Текст книги "Медведь и Соловей"

– Нет, – ответил он, наконец. – По-моему, я не бес.

– А ты и правда здесь? – спросила Вася.

– Иногда, – безмятежно ответил человечек.

Это Васю не слишком успокоило, но чуть подумав, она решила, что «иногда» предпочтительнее, чем «никогда».

– А! – сказала она, утешившись. – А кто ты тогда такой?

– Я смотрю за лошадьми.

Вася глубокомысленно кивнула. Если есть маленькое существо, присматривающее за домом, то, конечно, должно быть и еще одно на конюшне. Тем не менее, девочка уже научилась быть осторожной.

– А… тебя все могут видеть? Люди знают, что ты здесь?

– Конюхи знают. По крайней мере, они оставляют мне угощение холодными ночами. А вот видеть меня никто не может. Кроме тебя. И еще одной, но она никогда не приходит.

С этими словами он чуть ей поклонился.

Вася все с большим изумлением смотрела на него.

– А домовой? Его тоже никто не может видеть, да?

– Не знаю, кто такой домовой, – мирно ответил человечек. – Я при конюшнях и тех, кто в них живет. Я отсюда выхожу, только чтобы прогулять лошадей.

Вася хотела было спросить, как он это делает: он ведь был не выше нее самой, а лошадиные спины были гораздо выше ее головы, но в этот момент она услышала хрипловатый Дунин голос. Няня звала ее. Она вскочила.

– Мне пора, – сказала она. – Я еще тебя увижу?

– Если хочешь, – ответил тот. – Я раньше никогда ни с кем не говорил.

– Меня зовут Василиса Петровна. А тебя как?

Человечек задумался.

– Мне еще никогда не приходилось называться, – признался он.

Снова подумав, он, наконец, сказал:

– Я… вазила, дух конюшни. Наверное, ты можешь звать меня так.

Вася уважительно кивнула.

– Спасибо, – сказала она.

Перевернувшись, она быстро спустилась по лесенке с сеновала, утаскивая в волосах солому.

* * *

Проходили дни и месяцы, сменялись времена года. Вася повзрослела и научилась быть осторожной. Она следила за тем, чтобы разговаривать только с людьми, если в этот момент она не одна. Она приняла решение меньше кричать, меньше бегать, меньше беспокоить Дуню и, самое главное, избегать Анну Ивановну.

У нее это даже более или менее получалось: почти семь лет прошли мирно. Если Вася слышала в ветре голоса или видела в листве лица, она не обращала на них внимания. По большей части. Исключением стал вазила.

Он был очень простым существом. По его словам, он, как и все домашние духи, возник, когда были построены конюшни, и не помнил ничего, что было раньше. Однако он обладал великодушной простотой всех лошадей, а за всей Васиной проказливостью скрывалась уравновешенность, которая, хоть сама она об этом не подозревала, привлекала маленького духа конюшен.

При каждом удобном случае Вася исчезала в стойлах. Она могла наблюдать за вазилой часами. Его движения были нечеловечески легкими и ловкими, а по лошадиным спинам он лазил, словно белка, и даже Буран стоял при этом совершенно неподвижно. Спустя какое-то время стало казаться вполне естественным, что Вася бралась за нож и гребень и принималась ему помогать.

Поначалу уроки вазилы состояли только в его собственном ремесле: уходе за конями, их лечении, починке упряжи. Однако Вася была полна рвения, так что очень скоро он начал обучать ее более странным вещам.

Он учил ее разговаривать с лошадями.

Это был язык взгляда и осанки, звуков и жестов. Вася была достаточно юной, чтобы быстро все усваивать, так что очень скоро стала забираться на конюшню не только ради запаха сена и тепла от коней, но и ради разговоров с ними. Она сидела в денниках часами и слушала.

Конюхи ее прогнали бы, если бы увидели, вот только находили они ее на удивление редко. Порой Васю тревожило то, что ее никогда не могут найти. Ей достаточно было просто прижаться к какой-нибудь перегородке, а потом поднырнуть под конское брюхо и броситься бежать, а конюх даже головы не поворачивал.

