Текст книги "Спасая Амели"

– Ты не похож на убитого горем отца.

– Рейчел! – предостерегающе воскликнул ее отец. – Сбавь тон.

Она заговорила тише, но сдержаться не смогла.

– Отсутствие жены даст тебе возможность целиком посвятить себя своей чрезвычайно важной работе. И отважусь предположить, что ты знаешь, где найти утешение.

На губах Герхарда застыла полуулыбка. Он наклонился к Рейчел еще ближе и прошептал ей в самое ухо:

– Если это приглашение…

Девушка почувствовала, как волна негодования заливает ей шею, лицо и руки до кончиков пальцев. Она бы отвесила Шлику пощечину, если бы не заметила приближающуюся к ним Кристину.

Рейчел шагнула к подруге, заключила раздавленную горем женщину в объятия.

– Я хочу, чтобы ты знала, Кристина: я тебя люблю и хочу, чтобы ты вернулась с нами домой, в Нью-Йорк. Отдых пойдет тебе на пользу. – Рейчел повернула голову, не разжимая объятий, и прошептала подруге на ухо: – Она жива и здорова.

Кристина в ответ так сильно сжала Рейчел в объятиях, что последняя едва не задохнулась.

– Рейчел, – с укором произнес профессор, – не вмешивайся. Место жены – рядом с мужем.

– Лучше и не скажешь, доктор Крамер. – Герхард потянул супругу к себе, высвобождая ее из объятий Рейчел. – Кристина, перестань, выше голову. Ты же жена офицера. Скоро будут отпевать целые семьи – это естественное следствие войны. Ты обязана подавать пример тем, кто был сегодня на панихиде.

12

И недели не прошло, как тело Кристины вытащили из реки Шпрее.

И вновь, всего через неделю после заупокойной службы по Амели, Рейчел с отцом стояла позади Герхарда в темной лютеранской церкви, где не было ни одного цветочка, и слушала, как тот же самый пастор, который, казалось, постарел лет на десять, служил заупокойную литургию.

На этот раз в церкви было еще меньше прихожан: только соседи, жившие справа и слева от Шликов; два эсэсовца с элегантно одетыми женами; какая-то старушка в шляпке с черной вуалью, признавшаяся, что время от времени продавала Кристине цветы; доктора Фершуэр и Менгеле, которые приехали по делам из Франкфурта, в наглаженных летних костюмах. За время жизни в Германии Кристина не сумела завести друзей. Герхард об этом позаботился.

Рейчел посмотрела в затылок Шлику, и ее сердце защемило. Она совершенно точно знала, что это он убил свою жену, как знала и то, что Кристина предвидела подобный конец. Но Рейчел не ожидала, что все произойдет так быстро. Она была уверена, что у нее будет время помочь Кристине сбежать и вместе с Джейсоном Янгом придумать, как помочь матери и дочери воссоединиться.

Лишь сейчас Рейчел поняла, как была наивна и насколько была права Кристина. Жаль, что ничего нельзя изменить, нельзя повернуть время вспять… А что бы она сделала? К кому еще могла бы обратиться за помощью? Рукой, затянутой в перчатку, Рейчел скомкала платочек и промокнула слезы, которые скрывала вуаль.

– Моя жена обезумела от горя, – признался Герхард, скорбящий вдовец, пастору, когда вынесли гроб. – У нее не было сил, не было смысла жить дальше…

– Штурмбаннфюрер Шлик. – Доктор Фершуэр протянул ему руку. – Это прискорбно.

Рейчел заметила, как он вглядывается Герхарду в лицо.

Но тот даже глазом не моргнул, выражая согласие.

– Кристина сломалась. – Шлик пожал плечами. – Река поманила ее, и она, по всей видимости, не смогла противостоять искушению.

Рейчел хотелось надавать им пощечин, накричать на них за разыгранную дешевую мелодраму – мелодраму, в которой невольно вынуждены были участвовать все присутствующие. Но отец увлек ее к выходу.

– Сегодня вечером у меня встреча с доктором Фершуэром и доктором Менгеле, пока они здесь в Берлине. Возможно, я вернусь поздно. Тебе вызвать такси?

