Текст книги "Гринвич-парк"

Кэтрин Фолкнер
Гринвич-парк

Посвящается Питу

Katherine Faulkner

GREENWICH PARK

Печатается с разрешения Madeleine Milburn Ltd и The Van Lear Agency LLC.

© Katherine McIntyre, 2021

© Новоселецкая, И., перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

После описываемых событий. Тюрьма Бовуд

5 ноября 2019 г.

Дорогая Хелен,

Знаю, ты просила меня больше не писать. Но я должен рассказать тебе всю правду, даже если и сейчас, по прошествии времени, ты по-прежнему не желаешь ее слышать. Что ты делала в тот день, после того, как меня увели из зала суда? После того, как прозвучал удар молотка, все встали, шурша шелковыми и хлопчатобумажными одеждами. Я высматривал тебя, хотел найти твое лицо. Когда же мой взгляд упал на голубую клетку твоего пальто и я увидел, что ты смотришь в пол, мне стало ясно как божий день – назад пути нет.

Помнишь, какая звенящая тишина воцарилась в зале, когда меня повели прочь? Безмолвие нарушал лишь звук моих шагов. Я часто думаю, что же ты делала потом, после того, как меня запихнули в тот фургон без окон. Куда пошла, что ела. С кем разговаривала. Что происходило в твоей жизни после того, как меня выдернули из нее.

Когда я думаю о тебе, а это бывает довольно часто, в моем воображении ты всегда стоишь в кухне: с кружкой в руках, смотришь в окно на свой сад. Порой я закрываю глаза, чтобы твой образ вырисовывался более отчетливо. На тебе зеленый свитер, волосы скручены в узел на макушке. На стенах – живописные творения твоих родителей, над стеклянными дверями – трещина, на столе, где обычно стоят бутылки с растительным маслом и уксусом, – лужицы света. Картина всегда одна и та же, как я ее помню. На ветвях твоей магнолии поют птицы? А розы цветут? В моих грезах и птицы поют, и розы цветут. Надеюсь, что это так.

На мой взгляд, труднее всего здесь привыкнуть к тюремной пище. Вилки пластмассовые. Когда пытаешься воткнуть их в куски серого мяса, в твердые комья пюре из картофельной муки, они ломаются. Бывает, надзиратели, если попросишь, дают на замену другую вилку, а бывает, и нет. Тогда приходится есть руками. Это, конечно, ерунда, но когда вся жизнь, как в моем случае, ужимается до размеров камеры, мелочи начинают приобретать большую значимость, чем это приемлемо.

Порой мне даже не верится, что я действительно нахожусь здесь. Опасный, неблагонадежный тип. С другой стороны, никто ведь не считает себя плохим, верно? Какими бы мы ни были, что бы ни совершили. У каждого на то есть свои причины. Если б кто-то согласился их выслушать…

Возможно, ты не станешь читать мое письмо. Порвешь его, едва увидев штемпель. Порвешь и бросишь в огонь. Хотя маловероятно. Ты всегда была слишком любопытна, не так ли, Хелен? Не могла устоять перед соблазном вскрыть запечатанный конверт. Если бы не эта твоя слабость, может быть, все сложилось бы иначе.

Не пойми меня неправильно. Я тебя не виню. Как бы ты ни поступила, ты не заслужила того, что приключилось потом. Надеюсь, ты понимаешь – я не хотел, чтобы в конечном итоге получилось так, как вышло. Наверное, я просто потерял контроль над собой. В последнее время мысленно я пытаюсь отмотать время назад, вернуться по своим следам. Пытаюсь определить, с чего все началось, в какой момент возник перекос. И мне кажется, случилось это за годы до того, как ты вообще почувствовала неладное.

Догадывалась ли ты в ту пору, когда не без твоего участия этому был дан толчок, что в итоге будет знаменовать тот день? Не сердись, но мне всегда казалось, что в твоей памяти он трансформировался в некую фантазию. Однажды, когда ты вспоминала те события, я чуть было даже не спросил тебя об этом. Так ли это было на самом деле? Солнце грело, трава благоухала? Ты уверена, Хелен? Уверена?

Понимала ли ты тогда, что те твои яркие воспоминания своим совершенством могут навечно погубить тебя? Что они затмят многое другое?

