Текст книги "Только по приглашению"

Кэтрин Крэко
Только по приглашению

ПРОЛОГ

– Миссис Лэттимор?

Кэлли Лэттимор обернулась и увидела, как фотограф нацелила на нее объектив. Кэлли быстро поправила рукой кудрявые рыжие волосы и, прежде чем войти из промозглого январского холода в приятное тепло ресторана, задержалась у входа в «Le Circue», чтобы молодая девушка в простом хлопчатобумажном костюме смогла ее сфотографировать.

– Здравствуйте, миссис Лэттимор.

– Здравствуйте, Бруно. Миссис Монтини и миссис Баррет уже приехали?

– Здесь миссис Монтини, миссис Баррет пока нет, – сказал Бруно, помогая Кэлли снять пальто. Он передал его гардеробщице и улыбнулся, когда Кэлли получила номерок.

– Все в порядке.

– Кэлли, дорогая! – кто-то окликнул Кэлли от стойки.

– Ах, графиня! – Кэлли пожала унизанную кольцами руку женщины, нестареющий, похожий на скульптуру профиль которой довершал черный шерстяной тюрбан.

– Как держится сенатор? Эта комиссия по преступности… в ужасное дело ввязался твой муж!

– О, Пол держится отлично. Он выносливый. – Кэлли засмеялась, но внезапная острая боль пронзила ее, когда она вспомнила про анонимные телефонные звонки, нарушавшие их ночное спокойствие, угрозы, не дававшие ей заснуть, сверхнадежную охрану, которую Пол нанял в Истхэмптоне и Бэдфорде.

– Ну ладно, целую тебя, дорогая. Наслаждайся ленчем.

– Спасибо. Я скажу Полу, что ты спрашивала про него.

Кэлли прошла вслед за Бруно, сопровождаемая любопытными взглядами посетителей, оторвавшихся от артишоков и зеленых салатов. Сидевшая за столиком Лили выглядела как всегда эффектно – светлые волосы, собранные в пучок, высокие скулы, ямочки на щеках и серо-голубые смеющиеся глаза; черный костюм «Шанель», украшенный потрясающими нитками жемчуга. За все годы, что они знали друг друга, Кэлли так и не смогла привыкнуть к ее красоте. Кэлли села рядом с ней, и Лили поцеловала ее в щеку.

– Давно здесь? – спросила Кэлли.

– Только несколько минут. Читала заметку Мэгги сегодня утром? Она пишет, что бенефис «Роял Пальмс» будет благотворительным праздником десятилетия. Самый престижный праздник с тех пор, как прошел бум по поводу дня рождения Малькольма Форбса Мароккана. – Лили рассмеялась.

– О Господи, я надеюсь, что мы не откусили больше, чем сможем прожевать, – сказала Кэлли. – На нас давят сроки, но я полагаю, что мы справимся.

– Сейчас не время сомневаться, Кэлли. Только представь себя на месте Малькольма Форбса или Трумена Кэиоте, или, еще лучше, Марии-Антуанетты, блестящей устроительницы приемов. Но, в конце концов, это прием совсем другого рода, правда?

– Разница в одном. «Роял Пальмс» слишком много значит для нас. Что касается Марии-Антуанетты… Не могла бы ты рассказать мне про эти фрески? – Она указала на стену справа от себя. – Мне уже давно интересно, почему все эти обезьяны одеты в платья Марии-Антуанетты. Они мне всегда казались отвратительными.

– Это старинные французские фантазии… Ах, посмотри, сюда идет Марси.

Они обернулись, чтобы взглянуть, как Марси Баррет, гибкая и длинноногая, скользила по узкому проходу между столиками; короткая темно-синяя юбка ее едва касалась колен, блестящие прямые каштановые волосы дрогнули, когда она кивнула, завидев своих знакомых.

– Я, наверно, ужасно опоздала? – спросила она, усаживаясь в кресло, которое любезно пододвинул Бруно.

– Нет-нет, ты вовремя, мы только что пришли, – сказала Кэлли.

– «Сан-Пелегрино» с лимоном, – бросила Марси через плечо официанту. – Скажите, вы видели заметку Мэгги Лоуэлл?

– Я только что узнала об этом, – сказала Кэлли, – нам нужна реклама, но вся эта шумиха меня нервирует.

– Подожди, скоро «Ярмарка тщеславия» завоюет все прилавки.