Часть II

12. Златовласый священник

В тот год, когда Василисе Петровне исполнилось четырнадцать, митрополит Алексий начал строить планы по передаче всей власти князю Дмитрию Ивановичу. Семь лет митрополит правил от его имени: он интриговал и прощупывал почву, заключал союзы и разрывал их, призывал людей к оружию и снова отправлял по домам. Однако Дмитрий вырос, и Алексий, видя, что он отважен, проницателен и рассудителен, сказал: «Ну что ж: молодого коня не след оставлять на пастбище» и начал строить планы торжественного утверждения на княжение. Были сшиты парадные одежды и отправлены гонцы в Сарай, за ханским позволением.

И Алексий продолжал, как обычно, негласно проверять, нет ли рядом тех, кто может воспротивиться приходу князя к власти. Именно так он узнал о священнике, которого звали отец Константин.

Константин был довольно молод, не поспоришь, но он был благословлен (или проклят) поразительной красотой: волосы цвета червонного золота и глаза, как голубая вода. В Москве он славился своей набожностью и, несмотря на молодость, много поездил: на юг даже до самого Царьграда, а на запад – до Эллады. Он читал по-гречески и мог обсуждать тонкие вопросы богословия. Более того, он читал молитвы ангельским голосом, так что, слушая его, люди плакали и устремляли свой взор к Богу.

Но прежде всего Константин был иконописцем. Люди говорили, что подобных икон в Московии не видывали: к ним наверняка прикоснулся сам Господь, благословляя этот греховный мир. Его иконы уже копировались в монастырях северной Руси, и соглядатаи Алексия докладывали о восторженных мятущихся толпах и женщинах, которые со слезами целуют написанные лики.

Эти слухи тревожили митрополита.

«Ну что ж: я избавлю Москву от этого златовласого священника, – сказал он себе. – Если его так любят, то его голос, если он того пожелает, сможет настроить людей против князя».

Алексий стал обдумывать, как это можно будет сделать.

Пока он размышлял, от Петра Владимировича прибыл гонец. Митрополит сразу же велел его привести.

Гонец немедленно явился, все еще пропыленный и усталый, потрясенный великолепием палат. Однако он держался достаточно решительно и попросил благословения, почти не заикаясь.

– Да благословит тебя Бог, – сказал Алексий, осеняя его крестным знамением. – Что привело тебя в такую даль, сын мой?

– Священник Лесного Края умер, – объяснил посланец, переводя дыхание. Он рассчитывал, что поведает о своем поручении не столь высокопоставленному человеку. – Благочестивый отец Симеон отошел ко Господу, и мы остались без кормчего, говорит госпожа. Она умоляет вас прислать нам нового, чтобы он наставлял нас в этой глуши.

– Ну что ж, – тут же отозвался митрополит, – благодари Бога, ибо ваше спасение близко.

Отпустив гонца, митрополит Алексий послал за Константином.

Молодой человек предстал перед иерархом – высокий, бледный, с горящим взором. Темная ряса подчеркивала красоту его волос и глаз.

– Отец Константин, – объявил ему Алексий, – тебя Господь призывает на благое дело.

Отец Константин ничего не ответил.

– Женщина, – продолжил митрополит, – родная сестра великого князя, прислала нам мольбу о помощи. Паства ее деревни осталась без пастыря.

Лицо молодого человека не изменилось.

– Ты – именно тот, кому следует отправиться туда и совершать богослужения для этой госпожи и ее близких.

– Батюшка, – отозвался отец Константин. Голос у него оказался на удивление низким. Прислужник, стоявший подле Алексия, ойкнул от неожиданности. Митрополит прищурился. – Это большая честь. Но у меня уже есть работа среди жителей Москвы. И мои иконы, которые я написал к вящей славе Божьей – они все тут.

– Нас, тех, кто окормляет москвичей, много, – возразил митрополит. Голос молодого священника был одновременно успокаивающим и пугающим, так что Алексий смотрел на него с немалой настороженностью. – А у тех бедняг в глуши нет никого. Нет-нет, туда должен отправиться именно ты. Поедешь через три недели.

