Текст книги "Гринвич-парк"

Срок: 31 неделя

Хелен

Как разорвать дружеские отношения? Оказывается, как ни странно, раздружиться с кем-то не так-то просто, особенно если это некто назойливый, вроде Рейчел. Мне не удается придумать убедительный предлог, чтобы отказать Рейчел во встрече. Ей известно, что я свободна, свободна всегда. Что я не работаю, в отличие от всех остальных. Что Дэниэл, Серена и Кэти обычно не могут найти для меня время, а с Чарли я общаюсь крайне редко. Ей известно, что родители мои умерли. А мои коллеги и не особо желают встречаться со мной. Ей известны все мои секреты. Я сама их ей выдала, один за другим. Рейчел известно, что повода не видеться с ней у меня нет.

С некоторых пор я пытаюсь вести ежедневник, чтобы при необходимости можно было сослаться на занятость. В качестве отговорки придумываю дополнительные визиты к врачу, жалуясь на скачки артериального давления и панические состояния, возникающие от того, что ребенок толкается как-то не так. Записываюсь в салон красоты на процедуры маникюра и стрижки – все лишь для того, чтобы сказать Рейчел: у меня запланировано это и то. Но беда в том, что мне все труднее проводить время за перебиранием вещей в шкафах и расстановкой книг на полках в алфавитном порядке. Меня начинает донимать одиночество.

Работы по реконструкции дома превращаются в стройку века – котлован роют и роют, в палисаднике и в саду за домом растут горы щебня и земли, засыпавшие цветы и другие растения, что посадила мама. Теперь, когда устанавливается холодная сырая погода и темнеет рано, меня все чаще не покидает ощущение, что ремонт никогда не кончится. Я шатаюсь по Гринвичу, словно бездомная. Периодически укрываюсь в пабе, кофейне или кафе музея, заплатив £ 2.75 за чашку чая. Но через некоторое время начинаю испытывать дискомфорт от сидения на жестком стуле, что мешает сосредоточиться на чтении книги. Появляется изжога, ноет поясница, край стола врезается в живот. А на дисплее телефона, что лежит передо мной на столе, то и дело вспыхивают сообщения, которые ежеминутно шлет мне Рейчел. Как мое самочувствие? Не желаю ли «потусоваться»? Занята? В итоге наступает такой момент, когда задумываешься, прилично ли продолжать отнекиваться.

И вот, когда дождь наконец-то прекращается и выглядывает осеннее солнце, я решаю прогуляться по парку. Надевая обувь в прихожей, слышу стук в дверь. Даже через непрозрачное стекло вижу, что это снова Рейчел. Поворачиваю в замке ключ. Ее неустойчивый силуэт сжимается и раздувается на панелях входной двери. Я уже узнаю ее фигуру, ее рост. Ее манеру стучать. Три удара, через равные интервалы. Размеренные.

Рейчел стоит на крыльце с серым бумажным пакетом из итальянского продуктового магазина, что находится на холме. В нем мясо, сыры, оливки, батон чиабатты, блестящие зелено-красные яблоки. Она протягивает мне пакет, словно наживку.

– Ну да, знаю, сперва нужно было бы позвонить, – широко улыбается Рейчел. – У тебя уже есть планы? Просто я подумала… ты говорила, что Дэниэл в отъезде.

Я колеблюсь. Ей известно, что Дэниэл уехал на несколько дней. Я сама ей об этом сказала во время нашей последней встречи пару дней назад. Она знает, что я буду дома одна. От этой мысли мне становится не по себе.

– Рейчел, если честно, я чувствую себя как выжатый лимон, – импровизирую я. – Собиралась прилечь отдохнуть после обеда.

Жалкое оправдание, и мы обе это понимаем. Рейчел грустнеет.

– О, ну тогда ладно, – ретируется она.

И мнется, перебирая пальцами ручки пакета. Наблюдая за ней, я отмечаю, что сегодня улыбка у нее какая-то натянутая, словно она силится не опускать уголки рта. Рейчел начинает перекладывать пакет из одной руки в другую и роняет его. Из него сыплются персики и яблоки, следом – круглая головка сыра. Подпрыгивая, подобно колесу игрушечной телеги, она скатывается по ступенькам крыльца на дорогу.