Кэлли рассмеялась.

– Да нет, все нормально. Я только хочу сказать, что еще очень много надо организовать. В конце концов, макет «Ярмарки тщеславия» готов, кроме обложки, конечно.

– Хорошо, мы займемся этим сегодня, – сказала Лили. – А сейчас давайте что-нибудь закажем. Я бы съела телячьей печенки, просто умираю от голода.

– Я, буду паштет, – заявила Кэлли.

– Боже, вы что, хотите, чтобы вас попросили отсюда? – удивилась Марси. – Вы что, ничего не знаете? Посмотрите вокруг. Здесь женщины могут позволить себе съесть не более нескольких листиков салата. Мне придется поддержать репутацию нашего столика. Я буду салат… и, – она подняла пустой бокал, – еще один «Сан-Пелегрино».

На фоне приятного звяканья стекла, фарфора и серебра и мягкого стаккато голосов, громкий и резкий смех потряс воздух, как ружейный выстрел. Никто из постоянных посетителей не оторвался от своих блюд. Они только приподняли брови или слегка вздохнули. Каждый из них понял, что Констанс Маккэй села за столик графини…

Констанс, чья когда-то спортивная миловидность огрубела от слишком большого количества солнца и джина, чья экстравагантно дорогая одежда теперь была всегда помята, и чьи когда-то шелковистые светлые волосы стали сейчас некрасивыми и спутанными. За соседним столиком послышалось приглушенное: «Выпить, как всегда».

Легкая тень симпатии пробежала по лицу Марси.

– Ладно, к делу, – сказала Кэлли. – Я побывала в «Фабулоуз фуд» и оформила заказ на все дни… В субботу днем – закуска и шампанское для художественной выставки, вечером – обед перед премьерой, в воскресенье – буфет перед аукционом, и праздничный обед в Бель-Риве вечером. Я принесла копии меню. Просмотрите их, может быть, у вас будут какие-нибудь предложения. Мы еще успеем внести изменения, хотя я бы предпочла покончить с этим.

Кэрри подобрала музыку к воскресенью, а Давэ готовит цветы. Лили, я знаю, что у тебя с выставкой дел невпроворот, но, может быть, ты бы занялась этим вместе с ним? Ты так хорошо умеешь обращаться с цветами!

– Хорошо, возьму это на себя, – пообещала Лили. – Как дела с фильмом, Марси? Он будет готов к премьере в субботу вечером?

– Его сейчас монтируют, но к субботе он будет готов. Я собираюсь в Лос-Анджелес за пленкой. О, Господи! Они все слабоумные. – Марси вздохнула. – В целой компании не хватит тестостерона и на одного нормального мужчину. – Она отодвинула вазочку с ярко-красными лилиями. – Но есть и хорошие новости. Я говорила с Мэрил и Полем, и они обещали быть, так что далее если у нас не будет фильма, то «звезды» нам обеспечены. – Она засмеялась. – Не волнуйся, Кэлли. Я абсолютно спокойна, даже если заставят отдать мое «дитя» этим кретинам. Могу действовать, как разъяренный бульдог, и не дрогну. Я в наилучшей форме. Честно.

– Вот и отлично. Как продвигаются дела с выставкой, Лили?

– Да, я бы хотела поговорить с тобой об этом. Решила показать работу Люка.

– О Боже, Лили, – мягко сказала Кэлли, – ты уверена, что справишься? Этого не было с тех пор, как Люк умер, и, принимая во внимание все, через что тебе и Джерри пришлось пройти…

– Да. Я много думала об этом, говорила с Джеррж и Жан-Клодом. Решили, что картины заслуживают, чтобы их показать. Я выставлю только серию последних работ. Она действительно интересна… Захватывающа. – Лили замолчала, вытерла слезы и откашлялась, она внезапно охрипла. Потом неожиданно улыбнулась. – Ручаюсь, что графиня сразу узнает об этом. У нее самая впечатляющая коллекция модернистов, и она ни за что не пропустит нашу выставку. Правильно, что будет Ван-Гог – для блеска и престижа. Конечно, я включу несколько полотен из запасников галереи… И Луис согласился заняться распродажей. – Она посмотрела на часы. – Надо поесть. Мы должны быть в студии Фабиани через час с небольшим.

