Текст книги "Карантин"

16. Флора

Меня везут по больнице, все как в тумане. Я не люблю больницы. Но, опять же, кто их любит?

Поездка на скорой была даже интересной, особенно пока Джои сидел рядом. Он рассказал мне, что больница, в которую мы едем, – одна из лучших в стране. Хотелось на пределе легких крикнуть: «Я не больна!».

Но я не стала. Джои ни разу не заговорил об Оливере, и я тоже молчала. В здании нас встретила дюжина медицинских работников, все – в костюмах химзащиты. Прямо как на базе, эти тоже были на удивление спокойны, и я даже немного расстроилась, что все не столь хаотично и возбуждающе, как я себе представляла.

Мы наконец останавливаемся в коридоре. Палата справа и палата слева просматриваются насквозь, потому что их стены из прозрачного стекла выглядят как декорации к фильму.

Каталку поворачивают к правой комнате и провозят через пластиковый шлюз, а затем в саму палату. Штора между кроватями распахнута. Санитары доставили в палату вторую каталку. Меня подвозят к постели, разворачивают, и я вижу, как Оливера на его каталке подвигают ко второй койке. Его глаза такие же огромные, как и раньше. Переместить нас с каталок – целое дело, и очевидно, что один из санитаров вообще не хочет иметь с нами ничего общего, околачиваясь где-то позади, но его подталкивают другие врачи. Он морщит нос под костюмом химзащиты. Мне не нравится, как он на меня смотрит.

Все разговаривают на медицинском жаргоне, словно иностранцы. Я смотрю на них, как в кино. Оливер тоже наблюдает за происходящим. В комнате есть окно, можно увидеть самолет вдалеке. Я невольно спрашиваю себя, куда он летит. Слышали ли его пассажиры о тропическом моно и не встревожены ли они? Вспоминаю, как переживал Оливер, когда его накрыла паническая атака. И как тяжело с Рэнди, когда он беспокоится или нервничает. Словно получив пощечину, поражаюсь, как плохо я все спланировала, не приняла в расчет тех, на ком это может сказаться. Но почему-то хочется лишь смеяться, у меня то же чувство, что было в самолете, – почти истерика, приходится закусить губу, лишь бы не расхохотаться.

Санитары перекладывают меня на постель с тонким матрацем и собираются уйти. Никто ничего не говорит, даже Джои.

– Стойте! – кричу.

Одна из них поворачивается, как будто удивленная тем, что я разговариваю.

– Что нам теперь делать?

Она смотрит на остальных врачей и медсестер, некоторые пожимают плечами.

– Ну, как видите, – говорит она, обводя комнату жестом.

Одна из медсестер коротко смеется, и я, заставив себя улыбнуться, отвечаю так мило, как только могу:

– Супер, спасибо.

Джои вновь смотрит на меня с сочувствием, и я ощущаю себя пациентом больницы. Приходится напомнить себе, что я и есть пациент.

Все выходят через пластиковый шлюз и снимают свои костюмы. Через стекло я наблюдаю, как они идут по коридору, и почему-то вновь чувствую разочарование. Мне до сих пор кажется, что это должно происходить намного живее. На фоне обязана звучать бодрая панковская композиция. Но все выглядит таким спокойным.

Взбиваю подушки чуть более яростно, чем необходимо, и, закончив, встаю с постели. Оливер бессмысленно пялится в телик на своей стороне палаты. Он прикручен к потолку, прямо как мой, и я невольно задаюсь вопросом, можно ли украсть что-нибудь из больницы. Вдруг понимаю, что мы впервые остались наедине. Хотя это трудно назвать «наедине», когда стены полностью прозрачны, а мимо постоянно проходят врачи, сестры и другой медперсонал.

Пока смотрю на него, в голове снова проносится наш поцелуй. Нельзя не отметить, что его губы мягче, чем я ожидала. Он кажется таким встревоженным, колючим и резким, а меня удивила податливость этих губ. Потом я вспомнила, как он тут же отстранился, словно я была ядовита. Скоро он расскажет кому-нибудь, как я симулировала жар. Снова взбиваю подушку.

Оливер отводит взгляд от телика, и я понимаю, что тот даже не включен.

– Обязательно это делать?