Я вздыхаю, медленно нагибаясь.

– Давай помогу.

– Нет, – резко отвечает Рейчел. – Я сама, Хелен.

В ее голосе слышатся слезы. Она бросает пакет с остальными продуктами и бежит за головкой сыра. Когда возвращается, я вижу, что она шмыгает носом.

– Извини, – говорит Рейчел. – Не обращай внимания. Просто я… у меня сегодня очень неудачный день. Я подумала, что, может быть, ты… подумала, может быть…

Подушечкой ладони она с пугающей яростью трет глаза, направляя локоть в мою сторону под неким странным углом. Наконец отнимает от лица руку. Под одним глазом у нее темнеет пятно от размазанной туши. «О боже», – думаю я про себя.

– Рейчел, прости, – извиняюсь я. – Проходи, пожалуйста. Сейчас поставлю чайник.

Войдя в дом, Рейчел сразу веселеет. В кухне включает на полную громкость радио, вытаскивает с подставки ножи, как будто наобум. Берет тяжелые мраморные разделочные доски, которые мы ценим и бережем, постукивает одной о другую. На одну доску плюхает хлебный батон и принимается отпиливать от него толстые ломти, ножом скрежеща о мрамор. У меня подергиваются пальцы. Эти ножи нам подарили на свадьбу. Когда она закончит нарезать хлеб, они станут совсем тупые.

– У меня здесь продуктов на целую армию! Не возражаешь, если я переключу радио?

Не дожидаясь ответа, Рейчел переключает радио с любимой станции Дэниэла, освещающей спортивные события, на ту, что передает поп-музыку, которую я не слушаю. Пританцовывая, она носится по кухне; ее живот трясется вместе с ней. Я не меломан, не помню, что это за песня. Подобная музыка обычно звучит в барах, парикмахерских, кафе. От нее у меня всегда болит голова.

– Чатни[8]8
  Чатни – традиционные индийские кисло-сладкие фруктово-овощные соусы, оттеняющие вкус основных блюд.


[Закрыть] или что-то такое есть?

Рейчел роется на верхней полке холодильника, гремя банками с горчицей и майонезом. Несколько банок достает и, прижимая их к груди одной рукой, несет на стол. Прежде чем захлопнуть холодильник, сует руку в открытую корзинку с малиной, берет горсть и сыплет в рот.

– Сейчас устроим настоящий пир, – заявляет она, пережевывая красные ягоды.

И начинает копаться в одном из своих пакетов, оставив нож на краю стола. Я решаю отодвинуть его подальше. А то упадет, поранит кого-нибудь. Но только я собираюсь сомкнуть пальцы вокруг рукоятки, Рейчел хватает нож и резко поворачивается. Передо мной сверкает металлическое лезвие.

– Нет, нет, не тронь.

Нож блестит в ее руке. Меня одновременно бросает в жар и холод.

– Я сама все приготовлю, глупышка! – со смехом кричит она, взмахами руки отгоняя меня. – Я же сказала. Сегодня я угощаю. Сядь, отдохни.

Она снова поворачивается к столу и начинает нарезать сыр. Тук, тук. Я опускаюсь на табурет. Осознав, что затаила дыхание, медленно, чтобы Рейчел не заметила, выпускаю из легких воздух.

– Значит, Дэниэл интересуется футболом?

Я сбита с толку. О чем это она?

– В каком смысле?

– Я про радио, – отвечает она. – Оно было настроено на «5 лайв».

– Ах, ну да. Интересуется.

– За какую команду болеет?

– «Ньюкасл юнайтед».

– Он оттуда, что ли, да?

– Мм. Нет. Его родители там живут. Дать тебе нож для сыра?

– Не надо, этим управлюсь.

Тук. Тук.

– Рейчел… как твое самочувствие? – ровным тоном спрашиваю я. – Какая-то ты… Ты говорила, у тебя был тяжелый день?