– Видишь! Все-таки некоторые вещи никогда не меняются, – улыбнулась Марси. – Когда мы работали в агентстве, моим самым заветным желанием было достичь такого успеха, чтобы я могла обедать в хорошем ресторане и не торопиться вернуться на работу. Теперь мы все неприлично богаты, у нас лучший столик в «Le Circue», и мы все так же торопимся в студию после обеда. Наверное, что-то мы делаем не то!

Джозеф Ди Стефано стремительно шагал по мраморному вестибюлю здания суда. В левой руке он держал тяжелый кожаный портфель. Подойдя к киоску, он нащупал в кармане мелочь большим и безымянным пальцами правой руки – двумя уцелевшими на ней.

– Как дела, советник? – Человек из киоска сгреб мелочь и вложил газету в протянутую клешнеобразную руку Ди Стефано.

– Да, как дела?.. – Худое сморщенное лицо Ди Стефано не выражало ни тени улыбки. Внезапно его взгляд упал на блестящую обложку журнала, с которой на него смотрели три женских лица. Одно было царственно холодным лицом сероглазой блондинки, второе лицо – свежее, нежное, с проницательным взглядом, обрамленное умопомрачительной копной рыжих кудрей. В третьем лице читалась сильная открытая красота, прямые каштановые волосы завершали картину; большие широко посаженные карие глаза смотрели на него, не мигая – без сомнения, это была его сестра. Крупными буквами на обложке был выведен заголовок: «Красота, благополучие, сила: три женщины, имеющие это все».

– Сколько стоит? – спросил он.

– Два пятьдесят.

– Иисус-Мария, – пробормотал он, доставая три купюры. Вложив журнал в газету, он сунул его под мышку и устремился к массивным дверям. Быстро спустившись по лестнице, он завязал вокруг тонкой шеи шарф, ловко орудуя покалеченной рукой, и застегнул кашемировое пальто, чтобы укрыться от пронизывающего мартовского ветра. Не дожидаясь, пока вспыхнет зеленый, он устремился по Уорс-стрит мимо машин к ожидавшему его «линкольн-континенталю».

– Как дела, Джимми?

Толстый мужчина с крупными чертами лица, сидевший за рулем, потушил окурок сигары. Не поворачивая головы, он закрыл глаза и резко выдохнул отвратительный дым.

– О чем ты, Джо? На мосту идут работы, и вплоть до Сэкета сплошные пробки, – он повернул ключ в замке зажигания, и взгляд его упал на журнал.

– Что за черт, Джо? Какой-нибудь женский журнал или еще что-то в том же духе?

– Нет, это такой журнал мод, ну, знаешь, одежда и все такое. Я купил его для матери.

– Твоя мать читает такую ерунду? – вопрос Джимми прозвучал недоверчиво.

– Нет, не особенно, но на обложке этого журнала – моя сестра.

Джимми взглянул на него удивленно и одновременно подозрительно. Он и так относился скептически к гладкой стрижке Джо, его слишком мягкому пальто и полированным ногтям – даже на изуродованной руке. Джимми не нравился такой тип. Не очень-то хорошо для дела, так бы он выразился.

– Что же делает твоя сестра в этом журнале?

– Она пишет.

– Пишет? Ты имеешь в виду – пишет рассказы или что?

– Ну да.

– И чем же она здесь отличилась? Написала рассказ для этого журнала?

– Нет, тут рассказ про нее.

– Ну, ты даешь!

Джо совсем не хотел затевать этот разговор. Марси – это его больное место, пропасть между ними слишком широка, чтобы вот так просто это обсуждать.

– Послушай, останови у «Голубого фонаря». Я бы поел, – сказал Джо. – Здесь неплохие кальмары.

– Я высажу тебя, а сам уеду. Там что-то затевается, надо вернулся к пяти тридцати.

Джо знал об этом лучше, чем кто-либо, а кроме того, он предпочитал обедать в одиночестве.

Джо занял место у самой дальней стены, где его никто не сможет побеспокоить. Если бы он хотел компании или разговоров, он бы сел напротив входа, там все подходят к стойке, приветствуют друг друга. Здесь, сзади, он будет один. Доминик убрал пустые тарелки и поставил блюдо с кальмарами.

– Что-нибудь еще, Джо? Может быть, немного салата?

– Нет, спасибо, Доминик. Принеси мне вина.

– Ну конечно, Джо. Сейчас.