Рейчел покачала головой. «В чем дело? Неужели он ничего не видит?»

– Отец, ты же знаешь, что это не самоубийство. Ты же прекрасно понимаешь, что Герхард…

Профессор резко схватил ее за локоть, обернулся через плечо. Рейчел заметила, что за ними наблюдает доктор Менгеле. Отец нервно кивнул коллеге. Девушка, не сопротивляясь, поспешно спускалась по церковным ступенькам под руку с отцом, который зажал ее ладонь, словно тисками, и быстро зашептал:

– Молчи, Рейчел!

– Но…

– Молчи! Случившееся тебя не касается. Ничего не поделаешь.

– Это убийство, отец.

– Прекрати! – Он встряхнул дочь, не останавливаясь ни на секунду. – Предупреждаю тебя! У тебя истерика. Возвращайся в гостиницу и жди. Я вернусь, как только освобожусь.

Но Рейчел была больше не в силах это выносить. Она вырвала руку.

– Отец, я хочу домой! Хочу вернуться в Нью-Йорк! Немедленно!

– Это невозможно.

– Что ты имеешь в виду? Ты же говорил, что мы поедем домой, когда… Завтра утром у нас самолет!

– Фрейлейн Крамер! – окликнул ее сзади Герхард, сбегая по ступеням церкви в компании Фершуэра и Менгеле.

Профессор предостерегающе взглянул на дочь.

– Не откажетесь ли с нами пообедать? – спросил Герхард – слишком беспечный и веселый для человека, только что опустившего крышку гроба, в котором покоилась его жена.

Обескураженная поведением отца, Рейчел решила сказаться больной.

– Нет-нет… я вернусь в гостиницу. Ужасно болит голова. И есть не хочется.

– Очень жаль, фрейлейн. Я надеялся, что вы составите нам компанию.

Рейчел почувствовала, что ее сейчас стошнит от его наглости. «Что с ними такое? С моим отцом? С остальными? Неужели они не видят, как ведет себя Герхард?»

Шлик взял ее за руку.

– Вы знаете, Кристина очень вас любила.

Рейчел попыталась высвободить руку, но Герхард не отпускал.

– Она была моей подругой.

– Да, я понимаю. Еще одно: уверен, что Кристина хотела бы, чтобы у вас осталось что-нибудь на память о ней… что-нибудь особенное.

Рейчел едва не задохнулась. Слезы горя и разочарования готовы были вот-вот хлынуть у нее из глаз.

– Мне бы хотелось, чтобы вы пришли ко мне домой, разобрали ее вещи. И взяли все, что пожелаете.

Рейчел не могла говорить: ее охватили отвращение, сожаление и нестерпимая боль из-за загубленной жизни Кристины.

– Вы понимаете, как это тяжело? Для меня это было бы подарком… и для Кристины тоже… – Шлик опять сжал руку девушки. – Пообещайте, что придете.

Рейчел боролась с собой. С одной стороны, она чувствовала, что хочет побыть рядом с вещами, принадлежавшими Кристине, изнывая от невозможности дать подруге знать, как отчаянно она сожалеет о том, что не поверила ей с самого начала, как раскаивается в своих заблуждениях. С другой – испытывала страх от того, как сильно Герхард сжимал ее пальцы. Девушка колебалась. Потом кивнула с несчастным видом.

– Я приду. Но только завтра. Вечером у нас самолет. – Она бросила вызов отцу, но тот отвернулся.

– Отлично! – Герхард едва сдерживал ликование. – Завтра в обед я за вами заеду.

На глаза Рейчел навернулись слезы, и она была не в силах справиться с собой. Но она не станет плакать в присутствии Герхарда Шлика и врачей. Рейчел отвернулась, готовая умчаться прочь. Она сделала пять широких шагов, тонкий каблук попал в стык между брусчаткой, и черная кожаная туфля соскользнула с ноги.

Вернувшись и надевая туфлю, Рейчел услышала слова доктора Менгеле – их донес ветер.

– Все встало на свои места. – А потом решительно добавил: – Больше никаких преград.

– Она послушается, – ответил отец. – Я гарантирую.