– Да все нормально. – Она трясет головой как полоумная. Вновь отворачивается к столу и принимается вываливать на доску из целлофановых пакетов липкие ломтики ветчины и пастрами. Нам же это нельзя! Не соображает, что ли?

– Просто… мужики они и есть мужики, – бормочет Рейчел.

Во мне снова взыграло любопытство. Оно как зуд, который невозможно унять.

– Ты все-таки решилась ему сказать? Отцу ребенка?

Рейчел будто и не слышала моего вопроса. Нарезав целый круг сыра «бри», она принимается за второй.

– Рейчел, – останавливаю я ее, – ну куда ты столько? Лично я не очень голодна.

– Не голодна? – Она роняет нож. Тот со стуком падает на мраморную доску. Рейчел поворачивается ко мне, вытирая глаза. – А знаешь что? Ну его этот пир. Забьем. – она отпихивает от себя доску, так что та ударяется о стену. – Дурацкая затея.

– Нет, нет, что ты, – возражаю я, встревоженная резкой сменой ее настроения. – Вовсе не дурацкая. Пойдем в сад? Подальше от рабочих. Устроим там… эээ… пикник.

Во взгляде Рейчел проскальзывает подозрительность.

– Нет, правда, Рейчел. Это будет здорово. – Я поглядываю на нож, в ушах у меня шум собственного дыхания.

– Ладно, – улыбается она. – Отлично! Но сначала я чаем тебя напою. Ты ведь без чая жить не можешь.

– О. Да. Чудесно. Спасибо.

Рейчел включает чайник, открывает кухонный шкаф, что висит над ним, достает две кружки. Из другого шкафа берет чайные пакетики и сахар. Она знает, где что лежит. Рейчел подает мне кружку, а в свою насыпает три полные ложки сахара.

– Я в туалет, – заявляет она, направляясь к лестнице. – А потом начнем пировать.

На столе в горячих лужицах лежат чайные пакетики. Белый круг от разлитого молока. Рассыпанный сахар.

Сидя на табурете, я прислушиваюсь к тому, что происходит наверху. Шаги Рейчел на лестнице; шум воды в унитазе; бульканье струи в раковине. Рейчел не возвращается. С дальнего конца верхнего этажа до меня доносятся шарканье, скрип половиц. Что она там делает? Неужели снова пытается поднять пол? На одно безумное мгновение я вспоминаю записку, спрятанную в книге, что лежит в моей прикроватной тумбочке. «С чего вдруг ты заподозрила, что она роется в твоих вещах?» – спрашиваю я себя. Потому что сама ты поступила бы именно так, отвечает голос в моей голове.

Записка Рори не дает мне покоя всю неделю, трепещет в сознании, словно листик на ветру. Каждый вечер, когда Дэниэл засыпает, я включаю ночник и достаю ее из выдвижного ящика. Верчу-кручу в руках, изучая каждое слово.

РРХ, любовь моя

Надень, я хочу полюбоваться

Ты навеки в моем сердце

В

Бессмысленный набор слов. Чем полюбоваться?

РРХ, любовь моя

Наверное, я лезу не в свое дело. Но если Рори впутался во что-то нехорошее, если у него на стороне роман с этой «В» (кто такая «В»?), значит, он нарушает то, что затрагивает и меня тоже – нас всех четверых: меня с Дэниэлом и Серену с Рори. Это самые близкие мне люди, моя семья, других нет, не считая Чарли, но он безнадежен. Я думаю наперед, с ужасом воображая, как все это выплескивается наружу и наша семья разваливается. Разрыв, даже развод. Это повлияет и на наши с Сереной отношения, полетит к чертям все, что я запланировала. Совместные посиделки за кофе, прогулки с нашими малышами, занятия йогой. Ничего этого не будет. Вряд ли она захочет со мной общаться. После предательства-то брата. От этой мысли мне становится дурно, словно над нами всеми навис топор гильотины, и вижу это только я одна.

– Смотрела твои фотки. На этой ты просто сногсшибательна. Это с твоей свадьбы?

Рейчел вернулась, стоит у буфета, держа фотографию в серебряной рамке.

