Текст книги "Ночной ураган"

Глава 6

– Папа?

Алек прошел через смежную дверь и приблизился к койке дочери:

– Ты проснулась, хрюшка? А мне показалось, что я слышал громкий храп, всего несколько минут назад.

Холли хихикнула, потерла глазки кулачками и свернулась клубочком.

Алек старался удержаться на ногах. Хотя баркентина надежно пришвартована во внутренней гавани, шторм все-таки был достаточно сильным, чтобы раскачивать судно. Алек сел рядом с дочерью и взял ее за руку. Такая маленькая, но ловкая и идеальной формы, подумал он, глядя на прямые тонкие пальчики, покрытые мозолями.

– Холли, не хочешь ли ты для разнообразия немного пожить в доме? Настоящем доме, который не шатается у тебя под ногами?

– Зачем? – недоуменно спросила девочка.

– Интересно, почему это маленькие девочки вечно допрашивают своих отцов? Ну хорошо, скажу. Думаю, мы пока останемся в Балтиморе, и все это время жить на корабле попросту глупо. Завтра мы начнем искать подходящий дом.

– Ты позволишь мне выбрать его?

– Настолько моя слепая любовь не простирается, хрюшка. Попытаюсь найти что-нибудь поближе к воде. И по правде говоря, это может занять немало времени. Но так или иначе завтра мы перебираемся на сушу.

– Хорошо. Миссис Суиндел и вправду мечтает оказаться на terra firma.

– Что?

– Это по-латыни «суша». Миссис Суиндел всегда говорит об этом с доктором Прюиттом.

– Ах да, спасибо.

– Ты сегодня был с дамой?

– Если можно так выразиться. Собственно говоря, леди была так зла на меня, что почти не раскрывала рта. Однако ее отец оказался крайне гостеприимным хозяином.

– Как ее зовут?

– Джинни. Она управляет судоверфью своего отца.

– А почему она так взбесилась?

– Наверное, потому, что я довел ее до этого. Дразнил, вывел из себя, провоцировал… причем не один, а много раз.

– Она хорошенькая?

– Хорошенькая, – повторил Алек, нахмурившись при виде крохотных панталон Холли, повешенных на спинку стула. Нужно не забыть купить малышке платьица и настоящую одежду, приличествующую девочке ее возраста и положения, особенно если они собираются пока поселиться в Балтиморе.

Покачав головой, он вернулся к реальности и вспомнил, о чем спрашивала девочка:

– Хорошенькая, я сказал бы, хотя сама себя таковой не считает. Одевается как мужчина и…

– Вроде меня?

– Не совсем, Холли. Она не желает ничего слышать о мужчинах. И не собирается выходить замуж.

– Ты ей не нравишься?!

Подобная нелюбовь настолько явно не имела ни оснований, ни смысла для самой горячей поклонницы Алека, что он улыбнулся.

– Но это глупо, папа! Всем дамам ты нравишься!

Алек ничего не сказал в ответ на это бесхитростное признание. Господи, что еще столь же неожиданное может сорваться с уст пятилетней крошки?!

– Не думаю, что подружусь с ней.

– Ну ты, возможно, вообще не встретишься с этой дамой, так что это не имеет значения.

– Но почему ты заставил ее так взбеситься? Не думала, что тебе нравятся бешеные дамы.

«Хороший вопрос», – подумал Алек.

– Сам не пойму, – начал он. – Возможно, просто интересно было посмотреть, что она станет делать. С ней никогда не скучно, это чистая правда, и, кроме того, иногда она воздает полной мерой за все, что получила. Ну а теперь пора спать, хрюшка.

– Ладно, папа.

Холли потянула за лацканы фрака. Алек нагнулся, поцеловал ее в кончик носа и лоб и подтянул одеяло к подбородку.

– Доброй ночи, дорогая. Увидимся утром.

– Поедем покупать дом?

– Возможно, но сначала мне надо все хорошенько обдумать.

