Текст книги "Кэти Малхолланд. Том 1"

Кэти читала медленно, запинаясь на длинных словах. Отец заставлял ее повторять трудные слова по нескольку раз, чтобы она их запомнила. Дойдя до слова «искупление», она запнулась.

– Никто, кроме Бога, не может даровать…

– Разбей слово на три части, Кэти, – подсказал отец. – Ис-куп-ление, искупление.

– Искупление, – повторила за ним Кэти. Потом продолжала читать:

– Дай ей искупление, и она очистится своей кровью. Это тот закон, который рождает мужчин и женщин. И если она не сможет принести ягненка, она принесет двух…

– Че-ре-пах.

– Че-ре-пах или двух молодых голубей, один для греха, другой для искупления. И священник попросит об искуплении для нее, и она будет очищена.

Кэти не понимала ни слова из написанного в Библии, но ей было радостно оттого, что она умеет читать.

Пришло время уходить. После долгих протестов Кэти, в конце концов, согласилась взять шесть пенсов из принесенных ею денег, однако решительно отказалась от шиллинга. Шиллинг, конечно, пришелся бы ей очень кстати. Если бы у нее был шиллинг, ее мечта о кружевном воротничке и белых хлопчатобумажных перчатках, которые она видела у коробейника, когда тот в прошлый раз подходил к задней двери дома, стала бы почти осуществимой. Но она не могла брать эти деньги, зная, как нуждаются ее домашние.

Процедура прощания была обычной. Сначала она поцеловала Лиззи в щеку и терпеливо ждала, пока сестра держала голову у нее на груди, затем погладила ее по волосам и сказала:

– Будь, умницей, Лиззи. Увидимся через две недели.

В ответ Лиззи посмотрела на нее, и цвет ее глаз изменился, указывая на то, что какая-то часть затуманенного сознания девушки была все-таки способна воспринимать происходящее и сейчас переживала расставание с любимой сестрой.

Попрощавшись с Лиззи, Кэти подошла к Джо. Она положила руку на плечо брата, а брат положил руку на ее плечо.

– Постарайся побольше спать, – сказала Кэти.

– Постараюсь, Кэти, – ответил Джо. – До встречи.

– До встречи, Джо.

Потом она обвила руками шею отца и поцеловала его в щеку. Отец в течение нескольких секунд не выпускал ее из объятий, крепко прижимая к себе. После отца настала очередь матери. Мать не обняла ее, пока они не дошли до самого порога, и только на пороге заключила ее в объятия. Потом, мягко отстранив дочь, Кэтрин провела кончиками пальцев по ее лицу, поправила ее шляпку и сказала на прощание:

– Будь хорошей девочкой, Кэти, и слушайся миссис Дэвис.

– Да, ма. Я обязательно буду ее слушаться. До встречи, мои родные.

– До встречи, Кэти, – ответили ей все, за исключением деда, с которым она пока не прощалась, потому что Вильям всегда проходил вместе с ней первую милю пути.

Когда они с дедом дошли до последнего ряда коттеджей, Кэти обернулась и помахала рукой отцу, матери, брату и сестре, глядящим ей вслед с порога, и те помахали в ответ. А когда они были уже на торфяном поле, она еще раз обернулась и махнула рукой, прежде чем коттедж Малхолландов скрылся из виду. Потом она и дед продолжали свой путь вдвоем.

Эти минуты, когда он шел вместе с внучкой через поля, были для Вильяма самыми важными минутами из всего дня, проведенного с ней. Он всегда провожал Кэти на обратном пути, с тех самых пор, как она еще одиннадцатилетним ребенком поступила работать к Розье. В любую погоду – в дождь, в мороз, в ненастье – старик проделывал вместе с девочкой первую часть пути, а потом еще долго смотрел ей вслед, стоя на вершине холма, где они обычно расставались.

Вильям не был таким богобоязненным человеком, как его зять, он не ходил ни в церковь, ни в часовню, не читал Библию – но не проходило и дня без того, чтобы он не поблагодарил Бога за то, что Он послал ему внучку. Он благодарил Всевышнего за свет и радость, которые пришли в его жизнь с рождением Кэти. Внучка скрасила его унылую, беспомощную старость. Внучка помогла ему забыть обо всех пережитых горестях.