Надеюсь, что нет. Надеюсь, тогда ты не сознавала, что так, как было, уже никогда не будет, невзирая на все твои усилия. И я рад, что ты не знала правду о том дне. Наверное, я надеялся, что ты так и будешь пребывать в неведении.

Но теперь, Хелен, ты должна это узнать. Прочти мою исповедь.

Срок: 24 недели

Хелен

По лестнице, застеленной ковровой дорожкой с пивными пятнами, я поднимаюсь к двери, к которой скотчем прикреплена табличка с надписью «НАЦИОНАЛЬНЫЙ ФОНД ПОМОЩИ БУДУЩИМ РОДИТЕЛЯМ». Дверная ручка, кажется, отвалится, если повернуть ее слишком резко. В самом помещении полукругом расставлены стулья. Офисный мольберт с отрывными листами. Столики, на них – сок и печенье. Подъемные окна наглухо закрыты.

Три пары уже здесь. Среди них я словно белая ворона – пришла без партнера. Мы обмениваемся вежливыми улыбками, сидим молча – для светской беседы обстановка неподходящая, слишком жарко и неуютно. Один из мужей, бородач, пытается открыть окно, но после нескольких тщетных попыток обреченно пожимает плечами и снова усаживается на место. Я улыбкой выражаю ему сочувствие, обмахиваясь брошюркой с рекомендациями по оказанию первой помощи младенцам, которую нашла на одном из стульев. Мы покачиваемся, как задетые шаром кегли в боулинге. Морщась, выгибаем спины, раздвигаем колени, на которых лежат наши раздутые животы.

Приходят другие пары. Я смотрю на настенные часы. Половина седьмого. Где же они? Не свожу глаз с телефона, ожидая ответа на свои сообщения. Никто не отвечает.

Чтобы быть здесь вовремя, я пораньше ушла с работы. Впрочем, ушла не я одна. Уже несколько дней у нас не работают кондиционеры. Так что сегодня к полудню офис был уже наполовину пуст. Лишь на отдельных столах вяло жужжали вентиляторы, обдувая раскрасневшиеся лица немолодых мужчин.

Я выключила компьютер, взяла свою сумку и посмотрела на Тома. Тот горбился с телефоном в руке, третий раз за день звонил коммунальщикам, жалуясь на жару в помещении. Пытаясь привлечь его внимание, я робко помахала ему, но он не отреагировал. Лишь искоса глянул на мой живот, по-прежнему прижимая к уху телефон. Видимо, забыл, что это мой последний рабочий день.

Не желая медленно задыхаться в душном метро, я решила пройтись пешком. Солнце слепило. Жар, поднимавшийся от раскаленных тротуаров и наземных пешеходных переходов, превращался в марево, мерцавшее между автомобилями и автобусами. Потные водители раздраженно сигналили. Все только и говорили о нещадном зное. Никто не помнил столь жаркого лета. Нам постоянно твердили, чтобы на улице мы держались теневой стороны и носили с собой бутылки воды. Дождя не было несколько недель. Магазины в небывалых количествах распродавали вентиляторы, лед, садовые зонтики. Ходили слухи, что будет введен запрет на использование шлангов для полива.

Я решила срезать путь через парк, лежащий между зданиями Гринвичской обсерватории и Военно-морского колледжа. Прозрачная дымка смягчала очертания всего вокруг. На желтеющей траве тут и там отдыхали, скинув обувь и ослабив узлы галстуков, работники близлежащих офисов. В темных очках, они потягивали из банок джин с тоником и ели чипсы, довольно громко переговариваясь между собой, как это обычно свойственно подвыпившим людям. Ощущение было такое, что я иду мимо участников вечеринки, на которую меня не пригласили. Мне пришлось напоминать себе, что пялиться на них неприлично. Но не смотреть на счастливых людей очень трудно. Они буквально приковывают взгляд.

Тем летом, когда мы выпускались из Кембриджа, тоже стояла несусветная жара, и мы вчетвером частенько плавали на лодке по реке. Мы с Сереной загорали. Рори управлял шестом. Дэниэл, красный как рак – его светлая кожа быстро обгорала на солнце, занимался напитками. Причаливая к берегу, мы сразу прятались под сенью плакучих ив. На небе ни облачка, на прозрачной поверхности реки Кем плясали солнечные блики. Тогда казалось, что лето будет длиться вечно. Но оно, разумеется, закончилось, и я испугалась, что мы утратим былую близость. Не тут-то было. Рори и Серена тоже поселились в Гринвиче, по другую сторону парка. Дэниэл стал работать вместе с Рори в нашей семейной компании. А вскоре с разницей в две недели появятся на свет наши дети.