Алек вспомнил, как пообещал себе найти любовницу, которая всегда была бы только к его услугам, причем такую, которая не занималась бы слишком долго своим ремеслом, и, потушив свечку, вышел через смежную дверь в свою каюту.

На судне все спали. Раздраженный на себя и маленькое тесное пространство каюты, Алек вышел на палубу. Дождь кончился, но воздух был по-прежнему насыщен влагой. Палуба мягко раскачивалась под ногами. Черные облака плотно закрывали небо – лунный свет не мог пробиться через густое покрывало, и ни одной звезды не сияло в вышине. Они пришвартовались к пристани О'Доннелла, и нос баркентины указывал на шумную Претт-стрит. С правого борта стоял на якоре фрегат, с левого – бриг. Вся внутренняя гавань была заполнена всевозможными торговыми судами – баркентинами, шхунами, фрегатами, сноу, – высокие обнаженные мачты тихо покачивались на волнах прилива. Были и другие суда, весьма странного вида, построенные специально для залива Чезапик и пришвартованные у пристани Смита.

Да, весь Балтимор – это внутренняя гавань, отгороженная от моря Шелле-Пойнт, полосой суши, поднимавшейся из воды напротив Федерал-Хилл и образующей вход во внутренний бассейн. Если Алек не ошибается, Балтимор не аннексировал Феллс-Пойнт до 1773 года – несомненное преимущество, поскольку Феллс-Пойнт был расположен ближе к устью Потепско-Ривер. Вода здесь была достаточно глубока, и, кроме того, на этом клочке земли промышленники выстроили с полдюжины судоверфей, в том числе и верфь Пакстона. После войны, в которой американцы завоевали независимость, Балтимор успел присоединить Феллс-Пойнт прежде Аннаполиса, извлекая из нового владения несомненную выгоду.

Между Вирджиния-Кейпс и устьем Саскуеханна-Ривер, к северо-востоку от Балтимора, простиралось сто девяносто пять миль водной глади, но, несмотря на огромную длину, залив Чезапик лишь однажды слегка изгибался – два деления на компасе, только и всего. И в залив впадало столько рек, и самой маленькой была Потомак, на берегах которой была выстроена столица Америки. Прекрасная река Потепско протекала недалеко от Балтимора, и Алек хотел исследовать ее перед тем, как покинет эти места. Умный человек мог составить здесь состояние, торгуя хлопком, табаком, мукой, которые можно переправить по многочисленным водным путям. Кроме того, маленькие и большие мельницы трудились с утра до ночи, работая жерновами под напором воды.

Но тут Алек понял, что слишком замечтался, и решил вернуться к реальности и позаботиться о собственных мужских потребностях. Прежде всего – любовница. Он так нуждался в удовлетворении этой насущной потребности и не собирался больше откладывать это приятное занятие.

И кроме того, что теперь делать с Пакстонами?

Дом. Нужно завтра же утром увидеться с поверенным, то есть адвокатом, как говорят американцы. Мистер Дэниел Реймонд, Четем-стрит, поможет и даст совет относительно финансового положения Пакстонов.

Алек оперся о гладкий поручень.

И что делать с Джинни?

Женитьба?

Алек фыркнул. Что за идиотская идея? Словно он так стар, что крайне нуждается в наследнике!

Она была так же перепугана, как и ты!

Это вызывало странное чувство, почти противоречивое. В конце концов, он не урод, не калека, и все зубы пока целы. Алек прекрасно сознавал, как красив, и не обращал на это внимания… во всяком случае, по большей части. Женщины всегда хотели его, даже когда Алек был слишком молод, и он, обычно не задумываясь, брал то, что они предлагали, доставляя им равное наслаждение.

Алек вспомнил, как больше десяти лет назад встретил Несту. Она приехала в Лондон на свой первый сезон. По какой-то совершенно непостижимой причине он захотел ее с первого взгляда, страстно, бешено, больше всего на свете, больше любой женщины на земле. Это раздражало, выводило из себя, но оставалось правдой. Удивительнее всего, что девушка даже не была самой красивой из дебютанток. Просто оказалось в ней что-то, возбуждавшее в Алеке такое вожделение, что он был едва способен ходить, не говоря уже о том, чтобы мыслить рационально.

