Текст книги "Конец лета"

Кэтлин Зейдель
Конец лета

Когда мы с ней в первый раз говорили по телефону, Нэнси Фэллоун подумала: «Или эта женщина станет моим настоящим другом, или она сведет меня с ума». Ей повезло – сбылось и то и другое. Поэтому в память о бесчисленных автомобильных поездках, о миллионе посиделок за полночь и одном красном пледе, Нэнси, это – тебе.

Глава 1

– Вы, наверное, меня не помните, – сказал он. – Мы почти не успели поговорить.

Приятный, вежливый голос на другом конце провода. Гвен Уэллс не знала, кто такой Хэл Ледженд. Должно быть, они оба были на ужине местной общины накануне вечером. Он взял ее номер телефона и теперь звонил, чтобы пригласить на ужин.

Он хотел увидеться с ней.

Гвен когда-то ходила на свидания; в последний раз она отправилась на встречу с молодым курсантом военно-морского училища, и тот вскоре сделал ее женой, затем матерью, а теперь вдовой. Правила свиданий с тех пор наверняка изменились.

Но она имела незамужнюю дочь тридцати одного года – Холли, которая работала юристом и жила в Нью-Йорке, и Гвен была достаточно наслышана о жизни Холли, чтобы знать, как ведут себя, принимая от незнакомца приглашение на свидание.

Да, она с удовольствием встретится с Хэлом Леджендом. (Холли всегда отвечала на первые приглашения.) Но пусть это будет ленч. (Чем короче, тем лучше – девиз Холли.) Нет-нет, не надо за ней заезжать. Она приедет сама, она встретится с ним на месте. («Подготовь пути к отступлению».)

– Вы слишком облегчаете мне задачу, – сказал он. – Я был готов преодолеть гораздо больше трудностей, ища с вами встречи.

В его голосе, когда он произнес «с вами», прозвучало что-то спокойное и серьезное, чего Гвен уже очень давно не слышала от мужчины.

Три дня спустя Гвен отметила про себя, что нервничает из-за предстоящей встречи. Она, обычно умеющая сосредоточиться, проницательная и ясно видящая цель, нервничала.

Она не могла этому поверить. Разумеется, Гвен всегда переживала за своих детей, ну а кто не переживает? Это совсем не то, что нервничать. Да зачем она вообще идет на это свидание? Ей, слава Богу, пятьдесят восемь лет. Все эти правила насчет свиданий она почерпнула у Холли – конечно, та вовсе не собиралась специально учить им Гвен. Ни одной из них и в голову не приходило, что они ей понадобятся.

Тогда почему она идет? «Я уже достаточно стара, чтобы быть бабушкой, – подумала она. – А бабушки на свидания не ходят».

Правда, она не бабушка, о чем ей пришлось себе напомнить. Но только потому, что ни у Холли, ни у Джека нет семьи. Я достаточно стара, вот что имеет значение.

Гвен взглянула на свои аккуратные часики в золотом корпусе. Она была полностью готова, а до выхода оставалось еще двадцать минут. Чем же ей занять эти двадцать минут?

Это было на нее не похоже. Ее трудно привести в смятение. Она всегда была миссис Самообладание и Надежность, миссис Организованность и Предсказуемость, леди, у которой в шкафах и ящиках комода неизменно царила чистота. Королева Безукоризненного Маникюра. Жена командира, ответственная за всех остальных жен, пока корабль находится в море. Не можете разобраться с уведомлением из банка? Не знаете, нужно ли отдать машину в ремонт? Слишком много винных бутылок скопилось за неделю в мусорном контейнере вашего друга? Звоните миссис Уэллс. Будьте уверены, что она во всем разберется.

В те дни рапорт о годности офицера к военной службе всегда включал в себя оценку качеств его жены, потому что у жен тоже были обязанности. Быть офицерской женой – непростая работа, и Гвен хорошо с ней справлялась. Очень хорошо. Если бы это было не так, ее муж никогда бы не стал адмиралом.