Приходит и ведущая. Ставит у маркерной доски на пол сумку и пакеты «Tesco». Дверь оставляет открытой, подперев ее скрученной подставкой под бокал с пивом. Затем на клейком листочке зеленым маркером выводит «СОНЯ» и прилепляет его к себе на грудь. У Сони длинная коса почти до пояса, правда растрепанная.

– Ну что, приступим? – говорит она. И начинает лекцию – заученный монолог о схватках, облегчении боли и кесаревом сечении. Одно ее веко подергивается, когда она касается каких-то пикантных подробностей, о которых не принято говорить вслух. Время от времени Соня вынуждена повышать голос, чтобы перекричать грохот кастрюль и сковородок или бранные возгласы, доносящиеся с кухни паба на нижнем этаже

Через несколько минут после начала лекции я снова смотрю на свой телефон, Экран сверкнул: поступило сообщение. Открываю. Дэниэл пишет: «Встреча только-только закончилась. Теперь еду домой. Поезд прибывает в 10». И дальше о том, как он ужасно расстроен и сожалеет, что не успевает приехать на занятие, но он обязательно загладит свою вину передо мной.

Я знаю, что мой муж был бы здесь, если б мог, что он страшно огорчен из-за того, что подвел меня. Что ему пришлось задержаться из-за важной встречи, которую назначили буквально в последний момент. И в то же время, хочу я того или нет, меня гложет разочарование. Я с волнением ждала этих занятий, надеялась, что мы будем посещать их вместе, как и положено образцовым супругам, готовящимся стать родителями.

Соня достает из пакета учебные пособия – щипцы, вакуум-экстрактор, вязаные накладки для сосков, женскую матку, из которой она выдавливает одетого пластмассового младенца. В глазах мужчин застывает ужас, на потных лицах женщин – страх. Мы пускаем эти предметы по кругу, силясь храбро улыбаться друг другу.

Стулья слева от меня по-прежнему не заняты. Бородач вынужден тянуться через них, чтобы передать мне экспонаты. Я бросаю взгляд на пустые сиденья. На них – ярлыки с именами Рори и Серены, которые я сама написала. Хотя бы эти двое ведь должны быть здесь, составить мне компанию, чтобы мне не было так одиноко. А теперь я чувствую себя полной дурой, будто специально выдумала двух своих друзей. Могло ли случиться так, что Серена просто забыла?

Тут приходит еще одна эсэмэска. От Серены. У меня сжимается сердце. Еще не открыв сообщения, в глубине души я наверняка знаю, что прочту в нем.

Хелен, привет! Я помню, что сегодня первое занятие для будущих родителей, но решила, что мы с Рори все-таки его пропустим. Надеюсь, ты не в обиде. Просто я порылась в Интернете и нашла другие курсы – шикарные курсы для беременных, которые мне больше по вкусу. Там меньше нравоучительной болтологии, к тому же занятия проводятся в органической пекарне. Пожалуй, попробую походить туда. Прости, что не предупредила заранее. Не скучай!

Соня что-то пишет красным маркером на доске.

– Итак, что вам известно о кормлении грудью?

Я стараюсь сосредоточиться на обсуждении темы грудного вскармливания. Оно протекает вяло. Большинство мамочек смотрят в пол. Одна бормочет что-то о том, как нужно прикладывать младенца к груди; еще одна сообщает, что ее подруга хранит грудное молоко в холодильнике.

– Больше никто не желает высказаться? – Соня сникает. На ее футболке в области подмышек расплываются полукруглые пятна пота.

И в этот самый момент в комнату входит девушка. Она с грохотом захлопывает за собой дверь. Соня морщится.

– Вот блин. Извините, простите, – громко произносит вновьприбывшая. Она стряхивает с плеча рюкзак золотого цвета и бросает его на пол. Тот с глухим стуком бухается почти у самой моей ноги. – Опа! – широко улыбается девушка, держа на животе ладонь.