– Извини, но губки для мытья посуды толще, чем эта подушка.

– Ну, мы в больнице. На карантине в больнице, если ты вдруг…

– Оливер, прости, – почти на автомате говорю я. Всю жизнь мне приходится извиняться, повторяя «прости» за самые разные вещи. Но даже не представляю, за что конкретно извиняюсь сейчас, если уж на то пошло. Он пропустил какую-то вечеринку в Бруклине и не повидался с девчонкой. Большое дело. Мир от этого не остановится. Я даже немного сомневаюсь, что эта девушка знает о существовании Оливера. Совсем немного. Интересно, кто она? Кто-то из школы? Богатая соседка? Дочь друзей семьи?

Удивительно, что меня это вообще заботит.

Он качает головой, тяжко вздыхает, и я боюсь, что у него случится очередная паническая атака. Хочу помочь ему успокоиться, как в самолете, и думаю о том, чтобы снова взять его за руку, но он смотрит на меня с отвращением и со злостью.

– Слушай, – едко бросает он, – мне жаль, что у тебя такая тяжелая жизнь, а твой отец женился на какой-то девке. Но знаешь что? Мне моя жизнь нравилась, а ты просто ее сломала.

Чувствую, как вскипает кровь. Он ничего не знает обо мне. Голди – наименьшая из моих проблем.

– Как ты смеешь? – холодно говорю.

На секунду он кажется озадаченным, и я вижу, как на его лице мелькает, но быстро исчезает беспокойство.

Мне хочется ударить кулаком в стену, хлопнуть дверью, сделать что-нибудь громкое, врубить панковскую песню, которая и так должна была тут звучать. В отчаянии оглядываю комнату. Единственная дверь – в ванную со стороны Оливера, а приближаться к нему не хочется. Задергиваю пластиковую штору между нашими койками. Она едва шуршит. Это злит меня еще сильнее.

17. Оливер

Сижу на своей половине палаты, слышу тяжелый вздох с половины Флоры, и тут, конечно же, снова звонит мама.

Моя очередь издавать тяжелые вздохи.

– Да, мам, – резко отвечаю я.

– Оливер, вынести не могу этой разлуки. Я так переживаю, что ты болен. Ты ведь не болен, да? Прошу, скажи мне, что ты не болен. Твой папа никогда не болел, а потом пошел на работу и умер за столом, а я так и не попрощалась с ним, – она всхлипывает.

Хотелось бы напомнить матери, что они с отцом были в разводе, когда он умер, и никто из нас годами не вспоминал о нем. Но молчу. Еще хотелось бы напомнить Флоре, что она – причина, по которой я оказался в больнице, застряв на карантине, но по-прежнему молчу. Вместо этого жду, когда мама перестанет плакать. И так всегда: она постоянно плачет, я постоянно жду.

– Я велела врачам, чтоб они заботились о тебе наилучшим образом. Знаю, какой ты хрупкий.

– Хрупкий? Спасибо большое, мам.

– О, дорогой. После всего, через что мы прошли, быть хрупким – нормально.

Все, через что мы прошли, – это известие о смерти человека, которого мы уже едва знали. Но я не в настроении указывать ей на это, да и на что бы то ни было. Просто хочу покончить уже с телефонным звонком.

– Ну, мам, мне, наверное, лучше больше отдыхать и не тратить силы на разговоры, чтобы оставаться здоровым. – Я город тем, как быстро нашел повод прервать беседу.

– Ладно, – неуверенно отвечает она. – Звони мне по возможности чаще.

– Да, конечно.

– Я люблю тебя, Оливер, – она снова плачет. – И буду в Майами уже завтра!

– Я тоже люблю тебя, мам.

Повесив трубку, вижу сообщение от Келси. При виде ее имени на экране телефона чувствую себя виноватым. Лучше бы врач не говорил моей маме о поцелуе Флоры. Теперь, когда она знает, ни за что уже об этом не забудет. Я тоже никак не смогу стереть это из памяти, как бы мне этого ни хотелось. Я же этого хочу? Конечно, хочу. Качая головой, читаю сообщение от Келси:

«Видел мой пост на “Фейсбуке”?».

Впервые с прошлого вечера открываю «Фейсбук». Одно за другим всплывают оповещения, и вижу, что Келси отметила меня в посте:

«Молимся об Оливере на карантине!».