Но все это теперь в прошлом. Маникюр у нес по-прежнему безукоризнен, в шкафах полный порядок, она все та же элегантная блондинка, но больше не миссис Жена командира. Миссис Адмирал Уэллс теперь была Гвен, независимой женщиной, отправляющейся на свидание. Она пожалела, что рядом нет Холли или Джека. Ей было бы легче, если бы кто-то из детей поехал с ней. Они были прекрасными детьми. Их всегда все любили.

Гвен оборвала себя. Она вовсе не зависит от своих детей. Она не собирается за них прятаться. Необходимо установить для себя одно правило. Если это свидание действительно состоится, она не будет говорить о своих детях, и даже если у нее появится целый выводок внуков, о них она тоже говорить не станет.

Она заставила себя выждать еще десять минут из остававшихся двадцати, а затем поехала в ресторан. Он находился в пригороде, напротив Тайсонс-Корнер, одной из самых больших аллей в Вашингтоне, округ Колумбия. Припарко-ваться оказалось легко, слишком легко. В результате она приехала на двенадцать минут раньше.

Некоторые люди все больше и больше отстают от жизни, а она все больше и больше забегает вперед. Хорошо бы, чтоб это оказалось просто красивой метафорой, однако на свое первое более чем за три десятка лет свидание она приехала на двенадцать минут раньше.

Глупо так волноваться, в самом деле! Гвсн вытащила ключ из зажигания и схватила сумочку. Она идет, и все тут. Ну и что, что рано?

Зимнее солнце светило скупо, но все же поблескивало на невысоких, покрытых ледяной коркой кучках снега по краям площадки для парковки. Гвен открыла дверь в ресторан. Внутри было темно, и несколько мгновений она различала только силуэты. Какой-то мужчина поднялся и направился к ней. Как видно, он – если это был тот самый «он» – приехал еще раньше. Она стянула перчатки и сунула их в сумочку. Глаза постепенно привыкали к полумраку. Гвен стала различать цвета, а затем и все остальное.

Это был высокий мужчина с седеющими волосами и настороженными сероватыми глазами. Лицо у него было хорошей лепки, а впечатление от несколько тяжелой челюсти смягчалось четко обозначенными скулами. Он был красивым мужчиной, но ни в его прическе, ни в его одежде не оказалось ничего излишне элегантного. Ей это понравилось. Гвен не любила самовлюбленных мужчин.

Она протянула руку.

– Что ж вы не сказали, что вы тот, кто знал все песни?

В тот вечер она обратила на него внимание. Да и как могло быть иначе?

Ужин устроили в помещении исторической мельницы, высоком круглом деревянном сооружении с выступающими балками и каменным полом. Кто-то принес тексты песен, и небольшая группа, удачно подобравшаяся из людей разных возрастов, с удовольствием принялась петь. Но там были тексты всего четырех песен, а им хотелось спеть еще. Предложили «Клементину», а потом «На вершине Грейр-Смоки», Наступила пауза, никто больше не мог ничего вспомнить. Люди начали ерзать, их тесный крут готов был вот-вот распасться. Гвен была разочарована – она только вошла во вкус.

И тогда заговорил мужчина – этот мужчина:

– А давайте попробуем осилить «Свети, полная луна»!

Гвен знала только припев, или так ей по крайней мере казалось, но, направляемая этим человеком, она вспомнила почти все строки.

Закончив песню, они всякий раз смотрели на него, и он тут же предлагал новую: ковбойскую песню из бродвейской постановки – хорошую песню, доставлявшую всем огромное удовольствие. И как только группа начинала петь вразнобой, вспоминая слова из разных куплетов, он выводил их на верный путь, потому что знал нужные слова.

– Это сделало вечер чудесным, – сказала она ему сейчас. – Пение приносит столько радости, даже если ты в нем не слишком силен.

– У нас хватило времени на песни только потому, что вы разобрались с этой очередью.

Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить. А, он имеет в виду тот провод от удлинителя.