Джо положил журнал на стол и открыл его на странице с фотографией Марселы Ди Стефано Баррет, Лили Паскаль Монтини и Кэлли Мартин Лэттимор за обедом у Мортимера. Он быстро пробежал глазами статью о трех женщинах, которые, как говорилось, были старыми подругами, а сейчас работали вместе над организацией какого-то большого благотворительного праздника в Истхэмптоне следующим летом. «Крупнейший благотворительный праздник десятилетия» – так выразилась Мэгги Лоуэлл, автор статьи. Он перевернул блестящие страницы с фотографиями женщин в их шикарных жилищах, нашел раздел посвященный Марси. На одном из двух снимков она была в старом загородном доме с серой кровлей в Саг Харборе, в дальнем конце фотографии в Саг Харборе она сидела напротив стены, увитой геранью, с кошкой, рядом ее муж, приветливый светловолосый мужчина в клетчатой рубашке. Джо никогда с ним не встречался. На снимке в Малибу она была в бикини. Лежала, вытянувшись, в шезлонге, длинные ноги и стройное тело покрыты безупречным калифорнийским загаром. Марси улыбалась ему. «Все также классно выглядит», – подумал он. На обороте статья заканчивалась; темные глаза, смотревшие на него с укором с глянцевой страницы, заставили его вздрогнуть. Он перевел взгляд с взволновавших его фотографий на подписи, сопровождавшие их. Джо не испытывал особой приязни к цветистому слогу Мэгги Лоуэлл и быстро пробежал глазами: «благосклонно принимаемый критикой писатель… произведения последних лет имели большой коммерческий успех… по новому роману поставлен фильм, премьера которого состоится на празднике в Истхэмптоне следующим летом».

– Блеск-девочка Марси, – пробормотал он. – Блеск-девочка.

Он перевернул страницу, на которой была блондинка. «Иисус-Мария, как выглядит», – подумал он. Джо вдруг осознал, что за всю свою жизнь не встречал такой прекрасной женщины, как эта Лили Паскаль Монтини… Светлые волосы до плеч, нежные черты лица, холодные серые глаза, королевская осанка.

– Какая девочка, – пробормотал он, лениво проглядывая фотографии и текст: «художественный директор… коллекционер… организатор художественной выставки и аукциона на празднестве в Истхэмптоне… жена миллиардера, торговца недвижимостью Джерри Монтини…»

– Что за черт! – вырвалось у Джо, он почти рассмеялся, что было на него совсем не похоже. Он рассматривал фотографию, сделанную в огромной, уставленной цветами квартире на Пятой Авеню. Лили с мужем; он – в безупречно сшитом итальянском костюме, напротив камина; над камином – живописное полотно Кунинга. Человек на фотографии, хотя и был одет лучше, чем когда Джо знал его, без сомнения, был тот самый Джерри Монтини, который жил в соседнем доме, когда они были детьми. Просто невозможно было представить себе этого плотного юнца, сына Пэтси Монтини, женатым на такой богине и вращающимся в высших кругах. Джо знал, что Джерри добился успеха в торговле недвижимостью, он видел его на поминках Пэтси, но никогда его богатое воображение не могло поставить Джерри рядом с такой женщиной. В статье говорилось, что Марси, эта Лили и рыженькая дружат уже почти двадцать лет… Может быть, Марси их познакомила? Как еще эти двое могли встретиться? Они как будто с разных планет.

– Иисус-Мария, – пробормотал он в салфетку, вытирая губы.

– Что-нибудь еще, Джо? – поинтересовался Доминик.

– Только кофе, – попросил он, пока Доминик убирал посуду и менял скатерть.

Джо лениво перевернул страницу. Хорошенькая, зеленоглазая, рыжая улыбалась ему. Она чем-то отличалась от двух других… Менее напористая, чем Марси с ее темными волосами и оливковой кожей, не такая далекая, как фарфоровая блондинка Лили. Тоже восхитительна, но как-то более непосредственна, доступна. Что-то есть в этих кудрях, безрассудно спадающих на глаза, что заставляет его улыбаться. Он рассеянно взглянул на подписи, потягивая горький кофе: «Кэлли Мартин Лэттимор… присуждена режиссерская премия… политический и общественный деятель, защитник бездомных, член правления комитета по льготам для излечившихся от наркомании…» Снята в богато обставленной квартире на Парк-авеню, на кортах в Дель-Рива, в загородном доме в Бэдфорде – сидящая рядом с мужем, худощавым, с сединой на висках, в очках в роговой оправе и мягком твидовом жакете. Джо пристально взглянул на последнюю фотографию. СЕНАТОР ЛЭТТИМОР, гласила подпись, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИССИИ ПО ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ.