– Да, – осторожно подтверждаю я. – Это я и две подружки невесты. Слева – Кэти. Ты с ней знакома. Вторая подружка – Серена, – добавляю я, помедлив в нерешительности.

Это не самая лучшая моя фотография. Я настояла на том, чтобы на церемонии бракосочетания быть в мамином свадебном платье и расписываться в Марилебонской ратуше, где некогда скрепили свой союз наши родители. Подумала, что это будет мило, хотела сохранить верность традиции. А на самом деле было скучно и уныло. Сама не знаю, чем я думала.

Свадьбу справляли в Аптекарском саду Челси. Я все воображала, какая там будет чудесная атмосфера: жужжат пчелы, пахнет травой, цветет магнолия. Но из-за дождя фотографировались мы главным образом в помещении. Гости твердили, что дождь – это ерунда, но, конечно же, ненастье праздник подпортило. Все тетушки, горбясь, кутались в пиджаки своих мужей; легкие кружевные накидки, коими они покрывали головы, обвисли от влаги. Мало кто досидел до конца торжества.

По одной такой фотографии, вставив каждую в серебряную рамочку, я подарила Серене и Кэти. Не знаю, где Серена держит свою. Я смотрела во всех ее комнатах, так и не нашла. На каминной полке в своем доме Серена поставила фотографию с собственной свадьбы, на которой она запечатлена со своими подружками невесты. Это не постановочная фотография – снято профессионально, в изящной рамке. На ней видно, что Серена и Рори сочетались браком в восхитительный солнечный день второго месяца лета. Серена улыбается, подружки невесты хохочут над какой-то шуткой. Над какой – не знаю и никогда уже не узнаю.

Я справедливо полагала, что Серена выберет меня подружкой невесты – ответит любезностью на любезность. Ничего подобного. На ее свадьбе я старалась радостно улыбаться, когда подружки невесты по двое шествовали мимо, сжимая в руках элегантные букетики из полевых цветов. На них были сшитые на заказ длинные до пола зеленовато-голубые туалеты. Мне самой этот цвет никогда не шел. «Она очень хотела, чтобы ты была у нее подружкой невесты, – сказал мне Рори после свадьбы. – Но у нее слишком много близких подруг». А мог бы и добавить: «Не то что у тебя».

Рейчел возвращает мне фотографию, я ставлю ее на стол.

– Ну что, в сад? – предлагаю я. – Хочется подышать свежим воздухом.

Мы располагаемся на краю сада. День солнечный, но холодный. Сидеть под открытым небом не очень комфортно. Газон устилают опавшие листья, на осеннем ветру шелестит начинающая желтеть глициния. Но погода сухая, небо чистое. А главное – здесь нас не беспокоит грохот строительных работ. Раза три мы ходим туда-обратно, чтобы перенести из дома всю наготовленную еду. Потом я расстилаю одно из маминых клетчатых одеял, сверху кладу подушки. Сознаю, что я проголодалась сильнее, чем думала.

Насытившись, я проверяю, в каком состоянии находятся наши четыре розовых куста. Убираю с клумбы осыпавшиеся белые лепестки. Скоро розы нужно будет подрезать, но пока еще не время. Их головки поникают, коричневеют по краям, но цветы все еще нежные, все еще прекрасные.

Я возвращаюсь к Рейчел. Та загорает, заняв более половины маминого одеяла. Ноги она вытянула на траву, под голову и плечи подложила мою подушку. Рот ее набит малиной и ломтиками персиков. Выглядит она абсолютно расслабленной. Какой бы кризис ни привел ее к моему порогу (если таковой вообще был), суля по всему, он миновал. Сегодня на ней новые солнцезащитные очки. Стекла в форме сердечек на ее детском лице смотрятся карикатурно. Ко мне она явилась в джинсовых шортах с рваной кромкой и мешковатой футболке, прикрывающей ее живот, который у нее чуть вырос, но в сравнении с моим все равно кажется маленьким. Холода она, должно быть, не чувствует.

– А когда была сделана та, другая фотография? – спрашивает Рейчел.