Рейчел взглянула на говорящих из-под вуали на шляпке. Все они пожирали ее глазами.

* * *

Джейсон Янг наблюдал за входом в церковь, спрятавшись за газетным киоском всего в квартале от церкви. Он обратил внимание на то, как Герхард и Рейчел разговаривали на ступеньках церкви, пока что-то писал под заголовком на первой полосе газеты. Когда компания из четырех мужчин уселась в черный «мерседес» и машина проехала мимо, Джейсон сложил газету и поспешил в противоположном направлении.

Он дождался, когда Рейчел дойдет до перекрестка, встал рядом с ней и случайно уронил газету. Потом поднял упавшую газету, протянул ее девушке и произнес достаточно громко, чтобы услышали стоявшие рядом:

– Прошу прощения, фрейлейн, вы уронили газету.

Не давая Рейчел возможности заговорить или каким-то образом показать, что они знакомы, Джейсон приподнял шляпу и запрыгнул в проезжающий трамвай.

Журналист с полчаса покатался на трамвае, потом вернулся в кафе, адрес которого написал под заголовком. Он подождет еще час, чтобы Рейчел успела вернуться в гостиницу и выскользнуть оттуда через черный ход на тот случай, если за ней следят.

Джейсон понимал, что ведет себя как в романе о шпионах. И хотел бы ошибаться, чтобы в этом не было необходимости.

* * *

В половине второго официант провел Рейчел к столику на террасе уличного кафе на Цигельштрассе. Каменные вазоны со стелющимися цветами – всех оттенков красного и белого – возвышались между коваными столиками. Рейчел заказала кофейный суррогат и порцию теплого яблочного штруделя с кремовым соусом – когда Рейчел была маленькой, мама часто пекла это лакомство, чтобы ее утешить. Жаль, что мамы больше нет. Она бы знала, как достучаться до мужа. Как сделать так, чтобы он вновь стал тем добряком, которым был раньше, – по крайней мере, Рейчел верила в то, что он таким был.

Словно закованный в непробиваемый панцирь мужчина, который встряхнул Рейчел на ступенях церкви и ошарашил ее новостью о том, что они, скорее всего, завтра в Америку не вернутся, который позволяет убивать детей и в том числе – дочь ее подруги, был незнаком Рейчел, и она не знала, как ему противостоять. Ее вырастил совершенно другой человек.

– О чем вы задумались, хотелось бы знать? – Неожиданно напротив Рейчел устроился Джейсон.

– Не стоит. Это грустные мысли. – Она прикусила губу и отвернулась, боясь разреветься прямо у него на глазах.

Джейсон взял ее за руку.

– Ваша маленькая бандероль в безопасности… как и остальные пропавшие без вести.

Рейчел закрыла глаза. По ее щеке покатилась слеза.

– Слава Богу! Спасибо за хорошие новости.

– Спасибо Богу и нескольким очень добрым и очень смелым немцам.

– И вам, – сглотнув, произнесла Рейчел, нисколько не покривив душой.

Джейсон пожал ее пальцы, откинулся на спинку стула.

– Она не может там долго оставаться… это слишком рискованно.

Сердце Рейчел упало.

– Тогда…

– Придется перевезти ее в другое место.

– Она похожа на Кристину? – Рейчел почти не хотела слышать ответ.

Джейсон усмехнулся, взял ее вилку, проглотил кусок штруделя.

– Только не сейчас.

Рейчел терпеливо ждала.

Журналист подался вперед и зашептал:

– Они коротко подстригли ей волосы и покрасили. Она по-прежнему блондинка, но более темного оттенка. Ее нарядили как мальчика. Но не уверен, что это поможет. Таких красивых мальчиков мне видеть еще не доводилось. – Джейсон откинулся на спинку стула и стал потягивать свой кофе. – Труднее всего скрыть глухоту. Издали все отлично – Амели ничем не отличается от других детей. Но подойди ближе, заговори – она не отвечает, не реагирует на резкие звуки. И общается с помощью знаков – по крайней мере, пытается это делать. Но Амели никто не понимает, поэтому стараются, чтобы девочка как можно дольше находилась в полудреме, чтобы она не привлекала внимание. Это опасно для всех. Поэтому… – он пожал плечами, – и возникла проблема.

