Текст книги "Спасая Амели"

Лия наконец встала, вздохнула с облегчением, однако стыдясь того, что открыла свой секрет чужому мужчине. Она понимала, что курат, должно быть, смущен, напуган ее истерикой и настолько поражен ее неприличным поведением, что не может говорить. Ей было плевать. Что-то в ней изменилось. Она больше не будет трусихой.

Когда дрожащая рука курата опустилась ей на голову, Лия вскочила со скамьи и кинулась по проходу прочь из церкви. Женщина широко распахнула входную дверь. От альпийского ветра у нее захватило дух, и этот ветер понес ее домой.

5

Рейчел вздохнула с облегчением – радуясь передышке, – когда ближе к обеду, три дня спустя после бала, доктора Фершуэр и Менгеле вместе с ее отцом и Герхардом Шликом отправились на Седьмой Международный конгресс по вопросам генетики, проходивший в Эдинбурге, в Шотландии. Уехали они на две недели: семь дней проведут в Шотландии, а потом состоятся очередные встречи с врачами во Франкфурте.

Через два дня Рейчел вопреки здравому смыслу, но движимая неутолимым любопытством последовала указаниям Кристины, которые та торопливо нацарапала на бумаге и спрятала за подкладку ее сумочки. Назначенное место оказалось маленьким кафе – старомодным изолированным заведением на открытом воздухе, рядом с Тиргартеном[10]10
  Тиргартен (от нем. Tiergarten – «зоосад») – район Берлина в составе административного округа Митте.


[Закрыть].

Женщина, которая ждала ее за столиком на двоих, мало чем походила на школьницу, с которой Рейчел выросла, равно как и на выпившую, запуганную даму в голубом атласном платье, которую она встретила на балу. Эта женщина – Рейчел нахмурилась – была для нее загадкой.

Кристина подняла взгляд. Рейчел пожалела, что ей не хватило времени на то, чтобы как следует рассмотреть свою закадычную, пусть и бывшую, подругу.

Но Кристина улыбнулась, как будто и не было нескольких лет, что миновали с тех пор, как они, учась в старших классах, оставались друг у друга ночевать.

– Ты пришла! Я знала, что ты придешь! – И она едва не задушила Рейчел в объятиях, как в те давно забытые школьные времена.

Рейчел была обескуражена.

– Кристина! – Она обняла подругу, но объятия вышли неловкими.

Кристина усадила ее на стул напротив.

– Столько лет прошло…

– Пять, – с упреком уточнила Рейчел.

Кристина недоуменно уставилась на подругу, зарделась, но затем поспешно добавила:

– Прости. Прости, что я тебя обидела.

На глазах у Рейчел невольно выступили слезы. «Ты действительно меня обидела. Ты очень сильно меня ранила. А теперь…»

– Чего ты хочешь, Кристина? К чему вся эта таинственность?

Кристина откинулась на спинку стула, сняла перчатки, облизала губы.

– Я хочу, чтобы ты забрала Амели. Хочу, чтобы ты увезла ее в Америку.

Рейчел ожидала чего угодно, только не этого.

– Амели? А тебе не кажется, что она еще слишком мала для подобного путешествия туда и обратно?

– Увези ее и воспитай как собственную дочь. – Теперь уже на глаза Кристины навернулись слезы, но она не стала их смахивать.

Рейчел мысленно возвратилась к загадочному письму Кристины, к ее написанной тайком записке, к обвинениям Герхарда. Она пыталась сложить два и два, приправляя свои размышления критическим отношением доктора Крамера к их браку и ребенку, но у нее все равно пока что ничего не выходило.

– Ты уходишь от Герхарда?

Это было единственное, что приходило в голову Рейчел, – и единственное сколько-нибудь разумное объяснение.

Но Кристина хрипло засмеялась.

– Я бы ушла не задумываясь! – Она посерьезнела. – Амели глухая.

– И что?

– Ты хоть понимаешь, что значит быть глухим в современной Германии?

Рейчел покачала головой – не только для того, чтобы разогнать туман, который окутывал все вокруг, но и чтобы показать, что она не знала: она понятия не имела о том, что Амели глухая, понятия не имела о том, каково быть глухим в современной Германии, поэтому просьба Кристины не укладывалась у нее в голове.