Но он не мог взять ее, высокорожденную даму, и к тому же девственницу. Джентльмены не должны поступать подобным образом с истинными леди.

И только потому, что он был слишком молод, не привык заглядывать в будущее и решил, что именно этого хочет от жизни, Алек сделал предложение, которое Неста тут же и немедленно приняла – правда, он и не ожидал ничего другого, поскольку считался прекрасной партией. Барон Шерард нашел жену. Он привез Несту в Каррик-Грейндж и не выпускал из спальни несколько недель, даря наслаждение и обучая, как, в свою очередь, доставлять блаженство ему.

Его безумное увлечение и похоть исчезли бесследно через три месяца после свадьбы. Осталась дружба, оказавшаяся долгой и верной.

Потом Алек унаследовал корабли от своего американского дядюшки, мистера Руперта Невила из Бостона. Он велел Несте собираться, и они отправились за океан. Она никогда не жаловалась, никогда не спорила и всегда безудержно отдавалась в постели.

Неста была хорошей и порядочной, и он испытывал к ней искреннюю симпатию. Когда она, родив Холли, умерла, чувство жгучей вины едва не задушило Алека, вины и боли за то, что ребенок никогда не увидит матери.

Алек покачал головой. Он не любил думать о старом. Никому не дано изменить прошлое, и что толку пытаться исправить неисправимое? Бесплодные попытки…

Но что же делать с Джинни Пакстон? Почему она не хочет выходить замуж? Просто невозможно понять ее цинизм. В конце концов, Неста не желала ничего иного, кроме как быть его женой, следовать за ним повсюду и делать лишь то, что пожелает муж.

Джинни Пакстон слишком независима и самоуверенна. Ему не нравится ни она, ни ее манеры, не говоря уж о характере.

При появлении Грефа Прюитта, судового врача, Алек проворчал что-то вроде приветствия. Угрюмец Греф, как мысленно называл его Алек, был начисто лишен всякого чувства юмора и способности радоваться, оставался тощим, как сухая ветка, и мог похвастаться густой шевелюрой курчавых седых волос. Он был предметом нежных чувств миссис Суиндел, и Алек иногда гадал, когда же эта парочка собирается предстать перед викарием.

– Мерзкая ночь, – изрек доктор.

– По крайней мере хоть дождь кончился. Что вы думаете о Балтиморе, Греф?

– Мерзкий город.

– А что думает о Балтиморе миссис Суиндел?

– Элинор хочет остаться здесь, безмозглая женщина!

– Уверен, здесь так же много больных, как и на борту «Найт дансер» и в Англии.

– Кому нужны эти американцы? Пусть хоть сгниют все, по мне даже и лучше. Неужели не помните, что они сотворили с нами пять лет назад? Господи Боже, пять лет назад, тринадцатого сентября, если не ошибаюсь.

Алек рассмеялся, не потрудившись ответить на привычные сетования истинного британца по поводу потери бывших владений. Честно говоря, он просто не мог представить себе миссис Суиндел рядом с Прюиттом – уж слишком похожи эти двое. Они, должно быть, начнут так едко критиковать все окружающее, что над их головами вскоре соберутся черные тучи и начнет непрестанно греметь гром.

– Иногда я задаюсь вопросом, – медленно произнес Алек, – что сделали бы мы, победив американцев. Унижали бы и оскорбляли их не меньше года, пока те не собрались бы с силами и не попробовали бы еще раз выбить из нас мозги!

– Перестрелять всех, – пробурчал Греф. – Поставить строем и перестрелять.

– Ну что ж, это, несомненно, займет много-много времени. Я еду на берег. Вижу, у вас была спокойная ночь, Греф.

– Я слышал, вы уже были на берегу.

