бы ей плакать сейчас? Ведь рядом с Джихуном она чувствует себя в безопасности.

– Никаких хлопот ты не добавляешь. Ты больна. Мы все беспокоимся о тебе… И это бесит тебя, да? – Осознание, прозвучавшее в голосе Джихуна, еще больше огорчило Миён. Он так хорошо ее знал. Временами даже слишком.

– Это странно, – задумчиво произнесла Миён. – Я всегда думала, что я сильная. Но теперь понимаю, что внушила себе эту ложь. А сейчас я медленно вскрываю ее, и приятного в этом мало.

Джихун повернулся, и Миён пришлось поднять голову с его плеча и взглянуть ему в лицо.

– Что ты имеешь в виду? Какая еще ложь?

– Например, я говорила, что мне никто не нужен, кроме моей матери. Я говорила, что мне плевать на людей, которых я убивала, чтобы выжить. Я говорила себе, что я сильная. Что сумею справиться со всем, что принесет жизнь, но теперь…

Стоит ли рассказать Джихуну о снах? О том, что к ней приходит мать?

– Ты сильная, – погладил Джихун ее руки. – Один из самых сильных людей, которых я знаю.

Миён покачала головой.

– Я говорю не о физической силе. Хотя, по-видимому, и ее я лишилась. Я имею в виду, что начинаю понимать, от чего защищала меня мать. И не знаю, что делать теперь, когда ее больше нет.

Джихун кивнул:

– Понимаю. Она была твоим миром. Тебе нелегко смириться с ее смертью.

– Значит, ты понимаешь, что я не могу просто забыть о прошлом и двигаться дальше.

– Хочешь сказать, тебе не нравится наша забота? – Джихун нахмурился.

Миён не знала правильного ответа на этот вопрос, поэтому взяла чай, который уже успел остыть.

– Я говорю, что не привыкла к таким вещам. Люди полдня ждут меня в больнице и настойчиво зовут на семейные ужины. Я чувствую себя обузой.

– Ты не обуза. Именно так и поступает семья. И ты тоже часть нашей странной, ненормальной семьи. Ты ведь знаешь это, верно?

Миён не смогла ответить. Если она скажет «да» – значит ли это, что она забыла Йену? Если она скажет «нет» – значит ли это, что она никогда больше не сможет рассчитывать на эти отношения? Она всегда думала, что, стань человеком, это бы все упростило, но каким-то образом все, наоборот, стало сложнее. Она покачала головой.

– Ты возненавидишь меня, если я скажу, что еще не знаю?

Джихун взял ее руки в свои.

– Конечно, не возненавижу. Я тоже многого не знаю. Вон Сомин подтвердит.

Миён рассмеялась и поняла, что именно этого он и добивался. Поднять ей настроение. Джихун делал это лучше всего. Она прижалась лбом к его лбу.

– Я точно знаю одно. Несмотря ни на что, я могу доверять тебе.

– Всегда, – прошептал Джихун, затем наклонился, поколебавшись мгновение, прежде чем коснуться ее губ. Как будто спрашивал разрешения.

Миён улыбнулась и подалась ему навстречу. Поцелуй был сладким. Утешающим. Нежное прикосновение губ, которым он жаждал успокоить ее тревоги. Но сейчас Миён не хотелось ничего сладкого. Не хотелось легкости или уюта. Она хотела перестать думать. Поэтому она повалила Джихуна на спину и села на него верхом. Он удивленно ойкнул, его руки упали на ее бедра. Она прикусила его губу и услышала, как Джихун резко вдохнул. Миён улыбнулась, подумав, какую власть имеет над ним сейчас, и наклонила голову, чтобы углубить поцелуй.

Джихун сжимал руки на бедрах Миён все сильнее, пока она целовала его все настойчивее. Она хотела полностью раствориться в нем, лишь бы больше не нужно было оставаться самой собой.

Она начала задирать ему рубашку, но Джихун положил руки ей на плечи и отодвинул от себя.

– Нельзя. Не здесь. Не сейчас.

– Я чувствую себя намного лучше, – возмутилась было она, но Джихун упрямо стащил Миён с коленей и усадил на диван. Она протестующе зарычала.

– Сомин или ее мама могут войти в любую минуту.

– И что? – Миён надулась. Ее раздражало, ей напоминали о ее безрассудстве.

Между бровями Джихуна залегла тревожная складка.

– Что происходит? Пожалуйста, расскажи.