– Ты слышала выступавших на вечере? Поняла, что они говорят? – Кристина подалась вперед, понизив голос. – Они собираются избавить Германию от генетически несовершенных мужчин, женщин и детей. И не важно, физические эти недостатки, психические или умственные. Для блага отечества искоренят всех. А это означает – и Амели.

– Что ты имеешь в виду под словом «избавить»?

Кристина ухватила Рейчел за руку, вцепившись сильнее, чем Рейчел могла бы ожидать.

– Они их убьют… убьют их!

Рейчел припомнила слова Герхарда. «Эмоционально нестабильная». Девушка попыталась сосредоточиться, понять, о чем говорит Кристина… что она имеет в виду. Просто потому, что Рейчел терпеть не могла Герхарда, она хотела верить словам подруги. Но тем не менее покачала головой.

– Они шутят, Кристина. Это же полный абсурд.

Голубые глаза Кристины вспыхнули, она еще сильнее сжала пальцы Рейчел.

– Они хотят, чтобы все вокруг думали именно так.

Подошел официант, и Кристина отпрянула, выпрямив спину. Рейчел стала растирать под столом затекшие пальцы.

– Заказать за тебя? – весело предложила Кристина. В присутствии официанта ее поведение изменилось в одну секунду. – Два кофе и пирожное?

– Nein. – Рейчел сделала заказ по-немецки, намереваясь оставаться независимой и как-то отдалиться от Кристины.

Когда официант удалился, Кристина извинилась по-английски.

– Я забыла, что ты прекрасно говоришь по-немецки.

– Ты и сама неплохо его освоила, – признала Рейчел.

– Это первое, на чем настоял Герхард: я должна знать немецкий в совершенстве и говорить с берлинским акцентом. – Кристина достала из сумочки сигарету, закурила. – Мне это не помогло. – Она выпустила облачко дыма, снова затянулась. – Понимаю, тебе это кажется безумием.

– Мне это кажется невероятным. Невероятным, невозможным. Мне очень жаль, что Амели глухая. Это наверняка очень тяжело – вы оба расстроены. Но Герхард не позволит убить собственного ребенка. И когда ты начала курить?

Кристина глубоко затянулась. Потом еще раз. Казалось, курение успокаивало ей нервы. Она окинула взглядом Тиргартен.

– Я видела документы. У Герхарда в портфеле, хотя он об этом и не знает. «Т4».

Она издала короткий жалкий смешок.

– Знаешь, почему план получил название «Т4»? Потому что однажды они обедали как раз напротив… – она указала куда-то за спину Рейчел, – и разрабатывали план. И план этот – уничтожить тысячи тысяч людей – был разработан между блюдами. Что скажешь? Между консоме и говяжьим языком? Или за десертом? Место, где они обедали, находится по адресу Тиргартен, четыре. – Кристина швырнула только что прикуренную сигарету на вымощенную плитами площадку и раздавила туфлей.

– Наверное, ты что-то неправильно поняла.

– Неправильно поняла? – Кристина повысила голос. На них стали оборачиваться, поэтому она взяла себя в руки, заговорила тише. Дождалась, когда сидящие за соседними столиками вновь вернутся к своему кофе или уткнутся в газеты, и прошептала: – Ты читала Mein Kampf[11]11
  «Моя борьба» – книга, написанная Адольфом Гитлером.


[Закрыть]. Фюрер называет таких людей, как Амели, «непригодными» и «жизнями недостойными жизни». Теми, кто станет тянуть соки из немецкого общества и использовать ресурсы, когда нация вступит в войну – когда немецкая армия выполнит свое «предназначение» и завоюет для Volk больше жизненного пространства.

– Он не мог всерьез рассуждать о войне. Военные действия в последнюю минуту прекратятся, или произойдет то же, что и с Австрией.

– По-твоему, Польша согласится на Anschluss[12]12
  Аншлюс (нем.) – насильственное включение Австрии в состав фашистской Германии.


[Закрыть]? Откроет границы и с радостью позволит Гитлеру маршировать по своим улицам? – Кристина вновь подалась вперед. – Рейчел, все не так, как ты полагаешь. Открой глаза!

