Текст книги "Дерево желаний"

29

Стивен вышел из дому в красной пижаме и серой толстовке. Его русые волосы были взъерошены, глаза заспаны. Светящийся фонарик прорезал темноту.

Малыши обернулись к мальчику и застыли. Их глаза сияли, как маленькие звездочки.

Фо запищал от страха.

Стивен выключил фонарик, что слегка успокоило маленького опоссума, хотя икоты он сдержать не смог.

– Привет! – прошептал Стивен.

– Здравствуй! – тоже шепотом отозвалась Самар.

Девочка расправила одеяло, и Стивен сел рядом. Малыши с интересом наблюдали за ними.

– Почему они выходят к тебе? – спросил Стивен.

– Не знаю, – прошептала Самар.

– Это волшебство какое-то! – воскликнул Стивен.

– Нет, – покачала головой девочка. – Я просто… тихо сижу. Им это нравится.

Бонго слетела на плечо к Самар и, точно имитируя девочкин голос, сказала:

– Привет!

– Вот это да! – удивился Стивен. – С ума сойти!

– Вчера я слышала, как она подражала дверному звонку, – улыбнулась Самар.

Стивен засмеялся.

– Она дала мне этот ключ. – Самар приподняла ленточку у себя на шее. – Не знаю, от чего он. Может, от дневника или от шкатулки для украшений.

– Или от самой маленькой двери на свете, – пошутил Стивен.

На время все умолкли. Притихли даже енотики.

Наконец Стивен вытянул руку и показал кусок материи:

– Вот что я нашел.

Даже в темноте было видно, как Самар покраснела.

Стивен тихо сказал:

– То слово… на дереве… Мне очень жаль. Мы не… это не мы сделали.

Самар кивнула.

– Мои родители вовсе не плохие люди. Они просто… многого боятся, – пожал плечами Стивен.

– Мои тоже, – вздохнула Самар. – Я слышала, как папа опять говорил, что пора переезжать. Если получится найти новое место.

– Мне очень жаль, – повторил Стивен.

Малыши, почувствовав, что Стивену можно доверять, принялись шуметь и резвиться. Гаро льд и самый маленький Ты искали жучков. Лепесток Розы и его брат перетягивали былинку.

– Я буду по ним скучать, – прошептала Самар.

– Надеюсь, вы не переедете, – сказал Стивен.

В его доме блеснул свет.

– Мне пора, – заторопился мальчик. – Если родители меня увидят… Надо идти.

– Спокойной ночи! – тихо сказала Самар.

О, сколько же мне хотелось сказать ребятам! Я хотел объяснить, что ничего сложного в дружбе нет. Что иногда окружающие все усложняют, а мы поддаемся.

Я хотел сказать: «Не переставайте говорить друг с другом!»

Я хотел рассказать им о женщине по имени Мэйв.

Я хотел рассказать им о малышке по имени Франческа.

Я хотел оставить после себя след, пусть небольшой, прежде чем покинуть этот чудесный мир.

И я решился.

Я нарушил правило.

Я сказал:

Останься!

30

Звери потрясенно уставились на меня. Даже самые младшие знали, что разговаривать с людьми запрещено.

Бонго взметнулась на мою верхнюю ветвь и сдавленно зашептала:

– Красный! Тебе нельзя…

– Конечно же можно, – возразил я. – Терять мне нечего.

– Но…

– Продолжаем разговор, – обратился я к Стивену и Самар.

Ребята таращились на меня с открытыми ртами, не в силах пошевелиться, как Фо сегодня днем.

– Нам это снится, – прошептал Стивен. – Правда?

– Нам обоим? – усомнилась Самар. – Разве такое бывает?

– Ущипни меня, – попросил Стивен.

Самар послушалась.

– Ага, почувствовал, – улыбнулся Стивен.

– Может, я тебя во сне ущипнула? – предположила Самар.

– Прошу прощения, – перебил их я. – У меня двести шестнадцать колец, и я полон мудрости, которой необходимо поделиться. А времени у меня мало.

Стивен дотронулся до руки Самар:

– Если это и сон, то очень крутой!

И я начал свой рассказ.

31

Деревом желаний я был не всегда.

