Текст книги "Когда ты был старше"

– По-моему, ты неверно помнишь.

– Да я вижу. Прямо сейчас.

– Просто я не хочу мешаться во всю эту пьянку. Ты бы то же самое чувствовал, если бы с тобой такое случилось. Я пойду и постараюсь поспать. И, может, попозже пойду навещу Ларри. Он все еще со своими живет?

– А-а, черта с два. Он женился, у него дети.

– Где он живет?

– Глянь в телефонной книге, – сказал Марк, поворачиваясь ко мне спиной.

Потом потопал обратно по газону. Как раз когда входил в дом, я услышал, как из шланга вновь с шипением вырвалась вода.

Я долго просидел в горячей ванне, потом вернулся в мамину спальню. Затем, уже закрывая глаза, увидел свой мобильник. Он лежал на тумбочке у кровати.

С собой я его не брал. Не включал и не проверял сообщения.

«Нет. Нет. Я буду спать».

Но уже не мог не думать об этом. Вздохнул и потянулся к телефону проверять голосовую почту.

Два новых сообщения. Могло быть и хуже.

Первое – от Керри:

«Не пытаюсь убедить тебя передумать. Я уяснила. Я понимаю, понимаю, я понимаю. Но мы же все равно можем поговорить, верно? То есть… мы можем? Не могу уснуть, даром что в последнее время всегда плохо спится, и я знаю, что и тебе не спится, где бы ты ни был, должно не спаться, вот я и подумала, что мы можем поговорить. Так что, если можем, позвони мне, – настало молчание где-то сразу после слова «можем». Легкая заминка для успокоения чувств. – А если нет, что ж… я понимаю». Щелк.

Второе было от Стэна Харбо:

«Я пропал, Рассел, я пропал. Подумать не могу, к кому обратиться. Люди, которые все знали, мертвы, а те, кто не мертвы, знать не знают. Вот и позвонил тебе… А тебя нет. Ладно. Тебя нет. Позвони мне. Если сможешь. Или я тебе перезвоню. Или, может, так и надо. Я не знаю. Извини, что позвонил. Нет. Не извиняй. Позвони мне. Хорошо?»

Я дал отбой. Снова выключил питание телефона.

Я им позвоню. Но не сейчас. Позже. Когда смогу. Забавно, но они оба, похоже, считают, что у меня есть то, что им нужно. Смешно, но люди почему-то так думают. Словно пропали они, но должны найти тебя. Все смотрят на тебя и решают, что ты выносливее, сильнее. Только потому, что им не видно изнутри.

Если я когда-нибудь найду в себе силы (или я хотя бы просто отдохну получше), то позвоню им.

Пока же я был решительно настроен уснуть. И уснул.

Ларри обитал в одной из тех жилых построек пятидесятых годов, которые нынче превратились в дешевые двухэтажные квартиры. За Хардвуд-корт, в южной части города. На другой стороне. Точно. Через весь город на противоположном конце. Мне понадобилось почти четыре минуты, чтобы доехать туда.

Заранее я не позвонил. Не могу сказать с уверенностью, почему не сделал этого. Вообще-то я из тех, кто обычно звонит.

Когда стучал в дверь, я слышал, как кричали дети. Больше одного. Тот самый режущий слух нестройный детский вопль, который мог свидетельствовать и о яростном возмущении, а мог быть вызван и просто отличной забавой. В таком возрасте эти понятия размыты.

Ларри, похоже, удивился, увидев меня.

– Расти! – ахнул он.

Лицо его выглядело… Ну вот как мне закончить это предложение? Старше, но не в буквальном смысле. Обремененным. Я не мог понять, то ли это только сейчас так было, то ли я просто увидел его при свете дня.

– Ну да. Слушай, я не отниму у тебя много времени. Знаю, что ты собираешься уходить. Просто… Марку захотелось, чтобы я пошел с вами вечером на мальчишник, а мне нельзя. То есть я не пойду. Но мне не хотелось, чтоб ты подумал, будто это из-за того, что мне безразлично твое отбытие. Вот я и решил просто заехать и попрощаться.

– Заходи, Расти. Заходи.

Я ступил в его скромную (мягко выражаясь) гостиную.

Два мальчика, лет трех и четырех, влетели в комнату, тот, что поменьше, гнался за тем, что побольше. Увидев меня, они замерли. Из кухни вышла глубоко беременная женщина, и малыши попрятались за ее ногами.