К ней прикованы взгляды всех присутствующих. Соня у доски, держа на весу руку с красным маркером, холодно взирает на опоздавшую. Пока она сделала всего две записи: «ПРАВИЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ (СОСОК)» и «ХРАНЕНИЕ В ХОЛОДИЛЬНИКЕ».

– Занято? – спрашивает новенькая, пальцем показывая на стул возле меня, который я занимала для Серены. Ногти девушки покрыты фиолетовым лаком.

Чуть помедлив, я качаю головой. Под взглядами остальных слушателей убираю со стульев неиспользованные бейджики, переставляю свои сумки на другую сторону и со скрежетом чуть отодвигаюсь на стуле – чтобы места было больше.

– Ну, кто еще? – со вздохом спрашивает Соня.

Следующие несколько минут она упорно пытается расшевелить слушателей. Женщины начинают елозить на стульях, смущенно переглядываются, вскидывая брови. Я стараюсь сосредоточиться. Моя соседка, опоздавшая, жует жвачку. Мне кажется, кроме ее чавканья я больше ничего не слышу. Искоса посмотрев на девушку, я замечаю у нее во рту яркий розовый комочек с ароматом искусственного вишневого красителя. Она перехватывает мой взгляд и снова улыбается, словно присутствует на уморительном представлении. Наконец Соня сдается.

– Ладно, – говорит она, тыльной стороной руки отирая со лба испарину. – Сделаем короткий перерыв?

По комнате прокатывается одобрительный ропот. Женщины вперевалку идут к графинам с соками. Я быстро следую за ними. Вскоре они разбиваются на группы, отовсюду слышится болтовня. Я стою в стороне одна. Меня охватывает паника. Ни Дэниэла, ни Рори, ни Серены. Как вообще люди знакомятся? Как поступила бы Серена?

Я топчусь возле одной группы – делаю вид, будто встала там случайно, а сама выжидаю подходящего момента, чтобы вступить в разговор. Удобного случая никак не предоставляется. Несколько раз я пытаюсь вставить слово, но меня постоянно кто-то опережает. В итоге я просто открываю-закрываю рот, как вытащенная из воды рыба. Чувствую, что мною постепенно овладевает беспокойство, нервный узел в затылке бьет тревогу. Я изнываю от духоты. Хоть бы кто-нибудь приоткрыл окно!

Ко мне подходит опоздавшая девушка. В руках у нее два больших запотевших бокала с холодным белым вином.

– Держи. По-моему, тебе нужно выпить. Один бокал в день не повредит.

Она протягивает мне вино. Ее накрашенные ногти короткие и обгрызенные. На вид она совсем юная, а, может, это у нее просто лицо такое. Круглое, в ямочках, детское. Однако из-за того, что зубы девушки, в частности маленькие острые клыки, чуть выпирают, улыбка ее напоминает волчий оскал.

– Так что за дела?

– Прости, не поняла, – удивленно моргаю я.

Девушка ставит бокалы с вином на стол и жестом показывает на два стула возле меня, на которых все еще лежат самодельные таблички с именами «Рори» и «Серена».

– Просто любопытно, что это за маскарад. – Она пожимает плечами. И вдруг резко обращает ко мне свое лицо – глаза вытаращены, пальцы зажимают рот.

– Ты, случаем, не суррогатная мать, а? – смеется она. – Тогда все было б ясно. Им это на фиг не надо, и ты осталась одна с их ребенком! Ха-ха!

Девушка улюлюкает. Я оборачиваюсь через плечо, пытаясь перехватить взгляд кого-нибудь из других женщин. Все отводят глаза. Я прочищаю горло, понимая, что вынуждена ей ответить.

– Э-э… нет. Нет. Я – не суррогатная мать. – Я выдавливаю из себя смешок. – Просто муж мой, Дэниэл, не смог сегодня прийти. – Я едва заметно качаю головой, словно это обычное дело, ерунда. Какое-то время молчу, не сразу сообразив, что она ждет объяснения по поводу двух других пустых стульев.

– Вторая пара – мой брат и его жена. Рори и Серена. Они ждут ребенка в том же месяце, что и мы. Мы планировали все вместе – вчетвером – посещать курсы, но они, наверное… в конечном итоге передумали.

Девушка сочувственно улыбается.