Это случилось в 1848 году, задолго до того, как меня окружила современная действительность, тогда, когда мне было всего лет двадцать, – для красного дуба я считался совсем еще юнцом. Я уже не был тощим саженцем, стал крепким и сильным, но еще не укоренился в почве так, как сейчас.

В то время, как и во многие другие времена, сюда на переполненных судах приплывали отчаявшиеся люди в надежде обосноваться на новом месте. Почему-то многие из них поселились именно в моем районе. Синий и зеленый домики – в ту пору коричневые – были битком набиты вновь прибывшими.

Иногда приезжих встречали радушно. Иногда нет. Но они все прибывали, продолжая надеяться и мечтать, как это свойственно людям.

Среди новых жильцов была молоденькая девушка по имени Мэйв. Она отправилась в плавание через Атлантический океан со своим девятнадцатилетним братом, но тот во время путешествия скончался от дизентерии. Их мать умерла вскоре после рождения Мэйв, а отец – когда детям было девять и двенадцать.

Мэйв была коренастой и невзрачной, но ее улыбка напоминала солнечный луч, пронзающий облака. Она звучно смеялась, а ее волосы горели огнем не хуже моего самого яркого осеннего облачения.

Шестнадцать лет, одна и без гроша в кармане – Мэйв жила в одной комнате с пятью другими иммигрантами. Она работала круглые сутки: убирала, готовила – в общем, делала все возможное, чтобы выжить.

У Мэйв было доброе сердце и особенный дар ухаживать за больными. Никакими специальными познаниями или тайными снадобьями девушка не обладала. Но она была отзывчивой и терпеливой и не хуже других знала, как облегчить лихорадку прохладным компрессом на лоб. И была готова учиться тому, чего не знала.

Шло время, о способностях Мэйв распространялась молва. Люди приводили к ней больных поросят и хромых лошадей, кашляющих стариков и беспокойных малышей. Мэйв всегда предупреждала, что не знает, сумеет ли помочь. Но у людей в нашем районе не хватало денег на лекаря, и они обращались к ней.

А раз люди верили, что она может им помочь, Мэйв пыталась оправдать их ожидания.

Когда это у нее получалось и даже когда не получалось, пациенты и их родные приносили девушке небольшие подарки: выструганную фигурку птицы, шпильку для волос, полбуханки хлеба. Однажды кто-то даже оставил ей дневник в кожаном переплете с замочком, который открывался маленьким серебряным ключиком.

Когда Мэйв излечивала больных, люди оставляли знаки благодарности в моем дупле. Эта рана была еще свежая, ей было меньше года. Но дупло было обращено к дому Мэйв, а не на улицу, и в нем можно было спокойно оставить подарок.

Тогда-то я и понял, что дупла могут быть полезны людям, а не только птицам и животным.

Я и не подозревал насколько полезны.

32

Шли годы, и Мэйв укоренилась в нашем районе не хуже меня, хотя приезжие из других краев продолжали съезжаться сюда. Откуда бы родом ни были ее пациенты, Мэйв делала для них все, что могла.

Я окреп, самые старые мои ветви стали терять свою упругость, тень моя удлинилась. Вокруг выросли новые деревья и кусты, но солнца хватало на всех, и мы никогда не страдали от жажды.

К тому времени я уже служил домом для множества зверей, по большей части для мышей и бурундуков. У меня была задушевная подруга – молодая серая белка по имени Белиберда (все беличьи имена начинаются на «БЕЛ»).

Мэйв Белиберда особенно любила: девушка часто отдавала белочке объедки со своего стола.

Мы с Белибердой втайне тревожились за Мэйв. В прошлом у девушки бывали ухажеры, но из этих романов ничего не вышло. Друзей у нее было хоть отбавляй, да и работы невпроворот. И все же она казалась одинокой. В Мэйв было много любви, но подарить эту любовь было некому.

Порой Мэйв писала о своей печали и тоске в дневнике. Она писала об ирландской природе, исчезающей в дымке ее воспоминаний. Она писала о своих родных, давно покинувших этот мир. Она писала о своих потаенных надеждах.

Мэйв обожала ранние утренние часы, когда мир окутан туманом, а небо лишь манит обещанием солнца. Она опиралась на мой ствол, закрывала глаза и мурлыкала мелодию из своего детства. Бывало, она рассказывала о своих страхах и радостях, и мы с Белибердой сочувственно кивали ей.