Алек удивленно поднял брови, но, передумав, просто покачал головой. Греф Прюитт – превосходный доктор, в этом ему не откажешь. Что же касается его политических воззрений… нельзя же, в конце концов, требовать слишком многого. Ничего не ответив, он направился к трапу и проследовал прямо к мадам Лорейн, где выбрал молодую девушку с большими темно-зелеными глазами, правда, не столь сверкающими, как у Джинни Пакстон, и густыми темными «собольими» волосами, правда, немного светлее, чем у Джинни Пакстон, и повел ее наверх.

Девушку звали Олеа, и она говорила с настолько сильным южным акцентом, что Алек едва ее понимал… хотя это вряд ли имело какое-то значение. Олеа была родом из Вирджинии, из городка под названием Мурсвилль, и обладала необыкновенной способностью ласкать мужчин ртом с таким невероятным искусством, что сама искренне наслаждалась, когда те стонали в экстазе. Тело ее оказалось белым и мягким, а как только он одним мощным толчком вонзился в нее, Олеа подняла бедра и закричала. Алек пробыл с ней всю ночь, до рассвета, и, когда наконец собрался уходить, девушка крепко спала, зная, что получила достаточное вознаграждение за свои старания, а Алек ощущал, что почти насытился. Вполне разумный обмен.

Алек рассерженно фыркнул. Сколько времени продлится это чувство удовлетворения? Три дня? Неделю? А потом все опять станет так же плохо, как раньше.

Что же все-таки делать с Джинни Пакстон?

На следующий день Алек с дочерью и миссис Суиндел переехали в гостиницу «Фаунтин инн», на Джермен-стрит. Здание было старым, выстроенным еще до войны, в 1773 году, с большим двором, обсаженным буками и тополями, с которых уже облетели листья. Владелец, Джон Барни, терпеть не мог англичан, но очень любил детей, и только из симпатии к Холли вежливо обращался с Алеком и миссис Суиндел.

Элинор Суиндел, как всегда, верная собственной натуре, нашла гардеробы в комнатах ее и Холли слишком узкими и дурно пахнущими. Алек, немедленно представив дохлых крыс, поспешил в спальню дочери. Действительно пахло, и, как ни странно, мускатным орехом, словно от пирога. Теперь вся одежда пропахнет дурацкими пирогами. Холли хихикнула, и Алек, обиженно нахмурясь, поспешно ушел, собираясь посетить мистера Дэниела Реймонда. Если верить адвокату, сейчас подходящих домов в продаже не было, но он слышал, что после смерти генерала Генри, известного всем балтиморцам под прозвищем Гарри-Иноходец, дом, в котором тот жил, должен поступить в продажу, поскольку генерал оставил после себя лишь вдову, но не детей. Поверенный также подробно и очень утомительно рассказал о состоянии дел на верфи Пакстона.

– Как вы знаете, милорд, с конца войны с вами… то есть с Англией… наши судостроители испытывают недостаток в заказах. Слишком много судов сейчас бороздят моря, а каперам некого грабить и пускать ко дну. Конечно, пройдет время, и все изменится, можете быть уверены. Некоторые судостроители отправляются на Кубу строить там Невольничьи суда, и таким способом избегают… э-э-э… конфликтов с этими жалкими федеральными чиновниками. Я… вы заинтересованы в работорговле, милорд?

Получив заверения в обратном, мистер Реймонд продолжал обсуждать цену, достаточную для приобретения верфи, возможные условия и договор о партнерстве.

Когда мистер Реймонд закончил длинный монолог о Пакстонах, судоверфях вообще и верных способах обойти существующие законы, он немедленно обратился к тому, что, без сомнения, было его любимой темой. Мистер Реймонд, суетливый человечек средних лет, отличался необыкновенной аккуратностью и собирал перья, привозимые ему со всего света. Порозовев от удовольствия, он показал Алеку одно из них.

– Это, милорд, – объявил он потрясенному барону Шерарду, – из Франции. Индюшачье, но вы никогда бы не сказали этого, уж очень необычная расцветка! А золотой кончик? Прелестно, не правда ли? Настоящая находка! Жемчужина моей коллекции!

Алек охотно подтвердил, что перо – просто чудо. Его так и подмывало спросить, пишет ли оно, но он все-таки решил придержать язык и снова вернул мистера Реймонда к разговору о Пакстонах, особенно о мистере Джеймсе Пакстоне.