Сначала чувствую возбуждение. Хочется как-то отметить это мгновение, сохранить пост, чтобы еще раз посмотреть его позже. Останавливаюсь на самом простом варианте – делаю скриншот. Но затем смотрю на комментарии: большинство – от людей, которых не знаю, некоторые – от тех, с кем я едва знаком.

«Надеюсь, тебе лучше» – от девушки из моего языкового класса.

«Как страшно. Надеюсь, ты в порядке!» – от парня из класса по химии.

«А разве в прошлом году он не перевелся в другую школу?» – от Клейтона Кроула, чей шкафчик находится через два от моего и которого вижу почти каждый день.

Прокручиваю комменты, вижу еще несколько «поправляйся».

А затем: «Разве моно – это не болезнь поцелуев? Кто его поцеловал?» – от Блейна Роберта. Мы были друзьями в младших классах, вместе играли в «Звездные войны». Дружба кончилась, когда он начал набирать популярность. Открываю сообщения и пишу Келси: «Спасибо!» – хотя понятия не имею, почему благодарю ее за то, что она заставила меня почувствовать себя дерьмом.

18. Флора

Мой телефон издает звук: отец пытается создать видеочат. Наверное, это ошибка, скорее всего, он сел на трубку или что-нибудь в этом роде, можно не отвечать. Телефон снова издает тот же звук. Я скептически нажимаю «принять». Тут же появляется изображение отца. Он одет в какой-то поношенный банный халат, который я помню еще с раннего детства. В голове сразу возникают оладушки и субботние утра.

– Флора! – говорит он, и я не узнаю выражения его лица. – Ты в порядке? – голос тоже звучит странно. Понимаю, что это страх.

Не знаю, почему, но на глаза наворачиваются слезы. Я видела его лишь вчера, но внезапно чувствую, что ужасно соскучилась. Хочется снова вдохнуть запах кленового сиропа и папин собственный запах – аромат его геля после бритья. Вспомнить, как он читал со мной всякие смешные истории и относил в постель, когда я засыпала на диване, – он делал это до развода.

А затем в кадре появляется Голди, и очарование рушится.

– Флора! – говорит она. – Мы ужасно за тебя беспокоимся. Ты получала мои сообщения? Видела мои посты?

Это «мы» заставляет меня содрогнуться.

– Да, конечно. – Как всегда, разговаривая с Голди, не пытаюсь скрыть раздражения, а она, как обычно, кажется, этого не замечает.

– Мне так жаль, что мы пригласили тебя в гости как раз перед вспышкой болезни. Мы и представить не могли, – говорит отец.

Мы, мы, мы. Меня снова передергивает.

– У тебя жар? Как ты? – отец вдруг склоняется к камере, и его голос эхом гуляет по палате. Осознаю, как тихо на стороне Оливера, и невольно задаюсь вопросом, что он там делает, потом напоминаю себе, что мне плевать. Он сказал, что я разрушила его жизнь.

– Твоя мать звонила и рассказала, что случилось. Сказала, у тебя жар, но все другие показания в норме и пока не проявилось никаких симптомов.

– Я в порядке, пап. – Его озабоченность вновь выводит меня из себя. Особенно когда вижу руку Голди на его плече.

– Но мне, наверное, пора отключаться, нужно отдохнуть, поберечь силы. – Я только что слышала, как Оливер говорил так своей маме, и надеюсь, он не посчитает, что его жизнь разрушится снова, если я позаимствую эту отговорку.

– Конечно. Мы понимаем, – отвечает отец.

Мы. Я едва сдерживаюсь, чтобы не содрогнуться.

– Мы тебя любим.

Секунду они смотрят на меня, потом я быстро отвечаю:

– Я вас – тоже, – и прекращаю звонок раньше, чем они успевают сказать что-либо еще.

На стороне Оливера все еще тихо, и я снова оглядываюсь, желая хлопнуть дверью, бросить что-нибудь и закричать, топая ногами.

Но ничего не делаю. Не могу сделать ничего такого.

Выглядываю в окно, смотрю на пустую палату в другой стороне коридора.

Интересно, там кто-нибудь еще будет? Заболеет ли еще кто-нибудь? Болезнь. Все считают, что я больна.