Одиннадцать лет назад Вильям потерял ногу во время аварии на Хеббурнской шахте. Это случилось вскоре после того, как начали использовать лампу безопасности Дэйви. Лампа, которая должна была значительно облегчить труд шахтеров, вызывала у рабочих почти благоговейное чувство, и такое же чувство она вызывала у хозяев шахты. Они считали, что с лампой отпадают все проблемы, поэтому с ее появлением техникой безопасности стали пренебрегать в большей степени, чем прежде. Даже жизненно важные вентиляционные отверстия не всегда продувались – к чему лишние затраты, когда есть чудо-лампа? В результате на шахте повысилась концентрация взрывоопасных газов, а нарастающий натиск воды из-под земли и спровоцировал взрыв. Во время взрыва погиб тридцать один человек, а многие остались покалеченными на всю жизнь. Вильяма до сих пор мучили по ночам кошмары, в которых он задыхался, беспомощно лежа среди изувеченных окровавленных тел. На самом деле, когда случилась авария, он не видел ни трупов, ни крови, потому что в шахте царила кромешная тьма, но он чувствовал их вокруг себя, и это страшное ощущение снова возвращалось к нему чуть ли не каждую ночь. Но днем, когда рядом была внучка – его веселая, разговорчивая, приветливая Кэти, Вильям забывал о своих ночных ужасах, и тьма рассеивалась, мир озарялся светом.

Дед и внучка добрались до вершины холма, и Кэти, заметив, что Вильям задыхается после трудного подъема, сказала:

– Тебе не надо было идти со мной так далеко, дедушка.

– Пустяки. – Старик горделиво вскинул голову. – Если бы я мог видеть сквозь холм, я бы отпустил тебя одну и раньше. Зато отсюда я смогу наблюдать за тобой, пока ты не дойдешь до самой усадьбы.

– Но ведь сейчас еще светло. Разве кто-то может напасть на меня средь бела дня? Другое дело зимой, когда темнеет рано, – сказала Кэти, которая темными зимними вечерами мчалась бегом всю дорогу от холма до усадьбы.

Вильям устало опустился на землю, и Кэти присела рядом с ним. Не спеша она расстегнула перед платья, достала из-под нижней рубашки кошелек и, вынув из него три пенса, протянула их деду.

– Нет, нет, я ни за что не возьму твои деньги. Ни за что, – решительно запротестовал тот, отталкивая ее руку.

– Ну, пожалуйста, дедушка, возьми. Ты сможешь пойти в таверну и выпить пива на эти деньги…

– Нет, дорогая, нет. Что тогда останется тебе? Всего три пенса. Получается, ты работаешь целый месяц за три пенса?

– А вот и нет! – возмутилась Кэти. – Я получаю не три пенса, а четыре шиллинга в месяц, и ты прекрасно это знаешь.

– Да, знаю. – Лицо старика было угрюмым. – И эти четыре шиллинга уходят на мое содержание.

Кэти посмотрела на деда широко раскрытыми глазами, открыла было рот, собираясь ему возразить, но, не найдя подходящих слов, плотно сжала губы. Через некоторое время она сказала:

– Не говори глупостей, дедушка. Я всегда отдаю деньги маме. При чем же здесь ты?

– Да, да, – Вильям медленно качал головой. – Я знаю, что ты отдаешь деньги маме. Но твоих трех пенсов я все равно не возьму.

– Какой ты все-таки упрямый! – не выдержала Кэти. – Знаешь, что я сделаю? Смотри! – Она положила монетки на траву между ними. – Если ты их не возьмешь, эти деньги будут лежать здесь, пока не заржавеют.

Дед посмотрел на нее из-под нахмуренных бровей, а Кэти весело улыбнулась ему в ответ. В этот момент оба услышали приближающиеся шаги. Они одновременно обернулись на звук и посмотрели вниз. По дороге шел мужчина.

– Это Бантинг, – сказал Вильям, понизив голос.

Кэти отвернулась от дороги и посмотрела на деда.

– Ладно, дедушка, я лучше пойду.

– Нет, подожди. Пусть он сначала пройдет. Я не хочу, чтобы он к тебе подходил.

Марк Бантинг работал на шахте контролером-весовщиком. В его обязанности входило проверять качество угля, доставляемого шахтерами наверх. В его власти было урезать вдвое количество добытого угля, засчитывающееся шахтеру, если в семисотпудовой корзине не хватало двух или трех пудов. Таким образом, отнятая у шахтера половина доставалась хозяевам бесплатно. То же наказание применялось, если в корзине среди угля находили несколько камней, и человек, добывающий уголь при тусклом свете свечи, получал вдвое меньше денег. Все контролеры-весовщики работали на комиссионной основе, поэтому они были заинтересованы в том, чтобы забраковать как можно больше корзин.