– Какая?

– Та, что висит у тебя на стене в холле, у зеркала. Где вы вчетвером. В лодке.

– А-а. Да как-то в Кембридже. Мы по реке катались.

– Ну да, я и подумала, что на пант[9]9
  Пант – плоскодонная лодка, в которой передвигаются, отталкиваясь шестом. Катание на таких лодках популярно среди студентов Оксфордского и Кембриджского университетов.


[Закрыть] похоже.

– Ты знаешь Кембридж? – удивляюсь я.

Рейчел хмурится, тряся головой.

– Нет. Никогда там не бывала. Просто слышала, что это здорово.

Она обхватывает свой живот снизу обеими руками и плотнее сжимает покрасневшие от ягод губы.

– Ты говорила, Серена занимается фотографией?

– Да. У нее своя студия вон там, в переулке, сразу за той улицей, – объясняю я и показываю, но Рейчел не смотрит.

– И что она снимает?

– По-моему, в основном делает фотопортреты. Во всяком случае, это то, что ей чаще всего заказывают. Скоро будет большая выставка ее работ. Она вполне преуспевает.

По правде сказать, я не совсем понимаю фотографии Серены. Они висят у нее по всему дому – и цветные, и черно-белые. Морщинистый старик, которого она встретила в Индии; сияющие лица детей с рыбацкими сетями, которых она видела на Бали; панорамный снимок плавучего рынка в дельте Меконга, который они с Рори посетили во время медового месяца. Разумеется, я всегда выражаю восхищение ее работами. Но я толком не знаю, что делает фотографию хорошей или плохой. На самом деле они не вызывают у меня особых чувств.

– Тебе они не нравятся. – Рейчел повернула голову и с улыбкой смотрит на меня, прикрывая глаза рукой.

– Прости, что мне не нравится? – резко вскидываю я голову.

– Ее фотки! – хохочет Рейчел. – Признайся, Хелен. У тебя же на лице написано.

– Я плохо разбираюсь в искусстве, – с запинкой произношу я и невольно усмехаюсь. С удивлением обнаруживаю, какое головокружительное удовольствие доставляет мне этот крошечный акт предательства, бунтарства. Посмеяться над Сереной. Выразить пренебрежение ее увлечением. Умалить ее так называемый талант.

– Если честно, – слышу я свой голос, – на мой взгляд, это почти все чепуха. – Рейчел закидывает назад голову и улюлюкает. – Не только ее творчество, – поправляюсь я, уже чувствуя себя виноватой. – Вообще искусство. Она, я уверена, мастер своего дела. Просто я… Наверное, мне просто не дано это понять.

Но Рейчел вся трясется от смеха. Она достает из кармана пачку сигарет, вытаскивает одну и вставляет в свой смеющийся рот, из которого та смешно торчит, как карандаш.

– Ох, уморила ты меня, – произносит она, большим пальцем щелкая зажигалкой. Прикуривает, делает затяжку, затем, зажав сигарету меж двух пальцев, выдыхает вверх завиток дыма. Смачно зевает и потягивается, демонстрируя небритые подмышки.

– Пожалуй, куплю-ка я один из ее портретов, – заявляет Рейчел сквозь зевоту.

– Что?

– Портрет. Сфотканный Сереной. Налеплю себе на пузо клевое фото. Так теперь все знаменитости делают.

Она подмигивает мне, потом кладет ладони на свой живот с боков и правой рукой, в которой она все еще держит сигарету, начинает легонько тарабанить по нему, словно играет на пианино.

Я смотрю на Рейчел, пытаясь определить, серьезна ли она в своем намерении навестить Серену. При этой мысли меня почему охватывает безотчетный страх.

– Мне так кайфово, – говорит Рейчел, снова громко зевая. – Пожалуй, подремлю чуток. Не возражаешь?

Не открывая глаз, она на ощупь находит корзинку с малиной, берет еще одну горсть ягод и кладет их в рот.

И лишь позже, когда мне на глаза попадается свадебная фотография, которую принесла на кухню Рейчел, до меня доходит, что этот снимок стоит на моей прикроватной тумбочке. Зачем она пошла в нашу спальню?