Эта молодая женщина, сидевшая напротив, совершенно не походила на мягкую, плывущую по течению Кристину. Рейчел не могла привыкнуть к манере ее поведения.

– Начиная с 1936 года врачам и акушеркам приказано докладывать о детях с генетическими патологиями. Я сама видела этот приказ. Не знаю, было ли поручение доведено до сведения общественности, но это обязательно сделают.

– В чем-то это похоже на евгенику, которой занимаются в Америке, Англии и Шотландии. Ученые ведут различного рода записи и составляют списки семей… на протяжении нескольких поколений. В особо тяжелых случаях рекомендуют стерилизацию. Но по большей части просто наблюдают.

Кристина ответила:

– Сперва они подбадривают родителей. Приглашают их приводить детей в центры для специальных занятий и лечения – такого лечения и реабилитации дома получить невозможно.

– Что ж… может быть, это действительно так. Заботиться об инвалидах, должно быть…

– Но пройдет немного времени… совсем чуть-чуть… и их убьют.

– Кристина!

– Посадят в фургоны, будут возить по городу и травить газом. Или сделают укол. Младенцев они заморят голодом – так дешевле и за один раз можно уничтожить целые палаты. Они все продумали с немецкой педантичностью и аккуратностью, прописали и предусмотрели все неожиданности.

Рейчел вскочила из-за стола, схватила сумочку.

– Я больше не хочу тебя слушать, Кристина. Ты вышла замуж за человека, которого не любишь… и который явно не любит тебя. Мне очень тебя жаль. Герхард, конечно, хам и тебя не заслуживает. Но ты все неправильно поняла. Он же не чудовище.

Подошел с заказом удивленный официант, и Кристина усадила Рейчел на место.

– Danke[13]13
  Спасибо (нем.).


[Закрыть]. – Кристина протянула ему две рейхсмарки.

Официант кивнул, в его глазах зажглась благодарность; он, пятясь, ретировался. Обе молодые женщины отхлебнули суррогатный кофе – черный и крепкий.

Рейчел поморщилась.

– Не понимаю, как вы пьете эту гадость!

Кристина не обратила внимания на насмешку.

– Как только Амели не станет, Герхард найдет способ порвать со мной.

– Кристина…

Рейчел не могла больше этого вынести. Ее сердце болело за подругу. Откровенно говоря, ее вывели из душевного равновесия.

– Герхард – восходящая звезда СС. Священный долг каждого эсэсовца родить и воспитать детей для рейха – генетически совершенных арийских детей. Для этих целей им нужны генетически совершенные арийские жены.

– Но нет никаких доказательств того, что глухота – наследственное заболевание. Нет причин так полагать…

– Нацисты думают иначе. Они верят, что это невозможно, если в роду нет патологий или предрасположенности к ним. А подобные несовершенства следует искоренять.

Рейчел задумалась. Это было правдой. От отца она знала, что среди ученых, занимающихся евгеникой, бытует именно такое мнение. И об этом много говорилось на балу.

– Евгенисты рекомендуют стерилизацию, а не уничтожение! И даже в этом случае нет закона, предписывающего стерилизовать людей, у которых дети-инвалиды.

– В Америке нет. Пока нет.

– А здесь? Ты хочешь сказать, что в Германии есть такой закон?

– Гитлер меняет законы в угоду своим грандиозным планам. – Кристина наклонилась ближе к подруге, понизив голос до шепота и сделав вид, будто рассматривает пирожное Рейчел. – И даже если он не отдает приказ прямо, то действует через своих доверенных – все делается так, чтобы казалось, будто все происходит во благо отечества.

Рейчел откинулась назад. «А если все эти разговоры о создании господствующей нордической расы не просто болтовня, не просто надежды и фантазии мечтателей? А если они все-таки намерены увеличить количество тех, кто обладает этими качествами, и сократить число тех, кто ими не обладает? А если…»

– Как только Герхард от меня избавится, он сможет на законных основаниях жениться повторно… – у Кристины дернулся глаз, – на более подходящей кандидатуре. А пока он волен передавать по наследству свои гены, выполняя долг перед отечеством с проститутками, которые, по мнению рейха, подходят для этих целей.

– Уверена, ты ошибаешься. Должно существовать иное объяснение.