– Ах да, мистер Джеймс Пакстон. Хороший человек. Превосходная голова и порядочный, только вот, жаль, здоровье подкачало. Его доктор не слишком оптимистично настроен. Что же касается верфи, по-моему, там достраивается малый клипер, и необходимо как можно скорее найти покупателя.

– Вам известно, мистер Реймонд, что всеми работами управляет мисс Пакстон? И отдает приказы людям?

Поверенный уставился на Алека с таким видом, будто тот внезапно перешел на язык древних шумеров, но тут же, расплывшись в улыбке, шутливо погрозил Алеку пером с золотым наконечником:

– О нет, милорд, не шутите так. Если об этом узнают, Господи, да ни один человек не захотел бы иметь с ними дела, даже если бы верфи и процветали…

– По-видимому, правда вышла наружу, иначе покупатель к этому времени наверняка нашелся бы. Упадок в делах или нет, судно исключительное, таких я еще не видел, на корпус пошел лучший дуб, снасти из прекрасной пеньки, а днище обито привозной красной медью. Внутренняя отделка тоже великолепна – испанское красное дерево…

– Да, должно быть, все об этом узнали, – перебил мистер Реймонд, слишком встревоженный неожиданными известия ми, чтобы помнить о вежливости. – Правда, я не могу вам поверить, милорд, просто не могу. Женщина, управляющая судоверфью? Вы, конечно, ошибаетесь, милорд. Мистер Джеймс Пакетов не мог совершить столь жесточайшую ошибку, позволив молодой женщине…

Алек рассеянно слушал монотонное бормотание поверенного, думая о вчерашней беседе с Джеймсом Пакстоном. Он не согласился тогда, что мужчины не пожелают иметь ничего общего с Джинни только потому, что она вторглась, как они считали, в мужские владения. Значит, был не прав. Кругом не прав.

…Черт возьми, девушке следовало бы выйти замуж и родить ребенка! Какой абсурд, какая бессмыслица…

Да, она пересекла черту, решившись вступить в мир мужчин, заняться мужской работой, и за это жестоко пострадает. Это несправедливо, по крайней мере так считала Джинни. Алек сам не знал, на чьей он стороне, но считал, что должен что-то предпринять. Он купит верфь и, возможно, сделает Джинни пассивным партнером, не участвующим в ведении дел. Девушке придется понять, что бизнесмены не должны связывать ее имя с постройкой судов. Возможно, это действительно несправедливо, но ничего тут не изменишь.

– …Не представляю, какой совет вам дать, милорд. Конечно, Джеймс Пакстон не может ожидать, что балтиморские бизнесмены потерпят такое поведение и решатся иметь дело с молодой женщиной…

– Понимаю, мистер Реймонд, – резко перебил Алек, видя, что адвокат слишком увлекся и сел на своего любимого конька. Поднявшись, он коротко бросил: – Я обсужу условия соглашения с мистером Пакстоном, и для завершения сделки мне потребуются ваши услуги.

Алек пожал руку адвокату и поспешно откланялся.

– Господи, – бормотал он под нос, шагая по Джермен-стрит, – подумать только, индюшачье перо с золотым наконечником!

Алек незамедлительно направился к дому Пакстонов, не позаботившись нанять экипаж, и, дойдя до конца Четем-стрит, остановился перед домом Пакстонов на Чарлз-стрит, решив, что ему нравится георгианский стиль, в котором было выстроено большинство зданий в Балтиморе. Красный кирпич чуть выцвел от времени, но портик с белыми колоннами, по предположению Алека, подновляли каждые несколько лет. Ставни и флигель были выкрашены зеленой краской. Двухэтажный особняк окружали куртины буков и тюльпанных деревьев. Это был красивый дом, солидный и удобный, с чуть покатым передним двором и белым забором.

Мозес приветствовал его у двери и повел наверх, к мистеру Пакстону.

– Мисс Пакстон на верфи, Мозес?