– Да, ждать их бесполезно. Но ты не переживай. Я готова составить тебе компанию. – Она снова берет бокал с вином. – Ну что, выпьем?

– Спасибо, – нерешительно говорю я. – Только, по-моему…

Ну что я все бекаю да мекаю? Нужно просто взять и сказать: «Спасибо, но пить вино я не стану. Я беременна. И ты, кстати, тоже». Впрочем, зачем объяснять очевидное?

– Ой, да знаю я, что ты хочешь сказать, – во всеуслышание заявляет она, закатывая глаза к потолку, и затем обводит взглядом комнату. – Фигня все это. Задолбали! У них же семь пятниц на неделе! Сегодня можно пить, завтра – нельзя, послезавтра – можно «умеренно», а потом оказывается, что это и вовсе незаконно. Ох уж эти доктора, полный отстой!

Я прокашливаюсь. Ну вот как реагировать на ее слова? Остро сознаю, что теперь все остальные женщины смотрят то на меня, то на девушку, то на бокалы с вином.

– Пошли они к черту, эти врачи, – продолжает та. – Наши мамы во время беременности пили за милую душу. И ничего: мы все прекрасно выжили!

Она вещает слишком громко. Все остальные молчат, уже открыто глядя на нас.

Девушка скользит взглядом по осуждающим лицам других мамочек, потом вскидывает брови, глядя на меня, и смеется. В поддержку выраженного мнения приподнимает бокал с вином и затем подносит его к губам.

– К черту Минздрав, если хотите знать мое мнение, – фыркает она и отпивает вино из бокала. Я замечаю, что кое-кто из мамочек морщится.

Девушка берет со стола второй бокал и протягивает его мне.

– Держи, – настаивает она чуть ли не с угрозой в голосе: попробуй откажись. – Тебе же хочется выпить… – она опускает взгляд на мой бейджик, – …Хелен.

Потом, когда все это закончится, я буду недоумевать, почему пошла у нее на поводу. Ведь я вижу, что есть в ней нечто отталкивающее. Нечто такое, что порождает импульс бочком, бочком отойти от нее на безопасное расстояние. Как будто стоишь ты на вершине скалы, а тебе в спину внезапно ударяет шквалистый ветер…

Но я не отступаю. Беру вино. Остальные женщины тотчас же отворачиваются, словно, взяв бокал, я ответила на все их вопросы. Мне хочется объяснить им, что я делаю это из вежливости и пить вино вовсе не собираюсь. Но на меня уже никто не смотрит.

– Спасибо, – слабым голосом благодарю я.

– Рада знакомству, Хелен. А я – Рейчел.

Она чокается со мной, одним глотком ополовинивает бокал и подмигивает мне, словно мы с ней заговорщицы.

Хелен

Сегодня жара не такая зверская. Ветер с реки гуляет по павильону Гринвичского рынка, раздувая матерчатые стенки лотков, словно паруса. На полу – теплые островки солнечного света, струящегося сквозь стеклянные панели крыши. На зеленых металлических стропилах воркуют и хлопают крыльями голуби. Иногда они слетают к столикам кафе и клюют недоеденные круассаны.

Я всегда любила улицы вокруг рынка: кривые аллеи, красивые окна в георгианском стиле, затхлый запах книг и антиквариата. Мглистое нутро пыльных пабов с тусклым освещением, низкими потолками и потертой кожей сидений. Зловонный дух, что ветер пригоняет с Темзы. Загадочные названия, сохранившиеся с тех времен, когда Гринвич слыл центром вселенной: Стрейтсмут, «Джипси мот», Тернпин, «Катти Сарк».[1]1
  Straightsmouth – улица в Гринвиче (Лондон). Gypsy Moth (в переводе с англ. букв. «шелкопряд») – паб в Гринвиче. Turnpin Lane – небольшая улица близ рынка в Гринвиче. Cutty Sark (в переводе с шотл. «Короткая Рубашка») – самый известный и единственный сохранившийся трехмачтовый клипер XIX в.