– Триш, это мой старый приятель Расти. Помнишь, я рассказывал тебе про Расти, да?

– Ой, да-а, – кивнула она, и ее голос был полон скрытого восторга. Как будто Ларри рассказывал ей, что я кого-нибудь зарубил топором или еще что.

– А это Пити и Джэк. Садись, Расти. Располагайся.

Я сделал, что предложили. Мальчишки с криком побежали на задний двор.

Триш зашла в гостиную и встала надо мной. Я старался не смотреть на ее огромный живот.

– Ларри так много мне о вас рассказывал, – заговорила она, все еще в восторге от… чего-то.

– По-видимому, только плохое.

– О, нет, я не имела в виду такое. О вас он ничего плохого не говорил. Сказал только, что вы работали во Всемирном торгцентре. И в тот день… Когда… Он сказал, что вы, должно быть, погибли. То есть до того вечера, когда он подобрал вас на дороге.

– И да, и нет. Я действительно там работал. Но я не погиб.

– Ну да, само собой. О боже. Простите. Разве все сказанное мною сейчас не самое худшее, самое бестактное изо всего, что можно было сказать?

– Вовсе нет. Спасибо за беспокойство.

– Принести вам двоим кофе? Или пива?

– Мне ничего, спасибо. Я у вас долго не пробуду. Понимаю: Ларри пытается приготовиться к отъезду.

– Тогда не стану мешать старым друзьям.

И она удалилась, переваливаясь с боку на бок.

Я взглянул на Ларри, стараясь собрать вместе все, что хотел сказать. Все представлялось таким ясным до того, как я приехал сюда. Только теперь я здесь. И ничего не было ясно.

Слова не появились.

– Тебе стоило бы прийти вечером, – произнес Ларри. – Будет весело.

– Не могу. Я не пью. Помнишь? А когда другие пьют, я чувствую себя не в своей тарелке…

– От черт. А-а, ну да. Слушай, извини, Расти. Я забыл. Забыл про все это несчастье с твоим отцом. И Беном. О боже. Слишком много страданий для одной семьи. Так твоя мама когда-то говорила. До того, как она умерла. Ладно, наплюй на вечер. Какая разница? Ты приехал попрощаться. Это главное.

– По-моему, я слегка поцапался с Марком. Вовсе того не желая. Он решил, что я слишком возомнил о себе, отказавшись пойти.

– Да-а, ладно. Марк – козел.

– Хм, – хмыкнул я. – Интересно. А я всегда считал, что только я.

– Определенно не только ты.

– Вот, послушай, Ларри. Просто в башке засело. Ты же понимаешь. Я хотел еще раз тебе сказать, что жалею о том, что говорил в тот вечер. Когда ты меня подобрал на шоссе.

– Ничего страшного, Расти. Ничего страшного. Ты был уставший. Столько всякой хрени вокруг творилось.

Вернулись Пити с Джэком. Вбежали с криками, судя по звуку, через кухонную дверь. Я даже не удосужился попытаться ответить. Меня все равно не было бы слышно.

Ларри склонился поближе к моему стулу. И прокричал:

– Выйдем наружу. Там будет потише. И я смогу покурить.

Следом за ним я вышел на крыльцо, где мы уселись на два поржавевших складных садовых стула. Небо окрасилось в цвет стали. Ларри закурил «Мальборо» и глубоко затянулся.

– Вообще-то мне хотелось тебя спросить, – сказал он, – но не для того, чтобы потрепать тебе нервы и всякое такое, просто когда люди по-настоящему устают, они говорят то, что на самом деле думают. Может, они и жалеют потом, что высказались, и, может, в лучшие времена они бы этого не сказали, но все равно они так думают. Вот я и поинтересовался. Ты и вправду так считал?

– А-а, черт, Ларри, сам не знаю. Наверное, просто чувствовал, что мы ходим по кругу. Все происходящее – расплата за что-то еще, так суждено ли этому кончиться? Я просто отчаялся. Понимаешь? Но я вовсе не собирался…

– Слушай, я спросил.

– Ну да. Спросил. Вот… когда я говорил сегодня с Марком… он опять полез все с теми же обвинениями, мол, я всегда старался поступать так, будто я выше вас. Только ничего подобного. Точнее, насколько мне известно. Я веду себя так честно, как могу. Это вовсе не что-то вроде «тут выше, там ниже». Мы просто разные. И, думаю, нам всем это известно. Вот. Мне уже пора закругляться.