Рейчел прижала ладони к глазам, потом к вискам. Она не могла помочь Амели. Даже себе она помочь не могла. Аппетит пропал, и девушка пододвинула штрудель Джейсону, который с удовольствием принялся за него. Вскоре тарелка оказалась пуста.

– Мне очень жаль вашу подругу. Никогда не думал, что она…

– Это не она! – отрезала Рейчел. – Это Герхард ее убил.

– Серьезное обвинение. У вас есть доказательства?

Рейчел смотрела на собеседника, решая, насколько можно ему довериться. Но больше доверять было некому. От отца помощи не дождешься – то ли из-за страха, то ли потому, что он продал остатки души Герхарду и докторам, которые занимаются евгеникой. А возможно, и самому рейхсфюреру – Рейчел не знала. Единственное, что ей было известно, – кроме Джейсона, у нее больше никого нет, а он к тому же спас Амели.

– Кристина говорила мне, что Герхард хочет от нее избавиться. Он намерен производить для рейха совершенных арийских детей – именно это требуется от высших чинов СС.

Джейсон кивнул.

– Это правда. Гитлер даже организовал домá, где поселил «генетически чистых» незамужних женщин, чтобы повысить рождаемость, – и все это находится в полном распоряжении великих представителей мужского населения Германии, сверхлюдей Гитлера.

– СС. – Рейчел почувствовала, как к горлу подступила тошнота. – Кристина говорила, что Герхард хочет освободиться от нее, чтобы жениться на женщине генетически – евгенистически – сильной, чистокровной. На той, кто никогда не родит ему глухого ребенка.

– В семье Кристины страдали глухотой?

– Нет!

– В таком случае откуда ему известно, что проблема в Кристине, а не в нем? Я не знал, что глухота вообще передается по наследству.

– Она не передается – по крайней мере, весомых доказательств этому не существует. Но евгеника полагает, что физические недостатки и уродства вызваны ослабленными генами в роду, и эти гены следует искоренять.

– Именно этого я и пытался добиться от вашего отца – публичного признания.

– Чтобы у вас взлетели тиражи? Чтобы вы смогли закрепиться на полосах газет? – Рейчел не смогла сдержать сарказм.

Джейсон перегнулся через стол.

– Чтобы не допустить победы евгенистов.

Рейчел пристально смотрела на собеседника. Он вновь откинулся на спинку стула.

– Но если мне выделят полосу, я возражать не стану, – признался Джейсон.

– Однако в США поддерживают идею стерилизации – чтобы некоторые люди не могли иметь детей.

– В Германии тоже проводят стерилизацию, если к родителям нет претензий. А если есть – носителей дефектных генов уничтожают. Дешево и сердито! – Сарказм журналиста не уступал едким замечаниям Рейчел.

– По словам Кристины, Гитлер дает распоряжение убивать тех, кто считается обузой для немецкого общества – кто «недостоин жить». Но мне кажется, что, даже следуя этим законам, нельзя оправдать убийство Кристины.

– Именно поэтому Шлик и провернул все так быстро после взрыва – чтобы сложилось впечатление, будто сломленная горем мать наложила на себя руки.

– Но Кристина не убивала себя – я точно это знаю! Я, как только услышала от вас новости, сказала ей, что Амели в безопасности. Сообщила об этом прямо в день похорон девочки. Кристина продолжала бы жить – в надежде однажды увидеть свою дочь.

Девушка закрыла глаза, чтобы отогнать видения: потасовка на мосту… потом дамба, берег – в реке Кристину и нашли. Рейчел представила ужас последних мгновений ее жизни. Она почувствовала, как Джейсон сунул ей в руку платок. Не открывая глаз, Рейчел приняла его, благодарная за молчание.

В конце концов журналист сказал:

– Когда все закончится – предположим, что мы сумеем сберечь Амели, – вы все еще хотите увезти ее в Америку?

Рейчел открыла глаза. Она бы рассмеялась, если бы задача не казалась настолько невыполнимой, настолько нелепой, абсурдной и пугающей.