– Да, cap. Всегда уходит рано, cap. Ленни злится, потому что у мисс Джинни никогда не хватает времени позавтракать. А вот мы и пришли, cap.

Спальня хозяина была большой, почти безукоризненно квадратной, с двумя эркерами на капитальной стене. Она была обставлена старомодной мебелью – стульями с высокими спинками, огромной кроватью из орехового дерева, под пологом и стоящей на возвышении. Посередине лежал пушистый круглый аксминстерский ковер. Джеймс Пакстон сидел в старинном кресле с подголовником из полированного красного дерева, обитом красивой голубой парчой, с ножками в виде орлиных лап.

– Милорд, входите, входите. Должен признаться, что я ожидал вас, только не так рано. Мозес, принесите его милости чаю со сладкими булочками Ленни.

Алек взял кресло с жесткой спинкой, придвинул поближе к мистеру Пакстону и уселся.

– Я пришел насчет верфи, – без обиняков начал он. – По правде говоря, я пришел специально с тем расчетом, чтобы Джинни не было дома. Не стану обнадеживать вас, сэр, дела плохи. Вы вскоре разоритесь, если Джинни будет продолжать управлять делами. Вы оказались правы, сэр. Мужчины в этом городе никогда не позволят себе приобрести клипер, пусть даже превосходно построенный, на верфи, находящейся во владении молодой женщины, как мистер Реймонд упорно называет Джинни.

– Знаю, – вздохнул Джеймс, изучая свои отполированные ногти, – проблема лишь в том, что предпринять. – Он на секунду откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Я покупаю верфь. За шестьдесят тысяч американских долларов.

Джеймс Пакстон не пошевелился, не изменил выражения лица и очень тихо сказал:

– Это разобьет сердце Джинни. Она усердный работник, гораздо более преданный делу и одержимый, чем был ее брат Винсент. У девочки есть мозги, она понимает все тонкости судостроения и, кроме того, прекрасный моряк. Конечно, ей далеко до каперов, нападавших на английские суда во время войны, но капитан она неплохой. Нет, это разобьет ее сердце, я не могу так поступить с ней.

– Тем не менее, если она будет продолжать в этом же роде – с неразбитым сердцем, заметьте, – вы оба потеряете все. Нужно заставить ее внять разумным доводам.

– То есть объяснить, что необходимо передать бразды правления мужчинам, – тяжело вздохнул Пакстон. – Проклятое сердце… Я был так здоров, насколько можно было ожидать от пятидесятипятилетнего мужчины, Алек, всегда в работе, всегда готов приняться за самую невыполнимую задачу. И тут однажды, меня пронзила ужасная боль в груди, а левая рука онемела и… Ладно, я не собирался ныть и жаловаться. Умирание и смерть такая же часть жизни, как и рождение. Но обидеть Джинни… что же делать?

– Сар, ваши чай и булочки.

– Спасибо, Мозес, поставьте все на стол и можете идти. Его милость сам нальет.

После того как Мозес, бросив встревоженный взгляд на хозяина, прекрасно замеченный Алеком, закрыл за собой дверь, Джеймс добавил:

– Сожалею, Алек, но единственный способ все решить – дать понять окружающим, что верфью управляет мужчина. А для этого необходимо, чтобы Джинни вышла замуж… Мне только лимон, пожалуйста. Если не за вас, значит, за другого.

– Портера Дженкса, например?

– Нет, он плохой человек. Владеет тремя невольничьими судами. Переоборудовал после войны три фрегата. Но клиперы гораздо быстроходнее, а скорость – это главное, особенно, когда нужно уйти от погони. Я уже объяснял, что это очень доходная торговля. Но я не могу принять его предложение, это против моих правил. Да и Джинни его не выносит.

– Так же, как и меня.

Джеймс окинул барона долгим пристальным взглядом:

– Если бы вы только захотели, она согласилась бы. На все.

Алек, почему-то чувствуя себя виноватым, нетерпеливо глянул на булочку, положил ее обратно на поднос и, поднявшись, начал раздраженно мерить комнату шагами.