Срок: 32 недели

Серена

Если бы не ненастье, я ушла бы домой. Оставаться дольше не имело смысла. Но в половине шестого снова зарядил дождь, стал бешено хлестать, барабанить по слуховому окну над моим столом. А зонтик я не взяла.

Я люблю быть в студии, когда на улице льет дождь. Обычно включаю под столом обогреватель и, слушая его гудение, ставлю чайник. Моя студия находится в крошечном закоулке близ центральной улицы. Здесь почти никто не ходит. Вокруг – упоительная тишина. Во время дождя слышен только дождь – восхитительный белый шум, словно шуршание гальки. Мокрые булыжники на улочке блестят подобно полированному дереву. Однажды я сфотографировала их в дождливую погоду: камни вздымались из луж, будто махонькие островки. На фото это смотрелось как некий инопланетный ландшафт или спина огромного крокодила.

В глубине студии с одной стороны располагается фотолаборатория, с другой – мой рабочий стол. Рядом с ним – пробковая доска, увешанная снимками, художественными открытками, вырезками из газет и журналов. Изображениями мест, где я хотела бы побывать. Окно выходит на маленький внутренний дворик, где умещаются только крохотный столик со стульями и несколько горшечных растений в старинных подойниках, которые я купила в антикварной лавке на крытом рынке.

На подоконнике в белых керамических горшках я выращиваю зелень: петрушку, розмарин, мяту. Листочки мяты кладу в чай, который наливаю в ярко-зеленые кружки и обильно подслащиваю коричневым сахаром. Эти кружки я приобрела у женщины, что арендует напротив гончарную мастерскую. Мне немного жаль ее. Вряд ли ее продукция хорошо продается.

Я потягиваю чай. От притока сахара ребенок в моем чреве мечется, как рыбка. По окончании университета мы с Рори отправились в путешествие по Марокко. Жили в палатках в Атласских горах, смаковали чай с сахаром и свежей мятой. Холодными ночами укрывались колючими шерстяными одеялами. Воздух был такой чистый, что его, казалось, можно пить. В ближайшем городке дома были голубые – под цвет бескрайнего неба пустыни.

На пробковой доске есть наша фотография той поры. Мы стоим на гребне горы. Рори, в сером джемпере из альпаки, широко улыбается; его выгоревшие на солнце волосы всклокочены; в темных стеклах очков отражаются заснеженные пики. Он обнимает меня одной рукой. Ветер наметает мне на лицо волосы, я щурюсь на солнце. Мы счастливы. Фотография брызжет счастьем, источает тепло.

Вчера вечером мы поссорились. Рори до сих пор расстроен из-за интервью. Только о нем и говорит. Как он объяснил, журналистка показалась ему приятным человеком, проявляла искренний интерес к проекту, к компании. Хотела услышать историю конфликта с его позиции. Я ушам своим не верила: как можно быть таким наивным? Спрашивала у него, на что он рассчитывал. Ему ведь прекрасно известно, как люди относятся к этой застройке. Зачем нужно было высовываться? Зачем он согласился? Истинный ответ я знала еще до того, как напечатала имя журналистки в поисковой строке и на экране появилась профессиональная фотография улыбающейся девушки. Но, конечно, дело было не только в интервью. Вовсе не в интервью. Рори боялся, что он теряет хватку.

Разгневанный, он затопал наверх. Я знала, что он пойдет на балкон курить. Ему нравится думать, будто мне не ведомо про сигареты. Про кокаин. Ему нравится думать, что я много о чем не догадываюсь. Я взяла журнал, выбросила его в мусорное ведро. Его лицо на обложке выглядело чужим.

Позже, когда он заснул, я наконец-то облекла свои сомнения в слова. Вопрос, что я напечатала в яркой белой поисковой строке, осуждающе смотрел на меня с экрана.

Как определить, что муж мне изменяет?

Несколько минут я глядела на него, пока не почувствовала резь в глазах от светящегося экрана. Потом, глотнув «шабли», нажала клавишу ввода.