– Я на это надеюсь… когда закончится эта глупая война. Но проблема в другом. Похоже, что я вообще не вернусь в Нью-Йорк.

– Что?

Она рассказала Джейсону о разговоре с отцом на ступеньках церкви. О том, что завтра они никуда не летят. О приглашении Герхарда. О словах доктора Менгеле, которые донес ветер. Рассказала ему о тех таинственных вещах, которые говорил отец о ее удочерении. Рассказала о Франкфурте, об истории болезни, которую с самого детства завели на нее врачи, о частных медицинских осмотрах, ради которых приходилось ездить в Германию. Пока Рейчел говорила, она вспоминала все больше и больше подробностей, включая настойчивые просьбы отца, чтобы она свободно говорила по-немецки и обязательно с берлинским акцентом. И, наконец, его слова о том, что дело закрыто…

Впервые с момента их знакомства Джейсон Янг выглядел по-настоящему встревоженным.

13

День близился к закату, когда Рейчел закрылась в своем гостиничном номере и подперла дверь деревянным чайным столиком. Если профессор вернется, она надеялась, что он не сразу справится с замком, а столик даст ей преимущество во времени и предупредит о появлении отца.

Рейчел никогда не примеряла на себя роль частного сыщика, и тем более шпиона, но более подходящей возможности может и не представиться. Отец предупредил ее, что задержится, а поскольку они вместе были на похоронах, девушка знала, что портфель и документы на встречу с докторами и Герхардом он не брал.

Все, что сказал Джейсон, все, что он убедил ее сделать, звучало разумно. Если между докторами и Герхардом Шликом есть какая-то связь и она, Рейчел, имеет к этому непосредственное отношение – вероятнее всего, подробности можно узнать из отцовских бумаг. Если повезет, там можно будет кое-что обнаружить. Последняя надежда была на дом Герхарда – возможно, там удастся найти доказательства его причастности к смерти Кристины.

Как Рейчел и предполагала, двери отцовской комнаты и кабинета были заперты. Но умением открывать замки шпилькой они с Кристиной овладели в совершенстве, когда подростками ночевали в гостях друг у друга. Рейчел понадобилось меньше минуты, чтобы справиться с замком.

Она задернула занавески и достала из-под кровати портфель. О том, чтобы подобрать пароль, не могло быть и речи. Замок оказался с цифровой комбинацией. Рейчел почти час пыталась угадать цифры. Перепробовала дни рождения, номера телефонов, возраст, дни недели, адрес – все, что пришло в голову, – но тщетно!

«Ох, мама! Мама! Если бы ты была рядом. Как бы ты поступила? Я не знаю, что делать дальше! Не знаю, а время бежит!»

«Люби его». Перед глазами, как наяву, возникла мамина улыбка, ее объятия, ее всегдашняя готовность помочь – так что Рейчел даже ахнула.

«Ты не знаешь, как он изменился, мамочка. Настолько изменился, что даже ты его не узнала бы!»

Но видение не исчезало, а ощущение, будто плавится мозг, все усиливалось.

«Не могу! Я так зла на него… мне так больно. Не знаю, о чем он только думает. Да, ты любила его, но когда ты выходила за него замуж, он был совершенно другим… Когда вы поженились…»

Не решаясь даже дышать, Рейчел набрала дату свадьбы родителей. Замок щелкнул. Она надавила на защелку, и портфель открылся.

В первой пачке документов подробно перечислялись симптомы туберкулеза у пациентов, начиная с повреждений кожи и заканчивая ослабленными легкими. Тут были снимки, списки пациентов, описание лечения и эффект от приема экспериментальных лекарств.

Вторая пачка документов была посвящена близнецам, которых разделили в самом начале эксперимента. Одному из близнецов вводили сыворотку с туберкулезом, а в некоторых случаях кормили молоком больных туберкулезом коров. Второй близнец питался здоровой пищей и рос в нормальном окружении. В деле приводились таблицы с результатами развития болезни у незащищенного близнеца. Как только развивалось заболевание, близнецов воссоединяли и здорового близнеца держали в непосредственной близости от больного туберкулезом. Результаты исследований показывали, что у некоторых пациентов появлялся иммунитет к болезни, в то время как в большинстве случаев заболевание развивалось у обоих близнецов, что неминуемо вело к смерти.