– Ни за что, – объявил он, поворачиваясь на каблуках и оказываясь лицом к лицу с хозяином. – Я уже сказал, что не имею ни малейшего желания жениться еще раз. Я не домосед и не сентиментальный дурак, не выношу домашнего очага, уютного камина и…

Алек внезапно оборвал напыщенную речь, представив улыбающееся личико Холли, когда он сегодня утром целовал ее на прощание. Как переворачивалось его сердце при виде малышки, даже когда та уставала, жаловалась и капризничала, ныла и надоедала! Она была частью его и Несты, необыкновенное создание, и за это он любил Холли еще больше. Она – это дом и очаг, и… Алек был бы не прочь иметь дюжину таких Холли, принадлежащих только ему.

– Черт возьми, – пробормотал он и, подойдя к эркеру, засмотрелся на фруктовый сад, хотя листья на яблонях и грушах давно облетели.

– Вечером в пятницу в Эсембли-рум[2]2
  Зал для балов и собраний.


[Закрыть] будет бал. Это большое здание из красного кирпича на углу Фейетт и Холидей-стрит. Я уговорил Джинни поехать, и буду сам ее сопровождать.

– Но она не может быть на балу в таком виде!

– Нет, конечно, нет, она сказала, что побывала у модистки, одной из лучших в Балтиморе. На ней будет приличествующий случаю наряд, я это гарантирую. Приглашаю и вас. В конце концов, вы должны встретиться со столпами здешнего общества, а это как раз подходящий случай. Может, вы сумеете увидеть Джинни в новом свете, как говорится, а она – вас. Что скажете?

Алек был вынужден согласиться, однако молча проклинал всех и вся на обратном пути в «Фаунтин инн».

Вечер пятницы выдался пронзительно холодным, зловещие дождевые облака бугрились на небе, неестественное спокойствие в воздухе предвещало нашествие буйных порывов ветра и, возможно, урагана. Пакстоны в закрытом экипаже ехали в Эсембли-рум. Джинни не показала отцу новое платье, произведение мисс Мэри Эберкромби. Она сама была не совсем уверена в том, нравится ли оно ей, но мисс Мэри заверила девушку, что это последняя мода, что ею все будут восхищаться, более того, завидовать, потому что она, мисс Мэри, придумала, скроила и сшила этот наряд для его счастливой обладательницы.

Значит, так тому и быть, думала Джинни, нервно подтягивая наверх слишком низкий вырез синего атласного платья. Ей самой не очень нравился цвет, и, когда девушка смотрелась в зеркало, лицо казалось желтоватого, нездорового оттенка, хотя мисс Мэри постаралась убедить Джинни, что та выглядит настоящим ангелом. А все эти рюши и оборки и белые бархатные банты в несколько рядов заставили Джинни брезгливо поморщиться, хотя мисс Мэри снова пустила в ход все свое красноречие, объявив ее простые платья настоящим дурным тоном.

– Это последняя мода, последняя мода, – снова и снова повторяла она себе.

Кроме того, мисс Мэри успела закончить только этот наряд, так что выбора все равно не было.

Поверх платья она накинула старый черный бархатный плащ, местами вытертый до блеска, но было темно, и все равно никто ничего не заметит.

Джинни много лет не была в Эсембли-рум, не отвечая ни на одно приглашение, так что в конце концов о ней попросту забыли. Сегодняшний бал оказался единственной возможностью расправить крылья и с достоинством появиться в светском обществе Балтимора. Пусть все бизнесмены увидят, что она вполне компетентна, а не какая-нибудь глупая девчонка, и может управлять верфью!

При этой мысли Джинни распрямила плечи, всей душой желая, чтобы вырез был хоть немного поменьше – груди едва не вываливались наружу, и от этого она чувствовала себя крайне неловко.