Рейчел ушам своим не верила. Она даже не осознавала, что защищает Герхарда.

Кристина сняла серый шелковый шарф, и взору ее подруги открылась цепочка багровых синяков на шее, а ниже ключицы – четкий след большого пальца.

– Это не жемчужное колье. – На этот раз слез не было. – Как считаешь, это ожерелье для женщины, которой дорожат? – Она вновь спрятала синяки под шарфом.

Рейчел не могла дышать. Кристина опять схватила ее за пальцы.

– Забери Амели, молю тебя! Увези ее с собой в Америку.

6

Рейчел ворочалась в постели. После встречи с Кристиной она так и не смогла заснуть. Закрыла глаза и в двадцатый раз стала убеждать себя в том, что не хочет брать с собой Амели. Что ей известно о том, как воспитывать, да и просто общаться с глухим ребенком? Сама Рейчел даже не решила еще, хочет ли она выйти замуж – и захочет ли вообще когда-нибудь. Не говоря уже о том, что ей не позволят вывезти из Германии чужого ребенка. Особенно когда его отец – штурмбаннфюрер СС Герхард Шлик.

Рейчел села, сунула ноги в сандалии. Больше всего ей хотелось вернуться в Нью-Йорк, начать карьеру в «Кемпбелл-плейхаусе» и не оглядываться назад. Она четыре года грызла гранит науки, чтобы этого добиться. Небольшое, но все же достижение, возможность проникнуть в театральные круги Нью-Йорка – это чудо… и за эту возможность нужно хвататься обеими руками.

Ей хотелось забыть о Кристине, о ее бреднях, забыть самодовольного хама Герхарда, забыть дикие обвинения, брошенные Джейсоном Янгом. Рейчел отчаянно надеялась, что ее отец не ступил на скользкую с моральной и этической точки зрения дорожку, иначе ему не свернуть, не устоять, не очистить душу.

Но она пообещала Кристине подумать о том, чтобы забрать Амели в Нью-Йорк. И не обманула – думала об этом почти неделю.

Рейчел позвонила и заказала кофе в номер, впервые радуясь тому, что немцы любят крепкий кофе – точнее суррогат, который в последнее время называли кофе.

И хорошо, что ее отец был в отъезде. Если бы он был рядом, Рейчел, наверное, обратилась бы к нему, доверилась, попросила совета, даже вопреки здравому смыслу. Ей было неприятно отношение ее отца к Герхарду и то, как он холодно отмахивался от проблем Кристины. Такое поведение невольно внушало сомнения в искренности отцовских советов и даже вызывало вопросы по поводу мотивов, которые им двигали. Но кому еще Рейчел могла довериться?

Вероятно, отец прав. Вероятно, у Кристины слишком разыгралось воображение. В любом случае, на следующей неделе он возвращается. Остается только ждать.

Никто не ограничивал походы Рейчел по магазинам и театрам, поэтому в эти дни она вовсю пользовалась свободой: посещала лучшие магазины Берлина и современные театры, славившиеся экспериментальными постановками, – этих культурных заведений не одобрял отец девушки и официально осуждал рейх, но они тем не менее процветали. В день возвращения профессора Рейчел собиралась отправиться на оперу Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры», которую давали в Немецкой опере. Она была уверена, что отец одобрит ее выбор.

К сожалению, ее любимые магазины были закрыты – еврейские лавочки, отмеченные шестиконечными желтыми звездами, скорбно смотрели на улицу пустыми витринами и пестрели надписями, которые запрещали немцам совершать здесь покупки – не говоря уже о том, что в них нечего было продавать. Соответственно, самим евреям было запрещено совершать покупки в нееврейских магазинах, есть в нееврейских кафе, покупать продукты у нееврейских лоточников – повсюду виднелись знаки «Juden verboten»[14]14
  Евреям вход воспрещен (нем.).


[Закрыть].

Рейчел достала из гардероба синий саржевый костюм, задаваясь вопросом: а где, собственно, разрешено покупать продукты евреям? Где им можно есть? Для них вообще что-нибудь осталось? Отец велел ей не лезть в чужое дело, не задавать вопросов, не высказывать своего мнения.