[Закрыть]

Мы с Дэниэлом часто бываем здесь по субботам, хотя обычно это не приносит ничего, кроме разочарования. В кафе ни одного свободного столика, очередь за готовыми блюдами тянется на улицу. В проходах между прилавками не протолкнуться. Я постоянно извиняюсь, животом упираясь в чужие спины. Как правило, наш поход заканчивается тем, что мы бесцельно бродим по рынку, снова и снова разглядывая одни и те же детские вещи и причудливые шляпы кустарного производства либо подержанную мебель. Наперебой с туристами пробуем крошечные ломтики дорогих сыров, которые затем считаем своим долгом купить.

Правда, сегодня мне пришлось уйти из дома. Утром, когда я, еще в пижаме, спустилась вниз, налегая на грязные поручни, переступая через инструменты, изоляционные материалы и пыльные тряпки, меня встретила кучка смущенных ремонтников. Я буркнула им «Доброе утро». Знала я только бригадира Вилмоша, но его среди рабочих не было. Вряд ли кто-то из них говорит по-английски. Они все заулыбались и закивали мне в знак приветствия. Каждый сжимал в руке банку с напитком Relentless, у каждого за ухом торчала сигарета. Нетрудно было представить, что уготовил мне этот день. Сверление, пыль, грохот отваливающейся штукатурки. Незнакомые мужчины мочатся в моем туалете, к чайнику протоптана дорожка из грязных следов.

Я еще не простила Дэниэла за то, что он пропустил занятие для будущих родителей. На следующее утро, когда я проснулась, он уже был на ногах – приняв душ, сидел на диване с ноутбуком на коленях. Заметив меня, он поднял голову от компьютера.

– Привет, как все прошло?

Я пожала плечами, теребя пояс халата.

– Мне было неловко.

– Прости, Хелен, я глубоко сожалею.

– Знаю. Просто я ненавижу такие мероприятия. Особенно если я там одна.

Дэниэл закрыл ноутбук, потер глаза за стеклами очков. Попытался объяснить. «Ивнинг стандард» в пух и прах разнес новый проект, над которым он работал. Статья вышла после обеда, заказчик рвал и метал, предъявляя претензии. Почему его не предупредили? Почему вмешивается пресса? Дэниэл был вынужден помчаться в Эдинбург на встречу с заказчиком и попытаться уладить скандал.

– А Рори не мог поехать?

Задавая этот вопрос, я уже знала, что он ответит. Дэниэл закатил вверх глаза.

– Я не смог его найти. Как всегда.

Дэниэл начал работать в архитектурной фирме моего брата Рори несколько лет назад. Это была моя идея, и посему я невольно чувствую себя виноватой в том, что мой брат оказался далеко не идеальным бизнес-партнером. Такое впечатление, что все проблемы всегда решает мой муж.

Дэниэл встает с дивана, обнимает меня.

– Прости, – бормочет он мне в волосы. – Обещаю загладить свою вину. Давай в выходные поедем в город, подберем вещи для детской.

Я отстраняюсь от мужа и смотрю ему в лицо. С его стороны это серьезная уступка: после того, что случилось, в таких вопросах ему трудно перешагнуть через себя. Он до сих пор не смеет надеяться, боится поверить, что на этот раз будет по-другому.

– Правда? И ты не станешь целый день ныть и жаловаться?

– Обещаю, – смеется он. – Мы будем разглядывать крошечные носочки, пока тебе самой не надоест. Я слова не скажу.

Сегодня на рынке восхитительно сонная атмосфера. Лоточники сидят в глубине своих палаток и, мирно переговариваясь, поглощают обед из коричневых картонных коробочек, в которых продают «еду на вынос». Очередей нет, поэтому я, не торопясь, выбираю испанскую ветчину, твердые сыры и абрикосовый пирог. В булочной покупаю обсыпанный мукой батон из теста на закваске. На уличных прилавках – в мягкой упаковочной бумаге красные и желтые помидоры, гладкие и круглые, как самоцветы.

В конце концов, может, это будет и не так плохо. Безделье пойдет мне на пользу. Мне порекомендовали пораньше уйти в декретный отпуск. У меня это не первая беременность. Предыдущие окончились печально. Я отношусь к группе риска, меня и моего ребенка обследуют каждые две недели. Мне сказали, что я должна поберечься. Сидеть дома. Ничего не делать.