– Ничего. – Она скрестила руки на груди и откинулась на подушки дивана. – Видимо, ты не в настроении.

Джихун вздохнул:

– Ну, для этого у меня всегда найдется настроение. Просто… Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Он так хорошо ее знал. Временами даже слишком. И в этот момент Миён ненавидела его за это.

– Я в порядке, просто устала.

– Ладно, может быть, тебе стоит отдохнуть перед ужином. – Он встал, и без тепла его тела рядом ей вдруг стало холодно. – Миён-а.

Она не ответила – лишь решительно уставилась на пустой экран телевизора перед собой.

– Я люблю тебя, – прошептал он. Повисла тишина, и она поняла, что он ждет ее ответа. Такая странная рутина у них сложилась: Джихун произносил слова, от которых сердце у нее билось сильнее и пело, но ответить на них Миён не могла. Он ушел, и она услышала звон посуды на кухне: он взялся помогать Сомин.

Миён не хотела закрывать глаза, но она почувствовала себя совершенно опустошенной. И вскоре она погрузилась в сон и грезы, где ее ждала мать.

12

Сомин шла по дороге в сгущающихся сумерках.

«Не следовало приходить сюда», – думала Сомин, уже, наверное, в сотый раз. И все равно она продолжала путь по узкому переулку, который вел к квартире Чуну. Сомин снова прокрутила в голове то, что хотела сказать. Это так глупо: никогда прежде ей не приходилось заранее обдумать свои слова. Раньше она всегда без колебаний говорила людям то, что думает. Но Чуну ее смущал. И это бесило.

Весь вечер Сомин переживала из-за того поцелуя. Ну… «переживала», возможно, не то слово. Волновалась. Стрессовала. Но Миён сказала, что Чуну не такой поверхностный, как они думали. Что, может быть, под всем этим внешним лоском скрывается нечто… большее. Каким он был на самом деле, Сомин не была уверена. Но, узнав о сверхъестественном мире, она пришла к выводу, что на этой планете очень много вещей, которых она не может понять. Так что, возможно, было в Чуну что-то, о чем она пока понятия не имела. Но одно Сомин знала точно: нужно пресечь это – чем бы оно ни было – в зародыше, прежде чем оно выйдет из-под контроля.

Итак, после ужина она сказала матери, что пойдет позаниматься в учебные комнаты, где большинство старшеклассников снимали себе кабинки. Во время коротких летних каникул места в учебных комнатах не оставалось: их заполоняли старшеклассники, готовящиеся к ноябрьскому суныну [26]26
  Сунын (кор. 수능) – экзамен на академические способности, или CSAT, который в ноябре сдают выпускники третьего класса старшей школы. Чтобы ученики не опоздали на экзамен, многие компании в этот день открываются на час позже, а автобусы и метро ходят чаще.


[Закрыть]. Сомин заявила, что после сегодняшних приключений она отстала от учебного графика, опустив, однако, тот факт, что она уже давно все спланировала и выделила целый день, чтобы помочь Джихуну с переездом. Ее матери не нужно было этого знать. И даже если Миён бросила на Сомин любопытный взгляд, когда та выходила, она могла не волноваться: Миён не станет сплетничать.

Тут Сомин налетела плечом на трубу, прикрученную к грязной бетонной стене. Она зашипела от боли, потирая руку и проклиная себя за то, что отвлеклась. Она терпеть не могла этот узкий переулок. Он как будто намеренно чинил препятствия на ее пути, предупреждал, что ничего стоящего здесь не найти. Впрочем, возможно, на то оно и рассчитано, предположила Сомин. Чуну жил в мире, который прятался у всех на виду. В котором существа из легенд были настоящими, хотя никто в них больше не верил. Никто, кроме тех, кто достаточно суеверен, чтобы остерегаться подобных мест.

По переулку пронесся шепот ветра. Странно: любой порыв ветра обычно застревал среди узких высоток и внизу воздух всегда казался застоялым. Но Сомин почувствовала, как затрепетали волосы у ее ушей, и что-то услышала. Шепот. Звуки медленно складывались в слоги, и Сомин вдруг почудилось, будто шепот говорит ее имя. Тихое шипение звало ее.

Она уловила слабый запах лакрицы.

По шее у нее пробежали мурашки. Ощущение такое, будто за ней наблюдали.

«Не оборачивайся, – сказала она себе. – Просто продолжай идти. Ты уже почти у двери».