«Петр Владимирович – человек рассудительный, – подумал Алексий. – И года не пройдет, как этот выскочка умрет или, по крайней мере, перестанет быть таким красавчиком. Это лучше, чем убивать его прямо сейчас, чтобы люди не сочли его святым и не начали поклоняться его мощам».

Отец Константин открыл было рот, но встретился с глазами митрополита: взгляд у того был твердым, как кремень. По обе его стороны стояли рынды, а у входа – еще пара с внушительными секирами. Константин проглотил то, что собирался сказать.

– Не сомневаюсь, – мягко проговорил Алексий, – что до отъезда тебе надо немало сделать. Да пребудет с тобой Господь, сын мой.

Бледный Константин прикусил алые губы, наклонил голову и резко повернулся. Его плотная ряса развевалась и хлопала на ходу.

– Туда ему и дорога, – проворчал Алексий, хоть до конца и не успокоился.

Он плеснул в чашку холодного кваса и выпил его залпом.

* * *

В разгар лета дороги были сухими, поросшими травой. Теплое солнце ласкало душистую землю, теплые дождики рассыпали по лесу цветы. Однако Константин ничего не замечал: он ехал рядом с посланцем Анны, гневно кусая губы. Пальцы у него ныли от желания сжать кисть, он тосковал по краскам и иконным доскам, по своей прохладной тихой келье. Но больше всего ему не хватало людей: их любви, жажды и полуиспуганного восторга – по протянутым к нему рукам. На свою беду встретил он этого всевластного митрополита! И теперь изгнан просто потому, что люди предпочитали именно его.

Ну что ж. Он обучит какого-нибудь деревенского паренька, позаботится о его рукоположении, и тогда сможет вернуться в Москву. А может, он уедет дальше на юг, в Киев, или на запад, в Новгород. Мир велик, и он, Константин, не намерен гнить на какой-то лесной заимке.

Неделю Константин злился, но потом природная любознательность взяла верх. Чем дальше они уезжали от обжитых земель, тем величественнее становились деревья: необхватные дубы, сосны высотой с колокольню. Светлых лугов становилось все меньше, лес подступал к обочинам дороги. Свет был зеленым, серым и лиловым, тени ложились мягче бархата.

– Какие они, земли Петра Владимировича? – спросил как-то утром Константин у своего спутника.

Гонец вздрогнул. Они ехали уже неделю, и до этого красивый священник размыкал уста только для того, чтобы поесть.

– Очень красивые, батюшка, – уважительно ответил посланец. – Деревья выше храмов, повсюду светлые ручьи. Цветы летом, плоды осенью. Но вот зимой холодно.

– А твои господин и госпожа?

Константину невольно стало любопытно.

– Хороший он человек, Петр Владимирович, – отозвался гонец с явной теплотой в голосе. – Иногда суров, но справедлив, и его люди никогда не терпят нужды.

– А госпожа?

– О, хорошая женщина, хорошая. Не такая, как прошлая госпожа, но все равно хорошая. Я ничего дурного о ней не знаю.

С этими словами он опасливо покосился в сторону, и Константин задумался, о чем именно гонец не договаривает.

* * *

В тот день, когда к ним приехал священник, Вася сидела на дереве и болтала с русалкой. Когда-то эти разговоры Васю смущали, но сейчас она привыкла к наготе зеленокожей женщины и постоянной капели со светлых волос, похожих на водоросли. Странное создание сидело на ветке с кошачьим спокойствием, непрестанно расчесывая длинные пряди. Гребень был самым главным сокровищем русалки: если бы ее волосы высохли, она умерла бы, а вот гребень наколдовывал воду где угодно. Если Вася смотрела внимательно, то видела, как с зубцов гребня течет вода. Русалка любила полакомиться мясом: она утаскивала пришедших на водопой оленят, а порой и молодых мужчин, решавших поплавать в разгар лета. Однако Василиса ей нравилась.

Время было довольно позднее, но солнце длинных северных дней заливало светом их обеих, заставляя Васины волосы сиять и превращая русалку в зеленоватого призрака. Водяное существо было таким же древним, как само озеро, и порой изумленно взирало на Васю – дерзкое дитя нового мира.