Марк Бантинг был коренастым мужчиной с темными кустистыми бровями, нависающими над глубоко посаженными глазами. Лицо его было полным, а губы тонкими. Как большинство людей его профессии, Бантинг был одинок. Рабочие ненавидели Бантинга, а хозяева, зная о его мошенничествах, презирали, хоть такой работник и был им удобен. Бантинг жил в полумиле от деревни, не в вонючем тесном коттедже, а в просторном добротном доме с двумя комнатами на нижнем этаже и двумя на верхнем, который был предоставлен ему его работодателями. Дом был окружен садом, а в саду сидела на цепи большая злая собака. Бантинг постоянно нуждался в защите, к тому же он должен был знать заранее о приближении визитеров. Собака, правда, не всегда могла защитить его от нападений, о чем свидетельствовал длинный шрам, пересекающий его щеку от скулы до подбородка. Впрочем, случалось и такое, что весовщиков находили в канавах с размозженными черепами.

– Неплохой сегодня день. – Бантинг поднялся на холм и остановился в ярде от того места, где сидели Вильям и Кэти.

Прошло несколько секунд, прежде чем старик ответил.

– Неплохой, – сказал он, не поднимая глаз.

Кэти с любопытством покосилась на Бантинга, о котором она так много слышала, но которого видела впервые. Она заметила, что его одежда разительно отличается от тряпья, в которое одевались жители шахтерского поселка. Бантинг был одет в добротный элегантный костюм, в отличие от шахтеров, он носил пиджак и галстук. Своим внешним видом этот человек напоминал Кэти хозяина и его сыновей, но отличался от них манерой говорить. Голос Бантинга был груб и звучал резко.

Какое-то особое чутье подсказало Кэти, что этот человек одинок, и странное чувство жалости внезапно овладело ею. Она знала, что, жалея Бантинга, она в некотором смысле совершает предательство по отношению к людям ее среды, знала, что таких, как Бантинг, жалеть нельзя, однако ничего не могла с собой поделать. Да, этот человек противен ей, но, тем не менее, он одинок, а одинокие люди всегда вызывали у нее жалость.

Бантинг смотрел на Кэти неподвижным, ничего не выражающим взглядом. Но, когда Вильям поднял голову и встал, он резко развернулся и, не сказав ни слова, зашагал прочь.

Вильям дождался, пока Бантинг отошел на безопасное расстояние, прежде чем заговорить.

– Подожди несколько минут, не уходи прямо сейчас, – сказал он вполголоса. – Ты ведь не хочешь столкнуться с ним на дороге?

Нет, конечно, она не хотела сталкиваться с этим человеком. То, как Бантинг посмотрел на нее, напугало Кэти, хоть она и не смогла бы объяснить почему. Может, его взгляд и был рассчитан на то, чтобы отпугивать людей, как женщин, так и мужчин. Наверное, это было его средством защиты – ведь Бантинг хоть и крепко сбит, но роста небольшого и особой физической силой не отличался.

– А вот теперь, ты можешь идти, – сказал Вильям через пару минут, когда Бантинг скрылся из вида.

– Да, дедушка.

Кэти встала и стряхнула с юбки стебельки травы. Подойдя к деду, она обняла его одной рукой за шею, а другую засунула ему в карман, опуская туда монетки. Когда он начал протестовать, она уже бежала вниз по склону.

– До свидания, дедушка! – крикнула она, оборачиваясь на ходу.

И старику ничего не оставалось, как крикнуть в ответ:

– До свидания, моя крошка!

На дороге Кэти несколько раз останавливалась и, обернувшись, махала рукой деду, оставшемуся на вершине холма, пока не добежала до поворота. У поворота она обернулась в последний раз, но уже не смогла его увидеть. После поворота она пошла шагом, с удовольствием перебирая в памяти подробности чудесного дня, проведенного дома с родными.