Естественно, программа выдала мне тысячи результатов: статьи, опросники, тесты. Веяния времени, усмехнулась я. Ответы на все вопросы ищи в Интернете. А что – вот какая-нибудь женщина сидит, как я, в красивом доме, с бокалом вина в руке или с ребенком в утробе, или с тем и с другим, и со слезами на глазах печатает эти же самые слова… Сколько миллионов таких наберется?

Я наугад выбрала одну статью – типа вопросника. Снова глотнула «шабли». Щелкнула по статье мышкой. Но услышала голос Рори. Он проснулся, заметил, что меня рядом нет. Я снова стерла историю поиска. Захлопнула ноутбук. Он легкий, как бумага. Закрылся бесшумно, будто веко опустилось.

Я смотрю на дождь за окном, омывающий зеленые листочки растений во дворике, наливающий лужи на моем стуле, на моем металлическом столике. Допиваю чай и жду еще полчаса в надежде, что непогода утихнет. Однако дождь усиливается, небо темнеет, приобретая цвет ядреного синяка. Я снова включаю чайник, решив, что попроявляю немного снимки. И слышу стук в дверь.

Первое, что бросается в глаза, когда я открываю дверь, это ступни. Они голые, с облезлым фиолетовым лаком на ногтях. В качестве обуви – желто-зеленые шлепанцы цвета лайма. Сами ноги тоже голые, хотя на улице холодно. Все остальное скрыто под объемным зимним пальто. На глаза надвинут огромный капюшон с меховой оторочкой, с которого, словно с мокрой львиной гривы, стекает вода.

– Что вам угодно?

Я вижу, как она вскидывает подбородок, но лицо ее по-прежнему прячется в капюшоне.

– Простите, что так поздно. Можно войти? А то холодно очень.

– Простите… это вы были записаны на три часа дня? – Я озадаченно смотрю на гостью. Помедлив, добавляю: – А теперь уже седьмой час.

– Транспорт ужасно ходит. У вас там чай с мятой? Чудесно. Вы позволите, я разденусь? Пальто насквозь промокло.

Она отворачивается от меня и вешает пальто на радиатор у входной двери. Оно похоже на мертвое животное. На ней синее бархатное платье, со спины очень красивое, хоть и немного старомодное. Слышится раскат грома.

– Ух ты, так близко! Наверное, прямо над нами прогремел.

Голос у нее возбужденный, как у ребенка. Она поднимает голову к потолку, будто ожидает, что сейчас сорвет крышу. Сверкает молния – вспыхивает и гаснет, как перегоревшая лампочка. Лица ее я по-прежнему не вижу.

Я прокашливаюсь. Честно сказать, не соображу, как мне быть с этой замызганной клиенткой. С одной стороны, она опоздала на несколько часов, и я имею полное право дать ей от ворот поворот. С другой – погода отвратная, а она одета легко, если не принимать в расчет ее насквозь мокрое пальто.

– Можете немного погреться, – отрывисто говорю я. – Но, боюсь, фотографировать вас сегодня я не смогу. Только что отослала уведомления по электронной почте и уже собиралась уходить. Мне очень жаль.

Девушка по-прежнему стоит лицом к стене.

– Дело в том, что мне нужно сегодня, – заявляет она таким тоном, будто это и моя проблема, а не только ее.

– Как я уже сказала, мне очень жаль.

Девушка наклоняется к сумке и достает из нее пухлый коричневый конверт. Клапан не заклеен, и я вижу, что он набит купюрами по пятьдесят фунтов.

– Плачу наличными. И дополнительно – за сами снимки.

Она кладет конверт рядом с радиатором, под свое пальто. Дождь по-прежнему колотит по крыше, но гром присмирел до тихих перекатов. Я прочищаю горло.

– Простите, как вы сказали вас зовут?

Наконец девушка поворачивается. Несколько секунд пытаюсь вспомнить, где я ее видела. Это необычное детское лицо, ямочки на щеках, заостренные зубы. Она улыбается.

– Серена, ты ведь помнишь меня, да?