– Ты же только приехал сюда.

– У тебя куча дел. Если честно, это все, что я хотел сказать. А-а, нет. Еще одно. Возвращайся домой живым и здоровым. Никак иначе. У тебя столько детей.

Ларри засмеялся:

– Ага, без дураков, да?

– И передай Винсу с Полом, что я желаю им вернуться домой живыми и здоровыми.

– Мы очень постараемся, дружище.

Я встал и сбежал с крыльца. Через пару шагов услышал, как он меня окликнул:

– Расти! – я обернулся и уперся взглядом прямо в солнце. Как мог прикрыл глаза одной рукой. – Ты собираешься отдать куда-нибудь Бена?

– Нет.

– А-а. А что же ты тогда намерен делать?

– Без понятия, – признался я. – Без малейшего понятия.

А потом уехал.

В пятнадцать минут четвертого я забрал Бена. Ни на мгновение раньше. Ни на мгновение позже.

– Слушай, братишка, – сказал он. – Хочешь узнать… кое-что?

– Обязательно, – кивнул я, набирая скорость.

– Не надо ехать! Пока не надо ехать. Мне нужно пристегнуться.

– Точно. Прости.

– Ладно, теперь можно.

Я вырулил со стоянки и поехал по улице. Меня мучило предчувствие. Предвкушение еще одного вечера с Беном.

– Что ты собирался мне сказать, дружище?

– Ой. Точно. Ты знаешь ту заправку?

Отдельная мысль, слышал ли он о ней когда-нибудь.

– Какую?

– Ту, на какой мы всегда останавливались, когда мама везла нас к фермерскому магазину. Ту, где есть два хот-дога по доллар пятьдесят. Мама зовет ее безымянной. Но у нее есть название. Просто я не могу его запомнить.

– Точно. Она называла ее безымянной, потому она не принадлежит какой-либо крупной компании.

– Без разницы. Я могу тебе сказать?

– Конечно.

– Кого-то застрелили. Там.

– Серьезно? Где-то здесь?

– Ну, она за городом. Но все равно рядом. Сегодня все на рынке говорили об этом. Целый день.

– Кто-нибудь знает, почему?

– Ага. Из-за головы его.

– Чьей головы?

– Того, в кого стреляли. У него была такая штука, обмотанная вокруг головы. Это что за штука?

– Я не знаю, брат.

Небольшая пауза, а потом из Бена вырвался сдавленный звук. Повернувшись, я увидел, как он ударился головой в колени. Сильно. Едва не задев приборную доску. Его сиденье было сдвинуто далеко назад, чтобы освободить пространство для ног, но все равно макушка Бена едва-едва не чиркнула по приборной панели. Сиди Бен прямее, он бы сам себя вырубил.

– Эй, эй! Дружище! – я прижался к обочине и перевел рычаг на «стоянку». – Перестань! Перестань! Ты что делаешь? – поразительно, но он перестал. Только подался вперед, изогнув спину над коленями.

– Я весь день думал над этим, – выговорил он. – Чтобы мог тебе рассказать.

– Прекрасно, брат. Ты мне рассказываешь. У тебя прекрасно получается. Нам просто нужно разобраться с одной этой штукой на голове.

– Есть люди такие, – заговорил Бен, дико жестикулируя рукой. – Они голову обматывают такой штукой.

– Чалмой?

– Да-а! – закричал он, резко выпрямляясь. – Вот это она и была! Вот почему кто-то стрелял в него.

С минуту я сидел неподвижно, дышал.

– Это очень гадкий повод, – выговорил я.

– Так большинство людей на рынке и говорили.

Большинство? Не все? С другой стороны, если бы все были согласны, что повод стрелять был гадким, ни в кого бы и не стреляли.

– В него попали?

– Нет. Промахнулись. Зато попали в машину. А он свою машину заправлял. Вот машина и загорелась.

– Вот хрень, ей-богу.

– Я об этом весь день размышлял. Чтоб рассказать тебе.

– Ты прекрасно справился. Великолепно справился.

– Что ты сегодня делал?

