Текст книги "А тебе слабо?"

Бет

– Приятно познакомиться, – говорит наглый парень из «Тако Белл», как будто мы с ним видимся впервые. Может быть, он меня не помнит? Спортсмены редко бывают умными. Мышцы заменяют им мозги.

– Да ты смеёшься, блин.

Я в аду. Без вариантов. В этой худшей версии кошмарного городка из фильма «Избавление»[17]17
  «Избавление» (англ. Deliverance) – кинофильм режиссёра Джона Бурмена, вышедший в 1972 году. История четырёх городских мужчин, считающих себя отважными покорителями природы, которые во время путешествия по реке в штате Джорджия сталкиваются с агрессией местных жителей и совершают поступки, которые навсегда изменят их жизнь.


[Закрыть] ещё и жарко, как в преисподней. От жары в этой богом забытой дыре стоит удушливая дымка, которая обволакивает меня с головы до ног и сжимает лёгкие.

Скотт покашливает. Едва заметное напоминание о том, что слово «на хрен» больше не считается приемлемым для произнесения на людях.

– Я хочу познакомить тебя с Райаном Стоуном.

Когда-то давно различные варианты слова «хрен» были всего лишь прилагательными и наречиями в словаре Скотта. Теперь он разговаривает как богатый павлин, упакованный в деловой костюм. Ах да, он же такой и есть!

– Райан согласился завтра показать тебе школу.

– Только этого не хватало, – цежу я сквозь зубы. – Как будто мне и без того мало нагадили за последние двое суток.

Видимо, Господь решил, что ещё не пора прекратить издевательство. Ему показалось мало, что Скотт шантажом заставил меня поселиться здесь. Ему показалось мало, когда жена Скотта купила мне чудовищные, отстойные шмотки. Ему было мало, когда Скотт объявил, что определил меня в местную школу для деревенщин. Нет, всего этого ему показалось мало! Чёртова вишенка на этом торте стояла сейчас передо мной в виде этого напыщенного хлыща. Три, блин, ха-ха. Здорово повеселились.

– Шмотки мои верни.

– Что? – переспрашивает Скотт.

Ага, я могу выбесить его даже без мата.

– Вот он не одет как придурок, а я почему?

Я жестом указываю на свои дизайнерские джинсы и позорную накрахмаленную блузку ученицы католической школы. Подчиняясь требованию дядюшки Скотта вести себя вежливо с Эллисон, я вышла из примерочной, чтобы взглянуть на эту стыдобищу в большое зеркало. Когда я вернулась, моя одежда исчезла. Ничего, сегодня ночью я разыщу ножницы и хлорку.

Скотт выражает своё неодобрение, слегка качая головой. Я обречена целый год прожить с этим болваном, не имея возможности даже видеть ту единственную, которую пытаюсь защитить, – мою мать! Часть моего сознания дрожит в панике. Как она там? Вдруг этот скот снова её избил? Беспокоится ли она обо мне?

– Тебе здесь понравится, – говорит «Тако Белл», то есть Райан.

– Да уж, непременно, – тоном даю понять, что это место понравится мне примерно так же, как выстрел в голову.

Скотт снова откашливается, а я спрашиваю себя, не боится ли он, что люди подумают, будто он больной.

– Отец Райана – владелец строительной компании и член городского совета.

Смысл сообщения: не смей всё испортить.

– Конечно.

Конечно. История всей моей уродской жизни. Этот Райан – богатенький мальчик, у которого есть всё. Его папочка владеет городом. Его папочка владеет бизнесом. А мальчик Райан считает, что это даёт ему право делать всё, что он пожелает.

Райан дружелюбно мне улыбается, и это действует на меня гипнотически. Как будто он сотворил эту улыбку только для меня. Замечательная улыбка. Идеальная. Безмятежная. С ямочками на щеках. Она обещает дружбу, смех и счастье и помимо воли вызывает желание улыбнуться в ответ. Мои губы сами собой растягиваются, но я резко обрываю улыбку.