Но, как типичная героиня фильма ужасов, Сомин проигнорировала свой внутренний голос и медленно повернула голову в сторону. Краем глаза она смогла разглядеть фигуру человека. Он стоял позади нее не более чем в двух шагах. У него было такое бледное лицо, что оно казалось почти прозрачным. Темные волосы, обсыпанные серебром. Ввалившиеся щеки. И кепка, низко надвинутая на глаза.

– Кто?.. – начала Сомин, но, как только слова сорвались с ее губ, человек исчез. И ветерок вмиг утих. На Сомин внезапно навалился летний тягучий воздух, хотя солнце уже заходило. Как будто вся влажность Сеула надавила ей на грудь. У Сомин закружилась голова, все поплыло перед глазами, в ушах зазвенело. Она ударила кулаком в грудь, пока легкие судорожно сражались за воздух, прокашлялась, и, похоже, это помогло, так как ей удалось сделать глубокий вдох.

– Возьми себя в руки, Ли Сомин, – велела она себе, сделав два щедрых глотка воздуха. Ей стало лучше.

Она отогнала странное чувство, которое все еще щекотало ей нервы, и позвонила в дверь Чуну. Она считала свои вдохи и добралась только до тринадцати, когда дверь открылась и перед Сомин предстал Чуну. После больницы он переоделся в простые джинсы и футболку, а волосы у него были немного влажными, как будто он недавно принял душ. По одной из прядей стекла капелька воды и упала ему на плечо. Замечала ли Сомин раньше, какие у него широкие плечи? Не слишком широкие, но явно свидетельствующие, что в этом жилистом теле есть сила.

– Сомин-а? – позвал Чуну, и она поняла, что все это время она молча на него пялилась.

– О, извини. – Сомин прочистила горло, готовясь начать свой монолог. – Я просто…

– Проходи, – прервал Чуну ее отрепетированную речь.

– Что?

– Зайдешь, может? Я только что заварил чай. – Он пошел внутрь. Сомин едва успела поймать дверь, прежде чем та врезала бы ей по лицу.

Он это нарочно? Но нет, она не станет лишний раз на этом зацикливаться. Нужно собраться с мыслями, произнести заготовленную речь и уйти, как только он согласится, что поцелуй был ошибкой. Оплошностью. Неоговоренным пари. Одной из многих игр Чуну. И Сомин пришла сказать ему, что игра закончилась вничью.

Войдя внутрь, она разулась в прихожей. Квартира буквально блестела чистотой. Пол под ногами был прохладным – и освежающим, особенно после уличной жары.

Когда Сомин шла по коридору в поисках кухни, ее внимание привлекла одна из комнат. Внутри она увидела огромный сверкающий рояль и полки с книгами. Полки покрывали все стены, и Сомин изумленно раскрыла рот: так много их было.

Она выбрала книгу наугад. Это оказалась поваренная книга. Вторая – сборник старинных европейских сказок. Сомин пролистала страницы, на которых красовались искусно нарисованные феи, русалки и ведьмы.

Следующей она взяла книгу о мальчике-волшебнике. Она была написана по-английски, поэтому Сомин не смогла прочесть название. Но она узнала обложку; ни один ребенок, родившийся за последние тридцать лет, не мог ее не узнать.

– Это первое издание.

Она развернулась, крепко прижав книгу к груди.

В дверях стоял Чуну с двумя чашками горячего чая. Он поставил их на стол рядом с креслом, которого Сомин не заметила. Оно выглядело удобным – в таком кресле вполне можно провести несколько часов, не сдвинувшись ни на дюйм.

– Эта комната такая… уютная, – сказала она. – Я от тебя такого не ждала.

– Я тоже люблю комфорт, – пожал плечами Чуну.

– Я всегда мечтала о библиотеке, – призналась Сомин, оглядывая высокие полки. – Не хватает только камина, и тогда было бы идеально.

– Никакого камина, – отрезал Чуну. – Я ненавижу огонь.

А вот это странно. Особенно для токкэби. Сомин вспомнила сказки об огне токкэби, высоком голубом пламени, которое возвещало о прибытии гоблинов. Или это просто миф?

– Не знала, что ты любишь читать. – Сомин убрала книгу обратно на полку.

– Кто сказал, что люблю? – усмехнулся Чуну. – Многие из этих книг – просто коллекционные издания, они стоят больших денег.

Сомин вгляделась в него, пытаясь понять, прочесть, но безуспешно. Затем потянулась рукой себе за спину и достала потрепанное и подержанное издание «Ходячего замка Хоула».