– Ты не в Америке, – напомнил он. – Сейчас здесь все зыбко, царит напряжение. Ты же не хочешь, чтобы о тебе создалось неверное впечатление? – Он едва заметно улыбнулся. – Или затеять международный скандал?

Насколько Рейчел могла судить, она была не в Германии – по крайней мере, не в той Германии, какую помнила с детства. Нынешняя Германия была наводнена эсэсовцами в черных блестящих сапогах, офицерами гестапо с мрачными лицами, а также подростками из гитлерюгенда в коричневых рубашках, марширующими гусиным шагом, – энергичными, суровыми, наводящими ужас. И Рейчел знала, что отец не шутит; он предупреждал, приказывал. Причин ни того, ни другого Рейчел не понимала. Ей хотелось вернуться домой.

* * *

Пятница, первое сентября, выдалась серой и сумрачной. Сонное ленивое утро Рейчел в семь часов было резко прервано выступлением рейхсканцлера Адольфа Гитлера, который объявил, что в четыре часа утра немецкие войска пересекли польскую границу и перешли в «контрнаступление».

Рейчел просмотрела утренние газеты, которые ей просунули под дверь номера, но там не было ни слова о вторжении, отчего столь радикальное заявление казалось нереальным, больше похожим на театральную постановку, чем на действительность.

Час спустя в ресторане гостиницы никто не выказывал удивления. Как и каждое утро, постояльцы завтракали ржаным хлебом с ломтиками мяса и сыра, как будто вторжение в соседнюю страну случалось каждый день. Официанты твердой рукой наливали из исходящих паром серебряных кофейников обжигающий напиток.

Рейчел слонялась по гостинице, боясь выйти за дверь. На обед, как обычно, подали суп, салат, мясо с овощами. Официанты оставались такими же невозмутимыми, хотя и были чуть более сдержанными. К трем часам дня Рейчел стало казаться, что она упала в кроличью нору[15]15
  Здесь аллюзия на сказку Льюиса Кэрролла «Приключения Алисы в Стране чудес». (Примеч. ред.)


[Закрыть], где все совершенно не такое, каким кажется. Вспомнились слова Кристины о воплощении в жизнь плана «Т4». «Когда нация вступит в войну…»

Отец до сих пор не вернулся. Рейчел не с кем было поговорить – сама она не решалась ни с кем заводить беседу. Но если она задержится в гостинице еще на минуту, у нее от страха мурашки побегут по коже.

– По магазинам! – произнесла она вслух, промокнула уголки губ салфеткой и бросила ее на стол.

Поход по магазинам – это то, что она любила и чем могла заняться вместо того, чтобы смаковать яблочный штрудель, макать в кофе пирожное или мерить шагами комнату.

Рейчел влилась в послеполуденную толпу покупателей и служащих; большинство прохожих быстро шагали по Берлину, занятые своими делами, но на их лицах застыло едва заметное оцепенение, на лбу залегли морщинки неуверенности. А еще Рейчел заметила скрытую апатию – такое отношение ставило ее в тупик.

Продавцы газет выкрикивали заголовки, демонстрируя истинные эмоции:

– Контрнаступление на Польшу! Армия продвигается! Началась война!

Рейчел поверить не могла в это безумие. Даже она понимала, что армию Польши нельзя сравнить с мощной армадой Германии. Представить, что Польша напала первой… Рейчел просто не могла в это поверить.

Девушка отправилась туда, где находилось множество знакомых ей магазинов. Разумеется, ее отец поймет, что им необходимо немедленно уехать, вернуться в США раньше, чем они планировали. Все, что она намерена взять с собой, нужно купить сегодня.

Рейчел была совсем не готова столкнуться с армией людей, красивших бордюры.

– Светомаскировка, фрейлейн, – пояснили ей. – Сегодня вечером будет первое отключение электричества. Простые меры предосторожности. Эти линии для того, чтобы помочь нам найти дорогу в темноте. Наш фюрер никогда не пропустит врага в Берлин. – Мужчина встал, потянулся. – Но позаботьтесь о противогазе, если сегодня вечером планируете выходить на улицу.