А ну-ка, разберемся. Соскребал яйца с витрины, которая была даже не моя. Немного поцапался со старым знакомым. Попрощался с хорошим другом, отправляющимся на войну. Увильнул от двух важных телефонных разговоров. Поспал. Запал на девушку.

– Ничего особенного, брат. Ничего особенного.

Вечер с Беном обошелся без приключений. Мы оба легли спать в восемь. Ни на мгновение раньше. Ни на мгновение позже.

Мне нужно было поспать, поэтому я построил стену. Закрыл глаза и воображал себе ее. Надежную и крепкую. Из кирпичей и цемента.

Она была выше Бена.

По другую сторону стены я разместил войны. Споры. Брошенные яйца. Разрушающиеся здания. Истерики (практически детские). Козлов с именем Марк. Отчаянные сообщения по телефону. Умерших матерей. Умерших друзей. Многочисленных сынов Нигдебурга, отправляющихся на войну. Пули, которыми стреляют в людей в чалмах. Горящие автомашины на безымянных заправках.

Братьев с поврежденным мозгом.

Единственное, чему я позволил остаться на моей стороне, была девушка. С волосами черными, как смоль, и руками, испачканными в муке. И я по-прежнему не знал ее имени.

17 сентября 2001 года

На следующее утро я проснулся рано. Не раньше Бена, но все равно рано. До того, как он зашел в мою комнату и сказал, что я должен отвезти его на работу.

Я увидел брата завтракающим за столом, поедающим детские хлопья в форме героев из мультиков, мне незнакомых.

И ел он, замечу, медленно. С другой стороны, думаю, Бен все делал медленно.

– Могу отвезти тебя немного пораньше, – сказал я.

– Зачем пораньше? – спросил он, шевеля отвратительно забитым ртом.

– Почему бы и нет? Я уже встал.

– Прекрасно. Ходи. Но зачем рано?

– Твоему начальнику не нравится, когда ты опаздываешь.

– Вовремя – это не поздно.

– Верно. Только и рано не поздно.

Бен положил ложку и посмотрел мне прямо в лицо, его собственное при этом было по-детски наивным.

– Разве раньше – это лучше?

Вот что прикажете делать? Врать ему? Корыстно использовать парня, потому что мне хотелось увидеться с девушкой, а я и десяти минут был не в силах потерпеть?

– Может, нет. Не знаю. Мы, наверно, просто поедем в обычное время.

Мы проезжали мимо «Выпечки от Назира» по пути на рынок, когда я увидел это.

Кто-то разукрасил обе витрины баллончиком, выведя на них буквы в несколько футов высотой. На первом стекле значилось: «ВАЛИТЕ». А на другом: «ДОМОЙ!» С огромным восклицательным знаком, точка которого пришлась на кирпич внизу витрины.

– Вот черт, – вырвалось у меня.

– Это гадкое слово. Ты произнес гадкое слово.

Я ударил по тормозам. Встал намертво, прямо посреди улицы. Впрочем, кроме нас, на дороге никого не было. Так что едва ли это имело значение. Но только не для Бена.

– Не вставай тут! – закричал он. – Ты зачем останавливаешься?

– Смотрю вот на это. Смотрю, как кто-то разукрасил пекарню.

– Ох, – выдохнул он. – О, нет, – словно мыть витрину придется ему. – Это гадко.

Я высматривал ее на кухне. Только не заметил никакого движения.

Громкое бибиканье вывело меня из оцепенения, и я, что называется, подскочил как ошпаренный. Позади меня остановилась в ожидании машина. Был понедельник. И кто-то еще уже проснулся. Я махнул тому, кто стоял сзади, и опять поехал – с болезненной тяжестью где-то в самом низу живота.

– У вас в универсаме продают хозяйственные принадлежности?

– Какие, например?

– Ну, жидкость для сведения краски?

– А как она выглядит?

– Я не знаю.

– Тогда я не могу сказать точно.

– Спросить-то мы сможем? Когда приедем туда?

– Наверное.

Я заехал на стоянку, заглушил двигатель и пошел ко входу на рынок вместе с Беном. Оказалось, очень трудно замедлить шаг настолько, чтобы идти с ним вровень.

Стучать не пришлось. Бойкая белокурая женщина шла к дверям, приметила нас и улыбнулась. Отперла их своим ключом и приоткрыла фута на два. Бен скользнул мимо нее в торговый зал и исчез.