«Приходим к выводу, – прочла Рейчел, – что это желаемый ген…» Дальше читать она была не в силах.

«Эксперименты над людьми. Я знала, отец, что ты изучаешь туберкулез. Но понятия не имела, что при этом ты убиваешь людей!»

Девушка достала из сумочки маленький фотоаппарат, который дал ей Джейсон, и сфотографировала последние несколько страниц, надеясь, что через крошечный глазок слова кажутся ей размытыми исключительно из-за стоявших в глазах слез.

Часы пробили восемь. Рейчел продолжила изучение документов. Еще несколько папок содержали информацию о других близнецах, но, похоже, это были в основном клинические наблюдения – никакого лечения. «А почему именно близнецы?»

Последней лежала папка на Герхарда Шлика. В ней содержалось упоминание о том, что эксперимент провалился – что-то о субъекте В-47. Далее следовала записка о его браке с Кристиной и более подробная докладная о рождении Амели. Запись акушерки о том, что девочка родилась здоровой, а два года спустя диагноз врача – глухота. Ничего криминального… ничего о Кристине, только запись о ее смерти. И что-то о прерванном эксперименте. В папке содержались подробная родословная Герхарда, его физическое и психическое развитие, основанное на клинических наблюдениях в Институте во Франкфурте за последние несколько лет; каждый показатель сравнивался с эталоном совершенного арийца.

Сверхчеловек Гитлера. Рейчел непроизвольно сжалась. Она дочитала последнюю страницу в папке Герхарда и увидела поспешно сделанную запись – почерком отца – внизу страницы. «Вводим субъект В-47».

«Вводим субъект В-47? Что это означает?» Она понятия не имела, и у нее не было времени разгадывать ребусы. Отец может вернуться с минуты на минуту.

Рейчел спрятала папку в портфель и уже собиралась было защелкнуть его, но тут поняла, что в отделении под подкладкой что-то есть. Она достала из тайника еще несколько папок.

Все папки были обозначены буквами и пронумерованы. Девушка открыла первую попавшуюся папку и увидела фотографию мальчика лет трех-четырех. Далее шли снимки этого же мальчика, но в разном возрасте, в одном белье. К каждому снимку прилагалась таблица с подробным описанием физического и психического развития субъекта. Фон на каждом снимке показался Рейчел знакомым. Где это?

Когда девушка пролистала вторую папку, она узнала стерильные стены клиники во Франкфурте. Рейчел вспомнила, как ей самой велели встать у стены, повернуться, наклониться вправо, влево, замереть. В детстве это казалось ей веселой игрой с врачом. Когда она превратилась в молодую женщину, ее это стало возмущать, но она все равно повиновалась знакомым с детства приказам медсестры, которая теперь вместо доктора отдавала их раздетой Рейчел. Девушка понятия не имела, что ее фотографировали скрытой камерой.

Несмотря на жаркую волну стыда, Рейчел пролистала оставшиеся папки, уверенная, что найдет среди них и свою порцию унижения, фотографии и собственную карточку с подробным описанием роста и развития.

Цифры и буквы на папках, по всей видимости, обозначали субъектов эксперимента. А-25, А-36, А-37, А-42, А-47, А-51 – мужчины. В-29, В-34, В-47, В-56, В-71 – женщины. Помимо снимков, сделанных во время клинических осмотров, в папках имелась масса семейных фото каждого субъекта, подробности семейной жизни, происхождение родителей, были указаны физические способности, образование, интеллектуальные достижения, вероисповедание, политические и социальные предпочтения.

Рейчел пересняла несколько фотографий из папок, не зная, пригодятся ли они, сменила пленку и сделала еще пару десятков снимков. Ничто из того, что она увидела, не могло стать поводом для привлечения к суду – даже в Америке, – если только не удастся доказать, что папки хранились для каких-то преступных целей.

Общественность может всколыхнуть сообщение о том, что здоровым детям вводили сыворотку с туберкулезом, но папками и таблицами с результатами развития детей, какими бы унизительными ни были снимки, никого не удивишь.