Они подружились при странных обстоятельствах. Русалка утащила деревенского паренька. Вася, видевшая, как юнец пошел ко дну, пуская пузыри, и как метнулись зеленоватые пальцы, кинулась в озеро за ним. Хоть она и была еще ребенком, в ней пылала сила ее смертности, так что она могла потягаться с русалкой. Схватив парнишку, она вытащила его на поверхность. Они благополучно добрались до берега и паренек, в ссадинах, нахлебавшийся воды, смотрел на Васю с благодарностью и ужасом. Он вырвался из ее рук и бросился в деревню, как только почувствовал под ногами землю.

Вася пожала плечами и тоже направилась домой, отжимая из косы воду: ей пора было поесть. Однако долгим весенним вечером, когда каждый листик, каждая травинка черными силуэтами рисовались на фоне окрасившегося в синий цвет воздуха, Вася вернулась к озеру. Она села на берегу, опустив пальцы ног в воду.

– Ты хотела его съесть? – спокойно обратилась она к воде. – Другого мяса найти не могла?

Наступило короткое молчание, наполненное шелестом листвы, а потом журчащий голос ответил:

– Нет.

Вася вскочила на ноги, всматриваясь в листву. Это была почти случайность, что ее взгляд поймал гибкие очертания обнаженного женского тела. Русалка свернулась на толстой ветке, сжимая в руке что-то белое и блестящее.

– Не мясо, – сказала она, передергиваясь. Волосы струились у нее по спине, словно маленькие волны. – Страх… и страсть… то, что тебе не знакомо. Они придают воде вкус и питают меня. Умирая, они, наконец, меня узнают. Иначе я была бы всего лишь озером, деревом и камышами.

– Но ты их убиваешь! – возмутилась Вася.

– Все когда-нибудь умирает.

– Я не позволю тебе уничтожать моих людей.

– Тогда я исчезну, – равнодушно проговорила русалка.

Вася на мгновение задумалась.

– Я знаю, что ты здесь. Я тебя вижу. Я не умираю и не боюсь, но… я тебя вижу. Я могу с тобой дружить. Этого хватит?

Русалка смотрела на нее с интересом.

– Может быть.

И, верная своему слову, Василиса приходила встречаться с водяным созданием, а весной бросала в озеро цветы, и русалка не умирала.

В ответ русалка научила Василису плавать так, как могут немногие, и лазить по деревьям не хуже кошки. Так и случилось, что они оказались вместе, устроившись на ветке, с которой было видно дорогу, по которой к Лесному Краю подъезжал отец Константин.

Русалка заметила священника первой. Ее глаза заблестели.

– Вот едет подходящий для еды!

Вася всмотрелась в дорогу и увидела мужчину с тускло-золотыми волосами в темном одеянии священника.

– Почему?

– Он полон страсти. Желания и страха. Он не знает, чего именно желает, и не признается в своем страхе. Но он их ощущает, так сильно, что задыхается.

Мужчина приближался. Лицо у него действительно было голодное. Высокие резкие скулы отбрасывали серые тени на запавшие щеки. У него были глубоко посаженные голубые глаза и мягкие пухлые губы, которые он плотно сжимал, словно желая скрыть их мягкость. Один из людей ее отца ехал с ним рядом, и оба их коня были запыленными и усталыми.

Вася просияла.

– Я ухожу домой, – объявила она. – Если он приехал из Москвы, то у него есть известия о моем брате с сестрой.

Русалка смотрела не на нее, а на дорогу, по которой уехал священник, и в ее глазах горел голод.

– Ты же обещала, что не будешь! – резко сказала Вася.

Русалка улыбнулась, показав острые зубы, обычно прятавшиеся за зеленоватыми губами.

– А может, он желает смерти, – сказала она. – Если это так, то я смогу ему помочь.

* * *

Залитый золотым вечерним солнцем двор перед домом был полон суеты, словно разворошенный муравейник. Гонец расседлывал усталых коней, но священника нигде не было видно. Вася бросилась к двери на кухню, и встретившая ее Дуня зашипела на веточки у нее в волосах и пятна на обрезанном сарафане.

– Вася, ну где… – начала было она, но тут же сказала: – Ладно. Идем, поскорее.