Ужин на мельнице был устроен а-ля фуршет, и скоро выстроилась довольно длинная очередь из приглашенных. Легко было попять почему. Столы с угощением придвинули к стене, поэтому пришедшие могли подходить к пмм со своими тарелками только с одной стороны. Если бы их отодвинули, то очередь разделилась бы надвое.

Но люди из обслуживающего персонала сказали, что за столами тянется шпур от удлинителя и, если столы отодвинуть, люди могут зацепиться за шнур.

– Я на пего встану, – предложила Гвен. Жене адмирала полагалось справляться с трудностями такого рода. – Тогда никто не споткнется.

Поэтому первую половину вечера Гвен провела стоя на толстом оранжевом шнуре от удлинителя. Неудивительно, что Хэл Ледженд ее заметил. Она, как дорожный указатель, разделяла людской лоток.

– Очень неразумно, – сказала она ему теперь, – что там решили поместить удлинитель. Могли хотя бы принести скотч и прикрепить шнур к полу.

В грузовике у ее сына Джека всегда был рулон скотча. Джек никогда и нигде без скотча не появлялся. Но она, напомнила себе Гвен, не собирается говорить о своих детях.

Хэл кивнул, соглашаясь с ней – насчет скотча, или удлинителя, или того и другого, но не уточнил, чего именно. Было ясно: он понимал, что эта тема исчерпана.

– Здесь есть гардероб. Позвольте ваше пальто?

Он начал поднимать руки, очевидно, собираясь помочь ей снять пальто. Она слегка повернулась, чтобы Хэл снял его с ее плеч.

Он был высоким. Она не привыкла к высоким мужчинам. В ее муже Джоне было пять футов девять дюймов росту, и многие из его коллег-подводников едва достигали необходимой для военной службы отметки среднего роста. Большую часть времени обхода подлодки высокий мужчина потратил бы на наклоны головы и разворот плеч. Будучи женой подводника, Гвен привыкла восхищаться невысокими мужчинами. Многие из них, испытавшие в детстве насмешки сверстников, обладали теперь несокрушимым мужеством и обостренным чувством долга. Они казались крепче, надежнее и выносливее не так рационально сложенных мужчин.

Но Хэл Ледженд был высоким. О высоких мужчинах она не знала ничего.

Он сдал ее пальто, и минуту спустя они уже уселись. Процедура вручения меню и отказа от напитков отняла у них всего несколько секунд. Гвен уже решила, что закажет «салат Цезаря». Она заглянула в меню, чтобы убедиться, что он там значится. Затем отложила меню в сторону и наклонилась вперед.

– Я не стала звонить Барбаре Хатченс, – именно Хатченсы, как он сказал, привели его на ужин, – чтобы разузнать про вас. Поэтому я в полном неведении. Ваши интересы ограничиваются знанием песен или есть что-то еще?

– Нет, они в основном ими и исчерпываются. Я преподаватель музыки и специализируюсь на народных песнях разных культур.

Преподаватель? Она была женой военно-морского офицера. Какие разные миры!

– Значит, вы могли заставить нас петь на санскрите?

– Ну может, не на санскрите, но уж на сербскохорватском наверняка.

Она спросила о его работе. Почему именно народные песни?

– Мне нравится энергия, идущая от народной культуры, – ответил он. – Мне нравится изучать общество по словам песен, которые поет народ.

Прозвучало хорошо, но Гвен не была уверена, что до конца поняла.

– Например?

Он объяснил. Политическое устройство, религиозные верования, экономические принципы – все, что касалось общества, он мог связать с песнями. Она назвала несколько своих любимых песен, и он о каждой смог что-то сказать, да такие интересные вещи, что она поняла – никогда больше она не услышит или не споет песню, чтобы не вспомнить об этих словах.

Ее смущение, нервозность исчезли. Она с удовольствием слушала его рассказ. Ей было интересно. Нет, более чем интересно. Она поймала себя на том, что подалась вперед, забыв про салат. Это захватило ее. Он так разбирался в самых серьезных вопросах, как будто был орлом, парящим над землей и видящим все: деревья, озера, горы, – и все понимающим.

Подводная лодка несется сквозь толщу темной воды подо всем этим.