– Что за черт, – пробормотал он.

– Джо! – Джимми Хук подошел к столику и пристроил свое объемистое тело на пластмассовой табуретке напротив. – Слушай, побыстрее расправляйся со своим кофе. Есть дело. Огги хочет, чтобы ты участвовал с самого начала.

Джимми ухмыльнулся. Ему было приятно, что дошла очередь и до Джо.

Комизм момента не ускользнул от Джо. Здесь, на чистой скатерти ресторана «Голубой фонарь» с глянцевых страниц журнала на него смотрели три красивые женщины, три очаровательные бабочки, чья шикарная жизнь так далека от его собственной, как только возможно. В этот момент он знал, что в ближайшем будущем их жизни не только переплетутся, но что они почти наверняка будут держать его судьбу в своих нежных наманикюренных ручках.

ЧАСТЬ 1

1

Питсбург, 1943.

Тонкое засаленное стеганое одеяло ничуть не защитило ее спину от металлических выступов на полу трайлера, когда Эдди Крочек грубо овладел ею.

– Полегче, милый, – Дорин сразу поняла, что прошептала это в глухое ухо.

Совсем не так было бы, если бы она сказала это в то ухо, которое слышит. Это манера Эдди. Грубо и небрежно. Ничего, что бы она ни сказала, не могло это изменить. По боли в левом бедре, когда он передвинул ее ногу в неудобное положение, она поняла, что ей придется запудривать синяк, оставленный его пальцами. Она рассеянно смотрела в потолок грузовика, напряженно стиснув зубы, ожидая, когда же он, наконец, взорвется внутри нее, застонав, как раненый зверь, и его длинное мускулистое тело опустится на нее. Ощутив на себе его потное тело, она повернула голову так, что ее подбородок лег на его левое плечо, поближе к здоровому уху.

– Милый, это было великолепно, – промурлыкала она. – Ты превзошел самого себя.

Он перекатился на спину, тонкие губы скривились в усмешке, и стал заметен багровый шрам на щеке.

– Правда, Дорин? – это было скорее утверждение, а не вопрос.

– Правда, – ответила она с жаром. – Милый, достань мне пива.

Не двигаясь с места, он потянулся и вытащил из ведра со льдом две бутылки. Дорин вдруг очень захотелось, чтобы здесь было окно, чтобы свежий холодный воздух выветрил этот острый запах пота, смешанный с запахом недавно разгруженного лука, который Эдди привез из Окалы.

Она одернула юбку, оперлась на стенку трайлера и сделала большой глоток. Прижала прохладную бутылку сначала к груди, а потом к щеке, достала из сумки мятую пачку сигарет и закурила.

– Сколько времени, милый? – спросила она, резко выдохнув дым на манер Бэтти Дэвис. Ей это нравилось.

– Господи, Дорин! Какого черта ты меня спрашиваешь? Ты же знаешь, я не слежу за временем.

– Я знаю, милый, но придется посмотреть. Я не могу опоздать на последний автобус. Если ты, конечно, не хочешь отвезти меня домой на машине, – сказала она скромно.

– Ты сошла с ума! На такой махине я не смогу въехать на эту чертову гору перед вашим домом. Там нет места, чтобы и нормальным двум машинам разъехаться! – он вытащил часы из кармана джинсов. – Десять пятнадцать.

– О Боже, мне надо спешить. У тебя есть что-нибудь типа полотенца?

– Ты что, вообразила, что в отеле «Риц»?

– Я знаю, милый, но мне надо немного привести себя в порядок, ты же понимаешь, что я имею в виду, – она застенчиво взглянула на партнера.

– Там где-то есть тряпки, – он показал рукой в угол.

Она встала, взяла грязную тряпку, прополоскала ее в ведре с растаявшим льдом и вытерла липкие ноги и внутреннюю сторону бедер. Потом прополоскала тряпку снова, и бросила обратно в угол.

– Мы увидимся завтра? – спросила она, застегивая блузку.