Она потащила девочку причесываться и сменять грязную одежку на рубаху и вышитый сарафан.

Раскрасневшаяся и обиженная, но более-менее пристойно выглядящая Вася вышла из комнаты, в которой она жила с Ириной. Алеша ждал ее за дверью. При виде нее он ухмыльнулся.

– Может, тебя все-таки получится выдать замуж, Васочка.

– Анна Ивановна говорит, что нет, – спокойно ответила Вася. – Слишком высокая, худая как хорек, а ноги и лицо лягушачьи. – Она сжала руки и подняла глаза к потолку. – Увы, только сказочные князья женятся на лягушках. А они могут колдовать и становиться красавицами. Боюсь, мне такого князя не достанется, Лешка.

Алешка фыркнул.

– Я бы пожалел князя. Но не слушай Анну Ивановну: она не хочет, чтобы ты была красивая.

Вася ничего не ответила, но лицо у нее помрачнело.

– А у нас новый священник, – поспешно добавил Алеша. – Тебе интересно, сестричка?

Они выскользнули на улицу и обошли вокруг дома.

Взгляд, которым она ему ответила, был ясным, как у ребенка.

– А тебе нет? – ответила она. – Он из Москвы. Может, у него есть вести.

* * *

Петр со священником сидели на прохладной летней траве и пили квас. Услышав приближающихся детей, Петр повернулся, и при виде второй дочери взгляд его стал внимательным.

«Она почти созрела, – подумал он. – Я давно к ней не присматривался. Она так похожа на мать – и так не похожа!»

По правде говоря, Вася все еще была не оформившейся, но постепенно ее черты становились соразмернее. Руки и ноги у нее по-прежнему казались слишком крупными и угловатыми, а рот – слишком широким и большегубым, но она притягивала взгляды: сменяющиеся настроения облачками скользили по чистой зеленой воде ее взгляда, и что-то в ее движениях, изгибе шеи и уложенных в косу волосах привлекало внимание и удерживало его. Когда на ее черные волосы падал свет, они не отливали бронзой, как у Марины: в них появлялись темно-красные блики, словно в шелковых прядях запутались гранаты.

Отец Константин смотрел на Васю, распахнув глаза и чуть хмурясь.

«И не удивительно», – подумал Петр. В девочке ощущалось нечто хищное, несмотря на аккуратное платье и тщательно причесанные волосы. Она казалась диким зверьком, которого только что поймали и толком не приручили.

– Мой сын, – поспешно сказал Петр. – Алексей Петрович. А это моя дочь, Василиса Петровна.

Алеша поклонился священнику и отцу. Вася воззрилась на священника с неприкрытым интересом. Алеша с силой ткнул ее в бок локтем.

– О! – охнула Вася. – Добро пожаловать к нам, батюшка. – И без передышки добавила: – У вас нет известий о наших брате и сестре? Мой брат уехал семь лет назад, чтобы принять постриг в Троицкой лавре. А моя сестра – княгиня Серпуховская. Скажите, вы ведь их видели?

«Матери надо ею заняться», – мрачно подумал Константин.

Женщине приличествовало обращаться к священнику тихим голосом и склонив голову. Эта девица нахально смотрела ему в лицо колдовскими зелеными глазами.

– Прекрати, Вася, – строго сказал Петр. – Отец Константин проделал долгий путь.

Константин был избавлен от необходимости отвечать: по летней траве прошуршали шаги. К ним подходила запыхавшаяся Анна Ивановна в своем лучшем наряде. Ее маленькая дочка Ирина следовала за ней – как всегда идеально чистая и хорошенькая как куколка. Анна поклонилась. Ирина сосала палец и круглыми глазами смотрела на незнакомца.

– Батюшка, – сказала Анна, – мы вам так рады!

Священник в ответ кивнул. Эти две женщины вели себя как подобает. Мать покрыла голову платком, девочка была аккуратная, маленькая и почтительная. Однако Константин невольно покосился вбок и поймал на себе заинтересованный взгляд второй дочери.

* * *

– Пигменты? – переспросил Петр, хмурясь.

– Пигменты, Петр Владимирович, – подтвердил отец Константин, стараясь, чтобы голос не выдал его нетерпения.