Хэл обладал некой легкостью, которой не было в ее муже. Джон был сильный человек, не разменивавшийся на пустяки, привыкший утверждать себя поступками. Его адмиральские звезды заставляли его быть мудрее, вынуждали отказаться от прямолинейности и трезво все взвешивать, но дисциплина не давалась ему просто. Хэл был другим. Он легко нес свою мудрость, заслуженный венец своих лет.

И внезапно все это показалось Гвен таким правильным – эта встреча с мужчиной, когда тебе пятьдесят восемь. В пятьдесят восемь ты больше не ходишь на свидания к курсантам и студентам-выпускникам, ты встречаешься с адмиралами, преподавателями – мужчинами, которые стали Артурами, Мерлинами и Соломонами. С мужчинами, которые по-настоящему мудры и царственны, и они не более заинтересованы в красивых девчушках, чем ты в юных мальчиках.

Гвен направила беседу в другое русло, и Хэл рассказал о себе. Он был вдовцом. Жил в Айове, преподавал там в небольшом колледже, но весенний семестр проводил в Вашингтоне, читая лекции в Джорджтаунском университете.

– Мне нужно было уезжать на время. Я живу точно так же, как при Элеоноре, я ничего не изменил. И даже не думал о том, что можно что-то изменить. Все казалось правильным, но потеряло смысл.

Его жена внезапно умерла от инфекции, не поддающейся лечению, боль в горле обернулась воспалением легких.

– Для всех нас это было полной неожиданностью, – сказал он.

Гвен знала о «неожиданностях» такого рода. Ее мухе тоже погиб внезапно. Он ехал домой и остановился, чтобы помочь молодой матери поменять колесо. Пьяный водитель, съехав с дороги, сбил Джона, и тот умер на месте, но женщина и двое ее детей остались в живых.

Лицо Хэла исказилось, пока он Слушал этот рассказ.

Прошло четыре года. Гвен оплакала мужа. И сейчас была спокойна, как может быть спокоен человек.

– Джон служил в армии. Он всегда ожидал, что может погибнуть ради других… хотя адмиралам, сидящим в кабинетах, обычно не приходится этого делать.

– Да, трудно представить, – согласился Хэл, Гвен почувствовала, что беседа может вернуться к общим темам и они заговорят о военных, об идеалах службы и тому подобном.

– У вас есть дети? – спросила она.

У него их было трое. Его старшая дочь была адвокатом. Она вела семинар по бесплатной юридической помощи неимущим. Его сын преподавал лингвистику в Калифорнии, специализируясь на умирающих языках индейских племен.

– На некоторых из этих языков говорят последние два-три носителя, и эти люди очень стары. Йен со своими студентами упорно пытается узнать все, что можно.

И у сына, и у дочери были семья и дети. У Фебы – четверо, а у Йена – трое.

– Вы сказали, что у вас трое детей, – заметила Гвен. – А вторая дочь – она замужем?

– Эми? Нет, не замужем.

Гвен улыбнулась:

– Эми? Ее зовут Эми Ледженд? Забавно. Получается, что ее зовут так же, как и ту фигуристку.

– По правде говоря, она и есть та самая фигуристка.

Гвен подносила ко рту вилку. Она на миг замерла, уставившись на него. Затем положила вилку.

Эми Ледженд? Его дочь – Эми Ледженд?

Эми Ледженд завоевала золотую олимпийскую медаль. Ее фотография была помещена на обложке журнала «Пипл». Америка ее любила. Она была звездой, знаменитостью.

– Эми Ледженд ваша дочь? Он кивнул:

– Мы очень сю гордимся.

– Эми Ледженд? Олимпийская чемпионка Эми Ледженд?

– Да.

Она обедала с отцом Эми Ледженд!

– Почему вы не сказали об этом раньше?

– Было совершенно ясно, что вы не захотите говорить о детях.

Он был проницателен. И абсолютно не прав – кто же не захочет поговорить об Эми Ледженд?

– Это было до того, как я узнала, что она – ваша дочь.