– Не знаю, – проговорил Эдди, закрыв глаза. – Я уезжаю послезавтра рано утром обратно во Флориду.

– Я устрою тебе грандиозные проводы! – Она улыбнулась.

– Ладно, тогда пока. – Он криво ухмыльнулся.

Ему пришлось встать, чтобы снять, тяжелую задвижку с дверей трайлера. Дорин поцеловала его в щеку. Он придержал ее за руку, помогая спрыгнуть на землю. Она побежала через автомобильную стоянку к автобусной остановке и из ночного холода еще раз обернулась и помахала ему рукой.

– Осторожней, Кэлли! Держись подальше от этой собаки! – закричала Дорин. Она сидела на цементных ступеньках крыльца дома своего брата, тщательно крася ногти ярким малиновым лаком.

– Пилигрим никогда не укусит девочку, Дорин, – крикнула Эдна Мак-Куад из соседнего двора. Она отчаянно сражалась с октябрьским ветром, пытаясь повесить на веревку мокрые простыни.

– Эдна, девочку зовут Каролина, а мы называем ее Кэлли.

Эдна называла своих детей просто «девочка» и «мальчик», но Дорин показалось неприличным, если она позволит Эдне называть ее дочь «девочкой».

– Когда ты вернулась, Дорин?

– Почти неделю назад. – Дорин произнесла это рассеянно, показывая, что она не намерена продолжать беседу. Она слишком занята своими ногтями, да и за ребенком надо смотреть, чтобы еще на что-то отвлекаться. Хочется, чтобы к сегодняшнему вечеру ее маникюр был безупречным.

– А где сейчас твой муж? – спросила Эдна.

– За границей. Кажется, во Франции. – «Вероятно, так и есть», подумала Дорин. Она слышала, что Фрэнк попал под призыв. У него ведь не какая-нибудь там особенная работа, дающая право на отсрочку. В конце концов, он простой буфетчик в Хэмпстеде. И пьет больше, чем может себе позволить, подумала она раздраженно. Она почти никогда не думала о Фрэнке. Единственное напоминание о нем – это копна рыжих кудряшек вокруг мордашки Кэлли. И ей совсем не хотелось думать о нем сейчас. Лучше сконцентрироваться на Эдди.

Эдна вытащила изо рта прищепку и пришпилила хлопающую простыню к веревке.

– Ты думаешь оставаться здесь, пока он не вернется?

– Не знаю. Я еще не решила окончательно, – ответила она и подумала про себя: «Боже упаси!»

– Пилигрим меня целует! – засмеялась Кэлли.

– Господи, Кэлли! Отойди сейчас же от собаки! Иди ко мне, милая, ну, давай. – Дорин протянула руку и тихонько потянула большим и указательным пальцами за конец косынки, прикрывающей рыжие кудряшки дочери.

Сняв косынку, она вытерла ею хихикающую мордашку Кэлли.

– Черт, – пробормотала она, увидев, что смазала лак. – Иди сюда, Кэлли. Пора обедать. Пойдем к тете Элен.

– Пока, Пилигрим! – закричала Кэлли.

– Увидимся, Дорин! – крикнула Эдна.

– Увидимся, – отозвалась Дорин безо всякого энтузиазма. Она взяла Кэлли за руку и помогла ей подняться по ступенькам. – Ведь это нехорошо, если мы не заглянем к ней, да, мой милый зайка? – прошептала она Кэлли. Открыв дверь в кухню, она подвела Кэлли к столу. Потом, придерживая ее коленками, сняла с нее шерстяную шапочку и свитер. Элен стояла у стойки с раковиной и терла морковь.

– Я совершенно не выношу эту Эдну Мак-Куад! – заявила Дорин. Она всюду сует свой нос!

– По-моему она безобидна.

– Не думаю, что она так уж безобидна. Спрашивает, где мой муж, хотя сама прекрасно знает, что у меня нет мужа.

– Дорин, не порть себе настроение. Не обращай на нее внимания и все.

– И все-таки она невыносима, – сказала Дорин, сажая Кэлли на специальный высокий стульчик. Элен поставила на поднос тертую морковь и курицу, а Дорин надела ребенку фартучек. Пока Элен кормила девочку, Дорин вытащила из пачки «Кэмела» последнюю сигарету, закурила и скомкала пачку.

– Фольга, – напомнила Элен.

– Ах, да.