Петр сомневался, правильно ли он расслышал священника.

Обед на летней кухне проходил шумно. Лес был щедр в эти лучшие месяцы года, и огороды давали обильный урожай. Дуня превзошла себя, приготовив нежные и сочные блюда.

– И мы сбежали, словно зайцы, – проговорил Алеша на дальнем конце стола. Сидевшая рядом с ним Вася покраснела и спрятала лицо в ладони. Кухню огласил хохот.

– То есть красители для ткани? – догадался Петр, начиная улыбаться. – Ну, насчет этого можно не волноваться: женщины все покрасят, как вы пожелаете.

Он широко улыбнулся, полный благожелательности. Петр был доволен жизнью. Его поля зеленели под ясным теплым солнцем, обещая хороший урожай. С приездом золотоволосого священника его жена стала гораздо меньше плакать, вопить и прятаться.

– Конечно! – вставила Анна взволнованно. Она забыла про свою еду. – Что пожелаете. Вы еще голодны, батюшка?

– Пигменты, – отозвался Константин. – Не красители для ткани. Я хочу изготовить краски.

Петр оскорбился. Карнизы его дома были покрашены алым и голубым, и краска была яркая и в хорошем состоянии, и если этот человек решил вмешиваться…

Константин указал на красный угол с иконой.

– Чтобы писать иконы, – отчеканил он. – Во славу Господа. Я знаю, что мне нужно. Но я не знаю, где найти это в ваших лесах.

«Чтобы писать иконы». Петр воззрился на Константина с уважением.

– Как у нас? – спросил он.

Он прищурился на потемневший от времени и не слишком хорошо выписанный лик Богородицы в углу с огарком свечи перед ним. Он привез домашние иконы из Москвы, но никогда не видел иконописцев. Иконы писали монахи!

Константин собрался было что-то сказать, но тут же передумал, хмурое лицо его просветлело, и он ответил:

– Да, примерно как у вас. Но мне нужны краски. Пигменты. Часть я привез с собой, но…

Иконы были священными. К его дому будут относиться с еще большим уважением, когда узнают, что он приютил у себя иконописца.

– Конечно, батюшка, – согласился Петр. – Иконы… писать иконы… Ну, что ж: мы достанем вам краски. – И он громко позвал: – Вася!

На дальнем конце стола Алеша что-то сказал и засмеялся. Вася тоже смеялась. Солнечные лучи пронизывали ее волосы и освещали веснушки, украшавшие ее переносицу.

«Неуклюжая, – подумал Константин. – Неловкая, еще не до конца выросла. Но половина дома следит за тем, что она станет делать».

– Вася! – снова окликнул ее Петр, уже резче.

Василиса прекратила шептаться и подошла к отцу. На ней был зеленый сарафан, волосы на висках выбились из косы и завитками легли на лоб под красным с желтым платком.

«Она – уродина», – подумал Константин, и сам себе удивился.

Какое ему дело до того, что какая-то девица уродлива?

– Да, батюшка? – спросила Вася.

– Отец Константин желает пойти в лес, – сказал ей Петр. – Он ищет пигменты. Ты пойдешь с ним. Покажешь ему растения, которые используются для окраски.

Во взгляде, который она устремила на священника, не было девичьего кокетства или смущения: он был ясным как солнечный свет, ярким и любопытным.

– Хорошо, батюшка, – ответила она Петру, и, обращаясь уже к Константину, добавила: – Завтра на рассвете, батюшка. Лучше их рвать рано утром.

Анна Ивановна поспешно подложила гостю еще тушеного мяса.

– С вашего позволения, – проговорила она.

Константин не отрывал взгляда от Васи. Почему бы какому-нибудь деревенскому мужику не помочь ему в поисках пигментов? Почему это поручено зеленоглазой ведьме? Он внезапно понял, что прожигает ее взглядом. Лицо девочки посмурнело. Константин опомнился.

– Благодарю тебя, девица.

Он поднял руку, благословляя ее.

Вася неожиданно улыбнулась.

– Значит, завтра, – сказала она.

– Ступай прочь, Вася, – чуть раздраженно бросила Анна. – Ты святому отцу больше не нужна.