Зачем мне это делать? Таким, как он, не нужны такие девчонки, как я. Мы для них – всего лишь забава, игра. А эти парни играют по одним и тем же простым правилам: улыбнулись, заставили поверить, будто ты им нравишься, и, использовав, немедленно бросили. Сколько их было, ничтожеств, с которыми я переспала только для того, чтобы горько пожалеть наутро? В прошлом году их было слишком много.

Но, слушая, как Райан с лёгкостью поддерживает со Скоттом разговор о бейсболе, я клянусь себе, что с меня хватит ничтожеств. Надо перестать чувствовать себя использованной. Довольно.

И на этот раз я не нарушу клятву, как бы мне ни было одиноко.

– Да, – говорит Райан, обращаясь к Скотту, как будто меня вообще здесь нет, – я думаю, в этом году у «Редз» есть шанс.

Боже, я ненавижу этого Райана. Стоит тут, весь такой безупречный, со своей безукоризненной жизнью, стройным телом и очаровательной улыбкой и притворяется, что впервые меня видит. Он поглядывает на меня краем глаза, и я вдруг понимаю, зачем он расточает своё обаяние. Райан хочет произвести впечатление на Скотта. Ну ладно. Тогда получи-ка и ты. С чего это я одна должна молчать?

– Он ко мне клеился.

Воцарившееся молчание разом убивает дурацкий разговор о бейсболе. Скотт протирает глаза.

– Ты только что с ним познакомилась.

– Не только что, а в пятницу вечером. Он клеился ко мне и при этом пялился на мою задницу.

Радость. Чистая радость. Ладно, не вполне чистая, зато первая, которую я ощутила с ночи пятницы. Райан сдёргивает с головы кепку, проводит рукой по взлохмаченным волосам песочного цвета, потом снова надевает бейсболку. Без неё он мне нравится больше.

– Это правда? – спрашивает Скотт.

– Д-да, – лепечет Райан. – Нет. То есть да. Я попросил у неё телефон, но она мне отказала. Клянусь, я вёл себя уважительно.

– Ты пялился на мою задницу. Всё время, – я поворачиваюсь задом и слегка наклоняюсь, чтобы наглядно проиллюстрировать свои слова. – Помнишь, у меня на штанах была дырка, как раз вот здесь? – я провожу пальцем по штанине сзади. – А потом ты купил мне тако и колу, после чего я сделала вывод, что увиденное тебе понравилось.

Я слышу приглушённые мужские голоса, смотрю на толпу мужчин, стоящих на тротуаре чуть в стороне от нас. Первая искренняя улыбка расплывается по моему лицу. Скотту понравится это представление. Может, если ещё поднажать, то я к ужину буду уже дома, в Луисвилле?

– Элизабет, – Скотт понижает голос до шипящего шепотка, характерного для обитателей трейлерного парка. – Встань как следует.

Красные пятна двадцати оттенков расцветают на щеках у Райана. Он даже не взглянул на мою задницу, он смотрит только на Скотта.

– Ладно… да, я предложил ей встретиться.

Скотт окидывает его цепким взглядом.

– Ты предложил ей встретиться?

Эй, ты! Чему тут удивляться? А что, собственно, такого? Что я, страшилище, что ли?

– Да, – отвечает Райан.

– То есть ты хотел пригласить её на свидание?

Опаньки. Скотт, кажется, на седьмом небе от счастья. Нет, чего-чего, а счастья его мне не надо.

– Да! – Райан вскидывает руки. – Я думал… я подумал…

– Что я такая доступная? – рявкаю я, а Скотт морщится.

– Что она забавная, – отвечает Райан.

Да уж конечно. Не сомневаюсь, что именно так он и подумал.

– По-моему, ты подумал, что будет забавно разок переспать со мной.

– Хватит! – рявкает Скотт.