По дороге в кабинет она сделала несколько глубоких затяжек. Потом достала небольшой рулончик фольги.

– Я забыла про молоко, Дорин. Может быть, ты вытащишь его из холодильника?

– Конечно, – она потушила сигарету в раковине, налила молоко в чашку и поставила ее на высокий стульчик. Потом присела, вытряхнула содержимое из сигаретной пачки и начала аккуратно отдирать фольгу от бумажной основы, гордясь тем, что ее длинные наманикюренные ногти могут отдирать большие куски, не то, что эти короткие и неровные, ими только клочки нарвешь. Она не представляла, каким образом эти жалкие маленькие кусочки фольги могут служить военным целям, но ее брат Джек утверждал, что служат, и что весь металлолом, включая фольгу, надо сохранять.

Она подтянула руками колени, оперлась на них подбородком и посмотрела на Элен. Эта женщина, которую она считала почти старухой, чьи ногти всегда были короткие и неровные, не то, что ее длинные и ухоженные; чья фигура расплылась за прошедшие годы, в отличие от ее собственных стройных форм; эта женщина знала много такого, что Дорин тоже не мешало бы знать. Элен знала, как обходиться с мужчиной. Дорин заметила, что ее брат Джек, казалось, был рад приходить вечером домой и проводить время только с Элен.

– Вы счастливы с Джеком, Элен? – спросила Дорин.

– Пожалуй, – этот вопрос удивил ее. – Мы прожили хорошую жизнь. «Хорошую жизнь», подумала Дорин. «В этом дерьмовом городишке!»

– Ты всегда, казалось, стараешься для него. Взять хотя бы крекеры с сыром, которые ты готовишь каждый вечер.

– Ах, это! – Элен рассмеялась. – Это началось давно. Я прочитала в журнале про канапе и стала готовить их каждый вечер. Ты и не представляешь, какие удивительные вещи я готовила! Подавала их с «Манхэттеном». Мне казалось, что это очень романтично. Но Джеку все-таки больше нравились крекеры с сыром. Так что теперь я подаю сыр, крекеры и пиво. Мы привыкли есть это по вечерам. Что-то типа режима, как ты думаешь?

– Это хорошо, – сказала Дорин. – Послушай, Элен, у тебя не найдется какой-нибудь пудры для ног? У меня совершенно нет ничего такого. Я собираюсь вечером к Эдди, ладно? Тебя не затруднит присмотреть за Кэлли?

– Конечно, нет. Кажется, ты проводишь с ним много времени с тех пор, как вернулась.

– Да, мы были очень близки, когда я училась в средней школе, ты же знаешь… Пока я не ушла от него к Фрэнку. На самом деле он так и не смог этого пережить. Сказал, что я разбила ему сердце. Боже, какая я была дура… Это самая большая ошибка в моей жизни. Фрэнк – это как проигрыш. А Эдди, он такой, ну, основательный, что ли. У него собственный грузовик. А еще – замечательные золотые часы. Тебе бы взглянуть на них! Короче говоря, он повезет груз во Флориду завтра утром и хочет увидеть меня перед отъездом.

– Конечно, Дорин. Иди и хорошо проведи вечер.

Завывал ветер, и мелкий дождь обжигал лицо. Дорин натянула шарф на голову, и поплотнее запахнула пальто. От дождя булыжник стал скользким, и ей пришлось осторожно спускаться на высоких каблуках с крутой горки. «Я могу опоздать на этот проклятый автобус,» – подумала она.

Дорин спустилась, наконец, с горы, перебежала улицу на красный свет к остановке и увидела огни приближающегося автобуса, расплывавшиеся в пелене дождя и тумана.

– Ну, слава Богу! – вслух произнесла она.

Дорин пробралась по проходу почти пустого автобуса, миновав молодую женщину с подростком и пожилую пару, разговаривавшую, как она предположила, по-польски, и выбрала себе место, освещенное маленькой лампочкой в потолке.

Она сняла шарф, и взгляд ее остановился на затылке водителя – розовая кожа с пучками седых кудрявых волос. «Старье,» – подумала она. – «Это все, что осталось в этом городе. А молодые либо женаты, либо покалечены». Ее захлестнуло желание, когда она представила себе Эдди, не молодого и не старого, а глухота, которая уберегла его от службы, совсем его не портила. По нынешним временам это была хорошая добыча. Она представила себе шрам, украшавший его щеку, – память о жестокой драке.