* * *

Следующим утром на земле лежал туман. Восходящее солнце окрашивало его в огненные дымящиеся клубы света, прорезанные тенями деревьев. Девочка встретила Константина с настороженным разрумянившимся лицом. В дымке она казалась волшебным существом.

Леса Лесного Края были непохожи на тот лес, что рос вокруг Москвы. Они были более дикими, более суровыми, более красивыми. Громадные деревья перешептывались высоко над головой, и повсюду Константин ощущал на себе чьи-то взгляды.

«Взгляды… чепуха!»

– Я знаю, где растет мята, – говорила Вася, пока они шли по узкой тропе. Деревья смыкались над ними, словно свод собора. Босые ноги девочки изящно ступали по земле. За спину она забросила торбу. – А если повезет, мы наберем бузины и смородины. Ольхи для желтой краски. Но этого не хватит для лица святого. Вы напишете нам иконы, батюшка?

– У меня есть охра, растертые камни, и сиена. Есть даже порошок лазури, для покрова Богородицы. Но у меня нет зеленого, желтого и лилового, – ответил Константин.

Он запоздало заметил, что говорит с нетерпеливым предвкушением.

– Это мы найдем. – Она пошла вприпрыжку как ребенок. – Никогда не видела, как пишут иконы. И никто не видел. Мы все станем приходить и просить у вас разрешения помолиться, чтобы наблюдать, как вы работаете.

Люди так и раньше делали. В Москве вокруг его икон собирались толпы…

– Так вы все-таки человек, – заметила Вася, видя, как на его лице отражаются мысли. – А я уже сомневалась. Вы порой сами как икона.

Он не знал, что именно она прочла по его лицу, и разозлился на себя.

– Вы слишком много себе позволяете, Василиса Петровна. Лучше бы сидели тихо дома с маленькой сестрой.

– Вы не первый мне это говорите, – ответила Вася без всякой обиды. – Но если бы я так и сделала, кто бы пошел с вами на рассвете собирать листочки? Вот…

Они остановились, чтобы набрать березы, а потом дикой горчицы. Девочка ловко орудовала небольшим ножом. Солнце поднялось выше, разгоняя туман.

– Я задала вам вопрос вчера, когда не следовало, – сказала Вася, отправив листья горчицы в суму. – Но я спрошу сегодня снова, уж простите девице ее нетерпение, батюшка. Я люблю брата и сестру. Мы давно не имели от них известий. Моего брата теперь зовут брат Александр.

Священник поджал губы.

– Я о нем слышал, – ответил он после недолгих колебаний. – Был шум, когда он принял постриг под прежним именем.

Вася чуть улыбнулась.

– Имя ему выбирала наша матушка, а мой брат всегда был упрямым.

Слухи об упрямой и неподобающей настойчивости брата Александра по этому поводу расползлись по всей Москве. Однако Константин напомнил себе, что монашеские обеты – не тема для разговоров с девицей. Та уставила на него свои глазищи. Константину стало не по себе.

– Брат Александр приезжал в Москву, когда утверждали на княженье Дмитрия Ивановича. Говорят, что он получил определенную известность, служа по деревням, – чопорно сообщил священник.

– А моя сестра? – спросила Вася.

– Княгиню Серпуховскую почитают за ее набожность и здоровых деток, – ответил Константин, желая закончить этот разговор.

Вася закружилась, вскрикнув от радости.

– Я о них тревожусь, – объяснила она. – Отец тоже, хоть и не подает вида. Спасибо вам, батюшка.

Она повернула к нему лицо, которое буквально осветилось изнутри, так что Константин был поражен и, вопреки самому себе, очарован. Его лицо стало холоднее. Наступило молчание. Тропа стала шире, так что они пошли рядом.

– Мой отец говорит, что вы были во всех концах земли, – сказала Вася. – В Царьграде и дворце тысячи царей. В храме Премудрости Господней.

– Да, – подтвердил Константин.

– Вы мне про это расскажете? – попросила она. – Отец говорит, что в сумерках там поют ангелы. И что царь правит всеми людьми Божьими, словно он сам – Бог. Что у него комнаты полны драгоценных камней и тысяч слуг.