Однажды на рассвете, первого мая, Мэйв вышла ко мне. К моему удивлению, она потянулась к нижнему суку и осторожно привязала к нему отрезок голубой полосатой ткани. И прошептала:

– Я хочу любить кого-нибудь всем сердцем.

Это было мое первое желание. Первое из многих.

33

Прошло несколько недель. Проходящие мимо ирландцы понимающе кивали при виде развевающегося на ветру кусочка ткани. Мэйв объясняла своим мелодичным голосом:

– Это мой оборванец. Не боярышник, конечно, но сойдет.

Когда мимо проходили люди, не знакомые с ирландскими обычаями, они хмурились при виде тряпки или даже пытались ее снять. Мэйв грозила:

– Руки прочь от моего желания!

Снова и снова девушка терпеливо объясняла, что в ее родных краях привязывать записочки с желаниями к дереву-оборванцу – давно устоявшаяся традиция.

Люди, бывало, спрашивали Мэйв, какое желание она загадала. Она говорила им правду со вздохом и горькой улыбкой:

– Да ничего такого. Просто хочется любить кого-то всем сердцем. Ничего особенного.

Некоторые смеялись. Некоторые закатывали глаза.

– Милая, желание на тряпке не принесет тебе любви, – говорили они.

Но чаще всего люди сочувственно улыбались Мэйв, сжимали ее руку, понимающе кивали.

А потом спрашивали, можно ли им загадать свое желание.

34

Прошел еще год. С приближением мая я обнаружил на своих ветвях больше лоскутов, чем набухающих почек.

Белиберда попыталась стащить несколько тряпок и выстлать ими свое гайно – гнездо, свитое из листьев и прутиков, на одной из моих верхних раздвоенных веток. Я объяснил, что до первого мая ей придется обходиться мхом и хвоей. По словам Мэйв, до первого мая трогать записочки нельзя. Потом люди или предприимчивые белки могут убрать те лоскуты, что не унесло ветром и не смыло дождем.

Подозреваю, это правило Мэйв придумала для меня, чтобы я мог расти без помех, не отягощенный весом мокрой ткани.

Первого мая, перед самым рассветом, ко мне подошла молодая женщина с темными волнистыми волосами, в поношенном сером пальто. В руках она держала какой-то сверток.

– Эй, Красный! – прошептала Белиберда. – Смотри, очередное желание.

Но она была неправа. Это было не желание.

Быстро, но очень осторожно девушка положила сверток в мое дупло.

«Благодарность для Мэйв, – подумал я. – Наверное, буханка хлеба. Должно быть, молодая женщина – одна из ее пациенток».

Она исчезла так же быстро, как и появилась.

Словно колибри, подумал я: вот она есть, а вот ее нет.

Словно порыв ветра…

35

Всего несколько минут спустя Мэйв открыла дверь своего коричневого домика. Она улыбнулась мне и развевающимся на утреннем ветерке лоскутам.

И тут раздался плач.

Точнее, вой.

Из… меня.

Не кроткое чириканье птенчика-королька. Не застенчивый писк мышонка.

Нет, это был вопль праведного возмущения.

В дупле был младенец.

36

К одеялу младенца была приколота записка. Она была написана на иностранном языке – на итальянском, поняла Мэйв. Запинаясь, она попыталась прочесть ее вслух.

Только потом, посоветовавшись с одним из своих больных, девушка расшифровала ее:

«Пожалуйста, позаботьтесь о ней лучше, чем это смогу сделать я.

Я желаю вам обеим жизни, полной любви».

У малышки были черные волосы. У Мэйв – рыжие.

У малышки были карие глаза. У Мэйв – голубые.

Малышка была итальянкой. Мэйв – ирландкой.

Они были созданы друг для друга.

Мэйв назвала девочку Амадорой, что по-итальянски означает «дар любви».

37

Многие соседи с неодобрением встретили новость о появлении у незамужней ирландки итальянского подкидыша. Как водится, люди судачили; как полагается, они цокали языками.

Некоторые даже сердились. Говорили колкости.

Они внушали Мэйв, что Амадоре здесь не место.

Они внушали Мэйв, что она должна взять ребенка и уйти.

Мэйв только улыбалась в ответ, прижимала к себе Амадору – и ждала и надеялась.