Эми Ледженд, малышка с золотистыми волосами, была очаровательным ребенком с золотистыми волосами, таким красивым, что казалась почти неземным существом. Когда они всей семьей приходили в ресторан или она вместе с матерью стояла в очереди на почте, люди оборачивались и смотрели на нее. У нее были тонкие черты лица и густые ресницы. Разумеется, в свои четыре года она и понятия не имела, что наделена красотой и изяществом. Ее заботили только ее волосы – они у нее были короткие, а она хотела длинные. О, как же ей хотелось иметь длинные волосы! Она жаждала их, она страстно их желала, она притворялась, что они у нее есть. Она обертывала вокруг головы нижнюю юбку и воображала, что белый нейлон был волосами – роскошными и волнистыми. Она закрепляла на голове полотенце и откидывала голову назад, чтобы махровая ткань падала на плечи и струилась по спине. Своими маленькими пластмассовыми ножницами она вырезала из журналов фотографии волос, причудливо вьющихся, блестящих, повторяя их изгибы.

– За длинными волосами слишком сложно ухаживать, – говорила ей мать, – и поверь мне, дорогая, тебе лучше с короткими.

Сейчас Эми Ледженд исполнилось двадцать шесть. Она была богата, знаменита, а ее матери больше не было на свете. Она могла бы носить какую угодно прическу. Но оказалось, что ее мать была права: ей действительно больше шла короткая стрижка.

– Вам будет неплохо, если вы отрастите волосы, – говорили ей разные стилисты, – но с такой длиной вы, без сомнения, выглядите лучше.

Поэтому у нее по-прежнему были короткие волосы. Красиво постриженные – в легком, воздушном стиле. Теперь она была блондинкой с волосами цвета меда, которые сверкали тщательно прокрашенными золотистыми бликами. Великолепные волосы… но не длинные.

– На что это было похоже? – спросила Гвен. – Воспитывать такого одаренного ребенка? Обычно читаешь, какого это требует внимания, переездов и путешествий, и денег. Это такая ответственность!

Она всегда была рада, что ее двое детей оказались самыми обычными, им многое легко давалось, но особых талантов они ни к чему не проявляли.

– В финансовом отношении это было чрезвычайно, просто невероятно дорого, – заметил Хэл. – Но у Элеоноры были свои деньги, поэтому нам никогда не приходилось делать какой-то трудный выбор. А когда Эми стала профессионалом, то полностью все нам вернула, хотя мы этого и не ждали.

– А как же все остальное, так сказать, обеспечение тыла и все прочее? Это не коснулось жизни всех членов семьи?

– Нет. Она гораздо младше Фебы и Йена, и боюсь, мы были больше сосредоточены на них. Когда они были маленькими детьми, наш образ жизни соответствовал их возрасту, когда стали подростками, мы начали строить свою жизнь вокруг подростков. Эми просто приходилось тянуться за ними. Кроме того, Феба и Йен, особенно Йен, были очень одарены в тех областях, которые завоевывают уважение школьного коллектива, а способности Эми были нам чужды. А затем внезапно, в один прекрасный день, у нашего дома появились журналисты, желавшие о ней поговорить.

Семья Леджендов всегда любила читать. Их дом в Айове, построенный на рубеже веков, кирпичный, с высокими потолками, был полон книг. Они громоздились на тумбочках, на стойке в столовой, на пианино в гостиной. Книги лежали внизу у лестниц, дожидаясь, пока их отнесут наверх, лежали они у лестниц и наверху, дожидаясь, пока их снесут вниз.

У Элеоноры, матери семейства, всегда была с собой книга. Она читала, ожидая, чтобы забрать детей с урока музыки, читала за едой, читала, дожидаясь, когда закипит суп. Старшие сестра и брат Эми – Феба и Йен – тоже были книгочеями. Они брали с собой книги в бакалейный магазин и, прислонившись к основанию лошадки, на которой можно было покачаться, опустив монетку, читали, пока их мать обходила с тележкой полки с товарами.