– Вы брат Бена, должно быть, – сказала она. – Бен постоянно говорит о вас.

– Неужели?

Великолепно. Почему бы вам еще больше меня не запутать?

– Каждый день. Целый день. Мы рады, что вы уцелели. Все за вас переживали. Плюс, случись с вами что, опять же, уж и не знаю, что Бену пришлось бы делать.

Мило, но не в тему. О чем я собирался спросить, не напомните? Что-то важное. А-а. Точно.

– Спасибо. Я хотел узнать, на рынке жидкость для снятия краски продают?

– Забавно, что вы спрашиваете. Я только сегодня утром проверяла. У нас есть одна банка. Только, думаю, не отложить ли мне ее для Эль-Саидов? Видели, что сотворили с их витриной?

Фамилия есть. Прогресс.

– Собственно, за этим она мне и нужна. Я собирался помочь им с этим. С их стеклами.

– О-о. Благое дело, – казалось, женщина была немного удивлена. А может, и сильнее, чем немного. – Вы молодец. Я сейчас вернусь.

Я остался ждать, моргая в темноте, глядя на свет еще закрытого рынка. Потом появилась белокурая женщина с прямоугольной металлической банкой.

– Сколько я вам должен?

– Нисколько.

– В самом деле? Нисколько?

В этом городке что-то не так с моими деньгами?

– По-моему, это ужасно – такое написать на их витрине. Они граждане. Они здесь живут. Это их дом. То, что случилось, просто отвратительно, а вы намерены помочь им избавиться от этой… берите за так.

– Благодарю, – сказал я.

– Для брата Бена ничего не жаль.

Вот, наверное, это и вправду стало моим новым именем.

Когда я остановился у пекарни, у входа стоял какой-то мужчина.

Света было все еще не так много, и разглядеть человека я не смог, но понял, что вот-вот познакомлюсь с Назиром Эль-Саидом.

Подумал: «Она позвала отца на помощь, когда увидела надписи». Плохо. Я бы мог легко помочь. Можно было бы и вдвоем справиться.

Мужчина скреб краску кухонным ножом. Он едва закончил с нижней частью буквы «В».

Услышав, что я заглушил мотор, он резко обернулся, готовый к отпору. Стоял, выжидая, выпрямившись, и смотрел, как я подхожу.

Он был всего на пару дюймов выше меня, но каким-то образом умудрялся выглядеть гораздо внушительнее. Коренастый, крупный, с массивным лицом. Кожа еще темнее, чем у дочери. И довольно импозантные черные усы.

– В чем дело? – рявкнул он с теперь уже знакомым акцентом. – Что вам надо?

– Всего лишь кофе с пончиком. Я привез растворитель для краски. Подумал, это обеспечит мне радушный прием.

Я видел, как он вздохнул, освобождаясь от части лежавшего на нем груза, как смягчились мускулы на его шее.

– Приношу вам искренние извинения, – выговорил он. – Я немного нервничаю.

– Это понятно. По-моему, любой бы нервничал. Вы, должно быть, Назир.

Он внимательнее вгляделся в мое лицо в сумрачном свете.

– Мы разве знакомы?

– Нет. Просто я сужу по тому, что написано на витрине. Я знаю вашу дочь. Немного. Заезжал ранним утром за кофе с пончиками. Она была очень добра.

– О-о! – воскликнул он так, словно все в его жизни вдруг сошлось, упорядочилось и прояснилось. – Вы брат Бена. Анат рассказывала о вас. Я очень сожалею о вашей утрате, о смерти вашей матери. Трагический оборот событий.

– Благодарю вас. А где Анат этим утром?

– Дома. Спит. По понедельникам и вторникам у нее выходные. Никто не должен лепить утренние пончики семь дней в неделю. Ранние подъемы чересчур тяжелы.

Конечно же, сердце у меня оборвалось. До среды оставалось целых сорок восемь часов, что воспринималось немногим легче, чем обещание, что я смогу увидеть ее только в своей следующей жизни. Однако мне было чем заняться. Нет смысла жаловаться, когда можно сделать полезное дело.

– Мне понадобятся перчатки и какая-нибудь тряпка для очистки этого, – сказал я, пытаясь изобразить то сложное движение (сжать-сдавить-повернуть), которое, как считалось, должно уберечь колпачок банки краскорастворителя от случайного открывания.