Его прищуренные голубые глаза гневно смотрят на меня, а я поглубже засовываю руки в тугие карманы своих новых джинсов. Скотт наклоняет голову, трёт переносицу и только после этого снова возвращает на лицо свою фальшивую безмятежную улыбку.

– Я прошу прощения за поведение моей племянницы. У неё выдались тяжёлые выходные.

Я не желаю, чтобы он извинялся за меня перед кем бы то ни было! Тем более перед этим наглым кретином. Я открываю рот, но Скотт бросает мне взгляд парня из трейлера, и я поспешно затыкаюсь. Скотт тут же снова превращается в мистера Лицемера.

– Я пойму, если ты не захочешь помочь Элизабет освоиться в новой школе.

Лицо Райана принимает вежливое, но слегка невинное выражение.

– Не беспокойтесь, мистер Риск. Я с радостью помогу Элизабет.

Он поворачивается ко мне и улыбается. На этот раз улыбка у него не искренняя и не задушевная, а чертовски наглая. Ну-ну, валяй, спортсмен. Всё равно у тебя ничего не выйдет.

Райан

Стены нашей кухни раньше были бордового цвета. В детстве мы с Марком бежали домой от автобусной остановки, а когда врывались на кухню, нас встречал аромат свежей выпечки. Мама расспрашивала нас, как прошёл день, а мы макали горячее печенье в молоко. Когда папа приходил с работы, он первым делом сгребал маму в охапку и целовал. Мамин смех в папиных объятиях был столь же привычным, как наши с Марком постоянные подначки.

Не убирая руку с материнской талии, отец поворачивался к нам и спрашивал:

– Ну как мои мальчишки?

Как будто мы с Марком были единым целым, не существовавшими друг без друга.

После ремонта, который отец закончил на прошлой неделе, стены нашей кухни стали серыми. А после того, что мой брат сообщил этим летом, и папиной реакции на его слова самым громким звуком на нашей кухне стало звяканье вилок по тарелкам.

– Гвен приходила к тебе на игру, – говорит мама.

Она всего третий раз упоминает об этом за последние сутки.

Ну да, приходила. С Майком.

– Ну-ну.

Я засовываю в рот кусок тушёного мяса.

– Её мама сказала, что она всё ещё говорит о тебе.

Я прекращаю жевать и смотрю на маму. Она улыбается, довольная тем, что сумела вызвать отклик.

– Оставь парня в покое, – говорит отец. – Ему сейчас нельзя отвлекаться на девушек.

Мама поджимает губы, и мы проводим ещё пять минут под звяканье вилок и ножей. Это молчание жжёт… как лёд.

Наконец я откашливаюсь, не могу больше терпеть это напряжение.

– Папа рассказал тебе, что мы встретили Скотта Риска и его… психованную племянницу?

– Нет.

Мама нацеливается вилкой на помидорку черри, катающуюся по её тарелке. Она протыкает красный шарик и впивается сердитым взглядом в отца.

– У него есть племянница?

Отец выдерживает её взгляд с невозможным безразличием и подкрепляет это глотком пива из бутылки.

– Я дала тебе бокал, – напоминает мама.

Отец ставит бутылку, покрытую ледяной испариной, рядом с этим самым бокалом, прямо на деревянную поверхность стола, мимо картонной подставки. Мама ёрзает на своём стуле, как ворона, взъерошивающая перья. Не хватает только злобного карканья.

В последние месяцы мы с отцом ужинали в гостиной перед телевизором. После ухода Марка мама перестала готовить.

Несколько недель назад мама с отцом стали посещать семейного консультанта, хотя мне они об этом до сих пор не сказали. Потребность во что бы то ни стало быть безупречными не позволяет им открыто признать такой позор, как необходимость обратиться за посторонней помощью для спасения своего брака. Поэтому я узнал об этом тем же порядком, как узнаю обо всём, что происходит в этом доме: подслушал, как они ночью ссорились в гостиной, когда я был в кровати.