– И сколько это стоит? – взглянула она на страницы с загнутыми уголками. – Пятьсот вон?

Чуну ухмыльнулся, довольный тем, что его поймали на лжи.

– Время от времени я действительно почитываю хорошие книжки. В конце концов, я жил во времена без телевизоров. Но ты ведь пришла не для того, чтобы расспрашивать о моих любимых способах скоротать время, да? – Чуну шагнул к ней. Еще один шаг – и он оказался бы чересчур близко. Она услышала его запах – смесь шампуня и лосьона после бритья.

Сомин знала, что ей лучше заговорить сейчас, иначе она забудет, зачем вообще пришла.

– Я пришла, потому что… – Она замолчала, не сумев вспомнить продолжение своего тщательно продуманного монолога.

– Да, пожалуйста, расскажи мне, зачем же ты пришла, – усмехнулся Чуну и сделал к ней еще один шаг. Она попятилась и выставила руку. Это остановило его. Слава богу. Сомин не представляла, что делать, если он прикоснется к ней. Она чувствовала себя пучком проводов под напряжением, готовых вспыхнуть от одного его присутствия.

– Я пришла обсудить то, что произошло. – Сомин почти поморщилась. Она хотела казаться более уверенной в себе, но в итоге выглядела как ребенок, который «играет во взрослого». Но было слишком поздно.

Чуну изумленно усмехнулся:

– Обсудить? И все?

– Да, и судя по тому, что мы, похоже, друг друга недопоняли… я рада, что пришла. – Вот оно снова: ребенок, притворяющийся взрослым.

– Я тоже рад, что ты пришла. – Ухмылка Чуну превратилась в широкую улыбку – слишком злую, чтобы назвать ее дружелюбной.

– Прекрати, – строго сказала Сомин, и Чуну наконец отодвинулся.

Она заметила, что всякий раз, когда она говорила ему, что ей что-то не нравится, Чуну прислушивался. Словно он и правда не хотел без ее разрешения вторгаться в ее личное пространство. Это совсем не вязалось с его образом грязного бабника и мошенника, как она его называла.

– Тот поцелуй… – Сомин снова умолкла, погрузившись в воспоминания. Она жалела, что так хорошо его помнила. И жалела, что где-то в глубине души ей хотелось снова попробовать Чуну на вкус. Как десерт, который не следует есть. На который у нее аллергия. От которого она покроется сыпью.

– Да? – Чуну терпеливо и выжидающе наблюдал за ней. Сомин знала, что это всего лишь маска. Он ждал подходящего момента, чтобы сломить ее решимость.

– Этого не должно повториться, – наконец заявила Сомин.

– И почему же? – любезно поинтересовался Чуну. Слишком любезно.

– Потому что мы не… мы не можем. Этого просто не случится… это не может повториться. – Она запиналась, как будто только училась говорить. Казалось, ей не собрать из слов хоть сколько-нибудь убедительное предложение.

– Понимаю, – кивнул Чуну. – Ну, не могу же я заставить тебя делать то, чего ты не хочешь. Так что, если это все… – Он направился обратно в прихожую.

Сомин не могла поверить, что все оказалось так просто. И переживала, не осталось ли между ними недоразумения. Ей нужно было, чтобы Чуну понял, что этот поцелуй не значил ничего – даже меньше чем ничего. Он непременно обязан это понять. Потому что сама она начинала в этом сомневаться.

– Подожди. – Сомин схватила Чуну за руку, но, должно быть, дернула слишком сильно (она частенько перебарщивала с силой, когда была встревожена), и рывком притянула его к себе. Они бы упали на пол, если бы он не схватил ее за руки, каким-то образом удержав равновесие.

Ей хотелось вырваться из его объятий и вместе с тем еще сильнее хотелось в них остаться. Сомин была их тех, кто всегда следует своим собственным правилам. И ее правила строго запрещали ей вступать в отношения с кем-либо навроде Чуну. А еще она была из тех, кто всегда получает желаемое. И прямо сейчас она желала Чуну.

Поэтому Сомин приподнялась на цыпочки. Этого оказалось недостаточно: она была слишком низкой, а он – слишком высоким. Но в тот же миг Чуну наклонился к ней, и их губы соприкоснулись.

Они вцепились друг в друга, и Сомин попятилась, потянув Чуну за собой. Что-то твердое впилось ей в бедро. По комнате эхом разнесся шум. Но Сомин было все равно: она потянулась и обхватила руками шею Чуну, крепко прижимая его к себе.