Но Эми, прелестная маленькая Эми, была другой. Читать она не любила. Оказываясь в магазине, она шла к витринам с косметикой и разглядывала лак для ногтей и губную помаду. В хорошую погоду она играла на улице, переворачивая садовые тележки, танцуя со своей тенью, прыгая вниз с веток деревьев. В плохую погоду бродила по дому, не находя себе места, и ждала, что ее будут развлекать. Ее брата и сестру развлекать не требовалось. Они могли взять книгу и исчезнуть с ней на несколько часов. Они могли хоть весь день проиграть в «Монополию». А Эми – нет. Она, как маленькая колибри, все время находилась в движении.

В тот год, когда ей исполнилось семь лет, зима выдалась суровая. День за днем шел холодный дождь со снегом. Низко нависало серое небо, тротуары обледенели. Всем остальным в семье это нравилось. Они разжигали огонь в каминах, готовили поп-корн, слушали камерную музыку и перечитывали любимые книги.

Эми могла смотреть на огонь не больше десяти минут. Потом она вставала и уходила перебирать гардероб матери, лримеряла все ее туфли и шарфы, но Элеонора не слишком интересовалась нарядами, в ее гардеробе было мало сокровищ, притягательных для ребенка. Эми пробиралась в комнату старшей сестры и играла с ее косметикой, нанося на веки жирные голубые линии. Но у Фебы косметики было немного. В отчаянии Элеонора включила телевизор.

– Эми, мне кажется, тебе это понравится.

Там шли Олимпийские игры, короткая программа в женском одиночном катании.

Телевизор Эми не любила. Ей не нравилось долго сидеть на месте, но не прошло и нескольких минут, как она была заворожена: вращения, прыжки, сверкающие коньки и костюмы, о, эти эффектные костюмы, мерцающие блестки, шифоновые юбки, которые развевались и закручивались, словно легкие перья! У Эми перехватило дыхание. В ней зашевелилось страстное желание, словно внутри у нее расправлялся и рос воздушный шар, становясь тугим и плотным.

– Я должна заниматься вот этим. О, мама, папа, пожалуйста, я должна!

Элеонора не сочувствовала одержимости своей младшей дочери внешним блеском и роскошью. Она была англичанкой, живой, практичной, самоуверенной женщиной. Она любила балет, но фигурное катание? Оно было для людей… для людей со средним интеллектом.

Но все, что могло занять Эми во время плохой погоды, попробовать стоило. Она позвонила на школьный хоккейный каток узнать о занятиях.

О да, жена помощника тренера – фигуристка. Она будет рада дать Эми несколько уроков.

Эми отправилась на свой первый урок. На следующий день она взяла коньки в школу. Элеонора решила, что она берет их для фасона, и Эми действительно показала их всем и каждому. После занятий, вместо того чтобы пойти домой, она, наклонив голову, идя против обжигающего ветра, с трудом добралась до катка. Надела коньки и, выйдя на лсд, въехала прямо в гущу игроков во время хоккейной игры.

Тренер сразу же дал свисток. Этот хрупкий на вид ребенок в слабо зашнурованных коньках едва избежал настоящей опасности. Но тренер не знал, как обращаться с маленькими девочками, ему и в голову не пришло спросить, зачем она пришла на каток. Он сказал ей, что команда закончит через пятнадцать минут, и, когда они уходили, велел одному из своих рослых ребят в наколенниках и наплечниках пойти и как следует зашнуровать ее маленькие белые ботинки.

Эми околдовала скорость игроков. Вот чего ей хотелось – двигаться так же быстро, летать, как они! Она ступила на неровный лед и покатилась. Тренер про нее забыл и, когда команда освободила раздевалку, тренер выключил основной свет.

Эми продолжала кататься в полумраке. Она уже больше не думала о костюмах. Она хотела кататься на коньках!

Час спустя пришел служитель, чтобы привести в порядок лед для вечерних занятий. И конечно, очень удивился, увидев Эми: «А твои родители знают, что ты здесь? Тебе разрешили заниматься?» На любой из этих вопросов Эми ответила бы честно.

Но он облек свой вопрос в слова, не слишком задумываясь.