Отогнав от себя эти мысли, Дорин порылась в сумочке, ища расческу и помаду. Она протерла шарфом стекло, чтобы смотреться в него, как в зеркало, и, выжидая, когда будет поменьше трясти, нанесла на губы ярко-красный слой, затем с помощью расчески аккуратно уложила свои платиновые волосы так, чтобы они волной спадали на лоб. Дорин последний раз оценивающе посмотрела в окно, и ее удивило, что капли стекают по стеклу точно так же, как слезы по щеке, которые невозможно удержать.

Вдоль извилистого Пэрри-хайвея зажглись фонари. Они вырывали из темноты мрачные куски кирпичной кладки и кровель на склонах холмов. На Рочестер-роуд автобус остановился и вышла польская пара. Дорин приподняла юбку и проверила ноги. – Черт! – От дождя пудра разводами стекла вниз. Она порылась в сумочке, достала оттуда маленькую губку и тщательно вытерла все бежевые пятна. Автобус прогромыхал по Сикли Окмонд-роуд, когда она, наконец, собрала все свои вещи и последний раз посмотрелась в стекло. Придерживаясь за спинки сидений, она потихоньку пробралась вперед. Водитель поднял на нее глаза.

– У вас есть зонт? – спросил он.

– Я забыла, такая вот дурочка. Но мне недалеко.

– Ну ладно, счастливо. – Он улыбнулся, открывая двери на Ингомар-роуд, и она вышла в темноту. Автобус тронулся, подняв тучу брызг, которые запачкали ей ноги.

– Пошел ты к черту! – воскликнула она в темноте.

Дорин вышла из туалета через дверь, украшенную розовым профилем, который напомнил ей Бетти Гэйбл в шортах и на высоких каблуках, и ее тотчас же поглотила атмосфера, насыщенная запахами хлебной водки, пива и сигаретного дыма. Она прошла сквозь голубую дымку вдоль длинной стойки, ритмично покачивая бедрами в такт мелодии Глена Миллера, раздававшейся из музыкального ящика, к темной кабинке в углу.

– Он опять опаздывает, подружка? Тебе его надо лучше воспитывать, – официантка притронулась к своей темной высокой прическе.

– Он не опаздывает, Вера. Просто я пришла немного раньше, вот и все.

– Ну, конечно, извини! – Вера ухмыльнулась. – Что ты будешь? Как обычно?

– Нет, не сегодня. Сегодня особенный вечер. Я бы выпила «Манхэттен».

– «Манхэттен», – повторила Вера, передразнивая ее.

– И, Вера, у вас есть какие-нибудь канапе?

– Канапе? – повторила Вера. – Что это за штука – ка-на-пе?

– Сыр и крекеры, Вера! Есть у вас какой-нибудь завалящий сыр и крекеры?

– У нас есть орешки к пиву.

– Прекрасно. Принеси мне орешков к пиву. – Дорин почувствовала в своем голосе раздражение.

– Один «Манхэттен» – и орешки к пиву, – Вера засунула карандаш обратно в прическу.

«Не раздражайся по пустякам», – уговаривала Дорин сама себя. – «Надо быть жизнерадостной. По-настоящему приветливой. По-настоящему радостной». Сквозь сигаретный дым, наполнявший комнату, она всматривалась в голову лося, укрепленную на противоположной стене. С одной стороны ее располагались две позолоченные руки, сложенные для молитвы, а с другой – изображение оранжевого автомобиля с маленькими настоящими электрическими лампочками вместо фар, выполненное на черном бархате.

– Что это такое ты пьешь? – спросил Эдди, плюхнувшись на стул напротив нее.

– Ах, это ты, милый. Как дела? Такая ужасная погода, правда? Ты хорошо выглядишь.

– Что это за ерунда? – повторил он, ладонями загладив назад волосы на висках, намоченные дождем, вытер руки салфеткой и энергично потер их друг о друга.

– Это «Манхэттен», милый. Хочешь попробовать?

– Нет, – он повернулся к Вере.

– Ну, что будешь ты? Как обычно, или тоже какую-нибудь ла-ди-ду? – спросила она.

– Как обычно, – сказал он и рассмеялся резко и невесело, как всегда.

Вера принесла виски и пиво. Дорин подождала, пока он выпьет виски и запьет его большим глотком пива.