Польша будет бомбардировать Берлин? Сложно представить. Но если Гитлер не выведет свои войска, Великобритания с Францией, вне всякого сомнения, вступят в войну еще до захода солнца. Их с Польшей связывает договор. Рейчел ускорила шаг, твердо решив вернуться в гостиницу до наступления темноты. У нее не было противогаза.

Около семи она вышла из последнего магазина, радуясь тому, что купила по сходной цене модный в этом сезоне кардиган с поясом насыщенного коричневого цвета. Мысль о том, что она в состоянии думать о моде, когда объявлена война и уже начались разговоры о продовольственных пайках в Берлине, лишь немного омрачала радость девушки. Но война не пришла сюда – пока не пришла. А еще Рейчел купила подарок отцу: его любимую писчую бумагу, которую можно приобрести только в Берлине, в магазине канцтоваров. В тот момент, когда девушка раздумывала над тем, чтобы купить коробку шоколадных конфет на обратную дорогу, повсюду завыли сирены. Да так громко, что Рейчел побросала пакеты и свертки, чтобы закрыть уши руками.

Лица прохожих побледнели в сумеречном свете; шаги вокруг нее ускорились, кто-то поспешил к совсем недавно оборудованным убежищам на случай воздушного налета. Но как только вой прекратился, бóльшая часть пешеходов и несколько владельцев магазинов, которые выбежали на улицу и стали всматриваться в небо, пытаясь разглядеть польские бомбардировщики, натянули на лица маску спокойствия, оживились и продолжили заниматься своими делами, как будто ничего неординарного не случилось. Рейчел, которую била дрожь, убрала руки от ушей, задышала ровнее. Вот тогда-то на противоположной стороне улицы она и увидела Джейсона Янга.

Чувствуя, как краска заливает ее лицо, Рейчел отказывалась замечать его призывные взмахи рукой, но все же остановилась, чтобы подобрать груду пакетов. Самый тяжелый выскользнул из рук. Тщетно Рейчел ловила воздух ртом, пытаясь собрать стопку бумаги из лопнувшего пакета. Неожиданно Джейсон оказался рядом, стал совать ей в руки коричневые пакеты, гоняться по тротуару за листами, которые кружились на легком вечернем ветру.

Когда под возмущенные гудки клаксонов, издаваемые нетерпеливыми таксистами, он настиг последний лист на мостовой, Рейчел закричала:

– Пусть летит! Пусть летит!

Но Джейсон галантно поспешил назад, сжимая в руках листы-беглецы. Он протянул Рейчел стопку бумаги, как будто преподносил ее на серебряном блюде.

– Леди Крамер… – Серьезное выражение лица, только глаза смеются. – Мы снова встретились.

Она не хотела улыбаться в ответ, просто ждала, когда этот отвратительный день закончится. У Рейчел не было желания думать о приличиях и о хамах репортерах. Поэтому она выдавила из себя улыбку, смутившись оттого, что в очередной раз оказалась у журналиста в долгу.

– Сэр Джейсон спешит на помощь! У вас вошло в привычку спасать попавших в беду девиц.

Янг растянул губы в улыбке. Рейчел рассердилась на себя за то, что от этих сияющих карих глаз у нее перехватило дыхание. «Он дьявольски красив – такое надо запретить законом. Он хоть сам это понимает? И что же он – нахал? Или просто мальчишка?» Ответить на этот вопрос Рейчел не могла, но не отказалась бы в этом разобраться. Девушка не могла бы этого объяснить, но ей хотелось утонуть в его глазах. Ей стало страшно от собственных желаний. «Он враг моего отца!» И тут Рейчел задумалась над тем, что ее отцу просто необходимо иметь врага… или по крайней мере совесть. Какими бы ужасными, леденящими душу ни были журналистские расследования Джейсона Янга, они также давали пищу для размышлений… для Рейчел.

Возможно, Джейсон Янг знал о Германии то, чего не знала она, – и мог бы многое ей объяснить. А она могла бы задать ему вопросы. Но как это сделать?

– Проклятая сирена!

– Это для того, чтобы поставить нас на уши и обезоружить. Уверен, что они станут утверждать, будто проводились испытания, чтобы проверить, хорошо ли работает система оповещения на случай воздушных налетов… и, разумеется, все это только во благо народа. – Джейсон с почти серьезным выражением лица вглядывался в небо.