Кто-то появляется с той стороны двери и надевает костюм химзащиты. Не могу понять, мужчина это или женщина; да и какая разница? Человек проходит сквозь шлюз, и я вижу Джои с двумя подносами.

– Обед! – говорит он. – Прошу прощения, что так поздно. Уже почти ужин! Обычно я не доставляю еду, но обсуживающий персонал побоялся идти к вам. Не то чтобы они плохо к вам относятся, просто думают, что у вас тут кишмя кишат вирусы, так что я вызвался волонтером, – улыбается он.

Значит ли это, что он хочет провести со мной время? Снова чувствую то легкомысленное настроение и сдерживаюсь, чтобы не захихикать. Я не из тех, кто хихикает. Хотя мне не удается взять под контроль появившуюся на лице широкую улыбку. Он поглаживает меня по голове – жест, который кажется мне одновременно успокаивающим и странным, поскольку его рука спрятана в огромную резиновую перчатку костюма химзащиты. Он ставит поднос на прикроватный столик и идет к Оливеру.

Пока поклевываю обед, звонит мама. Сложно сосредоточиться на том, что она говорит.

– Хорошие новости. Я прилечу в Майами через два дня. Жаль, что не завтра! Но мы с твоим дядей пытались найти сиделку для Рэнди, а у дяди не так уж много подходящих знакомых. Отыскали лишь на завтра, и…

– Мама, прошу, не надо объяснений, – говорю мягко. – Я просто очень… рада, что ты сможешь приехать. Спасибо, что взяла все это на себя. – Чувствую такую вину, что кружится голова.

– Без проблем, Флора.

Мы молчим секунду, потом мама спрашивает:

– Доктор Демарко сказала, ты на карантине с другим подростком. С парнем? – Она замолкает и ждет, пока я что-нибудь отвечу. Совсем как в детстве, когда она пыталась заставить меня признаться, что я обстригла волосы своей Барби.

– Да, – осторожно отвечаю я.

– Еще она сказала, что этот парень попал на карантин потому, что ты его поцеловала. – Так мы разговаривали до того, как от нас ушел отец. Тогда мы были счастливы, обсуждая хоть что-то кроме тупой Голди и того, как мама зла на папу. – Флора, это был твой первый поцелуй? – она спрашивает мягко, спокойно.

Я ничего не отвечаю и вдруг очень четко понимаю, что на стороне Оливера тихо.

Мама тоже молчит, ожидая ответа. Затем на заднем фоне раздается голос Рэнди, спрашивающий у мамы, где степлер.

– В правом ящике стола в комнате Флоры, – отвечает она, затем спрашивает меня: – Хочешь поговорить с кузеном?

– Не-е-ет! – слышу я в трубке.

Мама вздыхает.

– Прости, Флора. Он не может найти степлер. Ты же знаешь, как это бывает. Я кладу…

– Погоди, мам, прежде чем ты отключишься, – прерываю ее.

Она молчит, и я слышу, что Рэнди уже выходит из себя.

– Я просто хочу извиниться снова.

– Флора, дорогая, за что? Почему ты все время извиняешься? Ты не виновата, что заболела. Ты же не специально.

Неловко смеюсь.

– Нет, конечно.

– Нужно помочь Рэнди. А ты думай только о выздоровлении от этой лихорадки, ладно?

– Ладно, – отвечаю очень тихо.

Как только вешаю трубку, в палату через шлюз входит женщина в защитном костюме.

– Проверка показателей. – Она выглядит такой утомленной, будто каждый день расхаживает в защите. Хотя, если подумать, возможно, так оно и есть. Показатели – точно! Они поймут, что у меня нет никакого жара, что я не больна и Оливеру ничего не грозит. Мы сможем отправиться домой, и все это станет одним большим недоразумением, над которым мы однажды посмеемся. Хотя я не планирую встречаться с ним снова.

Женщина смотрит на часы на стене и что-то бормочет.

– Что вы сказали? – не знаю, почему пытаюсь с ней заговорить.

Она прищуривается, будто чует неладное.

– Сказала, что опоздала. Обычно я тут не работаю и не очень хорошо знаю местную планировку.

– Все нормально, на самом деле я не больна, – говорю, не задумываясь.