Когда я сумел справиться с крышкой и увидел, что внутри имеется тонкая металлическая пленка, было уже поздно просить принести что-нибудь, чем можно было ее проткнуть. Назир вышел из-за темного угла и вручил мне резиновые перчатки и льняное посудное полотенце.

– Понимаете, я испорчу полотенце.

– Давай-давай, порть. Главное – стереть это отсюда.

Мой взгляд упал на нож, которым он счищал краску. Он лежал на краю кирпича под одной из витрин. С надписью «ВАЛИТЕ». Взяв нож, я прижал его кончик к металлической заглушке и крепко стукнул ладонью по ручке ножа. Лезвие легко пробило пленку. Тогда я проделал это еще раз, под углом, чтобы получился «Х». По моим соображениям, растворителя потребуется много.

Натянув перчатки, я намочил тряпку и потом крепко потер верхушку «В». Поначалу – ничего. Потом, после нескольких попыток, буква стала размываться. Еще несколько раз – и верхушка «В» пропала.

– Ой. Вдруг подумал, а не повредит ли это основную краску? Хорошую краску? – спросил я. – Вашу вывеску.

– Хорошая краска на витрине изнутри.

– А-а. Здорово.

Я оглянулся и увидел, что Назир взял еще пару перчаток и полотенце. Я смотрел, как он смочил его растворителем и принялся за букву «Д».

– Анат рассказала мне, что вы вчера отмыли яйца. Мы не понимаем, зачем вам делать это. Надеемся, что вы просто милый молодой человек.

«Я тоже надеюсь на это», – подумал я. Но вслух не произнес.

– Чистый эгоизм. Хотел, чтобы она не отвлекалась от приготовления пончиков.

Назир не ответил. Немного погодя я повернулся и посмотрел на него. Он пристально меня разглядывал, с большой серьезностью, пока его рука все еще скребла букву «Д».

– Это больше похоже на шутку, – сказал он.

– Верно. Вы правы. Честно? Сам толком не знаю, зачем. Не было времени думать об этом. Просто казалось, что поступить так – правильно. Наверное, я думал, что сделаю это с меньшими чувствами, чем она. Оскорбление предназначалось не мне, поэтому у меня и было ощущение: если она вообще этого не увидит, тогда и оскорбление до тех, кому оно предназначалось, не дойдет. Что это будет хорошо, – я опять посмотрел на Назира, который по-прежнему не сводил с меня глаз.

– Вы милый молодой человек, – выговорил он.

– Надеюсь, что так.

Покончив с первыми буквами, я перешел к следующим. Дело продвигалось быстро. Ободряюще быстро.

– Вот где будет тяжело, – Назир указал на нижний конец восклицательного знака. – Краска на стекле стирается легче. Краска на кирпиче – плохо.

Я посмотрел, как он потер кирпич полотенцем, но краска только размазалась.

– Может, нам стоит просто намочить полотенце в растворителе и дать ему полежать там некоторое время. Хорошенько все намочить.

– Стоит попробовать, – сказал он. – У меня скоро поспеют пончики. Я стал их готовить, потому что ничего не видел. Я этого не видел. Изнутри не было видно, пока не стало чуть светлее.

– Вы прошли через кухню, – заметил я. Это не был вопрос.

– Нет. Прошлой ночью я остался в комнате над пекарней. Мы живем за городом, ехать долго. Я сплю наверху, когда моя очередь открывать. Не люблю вести машину в такую рань, потому что клонит в сон, и меня охватывает беспокойство. В любом случае, когда мы тут закончим, заходите, пожалуйста, к нам, выпейте кофе и съешьте, что захотите, как мой гость. Будьте моим гостем.

Мы с Назиром стояли бок о бок у хозяйственной двойной раковины. Мыли руки. И мыли. И мыли. И мыли. Уже, по меньшей мере, четыре раза, споласкивали и сушили, обнюхивали ладони – и начинали заново. Хоть мы и пользовались перчатками, запах растворителя все равно улетучивался медленно.

– Видите? – произнес он, заставив меня вздрогнуть. Некоторое время мы обходились молчанием. – В таком деле всегда есть проблема. Ты считаешь, что знаешь, как с этим справиться. Как все привести в порядок. Только такой способ наведения порядка оставляет за собой дурной запах, и тот сохраняется – напоминает тебе. Когда случается что-то плохое, то и способ исправить это тоже плох, и удерживает тебя от его использования.