Рейчел искала свою папку. Она ожидала, что найдет ее здесь, но оказалась не готова к тому, что обнаружила. Девушку больно ранило то, насколько отец вмешивался в ее личную жизнь; его манера в мельчайших подробностях описывать ее жизнь унижала достоинство Рейчел. Но осознание того, что он рассматривал ее как образец, как часть своего эксперимента, совершенно вывело ее из равновесия. Краткие обзоры о ее обучении, об отношениях с людьми, обо всех гранях ее жизни содержались в папке с шифром В-47.

Часы пробили девять. Рейчел не могла больше читать, не могла усваивать информацию, но знала, что захочет услышать объяснения отца – позже, когда немного поспит и переварит увиденное. Она разложила бумаги на отцовской кровати и сфотографировала их одну за другой. Рейчел как раз возвращала последние папки в тайник, когда у нее перед глазами возникли слова, написанные отцом на папке Герхарда: «“Вводим субъект В-47”. Субъект В-47 – это же я!»

Она достала свою папку, перелистала до последней страницы, прочла. Рейчел не просто была частью эксперимента. Она сама являлась «экспериментом и необходимым элементом других экспериментов». Рейчел почувствовала, как все поплыло у нее перед глазами. Свет померк. Девушка тряхнула головой, заставляя себя сосредоточиться. Уже другим почерком, не похожим на почерк отца, в конце были сделаны записи: «Крайне важно, чтобы данный субъект произвел потомство, тогда цель эксперимента будет достигнута. Несогласие повлечет за собой прерывание эксперимента. – Доктор Дж. Менгеле».

«Тот самый доктор Менгеле, который не любит преград. Мой отец, который предвкушает окончание эксперимента. Они рассчитывают, что я выйду замуж за Герхарда. Я была рождена, чтобы выйти за Герхарда Шлика – или кого-то очень на него похожего! Именно это имел в виду отец, когда настаивал на том, чтобы я демонстрировала интерес к замужеству, выбору супруга и проявляла нежелание возвращаться в Нью-Йорк». Рейчел закрыла глаза. Внутри у нее все переворачивалось. Девушка пыталась взять себя в руки. «Кристину убили потому, что она не смогла произвести на свет “совершенного” ребенка. Герхарду приказали жениться на мне – мы оба часть этой тошнотворной программы размножения. А теперь, когда эти люди устранили Кристину, они намерены вновь вернуться на рельсы эксперимента. Но что будет, если я их ослушаюсь?»

Девушка собрала документы, сунула их в портфель, застегнула замок. Спрятала портфель под кровать, убедившись, что он лежит под таким же углом, что и раньше. Выключила свет, раздвинула шторы и уставилась в темноту, пытаясь осмыслить то, что прочла.

Рейчел не верила в Бога – ее воспитали так, что она считала религию опорой для слабых. А она, принадлежащая к элите, слабой не была. Но впервые в жизни девушка жалела о своем неверии. Она чувствовала себя слабой и нуждалась в помощи.

14

«Мой любимый Фридрих,

ты ни за что не поверишь в то, что случилось…

Юные беженцы и местная детвора просто прелесть, такие доверчивые, жаждут внимания – и яблочного штруделя! Их сладкие голоса напоминают тембром голоса херувимов и практически не нуждаются в постановке!

Курат Бауэр попросил меня проследить за ними – и когда их нимбы временами немного тускнеют, и когда малыши вновь начинают вести себя лучше. К моему величайшему изумлению, эту задачу оказалось выполнить намного легче, чем я представляла. Дети с радостью стараются быть частью веселого коллектива. А что может быть веселее, чем детский хор? Даже Генрих Гельфман – настоящее сокровище, моя радость, наслаждение, – хотя по-прежнему упорно отказывается отдавать твоего младенца Иисуса. Не знаю, что на него нашло, но у меня не хватает духу давить на него.

Передать не могу, мой дорогой супруг, как эти дети наполняют мое сердце, как их вопросы не дают закостенеть моему разуму, а их маленькие ладошки в моей руке, когда мы возвращаемся из школы, придают смысл моей жизни.

Я люблю тебя, мой дорогой. Возвращайся скорее домой и сам все увидишь. Ты их тоже полюбишь».