Темными ночами, когда надежда затухала, Мэйв пела старую ирландскую песенку, переплетая ее с новой, итальянской, которой она научилась у соседки. Мелодия была сентиментальной. Слова – глупыми. Результат – всегда одинаковым: маленькая Ама расплывалась в улыбке.

И точно, чем дольше ждала Мэйв, тем больше смягчались люди. И вскоре девочка, которую все звали Ама, прижилась в нашем пышном саду не хуже остальных.

Когда Ама подросла, она стала подкармливать Белиберду и ее семейство. Когда она окрепла, она стала забираться на мои ветви. А когда у нее появились свои желания, она стала загадывать их.

Ама росла сильной, честной и доброй, как ее мама, и у нее родились собственные дети, внуки, правнуки. Со временем Ама и ее муж купили коричневый домик и тот, что стоял рядом, и покрасили один в синий, а другой – в зеленый цвет. Через много лет они купили дом напротив и начали сдавать синий и зеленый домики другим семьям.

Собственная семья Амы разрасталась и процветала. Ее родные ссорились, переживали неудачи, любили друг друга и много смеялись.

Смех неизменно выручал их из любых ситуаций.

Когда у внука Амы родилась дочь, он дал ей одно славное итальянское и одно славное ирландское имя – Франческа Мэйв.

38

Что до меня, то моя известность росла. Ведь желание Мэйв сбылось прямо внутри дерева желаний! Разве это не значит, что возможно все?

Конечно, как не уставала напоминать мне Белиберда, я тут был ни при чем.

– Красный, это тебе не сказка, – повторяла белочка.

Но желания переполняют людей, и десятилетие за десятилетием они доверяли мне свои надежды.

Все эти желания, все эти годы… Дар судьбы и тяжелая ноша!

Но надежда нужна всем.

39

Наконец я умолк.

Как только слова вырвались наружу, пытаться удержать их было все равно что попробовать остановить ветер.

Я нарушил правило.

Стивен и Самар все еще смотрели на меня с выпученными от изумления глазами и открытыми ртами. Казалось, ребята вросли в землю, как я. За время моего рассказа они не издали ни звука.

В доме Стивена открылась входная дверь. Раздался голос его отца:

– Стивен! Что это ты там делаешь?

Стивен вскочил:

– Я… Я уже иду, папа. Спокойной ночи, Самар!

– Спокойной ночи, Стивен! – ответила девочка.

Стивен рванул было к крыльцу, но на полпути остановился. Он резко обернулся и посмотрел на меня.

– Спасибо, – озадаченно сказал он, как если бы Бонго только что нажарила ему блинов.

И исчез за хлопнувшей дверью.

Самар поднялась на ноги, прижимая к груди одеяло:

– Я знаю, это сон.

Девочка направилась к своему крыльцу и тихонько открыла дверь.

– Жаль, что придется проснуться, – добавила она с улыбкой.

40

Я пожалел о сделанном почти сразу.

Я нарушил правило. Самое главное правило.

Я намеренно заговорил с людьми.

И я не просто обронил пару слов. Их из меня вылилась целая река.

В отличие от той лягушки в почтовом ящике, я нарушил правило не случайно.

Я сделал это, потому что хотел сыграть свою роль. Хотел сделать что-то полезное перед смертью.

Я сделал это для себя.

Когда пораженные зверьки-малыши и их не менее пораженные родители благополучно укрылись в своих убежищах, я поделился своими чувствами с Бонго.

Я ожидал, что она накричит на меня.

Бонго хорошо умеет кричать.

Просто отлично.

Можно даже сказать, у нее талант.

– Зачем я это сделал, Бонго? – прошептал я. – Зачем?

Ворона слетела на «базу». Она наклонила свою гладкую голову и уткнулась в меня клювом:

– Мой старый мудрый дуб, ты это сделал потому, что тебе было что рассказать. Потому, что ты хотел принести пользу. Ты хотел кому-нибудь помочь.

– Это была глупость, – ответил я. – Мне не положено быть глупым.

– Не такая уж и глупость, – не согласилась со мной Бонго. – Она подняла глаза к небу, и они наполнились звездным светом. – Просто надежда. А надежда, Красный, нужна всем. Даже старому мудрому дубу.