Ее вопрос его поразил.

– Не ангелы поют, – помолчав, ответил Константин. – Только люди, но люди с такими голосами, что ангелам впору. С приближением ночи зажигают сто тысяч свечей, и всюду золото и пенье…

Он резко замолчал.

– Наверное, это как рай, – предположила Вася.

– Да, – ответил Константин. От воспоминаний ему стало трудно дышать: золото и серебро, музыка, ученые мужи и свобода… Лес словно душил его. – Этот разговор не для девиц, – отрезал он.

Вася недоуменно выгнула бровь… Им попались заросли ежевики. Вася набрала горсть.

– Вы не хотели сюда ехать, да? – спросила она с полным ртом ягод. – У нас нет музыки и светильников, и очень мало людей. А разве вам нельзя снова уехать?

– Я иду туда, куда меня направляет Господь, – чопорно заявил Константин. – Если для меня здесь есть работа, я останусь здесь.

– А какая у вас работа, батюшка?

Вася перестала жевать ежевику, и на мгновение ее взгляд метнулся в кроны деревьев над ними.

Константин проследил за ее взглядом, но там ничего не оказалось. По его спине проползло странное ощущение.

– Спасать души, – сказал он.

Он мог бы пересчитать все веснушки у нее на носу. Эта девица как никто нуждалась в спасении. От ежевики у нее потемнели пальцы и губы.

Вася чуть улыбнулась.

– Так вы собираетесь нас спасти?

– Если Бог дарует мне силы, то спасу.

– Я простая деревенская девочка, – сказала Вася. Она снова потянулась за ежевикой, стараясь не оцарапаться. – Я никогда не видела Царьграда или ангелов, не слышала Божьего гласа. Но, по-моему, вам надо внимательно следить, батюшка, чтобы Бог не заговорил голосом ваших собственных желаний. Нас раньше не нужно было спасать.

Константин уставился на нее. Она улыбнулась – скорее ребенок, чем девушка, высокая, худая, вымазанная ягодным соком.

– Быстрее, – сказала она, – солнце скоро поднимется совсем высоко.

* * *

Этой ночью отец Константин лежал на своей узкой кровати, дрожал и никак не мог уснуть. На севере ветер после заката морозил даже летом.

Он повесил свои иконы в красном углу. Богородица занимала центральное место, Троица была чуть ниже. С приближением темноты хозяйка, робкая и услужливая, дала ему толстую восковую свечу, чтобы поставить перед иконами. В сумерках Константин зажег ее и наслаждался золотым светом. Однако в лунном свете свеча стала отбрасывать на лицо Девы мрачные тени и заставила странные фигуры пуститься в дикий пляс между тремя Божественными ипостасями. В ночном доме ощущалось нечто враждебное. Казалось даже, будто оно дышит…

«Что за дурость», – подумал Константин.

Он встал с досадой, намереваясь задуть свечу. Проходя по комнате, он вдруг ясно услышал щелчок закрывающейся двери. Не задумываясь, он бросился к окну.

Закутанная в теплый платок женщина перебежала через двор дома. Она показалась ему толстой и бесформенной, и Константин не смог понять, кто это. Фигура добежала до церковной двери и приостановилась, но потом взялась за тяжелое кольцо, открыла створку и исчезла внутри.

Константин смотрел туда, где она исчезла. Конечно, ничто не мешало кому-то пойти молиться среди ночи, но в доме были собственные иконы. Перед ними спокойно можно было молиться, не выходя на холод и сырость. И было в той женщине нечто скрытное, почти виноватое.

Снедаемый любопытством и досадой, Константин отошел от окна и надел рясу. В его комнате была дверь на улицу. Он бесшумно прошел в нее, не трудясь обуваться, и зашагал по траве к церкви.

* * *

Анна Ивановна стояла в темноте перед иконостасом и старалась ни о чем не думать. Запах пыли и краски, воска и старого дерева омывал ее бальзамом, испарина от очередного кошмара высыхала на прохладном воздухе. На этот раз она шла по полуночному лесу, окруженная черными тенями. Странные голоса звучали вокруг нее.