Рейчел почувствовала, как побледнела.

– Польша… Но вы же не думаете всерьез, что они…

– А вы ожидали чего-то иного? – Журналист загадочно посмотрел на нее, широко взмахнул рукой. – Подготовка ведется уже несколько недель. Они будут убивать поляков, и если те не врежут им в ответ – стыд им и позор! Гитлеровские… – Он замолчал. – Прошу прощения, фрейлейн Крамер. Вы ведь не хотите ничего знать. – Джейсон коснулся тульи на своей шляпе, как будто собирался попрощаться и уйти.

Рейчел почувствовала, как ее лицо заливает краска стыда.

– Это неправда!

Но его обвинения звучали в унисон со словами Кристины: «Рейчел, открой глаза!»

– Да что вы! – Джейсон обернулся. – Что-то изменилось?

«Очень много всего – Кристина, Амели, разговоры о центре, где убивают, умерщвляют газом детей. Это безумное вторжение в Польшу… к чему оно приведет? Союзники наверняка не оставят Польшу в беде, как поступили с Австрией и Чехословакией. И если Гитлер решился на это, чего еще можно от него ожидать? Есть ли для него что-то невозможное?»

Джейсон помахал рукой у нее перед носом.

– Вернитесь на землю, фрейлейн Крамер.

Рейчел недоуменно уставилась на него.

– Где ваш отец? – спросил журналист. – Уже вернулся из Шотландии?

В мозгу Рейчел зазвучал сигнал опасности. Должно быть, все эмоции отразились у нее на лице.

– Я спрашиваю потому, что, скорее всего, границу закроют. Будет непросто ее пересечь. Пора возвращаться в добрую старую Америку.

– У отца большие связи… среди немецких ученых, в СС, – попыталась защититься Рейчел.

Джейсон кивнул, но она заметила в его глазах неодобрение.

– Это может стать для него пропуском. Зеленый свет дают в первую очередь военным.

– Я должна вас кое о чем спросить, мистер Янг.

Но журналист больше не слушал ее. Прищурившись, он наблюдал за тем, как по улице едет черный фургон. Водитель явно искал какой-то конкретный адрес. Джейсон заметил, как фургон замедлил ход, потом повернул за угол.

– Возвращайтесь домой, мисс Крамер. Это мой вам совет. И отец ваш пусть уезжает и остается в Америке. Покиньте Германию, пока не стало хуже… а хуже обязательно станет.

– Это я и хочу обсудить. Я… Может быть, за ужином мы могли бы…

Но Джейсон, недослушав ее, опустил глаза.

– Прошу прощения, мисс. Не хотел бы показаться невежливым, но мне пора.

Рейчел словно отвесили пощечину.

– Очередная спасательная операция?

Ей трудно было сдержать сарказм. Сейчас, когда она хотела уделить ему внимание, он ей отказал!

Джейсон приподнял шляпу – прощаясь скорее с пустотой, чем с ней – и быстрым шагом удалился.

Ошарашенная Рейчел смотрела ему в спину (в душе у нее боролись любопытство и негодование), наблюдая за тем, как он приблизился к перекрестку, где скрылся фургон. Джейсон поспешил пересечь улицу и исчез за углом здания. Еще никогда ее не оставлял в одиночестве на улице мужчина, который явно хотел попросить у нее номер телефона, да и вообще мужчины никогда не отказывались уделить ей внимание.

– Черт с тобой, Джейсон Янг! – выпалила Рейчел в отчаянии.

Она повесила сумочку на плечо, подхватила пакеты, стиснула зубы и уверенно зашагала в противоположном направлении. Она уже пропустила вечерний кофе, но если сядет в трамвай, может успеть заказать в гостинице легкий ужин. «Возможно, мне даже удастся убедить их заварить хорошую чашку чая – крепкого чая». Похоже, боль в висках – это надолго.

Рейчел завернула за угол в тот момент, кода в конце квартала остановился трамвай. Она ускорила шаг, подняла руку, чтобы показать, что хочет сесть на него, но кондуктор не обратил на нее внимания. Двое пассажиров вошли в вагон. Раздался звонок. Рейчел побежала, крича, чтобы ее подождали. До трамвая оставалось всего десять шагов, когда он тронулся.