Ей нравилось ощущать прикосновение его губ на своих. Все здравые мысли вылетели у нее из головы. Она чувствовала себя невесомой. Только сейчас Сомин вдруг осознала, насколько напряжена была все это время, пока не ослабло давление на ее висках и плечах. Она удовлетворенно хмыкнула и почувствовала усмешку Чуну на своих губах.

Он углубил поцелуй. Они были словно два урагана, столкнувшихся посреди океана. Сомин захлестнули чувства, слишком сильные и слишком разнообразные, чтобы в них можно было разобраться. Да она и не хотела думать. Она только хотела испытать, прикоснуться, почувствовать. Как приятно было просто чувствовать.

Затем Чуну высвободился, отчаянно пытаясь глотнуть воздуха. Сомин прижалась к нему, ноги у нее дрожали, вот-вот грозясь подкоситься. Она наконец поняла, откуда взялся тот шум. Она наткнулась на рояль.

Ее взгляд скользнул к Чуну; они дышали часто, в унисон. Сомин хотелось, чтобы он снова поцеловал ее. Хотелось, чтобы он продолжил. Его глаза сверкнули, заметив ее невысказанную просьбу, и Чуну положил руки Сомин на бедра. Он поднял ее так легко, будто тело ее было из дыма, пара, но не из твердой плоти. Как будто она в следующий миг уплывет прочь. Может быть, она бы и уплыла – ее трясло от предвкушения, – может быть, она бы разлетелась на миллион частиц. Затем Чуну бесцеремонно усадил Сомин на полированную деревянную крышку рояля, и она уперлась пальцами ног в клавиши, на что инструмент отозвался очередной какофонией. Сомин почувствовала, как рояль под ней вибрирует.

Чуну придвинулся к ней. Он тоже уперся ногами в клавиши, и теперь каждое их движение сопровождало звучание нот. Чуну обхватил Сомин рукой за шею. Она держалась за него, как за якорь. И тогда его губы завладели ее.

Сомин чувствовала себя так, словно она горела, словно она вот-вот превратится в пар. Одежда казалась слишком тесной, и она потянула за воротник, пытаясь сорвать рубашку. Чуну опустил ее руки.

– Куда ты так торопишься? – сказал он с улыбкой, которая почему-то не раздражала ее до полусмерти. На самом деле она вроде как даже показалась Сомин милой. – У нас еще много времени.

– Я чувствую, что если ты не будешь меня целовать, то я, возможно, скоро начну слишком много думать, – выдохнула Сомин.

Она попыталась снова поцеловать его, но по коридору эхом прокатился стук в дверь. Сначала Сомин подумала, что это плод ее воображения. Или, может быть, громкое эхо ее собственного сердца. Но стук раздался снова, и на этот раз к нему присоединился рев:

– Чуну, секки-я! Выходи!

Сомин приподняла бровь:

– Твой друг?

Чуну, похоже, понял, кто это, и застонал, прижавшись лбом к ее лбу. Он крепко держал ее за талию, как будто не хотел отпускать.

– Значит, скорее просто знакомый? – спросила Сомин.

– Не ходи никуда, – велел Чуну, прежде чем протопать по коридору.

Сомин подумывала пропустить его приказ мимо ушей и пойти следом, но решила, что от нечистых делишек Чуну лучше держаться подальше. Она осмотрела себя. Волосы выбились из хвоста. А рубашка была помята и наполовину задрана. Сомин одернула ее. Наверное, это к лучшему. Если бы все зашло еще дальше, утром она определенно возненавидела бы себя.

По коридору эхом пронесся громкий треск, а за ним – глухой звук удара. Наплевав на просьбу Чуну остаться, Сомин выбежала в прихожую – и раскрыла рот от удивления.

Если бы она не знала, что ее близкая подруга на самом деле мифическая девятихвостая лисица, Сомин бы не поверила в то, что перед ней предстало. Впрочем, она все еще сомневалась, верить ли собственным глазам.

Стоявший в дверях мужчина походил на неуклюжего зверя с носом картошкой и темными, сверкающими глазами. Волосы у него были жесткие и выгоревшие. Одежда – порванная и изношенная. Ростом он был по меньшей мере метра два. А перед ним на полу, на осколках разбитой вазы, стоявшей раньше в прохожей, распростерся Чуну. Руки его покрывали порезы, и еще один виднелся на подбородке. Сомин недоуменно на них уставилась: крови не было.