Я решаю не спеша обойти весь рынок, упиваясь ароматами свежего хлеба и свежих цветов, угасающей мелодией, что играет на ступеньках уличный музыкант. Я топчусь у прилавков с товарами, которые никогда не покупаю: серебряные украшения, старинные детские игрушки, самодельные свечи, шуршащие юбки, шелковые платья, яркие туники. Прилавки с товарами, которые любила разглядывать мама, когда мы с ней вместе приходили сюда. Я делаю вид, будто эти вещи вызывают у меня огромный интерес, что дает мне возможность пощупать их. Потрогать серебро, бархат, мятый шелк. Вещи, напоминающие мне о ней.

Хозяйка палатки – немолодая хиппи с пирсингом в носу и грубоватой кожей лица – не возражает. Она обедает, вилкой цепляя кусочки сыра «панир» и ореховую пасту. Свое блюдо, по запаху напоминающее чечевицу с карри, она, вероятно, купила у лоточника, торгующего вразнос горячей пищей. Парусиновая стенка палатки у нее за спиной утеплена войлоком с узором из васильков. Я одну за другой сдвигаю вешалки, перебирая туники и юбки. Думаю, какие вещи выбрала бы мама.

Однажды она купила здесь синее бархатное платье. В импровизированной примерочной приложила его к себе и, склонив набок голову, стала разглядывать свое отражение в зеркале с обитыми краями. Зеркало с радужной окантовкой по-прежнему тут. А то ее платье дома, хотя я не люблю на него смотреть. Убрала его с глаз долой, в выдвижной ящик гардероба. Порой мне трудно взять в толк, почему все остается как было. Вещи, что она трогала, одежда, которую носила, которая теплела от соприкосновения с ее телом. Зеркала, в которые она смотрелась. Все это по-прежнему здесь, в этом мире, со мной. А ее нет и уже никогда не будет.

Я возвращаюсь на площадь, где находится кафе с металлическими столиками. Подумываю о том, чтобы заказать апельсиновый сок и посидеть здесь немного. Может быть, загляну на страничку Серены в «Инстаграме», посмотрю, что у нее новенького. По средам она ходит на йогу и обычно после занятий выкладывает какую-нибудь свою фотографию: вот она, гибкая, как гимнастка, стоит вниз головой, а ее струящиеся волосы завершают идеальный круг, образуемый телом. Или размещает вдохновляющую цитату из какой-нибудь книги, которую обычно довольно просто найти и заказать в Интернете. Надо бы, думаю я, ознакомиться с информацией о курсах для беременных, которые нашла Серена, – о тех, что проводятся в пекарне. Правда, за свои курсы я уже заплатила сотни фунтов. Дэниэл будет в бешенстве.

И тут в поле моего зрения попадает она. Девушка с курсов для будущих родителей. Рейчел. Она сидит за одним из железных столиков и читает газету – из тех, что бесплатно раздают на станциях метро. На первой полосе – снова статья о том изнасиловании. В лице Рейчел ожесточенность, губы ее плотно сжаты.

Конечно, можно бы с ней поздороваться, но, в принципе, я не знаю, что сказать, да и не хочется мне затевать очередной пустой разговор. К концу того первого занятия я уже не чаяла избавиться от ее общества, но она снова попыталась завязать беседу. У меня создалось впечатление, что она надеется потусить со мной, выпить еще вина. Я тогда тихо извинилась и поспешила домой с намерением отругать Дэниэла за то, что он не пришел на курсы.

Пользуясь тем, что Рейчел меня не видит, я, не в силах противиться искушению, разглядываю ее. Совсем молоденькая, гораздо моложе остальных женщин в нашей группе; ей еще рано иметь детей. Вполне симпатичная, хотя зачем-то чересчур тонко выщипала брови, а длинные волосы покрасила в слишком темный цвет. На их фоне ее лицо кажется мертвенно-бледным.

Видимо, Рейчел очень увлечена чтением. Еще даже не притронулась к кофе, что стоит на столике перед ней, – судя по непотревоженной пенке, обсыпанной шоколадной пудрой. Телефон и кошелек она положила на край стола. Весьма опрометчиво: бери не хочу. Кошелек, отмечаю я, набит купюрами, так что даже полностью не застегивается.

Рейчел откладывает в сторону газету, берет телефон, начинает что-то печатать. На ногтях у нее по-прежнему облезлый фиолетовый лак. У ног – вульгарный золотой рюкзак и несколько пакетов с покупками. Мобильный телефон одет в золотой пластиковый чехол, какие обычно выбирают для своих телефонов подростки. На задней стороне стразами выложена фигурка кролика – символ журнала «Плейбой».