Так вот, на прошлой неделе семейный консультант посоветовал им попробовать какие-нибудь объединяющие семейные ритуалы. Два дня мать с отцом спорили из-за того, что бы это могло быть, и в конце концов остановились на воскресном ужине.

Поэтому-то я и пригласил Марка. Мы не ужинали вместе с тех пор, как он ушёл, и если бы он приехал, то, может быть, мы все вчетвером смогли бы найти способ снова быть вместе.

Я спрашиваю себя, ощущают ли мама с папой ту же пустоту, что и я, когда смотрю на пустующий соседний стул. Марк обладал особым даром удерживать моих родителей от ссор. Если они злились друг на друга, он рассказывал какую-нибудь историю или шутил, чтобы растопить лёд. При Марке в моём доме никогда не было этой арктической стужи.

– Да, у него есть племянница, – говорю я в надежде сдвинуть разговор с мёртвой точки и отвлечься от пустоты, поселившейся во мне. – Её зовут Элизабет.

И она превратила мою жизнь в ад – впрочем, не слишком отличающийся от этого мучительного ужина.

Я отламываю кусок хлеба, намазываю его маслом. Бет опозорила меня перед Скоттом, из-за неё я проиграл пари. Я роняю хлеб. Пари! Идея появляется у меня в мозгу. Мы с Крисом никогда не ограничивали время спора, а значит, я всё ещё могу выиграть!

Мама расправляет на коленях салфетку и прерывает мои размышления.

– Будь с ней дружелюбен, Райан, но держи дистанцию. В прошлом у Рисков была определённая репутация.

Ножки папиного стула пронзительно скребут по новому полу, он издаёт неприятный горловой звук.

– Что? – резко спрашивает мама.

Отец расправляет плечи и весь сосредоточивается на говядине, оставив вопрос без ответа.

– Ты же хотел что-то сказать, – не унимается мать, – так говори!

Отец швыряет вилку на тарелку.

– Скотт Риск обладает ценными связями. Вот я и говорю: подружись с ней, Райан. Помоги ей освоиться. Если ты окажешь услугу Скотту, я уверен, он в долгу не останется.

– Ну конечно! – вскидывается мама. – Я советую ему одно, а ты – совершенно другое!

Отец её перекрикивает, и их одновременно повышающиеся голоса отзываются у меня в голове пульсирующей болью. Потеряв аппетит, я отодвигаюсь от стола. Это просто пытка – слышать, как необратимо разрушается моя семья. Клянусь, на всей земле нет более страшного звука.

Но вот звонит телефон. Мои родители мгновенно смолкают, мы все смотрим на кухонный шкафчик и видим имя Марка, высветившееся на дисплее телефона. Зыбкая смесь надежды и боли тянет в горле и желудке.

– Не берите трубку, – шипит отец.

Мама встаёт на втором звонке, и сердце начинает грохотать у меня в ушах. «Подойди, мам, возьми трубку! Пожалуйста».

– Мы можем с ним поговорить, – говорит мама, не сводя глаз с телефона. – Скажем ему, что он может вернуться домой, если будет держать это в тайне.

– Да, – говорю я в надежде, что один из них передумает. Может быть, на этот раз Марк не бросит меня, а решит остаться и бороться. – Надо ответить.

Телефон звонит в четвёртый раз.

– Не в мой дом, – всё это время отец свирепо смотрит в свою тарелку.

Срабатывает автоответчик. Мамин жизнерадостный голос сообщает, что сейчас нас нет дома, поэтому будьте любезны оставить сообщение. Раздаётся звуковой сигнал.

Ничего. Никакого сообщения. Никаких помех. Просто ничего. Моему брату не хватило смелости даже оставить мне сообщение.

Я не дурак. Если бы он хотел поговорить со мной, он бы позвонил мне на сотовый. Это была проверка. Я пригласил его на ужин, а он позвонил, чтобы узнать, хочет ли его видеть кто-нибудь, кроме меня. Судя по всему, мы не прошли испытание.