41

Утро наступало медленно, принося с собой тяжелые облака. Перед рассветом прошел дождик и принес облегчение если не мне, то хотя бы моим листьям.

Как ни странно, почва казалась влажной. Конечно, весной всегда слякотно, но это было необычно. Завтрашний День желаний обещает быть пасмурным.

Рядом со мной остановился ранний прохожий – старичок с бамбуковой тросточкой – и бечевкой привязал к моей нижней ветви кусочек голубой бумаги. Он не произнес своего желания вслух, так что я не знал, что он загадал. Но когда старик осторожно зашагал прочь по хлюпающей траве, на лице у него светилась довольная улыбка.

Несомненно, это не последнее желание на сегодня. Многие специально приходят пораньше, чтобы найти для своего лоскутка ткани удобное местечко.

Скорее всего, завтрашний День желаний станет для меня последним. Почему же тот первый день, с Мэйв, так же свеж в моей памяти, как моя вчерашняя беседа со Стивеном и Самар?

Проезжающая мимо машина замедлила ход у тротуара.

Мелькнула рука, какое-то неясное движение, и тут – шлеп! – что-то ударило по моему стволу. Шлеп! Шлеп! Машина, взревев мотором и скрипя резиной, помчалась дальше. Шлеп!

Первой о причиненном ущербе сообщила Бонго.

– Сырые яйца, – констатировала она. – Я так понимаю, было не больно?

– Едва почувствовал, – ответил я.

Из своих норок посмотреть на происшедшее сонно выползли Свежая Булка, Мохнатая Паучиха и Большая Ты.

Большая Ты проскользнула под полицейской лентой и лизнула стекающий по стволу желток.

– Ммм… – пробормотала она, – сырые. Точно такие, как я люблю.

– Эй, не жадничай! – возмутилась Мохнатая Паучиха, и они с Булкой присоединились к Большой Ты.

Агнес наблюдала за ними со своей ветки.

– Я предпочитаю извивающегося мышонка, – изрекла она. – Делиться необязательно, девушки.

– Какой приятный сюрприз! – причмокивая, ответила Большая Ты.

– Ничего приятного тут нет! – осадила ее Бонго. – Это мерзко – вот какими бывают люди!

– И все же, – облизывая лапы, отозвалась Мохнатая Паучиха, – не пропадать же даром свежему желтку! Что одному – пакость, другому – сладость.

Большая Ты удовлетворенно рыгнула, и животные побежали досыпать свои сны.

Дверь зеленого дома открылась. Стивен приблизился ко мне, увидел разбросанную, как кусочки пазла, скорлупу и помрачнел.

За ним, с рюкзаком за плечами и с прижатыми к груди учебниками, появилась Самар. Она перепрыгнула через мутную лужу и подошла к Стивену.

– Гады! – сквозь зубы произнес мальчик, указывая на остатки яйца. – Самар, мне очень жаль…

Но Самар остановила его жестом и вполголоса сказала:

– Стивен! Вчера ночью…

Стивен едва заметно кивнул, не отрывая от меня взгляда.

– Вчера ночью… – повторил он, будто отвечая паролем на пароль.

– Дерево.

– Дерево.

– Ты слышал то же, что и я? – спросила Самар.

– Да, – прошептал Стивен.

Самар посмотрела прямо на него:

– Ты слышал… дерево?

– Я слышал дерево, – подтвердил Стивен.

Самар кивнула:

– Может, это какой-то трюк? Кто-то подшутил над нами?

– Или мы одновременно грезили наяву, – предположил Стивен. Он кивнул, будто пытаясь себя убедить: – Да, грезили наяву.

– С тобой раньше такое случалось?

– Нет, но все когда-нибудь бывает в первый раз.

Ребята постояли, выжидающе глядя на меня. Надеясь, что я заговорю. По крайней мере, так мне показалось.

Я молчал. Я сказал то, что хотел, и пожалел об этом.

– Стивен, – прошептала Самар, – что бы ни случилось, нельзя никому об этом рассказывать. Договорились?

– Договорились.

– Никогда.

– Никогда.

Самар вздохнула:

– Все решат, что мы сошли с ума.

– И пожалуй, будут правы, – согласился Стивен.

Самар обратилась ко мне:

– Дерево? Тебе есть что добавить?