– Хмм. Надо будет об этом подумать.

– Вы, похоже, сметливый молодой человек. По-моему, вы понимаете, о чем я.

– Так и есть, – отозвался я. – Я понимаю, что вы хотите сказать.

Я сидел, попивая единственный на земле настоящий кофе и поедая пончик с повидлом. Назир готовил пончики немного по-другому. Время от времени я поднимал голову и смотрел, как он работает на кухне.

– Слышали о сикхе? – спросил он после долговременного молчания.

– О чем?

Дело было в произношении. Мне послышалось «сике», а потому я не понял смысла.

– О мужчине-сикхе, индийце по национальности, на заправке.

– О, боже. Ну да. Бен мне рассказал. Ужасно неприятно.

– Представьте себе, насколько неприятно мне. Поэтому-то я, когда вы подошли в темноте, и не был вежлив с вами.

– Это неудивительно.

– Если бы это касалось только меня, я бы так сильно не тревожился. Но стоит мне подумать о дочери… – его голос сделался жестче и громче. – Одна только мысль, что чья-то злоба направлена против моей дочери… – голос дошел до крещендо. – Заставляет меня взорваться, – последнее предложение воспринималось как угрожающее.

Я почувствовал, как на лице появился холодный пот, а желудок свело.

– Прошу вас, не гневайтесь, – произнес я. – В последнее время в моей жизни слишком много плохого. Больше мне не вынести.

– Простите. Не могу оставить ее без своей защиты.

Мы погрузились в молчание – довольно надолго. Я смотрел на оставшуюся половинку пончика и ждал, когда желудок успокоится.

– Мне нужно рассказать вам кое-что о дочери, – сказал он.

И, конечно же, это исключило возможность успокоения желудка. Я отодвинул тарелочку на несколько дюймов подальше от себя.

– Анат порядочная египетская девушка. А это не то же, что американская девушка. Египетская девушка воспитывается в традициях морали. С американской девушкой… вы знакомитесь с ней, шлете ей эсэмэски, встречаетесь пару-тройку раз. Потом вы «подцепляете ее на крючок», и для нее нормально «подцепиться на крючок», потому что так ее воспитывали. Я свою дочь воспитывал совсем не так.

Я уже держался рукой за живот. Чтобы его успокоить.

– У меня нет никаких бесчестных намерений в отношении вашей дочери, – выговорил я.

Прозвучало это, полагаю, так, словно я лукавил. Только ничего такого не было. Не было у меня желания подцепить ее на крючок после трех эсэмэсок. Ничего подобного. И он не сказал, что аморально думать, будто я, возможно, ее люблю. Или, по крайней мере, мог бы любить.

– Хорошо, – сказал он. Совершенно уверенным голосом. Он явно не сомневался в моих словах ни на мгновение. – Хорошо. Так и должно быть. Вы уж простите мне, что заговорил с вами о подобном, но вы мужчина, и вы появлялись поблизости, когда никого другого рядом не было.

– Только потому, что нужно отвозить Бена на работу до семи часов.

– Я понял. Прошу вас, вы уж извините меня. Но, как я и сказал, я просто защищаю. Вы еще будете что-нибудь есть?

– Нет. Благодарю. Мне хватит.

– Искренне надеюсь, что из-за меня у вас не пропал аппетит. Анат говорила, что он у вас отменный.

– А-а. Ну да. Когда она меня увидела, мне нужно было хорошо подкрепиться.

– Первый хлеб вот-вот будет готов. Непременно возьмите его домой.

– Вам тогда придется позволить мне заплатить.

– Нет. И слушать не стану. Я у вас в долгу. Кроме того, он только пропадет. Мы печем лишь половину того, что делали раньше, и больше половины этого выбрасываем. Это преступление. Не знаю, что делать дальше.

– Думаю, пройдет время и люди смягчатся.

– Надеюсь, что так. Надеюсь, они преодолеют это как можно быстрее. Скорее, чем наш бизнес рухнет.

Как раз когда я уходил (руки мне оттягивали не одна, а все три буханки), Назир задал свой последний вопрос:

– Кто идет на такое и почему? Вы мне можете ответить?

– Люди испугались. И это пробудило их наихудшие качества. Видимо, кто-то напился. Большинство людей стараются сдерживаться, пока не напьются. И подзуживают друг друга на такое.