Существо, нависшее над Чуну, вытащило что-то из-под своих отвратительных одежд. Что-то, похожее на узкую дубинку. И вдруг до Сомин дошло. Он токкэби. Или по крайней мере то существо, которое она и миллионы корейских детей привыкли называть токкэби.

Когда она только познакомилась с Чуну, она не поверила, что он гоблин. Слишком уж прилизанным он выглядел. Слишком совершенным. Слишком красивым. Но это существо было именно таким, какими она их себе представляла.

И этот идеальный образец токкэби собирался врезать Чуну дубинкой по лицу.

– Эй ты! – закричала Сомин: инстинкт взял над ней верх.

Существо остановилось на полпути, в замешательстве взглянув на нее. Только это Сомин и было нужно. Не успел гоблин воспользоваться дубинкой, как она выхватила ту у него из рук.

– А ну отдай, – прогрохотал токкэби, кинувшись вперед.

Сомин отскочила в сторону и понадеялась, что гигантская тварь не растопчет Чуну, неуклюже гоняясь за ней.

– Невежливо входить в чужой дом и нападать на хозяина, – заявила Сомин.

– Сомин, брось дубинку и убирайся отсюда, – поднялся на ноги Чуну. Он говорил так серьезно, что Сомин чуть было не повиновалась. Никогда прежде она не слышала испуга в его голосе. Но он, казалось, был в ужасе, и, когда их взгляды встретились, она мгновенно поняла, что он боится за нее.

Токкэби гортанно завопил и кинулся на Сомин. А Чуну бросился на гоблина, который превосходил его по размерам. Вместе они накренились в сторону. Тварь вздернула руку, ударила Чуну в живот и отбросила назад.

Чуну не мог не знать, что ему даже с места не сдвинуть эту неповоротливую тушу.

Он сделал это, чтобы отвлечь токкэби от Сомин. И она с широко раскрытыми от ужаса глазами наблюдала, как гоблин прижал Чуну к стене.

– Прекрати! – крикнула Сомин, запрыгивая на спину токкэби. Она попыталась ударить его дубинкой по толстому черепу, но токкэби легко смахнул ее, и Сомин рухнула на мраморный пол.

Перед глазами у нее все закружилось, в ушах стоял громкий звон. На секунду мир превратился в размытое пятно, и она могла различить только разноцветные фигуры вокруг себя.

Над ней кто-то навис. Но не токкэби. И не Чуну. Кто-то, кто выглядел устрашающе знакомым, хоть она и не могла разглядеть его лицо.

– Сомин-а, – прошептал хриплый голос, и что-то зашевелилось у нее в памяти. Она потянулась на звук голоса, но ее пальцы прошли насквозь, не нащупав ничего, кроме холодного воздуха.

Токкэби разъяренно зарычал, и Сомин крепко зажмурилась. Дымка перед глазами наконец развеялась. Токкэби по-прежнему прижимал Чуну к стене мясистым кулаком. Чуну согнулся пополам, но не упал, и тогда токкэби поднял его выше и снова приложил о стену.

Чуну умрет, если Сомин что-нибудь не предпримет.

Она подняла дубинку. От падения та раскололась пополам. Глубоко вдохнув, Сомин рванула вперед и вонзила острый конец дубинки в плечо токкэби. Гоблин взревел и попятился назад, отшвырнув ее через всю прихожую. Голова Сомин ударилась о глянцевую стену, и она услышала громкий треск. Настолько громкий, что она испугалась, не раскололся ли у нее череп. Ошеломленными глазами Сомин смотрела, как токкэби повернулся и прыгнул на нее. Она подняла руки, в одной из которых до сих пор каким-то образом была зажата расщепленная дубинка. И, когда токкэби приземлился, Сомин почувствовала, как пронзила его шкуру.

Морда токкэби была в сантиметрах от ее лица, и, хотя перед глазами у Сомин все двоилось, она заметила, с каким удивлением токкэби на нее вылупился. Затем он заревел – и в тот же миг рассыпался в пыль.

В ушах Сомин звенело от свиста. Исходил ли он от токкэби? Нет, оно превратилось в пыль и воздух. Она убила это. Его, поправила она себя.

Хотя токкэби был чудовищем, он все еще был живым существом. И Сомин убила его. Это совсем не то же самое, что прихлопнуть муху или комара.