Она смотрит на меня сквозь закрывающий лицо прозрачный пластик.

– Как и все, – закатывает глаза медсестра.

– Нет, правда. Я действительно не больна. Это недоразумение.

Слышу, как за шторой ворочается Оливер, и надеюсь, что он слушает.

– Да ну? И что за недоразумение? – Женщина смотрит на меня сочувственно, сложив губы бантиком, будто мне пять лет.

– На самом деле у меня не было жара. Я его симулировала! Теперь мы можем пойти домой?

Сестра вновь закатывает глаза и сует термометр мне в рот.

Когда тот пикает, она достает его и смотрит на цифры, потом переводит взгляд на меня.

– Жара нет, – бормочет она, щурясь, и держит термометр двумя пальцами, словно тот ядовит. Мне вдруг становится обидно за свою слюну. Я не ядовитая. Вспоминаю, как отшатнулся от меня Оливер, и мне хочется вырвать термометр из этих пальцев и ткнуть ей в глаз.

19. Оливер

Сварливая медсестра заканчивает брать анализы у Флоры. Ко мне подкрадывается страх. Это похоже на дурной сон. Мы не больны, но застряли в этой палате, и никто нам не верит. Разве не так происходило в старых домах для умалишенных? Или это было в каком-то фильме, который я смотрел, или в книге, которую читал? В книге, написанной по фильму, снятому по реальной истории?

Внезапно штора распахивается, и какую-то долю секунды я вижу Флору. Сестра вновь задергивает штору, оглядывая меня с головы до ног.

– Проверка показателей, – говорит она, и ее голос еще более уныл, чем когда она была у Флоры.

Она ждет, пока термометр пискнет и считаются показатели кровяного давления и пульса.

– Норма, – мычит медсестра и уходит.

На половине Флоры тихо. Штора, разделяющая наши койки, темная, так что я не вижу ее силуэта.

Келси продолжает писать, я хочу рассказать ей, что все это – огромное недоразумение, что Флора симулировала жар и поцеловала меня, но при мысли о том, что Келси об этом узнает, мне вновь становится дурно. Я понимаю, в какой безвыходной ловушке оказался.

Без вариантов.

Келси рассказывает мне о фильме, который смотрит с Люси. Сюжет кажется запутанным. Или, может, я просто недостаточно внимательно за ним слежу.

Включаю телик. Идут новости, где передают короткий сюжет о двух подростках на карантине в Майами, и я понимаю, что это – о нас с Флорой. Они не могут показать фото или озвучить имена, поскольку это конфиденциально и все такое. Но странно осознавать, что эти новости – обо мне. Все равно что слушать запись собственного голоса. Нечто знакомое, но звучащее отдаленно и чужеродно.

Без вариантов. Я выключаю телик, проверяю «Фейсбук», открываю пост Келси, но могу прочесть лишь «Кто такой Оливер?» двадцать раз подряд, прежде чем у меня возникает желание вновь закрыть приложение. Но замечаю в самом низу сообщение от кого-то по имени Дженна: «Фу. Наверное, он в одной палате с Флорой».

Фу. Это ввинчивается мне в мозг. Но погодите, кто такая Дженна и откуда она знает, что я в одной палате с Флорой?

Через секунду телефон жужжит. Это новое сообщение от Келси:

«Оливер! Ты не говорил, что у тебя есть соседка! Мне стоит беспокоиться?».

Она добавила смеющийся до слез смайлик. Потому что, конечно же, она знает, что ревновать тут не к чему, никто не станет ревновать меня к кому бы то ни было. Потому что я – Оливер. Внезапно возникает порыв рассказать ей, что я на карантине из-за поцелуя с Флорой, но эта мысль кажется низкой. Я все еще не знаю, как относиться к тому поцелую, как и его причину.

Я трогаю свои губы. Поцелуй был быстрым, но я все же успел заметить, какая нежная у Флоры кожа. Даже ее ладони, когда она схватила мое лицо, были мягкими. Вспоминаю, как она держала меня за руку в самолете, как не испугалась моей панической атаки. Этот тюлень на видео, которое она показала мне, пока доктор Демарко разговаривала с моей мамой. Я чувствую себя подонком из-за того, что сказал эти слова о ее снова женившемся отце.