В боку кололо, в туфлю попал камешек. Рейчел швырнула пакеты на лавочку на углу и выругалась. Оставалось одно – ждать следующего трамвая. «Не рыцари они! Не рыцари!»

Девушка вытряхнула камешек из туфли, поправила шов на чулке. Выпрямившись, она заметила припаркованный за полквартала черный фургон – именно эта машина так заинтересовала Джейсона. Или очень похожая на эту.

Но самого Джейсона Янга нигде не было видно. Снедаемая любопытством, Рейчел поспешила в переулок, чтобы получше разглядеть фургон.

По тротуару гуськом шагали дети в возрасте от трех до десяти-одиннадцати лет. Замыкающий как раз выходил из дверей двухэтажного каменного здания. Какой-то мужчина в белом халате вел их за фургон, где детей собирала вокруг себя женщина в черном платье. Было что-то особенное в этих детях… Некоторые из них двигались неестественно, скованно, не размахивали ручками в такт, а если и размахивали, то как-то слишком сильно. Одна высокая девочка, явно слепая, вцепилась в плечо идущего впереди нее.

Очень маленький ребенок с круглым, как луна, лицом налетел на шагающего впереди, споткнулся и упал. Рейчел находилась слишком далеко, чтобы расслышать, что он говорил, когда плакал. Женщина подбежала к нему, рывком поставила малыша на ноги, сильно встряхнула и втолкнула назад в строй. Мальчик опять споткнулся, прижал оцарапанную руку к груди. Женщина случайно посмотрела в сторону Рейчел. Их взгляды встретились. Мрачная женщина поспешно отвернулась.

Рейчел знала: не стоит вмешиваться в то, что происходит в Берлине, но эта женщина вела себя гораздо грубее, чем было допустимо. Это наверняка какое-то специальное заведение.

Ей вспомнились слова Кристины: «Они собираются избавить Германию от генетически несовершенных мужчин, женщин и детей».

– Это смешно! – прошептала Рейчел.

Но воспоминание о настойчивой просьбе Кристины не покидало ее. Рейчел вернулась к своим покупкам, которые оставила на противоположной стороне улицы, и продолжала наблюдать за фургоном, ожидая, когда из-за него появится череда детей. Но никто так и не появился. Дети просто исчезли. Вскоре мужчина в белом халате обошел автомобиль и взобрался на переднее пассажирское сиденье. Как только он сел, водитель тронулся и фургон покатился в конец улицы. Рейчел вновь ступила на мостовую.

«Дети, скорее всего, забрались сзади в фургон. Больше никуда они деться не могли».

Фургон достиг перекрестка, проехал мимо Рейчел, остановился, пропуская машины, потом повернул налево.

«Окна закрашены черным – детям ничего не видно, и я их не вижу».

Сердце Рейчел бешено забилось. «Посадят в фургоны, будут возить по городу и травить газом…»

– Всему этому должно быть какое-то другое объяснение, – произнесла девушка вслух.

Женщина в черном как раз вышла из двери кирпичного здания. К остановке подъехал трамвай. Рейчел взглянула в лицо кондуктору. Он ждал, когда она войдет в вагон и оплатит проезд. Но она отступила, покачав головой.

Рейчел повесила на плечо сумочку, оставив пакеты на скамейке, и поспешила к кирпичному зданию… пока, руководствуясь эмоциями, не передумала.

На белой маленькой табличке золотыми буквами было написано: «Институт Шмидт-Вейлинга». Рейчел постучала медным молоточком в дверь. Никто не открыл, поэтому она постучала снова, на этот раз громче. Подождала, но ей все равно никто не открыл. Рейчел не привыкла к тому, чтобы ее игнорировали, к тому же испугалась собственных догадок, поэтому продолжала без остановки громко барабанить в дверь. В конце концов дверь распахнулась и на пороге возникла женщина с красным от… от… от чего, интересно, лицом? От злости? От страха? От подозрения? Рейчел не знала.

– Дети, – запинаясь, произнесла Рейчел по-английски. Она заметила, как страх в глазах женщины уступил место презрению, и перешла на немецкий. – Die Kinder – куда они поехали? Что с ними случилось?