Фридрих лег на спину на койку, сложил письмо. Закрыл глаза, сжимая послание жены. Перед его внутренним взором возникла ее улыбка – улыбка настоящего ангела.

Когда Фридрих впервые прочел о предложении курата Бауэра, он заволновался. От фрау Фенштермахер он знал о том, каким кошмаром была ее работа с детским хором – много недель об этом слышала вся деревня. Фридрих понять не мог, почему курату вообще пришло в голову обратиться к его жене с подобным предложением – как на это пошло руководство, как согласились родители-католики, пусть даже оплата у Лии была минимальной – настолько ей хотелось получить эту работу.

Фридрих покачал головой и спрятал письмо за пазуху, рядом с сердцем. Лия была не только красавицей, она еще и пела, как ангел. Надо отдать должное бабушке, которая с детства учила внучку читать ноты и играть на пианино. В Обераммергау это было явлением обычным – как среди католиков, так и среди протестантов и евреев. Музыка являлась важным предметом обучения – пение было обязательным для всех, и к нему часто добавлялась игра на каком-нибудь инструменте. Особенно это относилось к детям католиков – с ними с младых ногтей начинали заниматься музыкой, пением и актерским мастерством. Кроме того, детей обучали резьбе по дереву или хотя бы умению радушно принимать гостей. А как еще деревушка могла подготовиться к тому, чтобы каждые десять лет ставить «Страсти Христовы» и при этом целый год принимать у себя желающих их посмотреть?

Но Лия не имела специального педагогического образования. Ничего из этого не выйдет, и Фридрих боялся за душевное состояние жены, если священник по какой-то причине заберет свое предложение назад или предложит работу другому человеку – тому, кто будет лучше подготовлен или окажется католиком. Жаль, что он не мог предостеречь Лию, возможно, даже отговорить ее принимать это предложение.

Но оказалось, что в сердце его жены зажегся огонек. Фридрих заметил это в торопливом почерке, которым было написано ее письмо. Лия просто светилась – он понимал это из ее слов, из того, как чуть заметнее над строчкой подскакивает буква «t», как весело закручен хвостик у «k». Выяснилось, что его жена – прирожденный педагог, строгий, когда необходимо, но умеющий стать для детей добрым наставником и советчиком. Она сама не раз в этом признавалась. Впервые с тех пор, как они поженились, Лия почувствовала свою силу.

Как он мог запретить ей это или отговаривать ее? Если ничего не изменится (Фридрих представить себе не мог, каким образом это произойдет), ей понадобятся поддержка и радость, которую давала ей такая жизнь. Да и заработок Лии пригодится.

Фридрих достал из кармана фигурку младенца, которую вырезáл из сосны в редкие свободные минуты, провел большим пальцем по ее лицу, ручкам и ножкам.

С тех пор как они вошли в Польшу, его подразделение только тем и занималось, что уничтожало поляков[19]19
  «В период с 1 сентября по 26 октября 1939 года, пока территория Польши находилась под управлением немецкого военного командования, военнослужащие вермахта совершили 311 массовых казней польских военнослужащих и гражданских лиц». (Юбершер Г. Военная элита Третьего рейха / Герд Юбершер. – Варшава: Беллона, 2004. – С. 41.) (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Фридриха на прошлой неделе не послали жечь синагогу, но его приятель Гюнтер Фридман вернулся с задания белее мела. Он шепотом поведал о том, как они согнали мужчин, женщин и даже детей из деревни в синагогу. Уже закрывая дверь, Гюнтер встретился взглядом с девчушкой, и ростом, и возрастом напомнившей ему Гретель – дочурку, которая осталась дома. Гюнтер сказал, что девочка, казалось, лучше, чем он сам, понимала, что происходит. По приказу он задвинул засов снаружи, и его подразделение сожгло синагогу дотла. Крики несчастных – раздававшиеся до тех пор, пока беззащитные люди не задохнулись в дыму, – несколько дней стояли в ушах у Гюнтера. И долго еще липкий запах горящих волос и плоти не выветривался из его кителя. Фридриху показалось, что его вот-вот стошнит.