И только потом сообразил: ночь-то была воскресной. Кто же идет и напивается в стельку на ночь в воскресенье?

И тут я понял.

Только это было всего лишь косвенное обвинение моей старой компании. В лучшем случае.

Не так ли?

Я отправился на пробежку. Наконец-то. Наконец я хорошо отдохнул, чтобы попробовать. Сложность была только в одном. Я не бегал в Нью-Йорке. Ни на Манхэттене. Ни в Джерси-Сити. Ни в каком другом городе.

Полагаю, начал откалываться кусок льдины под названием отрицание. Я отказывался хорошенько оглядеться вокруг и принять то, где оказался. Но лед сдвинулся, когда я побежал: я тосковал по Нью-Йорку настолько сильно, что настал момент, когда мне пришлось остановиться и опереться на собственные колени. Попробовал выдохнуть это чувство из себя. Любой проезжавший мимо, наверное, думал, что я просто сбился с дыхания.

Неплохой способ спрятать горе. Стоит запомнить. Потом я должен был признаться себе в еще одной проблеме. Встретив Анат, я запустил гаечный ключ в шестеренки своих полуготовых планов. Думаю, я был так уверен, что продам дом и возьму Бена с собой в Нью-Йорк. Пусть задумка по перевозке Бена и была многим чревата. Только я намеренно не вдавался в подробности при свете дня.

Теперь у меня было кое-что в Нигдебурге, кто-то, от кого я, возможно, и не был готов отказаться. Поэтому я бежал по улицам городка, полностью осознавая, что я остаюсь. Считал: надо бежать упорней, быстрее, рассчитывая на то, что эндорфины меня выручат.

Потом я увидел Винса Бака. Он с родителями и сестрой (с которой я дважды ходил на свидание в школе) усаживались в стоявшую возле дома машину. Винс был в форме. И я понимал, что для них это животрепещущий момент. Это было видно по серьезности на лицах всего семейства. Они провожали его в аэропорт или на вокзал. Или куда там провожают сына в таком случае.

Винс был знаменит в школе своими косматыми длинными черными волосами. Теперь же он был брит почти налысо, особенно с боков.

Я остановился. Прервал пробежку.

– Эй, – крикнул я, – Винс!

К тому времени Винс остался единственным из Баков, не сидевшим в машине. Так что я не мог поприветствовать Ханну. Меня занимало, подстроила ли она это нарочно или просто меня не видела.

– Расти! – воскликнул Винс.

– Извини, я не пришел вчера на ваш мальчишник.

– Не велика беда. Марк плел что-то странное про это, но ты же знаешь Марка. Никто с ним ни в чем не соглашается.

Потом мы просто стояли, не было слышно ни звука, не считая моей одышки. Говорить уже было не о чем.

Только я кое-что заметил. Я уже упоминал, что не знал Винса или Пола так, как я знал Ларри. Ларри казался лучше остальных только потому, что я недавно виделся с ним. Сейчас я увидел Винса. И понял, что хочу, чтобы и Винс не вернулся домой в деревянном бушлате.

– Давай возвращайся живым и здоровым, – сказал я. – Ладно?

– А то, – хмыкнул он. В нем не было заметно ни малейшей нервозности. – А знаешь, я ведь за тебя на это иду.

Вот уж, казалось, совсем неуместное высказывание.

– За меня?

– Да. За тебя и за всех других, кто был в тех башнях.

– А-а. Точно. Понял.

Я не мог не подумать о мирных афганских гражданах, которым суждено непременно погибнуть. Мирные граждане всегда гибнут. Наряду с молодыми людьми в военной форме. И я подумал: «Не делай этого за меня». Только я поумнел и промолчал. Ни слова не сказал о бессмысленности этого. Я постигал науку жизни.

Просто пожал Винсу руку и снова побежал.

Какое-то странное выдалось утро.

Мы поужинали, и я только закончил мыть посуду. Посмотрел вокруг и понял, что не знаю, где Бен. Заглянул в телегостиную. В его спальню. Бена нет.

– Бен? – позвал я, находясь уже на грани паники.

Никакого ответа.

Заглянул в ванную. Бена нет.

Нашел его в гостиной. Слава богу. И впервые вздохнул свободно за долгое время.

– Брат, ты почему не отзывался?