Мама сжимает жемчужное ожерелье, и надежда, вспыхнувшая во мне, угасает. Марк ушёл. Он бросил меня на этих руинах семьи одного.

Я вскакиваю, мама поворачивается ко мне.

– Куда ты?

– Домашку делать.

Пробковая доска над моим компьютерным столом дрожит, когда я с грохотом захлопываю за собой дверь. Широкими шагами прохожу через комнату, прижимаю ладони к голове. Надо делать домашку, а я примерно так же спокоен и безмятежен, как лодочка, попавшая в шторм. Что мне сейчас действительно надо, так это выплеснуть куда-нибудь свой гнев, тягать штангу, пока мышцы не начнут гореть огнём, бросать подачи, пока плечо не отвалится.

А я должен написать четыре чёртовы страницы по английскому на тему «Я хочу».

Стул, стоящий перед столом, откатывается назад, когда я плюхаюсь на него. Одно нажатие кнопки – и монитор оживает. Курсор насмешливо подмигивает мне с чистой страницы.

Четыре страницы. Одинарный интервал. Поля в один дюйм. Моя училка слишком многого хочет. Вообще-то формально сейчас каникулы.

Пальцы стучат по клавиатуре: «Я играл в бейсбол с трёх лет».

Я прекращаю печатать. Бейсбол… – это то, о чём я должен написать. То, что я знаю. Но чувства внутри требуют выхода.

Отец и мать озвереют, если я напишу правду о том, как мы сейчас живём. Видимость – наше всё. Готов поспорить, они даже своему семейному консультанту не рассказали честно, из-за чего пришли.

Разобравшись, я немного успокаиваюсь. Я не смогу это сделать. Если кто-нибудь догадается, я пропал, но сейчас мне просто необходимо выплеснуть всё своё возмущение. Я стираю первую строчку и даю волю чувствам, рвущимся на свободу.

«Джордж проснулся со смутным воспоминанием о недавнем прошлом, но всего один взгляд влево принёс мучительное осознание того, во что превратилась его сегодняшняя жизнь. Точнее, во что превратился он сам…»

Бет

– А вдруг они меня помнят?

Понедельники – вообще полный отстой, тем более если это первый школьный день в американской глухомани. Я прислоняюсь к окну в кабинете школьного методиста и осматриваюсь. Обстановочка в стиле семидесятых годов прошлого века: панели из ДСП, столы и стулья, купленные на распродаже в «Волмарте». Стойкий запах плесени. Короче, деревенская школа во всей красе.

– В том-то и дело, Элизабет, – Скотт листает толстый буклет со школьным расписанием. – Твоя старая начальная школа в числе трёх других входит сюда. Ты многих ребят знаешь, сможешь восстановить старую дружбу. Как насчёт домоводства? Помнишь, мы с тобой пару раз пекли печенье?

– Бет. Меня зовут Бет. (Похоже, у бедняги проблемы с обучаемостью.) В последний раз, когда я что-то пекла, это были брауни, и я в них положила…

– Значит, домоводство вычёркиваем. Я предпочитаю имя Элизабет. Как звали твою лучшую подругу? Я ещё отвозил тебя к ней домой.

И мы играли в куклы. Снова и снова. Её мама разрешала нам брать настоящие чашки для кукольного чаепития. У них был настоящий дом с настоящими кроватями, и я обожала оставаться там на ужин. У них была горячая еда. Мне вдруг становится трудно глотать.

– Лейси.

– Точно. Лейси Харпер.

Дверь кабинета открывается, методист просовывает голову внутрь.

– Ещё пару минуточек, мистер Риск. Я разговариваю с иствикской средней школой.

Скотт выдаёт свою рекламную улыбочку.

– Не торопитесь. Скажите, Лейси Харпер учится в этой школе?

Как будто в меня стрельнули. Сейчас. В эту самую секунду.