Я не проронил ни слова.

Самар и Стивен улыбнулись друг другу.

– Я подумала: а вдруг получится? – сказала девочка.

Они зашагали в школу вместе, бок о бок.

На крыльцо зеленого дома вышел отец Стивена с чашкой кофе в руках. Он увидел Стивена и Самар и вздохнул.

Через минуту из синего дома вышла мама Самар со связкой ключей в руках и портфелем через плечо. Она проследила за взглядом соседа.

Оба родителя молча смотрели, как Стивен и Самар исчезли из виду.

42

Хорошенько поразмыслить о своей ошибке мне не удалось. Поток посетителей не иссякал много часов подряд.

Весь день ко мне шли те, кто хотел загадать желание пораньше, до первого мая. Маленькая девочка попросила двадцать хомячков. Сосед-бакалейщик попросил партию сладких персиков. Все как обычно.

Вернулась журналистка из местной газеты. Она окинула взглядом новые записочки на моих ветвях и сфотографировала осколки скорлупы на моем стволе.

Приехали Сэнди и Макс и убрали огораживавшую меня полицейскую ленту. К ним подошла Франческа.

Сегодня она посадила Льюиса и Кларка на тонкие кожаные поводки. На каждого из них была нацеплена блестящая до неприличия шлейка. Котятам это было явно не по нутру.

Пока Льюис и Кларк путались у хозяйки под ногами, та обсуждала с полицейскими новость о разбитых яйцах.

– Я вызвала на сегодня лесоруба, чтобы тот посмотрел, сколько будет стоить рубка.

– Так вы все-таки решили от него избавиться? – спросила Сэнди, как мне хотелось думать, с разочарованием в голосе.

– Да! Непременно. Видите эту грязь? А сколько во дворе воды! – Франческа указала на мокрый газон. – Водопроводчик говорит, что корни этого чертового дуба прорастают в трубы! Небольшой дождик – и весь двор превращается в огромную лужу!

– И все же многим будет жаль дерева, – вздохнул Макс.

Он взял поводок Кларка и попробовал распутать Франческу.

– Я знаю. – Женщина развела руками. – Это старое доброе дерево. Но сантиментами водопроводчику не заплатишь.

Сэнди взяла Льюиса на руки, а Франческа попыталась выпутаться из поводков.

– А как же звери и птицы, которые на нем живут? – спросила Сэнди.

– Об этом я уже подумала, – ответила Франческа. – Каждый год в День желаний белки, совы и прочее зверье освобождают помещение. Очень странно! Словно они знают, что будет. – Она перепрыгнула через сплетение поводков. – Наверное, им не нравится вся эта суматоха. Так или иначе, я надеюсь, что лесорубы смогут прийти завтра к концу дня. К тому времени все, кто хотел загадать желание, это уже сделают.

– А что вы собираетесь сделать с записками? – поинтересовалась Сэнди.

– Не знаю. Выброшу в мусор, когда все разойдутся. Я так каждый год поступаю. Все равно эта так называемая традиция – сплошной вздор.

Макс и Сэнди сочувственно посмотрели на меня.

– Знаю, знаю, я старая брюзга и не уважаю историю. – Франческа отвлеклась на котят, которые тянули ее в разные стороны, и погрозила им пальцем: – У собак же получается, так почему вам это не по силам? – А потом опять переключила внимание на полицейских: – Но время пришло. Давно пришло.

– Что ж, мы заглянем завтра, будем держать происходящее под контролем. Наводок на того, кто вырезал то слово, пока не поступало. Но тут еще и яйца эти, и рубка дерева, да и люди в районе слегка на взводе… – Сэнди пожала плечами. – Присмотреть за ситуацией не повредит.

– Спасибо! – ответила Франческа. – Это не обязательно, но буду благодарна.

Льюис и Кларк заметили Бонго и ринулись к моему столбу.

– Эй, вы что, рехнулись?! Постойте! – завопила Франческа, осаживая их.

Котята зашипели на Бонго. Та угрожающе раскинула крылья и испустила свой самый свирепый вопль.

Льюис и Кларк ретировались, запрыгнув на руки к Франческе. Та опять превратилась в запутанный узел из котов и поводков.

Сэнди улыбнулась:

– Франческа, их, пожалуй, лучше завтра оставить дома.