Я смотрю на нее слишком долго. Она поднимает голову и тотчас же замечает меня. Я быстро отвожу глаза, начинаю копошиться со своими сумками. Поздно.

– Хелен!

Я обращаю на нее взгляд. Серьезного выражения на ее лице уже как ни бывало. Рейчел обнажает в широкой улыбке свои выпирающие зубы. Склонив набок голову, она жестом приглашает меня за свой столик. Пузатый кошелек сует в сумку, с глаз долой.

– Как здорово, что мы встретились! – восклицает Рейчел. Я приветствую ее робким взмахом руки, а она встает и загребает меня в объятия, словно мы давние подруги, которые не виделись сто лет, а не чужие люди, познакомившиеся всего несколько дней назад. Моя рука согнута, неловко зажата между нами.

– Меня тоже пораньше отправили в декрет! Высокое давление, как и у тебя. По-твоему, шансы есть?

Есть ли шансы? – размышляю я. Проблемы с давлением – не редкое явление. Хотя свои я связываю с лишним весом. Но она-то ведь худая, хрупкая, руки-ноги как спички, отчего ее аккуратный круглый живот смотрится карикатурно-огромным.

– Высокое давление? Сочувствую. Бедняжка, – произношу я нерешительно. – «Лабеталол» принимаешь?

Рейчел тупо смотрит на меня, затем, глянув влево, отвечает уклончиво:

– Ну да. Что-то такое, – и отмахивается от моего вопроса, как от ерунды. – Давай лучше кофе выпьем. Заодно поделимся новостями.

Новостями? Какими? Я хочу воспротивиться, но опять, как рыба, лишь открываю-закрываю рот, не в состоянии придумать подобающий повод для отказа. Рейчел, устремив взгляд поверх моего плеча, пальчиком с фиолетовым ногтем подзывает официанта. – Простите? Можно вас? – Она снова хмурится, бормочет: – Черт. Официанты здесь вообще не чешутся.

Я ставлю сумку и корзину с продуктами на пол между нами, а сама ищу удобный предлог, чтобы положить конец этой встрече. Пожалуй, скажу, что мы ждем друзей на ужин и мне нужно бежать домой. А пока усаживаюсь за столик, мы обе молчим, что вызывает у меня чувство неловкости. Чтобы сгладить напряженность, я пробую завязать бессодержательный разговор. Показывая на ее пакеты, задаю дурацкий вопрос:

– По магазинам ходила?

– Да! – расплывается она в улыбке. – Детские вещи выбирала, естественно. У меня прям крышу снесло. Ну да, много покупать не советуют, я знаю. Но не могу удержаться. Такие милые вещички!

Я смущенно смеюсь. Мне ее одержимость хорошо понятна. Крошечные бархатные курточки, маленькие полотенчики с медвежьими ушками на капюшонах. Это своего рода наркотик – только начни, не остановишься. Перед Дэниэлом мне придется делать вид, будто я терпеливо ждала, как он и предлагал. Придется изображать, что поход по магазинам за детскими вещами в эти выходные для меня огромное событие. В действительности я уже многие недели прячу от него пакеты со своими покупками.

Рейчел прижимает губы к краю чашки и отпивает кофе, оставляя у ободка коралловую дугу.

– Итак, – произносит она, опуская чашку на столик. – Что твой муж? Вескую причину привел в свое оправдание?

– Прости, ты это о чем?

– Ну он же не пришел на занятие!

– О! – Я издаю нервный смешок, глядя на соседние столики. Другие тоже считают, что Рейчел говорит слишком громко, или это только мне так кажется? – У него был аврал на работе. Такое случается.

Прежде Дэниэл любил свою работу. Когда он пришел в фирму Рори – в строительную компанию, которую основал наш отец и после его смерти возглавил мой брат, – я думала, что это идеальный вариант. Даже если Рори не всегда будет исполнять свою часть обязанностей, Дэниэлу это только на руку: он сам себе хозяин. Фирма находится здесь, в Гринвиче: прошел через парк – и ты на работе. Являешься в офис и сидишь там, когда и сколько считаешь нужным. Во всяком случае, так поступает Рори.