– Ты должна здесь быть? – спросил он.

– Да, – ответила Эми, и она сказала правду. – Я должна здесь быть.

– Какой она была в детстве? – спросила Гвен. – Я видела ее фотографии. Очень милая девчушка.

– Да, – кивнул Хэл. – А еще она была послушной, очень послушной. Пока не начала кататься на коньках, она везде ходила с нами – на уроки музыки Фебы и Йена, в музеи, на выставки – и всегда вела себя хорошо, вероятно, лучше, чем должны себя вести маленькие дети. Но большинство хороших фигуристов очень послушные люди. Годами они делают именно то, что им говорят, а ведь это в основном довольно скучно. Им приходится охотно подчиняться своим тренерам. Меня всегда удивляло, как такое творчество получается у столь примерных людей, и, наверное, я до сих пор не знаю, что заставляет Эми повиноваться. Когда она с нами, она всегда кажется тихой и сговорчивой, какой была в детстве.

– Нельзя стать такой, как она, будучи тихой и сговорчивой.

– Нельзя, – согласился Хэл. – И мне ясно, что очень многое в ней остается для меня загадкой.

Эми не могла ждать целую неделю до следующего урока. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, можно, она пойдет на урок сейчас? Она сделает все, что угодно, все, что угодно!

Родители поговорили с ней. До тех пор, пока она будет заниматься старательно, она может кататься, сколько захочет.

До катка она могла дойти пешком, поэтому каждый день после школы она отправлялась туда. Она наблюдала за хоккеистами, потом за служителем с его агрегатом для чистки льда, а потом каталась. Она могла кататься бесконечно, вечно! Она никогда от этого не уставала.

Она не думала о том, хорошо ли у нее получается. Это не имело значения, ей просто очень нравилось кататься на коньках. Той весной она даже прочла книгу – иллюстрированную биографию знаменитой американской фигуристки Пегги Флеминг.

Потом, как-то днем во время последней недели школьных занятий, она пришла домой с катка и увидела на своей кровати толстый брезентовый рюкзак на молнии и с одной ручкой.

Рюкзаки! Итак, они едут в Миннесоту, им предстоят сборы для переезда в Миннесоту. У ее семьи было жилье на озере в северной части штата, там они и проводили лето, целое лето. Их домики стояли посреди леса, за много миль от города, но даже этот город был слишком мал, чтобы там был каток. Целое лето ей придется жить без катания! Это было невозможно, просто невозможно!

Но Эми пришлось. Выбора у нее не оставалось.

– Я могу показаться вам ужасным снобом, – признался Хэл, – но у нас мало общего с семьями других фигуристов. Дело не только в том, что они были одержимы жизнью своих детей до такой степени, что нам это казалось нездоровым, но их представления об успехе были очень ограничены. Они думали только о победах на соревнованиях и о получении денег.

Гвен с легкостью могла понять, каким образом представления человека могут «ограничиться» этим, особенно если у вас нет собственных денег, которые имелись, как сказал Хэл, у его жены.

– А каково было ваше понимание успеха?

– Создание красоты. Выражение себя с помощью музыки. На мой взгляд, если мы вообще хоть как-то помогли Эми, нам удалось ей это привить. Если она сумела сделать что-то красивое, если заставила зрителей что-то почувствовать, значит, она добилась успеха, независимо от того, какие получила оценки.

С возрастом Эми не утратила свою неземную красоту. У ее матери было аристократическое происхождение – триста лет мужчины из привилегированного общества женились на самых красивых девушках, которых могли найти. Эта наследственность проявилась и в Эми. Ее руки, ноги и шея были стройными и гибкими, ее сила таилась в длинных, чистых линиях, а не в буграх мускулов. Туловище у нее было аккуратным и ладным, а более гибкой спины ее педиатр не видел ни разу в жизни.

– Ей надо заниматься с кем-нибудь другим, получше меня, – сказал ее тренер. – В Айове для нее ничего подходящего нет.