Отец не услышал от нее ни единого слова протеста. Джинни знала: для того чтобы добиться успеха, она и отец должны вращаться в обществе самых богатых городских торговцев. Необходимо убедить всех и каждого, что клипер, построенный на верфи Пакстонов, – именно то, что должно служить предметом вожделения любого покупателя. Она уже почти слышала, как объясняет все преимущества «Пегаса», описывает сверкающее великолепие испанского красного дерева… Весь последний год ни она, ни отец ни с кем не встречались. Теперь настало время бабочке появиться из кокона и показать миру, что они живы и готовы вести дела. Она едет на бал только затем, чтобы доказать всем, как сведуща в управлении отцовским предприятием.

– Как по-твоему, барон Шерард тоже будет на балу?

В карете было темно, и Джеймс Пакстон позволил себе улыбнуться, зная, что дочь не увидит и не обидится. Она в самом деле неравнодушна к Алеку Каррику, совсем неравнодушна.

– Думаю, он должен показаться. Ему необходимо познакомиться с городским обществом. Лучшей возможности не представится.

– Ты прав, – согласилась Джинни и снова надолго замолчала.

Наемный экипаж доставил их на северо-восточный угол улицы, и Джинни помогла отцу спуститься. Мистер Макэлани, церемониймейстер, встретил их у дверей Эсембли-рум, посетовал на ужасную погоду, заметил, что мистер Пакстон прекрасно выглядит, а мисс Джинни похожа на цветущую розу, и, видя, что прибыли новые гости, пригласил отца и дочь войти.

– Фу! – хмыкнула Джинни, прикрываясь ладошкой. – Он вечно говорит одни и те же комплименты. Помню, три года назад я слышала то же самое.

И, скинув бархатный плащ, вручила его лакею и сделала небольшой пируэт перед отцом, явно ожидая его одобрения. Глаза Джеймса Пакстона едва не вылезли из орбит. Судорожно сглотнув, он прикрыл веки, словно ожидая, что ужасное видение исчезнет, но оно, казалось, навеки запечатлелось в мозгу. О Господи, кто сделал это с его дочерью?! Нужно немедленно увести Джинни, благополучно доставить домой, сорвать с нее эту ужасную хламиду и предать огню. Боже милосердный, белые бархатные банты! И столько, что, если попытаешься пересчитать, закружится голова! Слишком поздно.

– А, мистер Пакстон, добрый вечер! Юджиния, и вы решили приехать! Очень мило с вашей стороны, совершенно восхитительно! Как… э-э-э… интересно вы выглядите! Эти бесконечные ряды белых бантов! Извините меня, пожалуйста, нужно поздороваться с вновь прибывшими.

И с этими словами миссис Лавиния Уорфилд, жена очень богатого и влиятельного Пола Уорфилда, поспешно упорхнула. Джеймс успел заметить злорадное удовольствие в маленьких глазках и сразу же понял – слишком поздно.

О Господи, что же делать?

– Как странно она вела себя, отец, – сказала Джинни, смущенно теребя бант.

– Да, – согласился Джеймс, пытаясь подавить рвущиеся с языка проклятия, и снова вздохнул. По крайней мере таких прекрасных волос, как у Джинни, нет ни у одной из присутствующих здесь дам. Она сумела заплести нетугую косу и уложить ее короной на головке так, что вьющиеся прядки, оставшиеся на свободе, обрамляли ее лицо и спадали на шею. Необыкновенные волосы, совсем как у матери. Если бы только Джинни унаследовала от нее чувство меры и вкус, умение одеваться! Если бы люди смотрели только на это прелестное личико и не замечали того, что она умудрилась напялить на себя!

У Джеймса не осталось времени сбежать, придумать какой-то разумный выход, объяснить дочери, как ужасно она выглядит. Их немедленно окружили Мюрреи, Принглы, Уинчестеры и Гейтеры. Мужчины были искренне рады видеть его, женщины, к несчастью, были в восторге от Джинни, но совсем не потому, что хотели возобновить старую дружбу. По городу разнесся слух, что Юджиния Пакстон забыла, где ее место, старается сравняться с мужчинами, и балтиморские дамы не могли дождаться случая отомстить. А Джинни, в своем невероятно безвкусном наряде, наконец-то предоставила им столь желанную возможность.