– Да, конечно.

Обхохочешься. Скотт смотрит на меня.

– Смотри, как здорово!

Я изображаю нарочитую радость.

– Зашибись.

Скотт то ли предпочитает оставить мой сарказм без внимания, то ли искренне верит в мой восторг.

– Мистер Дуайер, вы не могли бы записать Бет в один из классов вместе с Лейси?

Мистер Дуайер чуть не падает на пол в приступе восторга.

– Мы сделаем всё возможное!

Он бочком выходит из своего кабинета и закрывает дверь.

– Тебя что, битой по голове били?

Я просто не могу поверить, что Скотт всерьёз собирается заставить меня ходить в эту школу.

– Только когда мне было три, но от зари и до зари, – бормочет он, продолжая листать буклет.

От его ответа у меня колет в груди. Я старалась изо всех сил заблокировать этот период своего детства. Дедушка, его отец, избивал до полусмерти обоих своих сыновей: и Скотта, и моего отца. Но Скотт не позволял ему поднимать руку на меня.

– А что ты думаешь насчёт испанского?

Я почти улыбаюсь.

– Мой приятель Рико научил меня нескольким испанским словам. Если парень распускает руки, я могу сказать…

– Вычёркиваем.

Вот чёрт. Это могло быть забавно.

– Серьёзно, Скотт. Ты что, правда хочешь, чтобы я здесь училась? Ты хорошо всё обдумал? Твоя кошечка с обручальным кольцом…

– Эллисон. Её зовут Эллисон. Давай-ка скажем вместе: Эл-ли-сон. Видишь, совсем не трудно.

– Неважно. Ей нравится, что тебя все боготворят. Угадай, как долго продлится её счастье, если все вдруг вспомнят, что ты – шпана из трейлерного парка, который в паре миль от Гровтона?

Он перестаёт листать каталог. Его взгляд не отрывается от страницы, но я знаю, что он больше не читает.

– Я больше не тот парень. Людей интересует только то, кто я сейчас.

– Как ты думаешь, сколько времени пройдёт, прежде чем эти люди вспомнят меня и мою мать?

Я хочу сказать это злобно, угрожающе, но получается жалобно, и я ненавижу себя за это.

Скотт смотрит на меня, и я с отвращением читаю сочувствие в его глазах.

– Они вспомнят тебя такой же, какой помню я: красивой девочкой, которая любила жизнь.

Взбешённая тем, что он продолжает обсуждать ту жалкую маленькую дурочку, я отвожу глаза.

– Она умерла.

– Нет, не умерла, – Скотт делает паузу. – Что касается твоей матери, то она приехала сюда, когда перешла в десятый, и очень быстро вылетела из школы. Никто её не помнит.

На меня накатывает тошнота, я прижимаю руки к животу. Скотта не было, когда полицейские пришли в наш трейлер, его не было рядом, чтобы вытереть мои слёзы. Они обещали не предавать огласке события той ночи, но я не сомневаюсь, что кто-нибудь всё же проболтался.

– А что будет, когда кто-нибудь вспомнит моего отца? – спрашиваю я. – После этого тебя перестанут обожать. Ты совершаешь большую ошибку, Скотт. Отправь меня домой.

– Мистер Риск, – методист из захолустья снова просовывает голову в кабинет.

Тревожные морщины бороздят его чересчур высокий лоб, в его побелевших пальцах зажат факс. Я сказала ему, что в Иствике меня постоянно оставляли после уроков за плохое поведение.

– Могу я поговорить с вами?

Я наклоняю голову, прекрасно зная, что сейчас поставлю мистера Дуайера в неловкое положение.

– В какой же класс вы хотите меня записать? – я барабаню пальцем по подбородку. – Может быть, с углублённым изучением английского?

– Сядь, Элизабет, – Скотт отлично намастырился отдавать приказания, не повышая голоса. – Да, мистер Дуайер, мы готовы обсудить расписание Бет.