Он порекомендовал тренировочный комплекс в Делавэре. Многие семье, живущие по соседству с тренировочным центром, брали жильцов, чтобы покрыть расходы на своих собственных детей. Местные школы привыкли предоставлять юным фигуристам много свободного времени, а для тех, кто хотел заниматься дома, легко находились преподаватели.

Элеонора училась в школе-пансионе, поэтому для нее не было ничего странного в том, чтобы отослать ребенка из дома. Эми и самой понравилась эта мысль. Это была ее мечта – кататься все время, тренироваться с самыми лучшими.

Каток был единственным местом, где она всегда была особенной, не такой, как все. Она наклонялась над своими коньками, зашнуровывая ботинки, и слышала, как тренеры и родители других детей шепчут ее имя, точно так же как учителя всегда шептали имена Фебы и Йена. Ей это нравилось. Дома о ней всегда думали в последнюю очередь. Но на льду она была другой, той, о которой думают в первую очередь.

Но не в Делавэре, не в местном тренировочном центре, Здесь она лучшей не была. Поначалу она даже не казалась очень хорошей.

Ее талант заключался в работе ног. Она неслась по льду, и ее ноги выписывали удивительные узоры, коньки скользили и поворачивались с такой легкостью, словно на ногах у нее были балетные туфли. Она могла выполнять дорожки шагов, которые были не под силу даже старшим девочкам. Но она не умела прыгать.

А значение имели только прыжки. Только об этом все и говорили, именно так делились девушки – кто какие прыжки может выполнить. Девушки моложе Эми делали двойные аксели, а одна даже тройной сальхов. То, как Эми работала ногами, не имело значения. Надо было прыгать.

В тот год, когда Эми исполнилось тринадцать, она прошла отбор на национальные соревнования юниоров и заняла двенадцатое место. На следующий год она была семнадцатой.

Семнадцатая! Хуже, чем в предыдущем году. А ведь она хорошо, чисто откатала программу, она бы не смогла выступить лучше. Но это было хуже, чем если бы она каталась плохо, гораздо хуже. Что делать, если твое лучшее недостаточно хорошо?

Как только были объявлены результаты, она позвонила родителям.

– Это бессмысленно. – Она расплакалась, – Вы тратите столько денег, а толку никакого. Наверное, мне надо вернуться домой.

Иногда девушкам приходилось бросать занятия из-за отсутствия средств, их родители больше не могли себе позволить тренировки. Эти фигуристки просто исчезали, и всем оставалось только догадываться, где они и почему уехали.

Но никому не придется гадать, почему уехала Эми. Все поймут – она была недостаточно хороша, она провалилась.

Эми знала, что скажут родители. Что нужно закончить год, что деньги значения не имеют, что важно не бросать начатое. «Я не бросаю! – выкрикнуло ее сердце. – Никто не работал больше меня. У меня просто не хватает способностей. Я никогда не осилю эти дурацкие прыжки».

Она не могла вернуться в Делавэр, нет, только не с семнадцатым местом.

– Твой рейс сегодня днем? – спросил ее отец. – Хочешь, чтобы мы встретили тебя в Делавэре?

– Это не поможет. – Она все еще плакала. – Ничто не поможет!

– Тебе, вероятно, и не поможет, – твердо сказал отец, – но поможет нам, даст нам почувствовать, что мы что-то делаем. Завтра в восемь утра у меня занятия, я не могу их отменить, но как только они закончатся, я вылечу к тебе.

Ее родители не видели катания дочери больше года. Они редко приезжали на соревнования, и Эми этого от них и не ждала. Они совсем не походили на все остальные семьи фигуристов. Тем не менее, когда после соревнований она вернулась в Делавэр, ей сказали, что ее отец звонил в дирекцию. Ее тренеры поменяли расписание, и на следующий день он приехал – высокий, гибкий мужчина с густыми темными волосами. Она поняла, что он долетел до Филадельфии, а там взял напрокат машину.

– Эми очень миленькая фигуристка, – услышала она обращенные к нему слова тренера. – У нее такие чудесные длинные руки и ноги, прекрасная линия, и она очень хорошо держится. Мы придали ей очень аристократический вид.