Невольно задаюсь вопросом, многих ли целовала Флора. Странно быть так близко и не разговаривать. Странно, что мы целиком и полностью бесповоротно застряли в этой палате.

Джои приносит подносы с ужином довольно поздно, и я не хочу подслушивать, как он разговаривает с Флорой, но у меня нет выбора, поскольку ее койка находится всего в нескольких футах. Знаю, что он учится на врача или на кого-то там еще, но он не кажется мне особенно умным.

Джои рассказывает Флоре что-то о том, как ребенком гулял по Таймс-сквер, а она отвечает: «Я люблю там гулять». Что вряд ли правда. Никто из ньюйоркцев не любит там гулять.

В ее голосе отсутствуют такие интонации, когда она разговаривает со мной.

Это немного напоминает мне трепет в мамином голосе.

Теперь они разговаривают о баскетболе, и Джои говорит что-то о бруклинской команде. Флора отвечает, что любит баскетбол, но я почему-то считаю, что и это неправда. Не помню, чтобы она хоть раз упоминала спортивные команды. Не то чтобы я давно ее знаю и не то чтобы узнаю ее ближе, мы же не разговариваем друг с другом.

Они все говорят, а я задаюсь вопросом, почему он не уходит. Мне хочется защитить от него свое пространство, свою палату и Флору. Она должна говорить со мной, а не с Джои.

Спустя, как мне показалось, несколько часов он наконец произносит что-то о том, чтобы отнести ужин «ее парню». Голос Флоры звучит отвратительно, когда она отвечает: «Он мне не парень!». Затем мистер «Анатомия страсти» спрашивает: «Зачем же ты его целовала?». Он говорит это шутя, ответ ему явно не нужен. Но я снова задаюсь вопросом: а зачем?

Джои распахивает штору, и я вижу Флору. На ее лице улыбка, которой я не видел раньше. Она вся светится, и это так заразительно, что я не могу не улыбнуться в ответ. Но улыбка быстро сменяется оскалом, когда она видит меня, и штора снова задергивается.

– Ужин, чувак! – говорит Джои. Интересно, у него бывает плохое настроение?

– Спасибо.

Он смотрит, как я открываю поднос. Почему он все еще в моей палате, в нашей палате?

Я ковыряюсь в листах салата, а Джои снова что-то записывает в планшет. Наконец он говорит:

– Сегодня еще зайду я или кто-то из моих коллег – взять анализы. И завтра – тоже. – Он салютует мне, а я даже не знаю, как на это отвечать, но, к счастью, он и не ждет ответа.

Теперь, когда Джои ушел, в палате, кажется, стало еще тише. На часах половина восьмого, как-то странно не делать домашнюю работу и не готовиться к новой неделе в школе.

Я еще немного переписываюсь с Келси, но теперь она говорит о каком-то новом фильме, который выглядит еще более запутанным. Конечно же, звонит мама, и на этот раз кажется спокойнее. Она полностью собралась, готова к перелету и, я уверен, уже выпила свой вечерний бокал вина.

На часах половина одиннадцатого, Флора идет в ванную. Некоторое время спустя она возвращается, распространяя запах кокоса и мяты. Слышно, как она устраивается в постели. Вероятно, пора заняться тем же. Я начинаю копаться в сумке.

Надо было заскочить в прачечную, прежде чем уезжать из гостиницы, потому что сейчас у меня лишь куча потной, мерзкой одежды. На стуле в углу лежит стопка больничной одежды. Я беру синий комплект и направляюсь в ванную. Чищу зубы, переодеваюсь и несколько поражаюсь тому, насколько я похож на пациента.

Снова забравшись в постель, немного меняю наклон спинки, чтобы не сидеть так прямо, и опять включаю телик. Те же новости, что и раньше: о «двух подростках».

Надо заснуть. Слышу, как глубоко дышит Флора, и гадаю, спит ли она. Меня внезапно осеняет, что я провожу ночь наедине с девушкой. Я провел и прошлую ночь рядом с Флорой, но в открытом помещении, полном людей. А теперь мы в этой палате наедине друг с другом, насколько это возможно с полностью прозрачной стеной и медперсоналом, приходящим делать анализы. Но это самое большое «наедине» с девушкой, которое было у меня в жизни.