Она была так счастлива, что ей хотелось петь, смеяться. Неожиданно для себя самой она вдруг закружилась на месте; пыль вздымалась облаком из-под ее башмаков, а юбка развевалась колоколом вокруг ее ног. Потом она долго бежала и смеялась безо всякой причины, юная, беспечная и невероятно счастливая. Жизнь прекрасна и удивительна! Во вторник будет бал… Мысль об этом волнующем событии вызвала в ней новый прилив радости. Может, ей даже удастся взглянуть на танцующие пары. В прошлый раз, когда хозяева устраивали бал, миссис Дэвис позволила ей и Дотти посмотреть на танцующих через приоткрытую дверь зала, но тогда она ничего толком не увидела, только иногда мелькал перед глазами кринолин. Но все равно было очень интересно. А во вторник будет еще интереснее, потому что такого количества гостей, как в этот раз, хозяева еще никогда не приглашали. Когда она пойдет домой через две недели, у нее, в самом деле, будет что порассказать.

Завидев вдали мужскую фигуру, идущую ей навстречу, Кэти замедлила шаг. Бантинг возвращался с прогулки – даже на таком расстоянии она сразу же узнала этого неприятного человека. И по мере того, как расстояние между ними сокращалось, ею все сильнее и сильнее овладевала нервная дрожь. Дотти как-то рассказала ей, что однажды она увидела дьявола и так перепугалась, что на ее лице от страха выступили пятна, которые так и не удалось свести. И это было правдой – лицо Дотти действительно было покрыто темными пятнами. Кэти подумала, глядя на приближающегося Бантинга, что испытывает сейчас в точности такое же чувство, какое испытала, наверное, Дотти при встрече с дьяволом.

Когда Бантинг поравнялся с ней и, остановившись как вкопанный, уставился на нее своим пустым немигающим взглядом, она непроизвольно прикрыла ладонью лицо, чувствуя, как подкашиваются ноги.

– Куда ты идешь? – спросил Бантинг.

– На… на усадьбу.

– К Розье? Она кивнула.

– Что ты там делаешь?

– Я там работаю. Судомойкой.

Бантинг внимательно смотрел на девушку, сам удивляясь тому, что остановился. Он не любил женщин и не испытывал в них какой-либо необходимости. Но эта девушка почему-то вызывала у него любопытство.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Кэти… Кэти Малхолланд.

Ах, значит, перед ним дочь Большого Малхолланда, подумал Бантинг.

– Это твой дед тебя провожал?

– Ага. То есть да.

Он не сводил с нее своих мутных неподвижных глаз. Испуг девушки доставлял ему истинное наслаждение.

– Сколько тебе платят? – продолжал выспрашивать он.

– Шиллинг в неделю.

– Ха! – Бантинг издал лающий звук, похожий на смех, который, однако, не был смехом, и его подбородок дернулся вверх. – Тебя отпускают домой каждое воскресенье?

– Нет. Через воскресенье. – Кэти покачала головой и отступила на шаг. – Я должна идти, а то я опоздаю, – поспешно добавила она, продолжая пятиться.

Ее страх приводил Бантинга в восторг. Ему захотелось притвориться, будто он собирается прыгнуть на нее, чтобы испугать ее еще больше. Он мог поспорить, что в таком случае девчонка непременно наделает в штаны. Наблюдая, как она бегом удаляется по направлению к усадьбе, Бантингу вдруг пришло в голову, что девушка, отвечая на его вопросы, ни разу не добавила слова «сэр». А ведь девушка ее положения обязана говорить «сэр» такому человеку, как он.

Бантинга задело, что даже страх не смог заставить девчонку обращаться к нему с подобающим почтением.

Кэти все еще бежала, когда обнаружила, что она уже на территории усадьбы. Тогда она пошла шагом, нажимая руками на грудь, чтобы избавиться от одышки. Ну и напугал же он ее! Он так нехорошо на нее смотрел… Но все равно ей было его жаль. Странно, что она жалеет человека, который вызывает в ней такой страх и неприязнь… Только она ни в коем случае не должна говорить об этом родителям. Отец и мать не поймут ее жалости.

Она все еще задыхалась, когда вышла на лужайку перед домом и увидела мисс Терезу, сидящую на траве с книгой в руках. Мисс Тереза не читала книгу, а лишь задумчиво перебирала ее страницы. Ее взгляд был устремлен вдаль. Приблизившись к ней, Кэти присела в легком поклоне и уже хотела пройти мимо, когда молодая хозяйка обратилась к ней.

– Ты навещала родителей, Кэти? – спросила она.

– Да, миссис… мисс Тереза.

Почему-то Кэти не могла назвать Терезу «миссис Нобль» или «мэм».

– Ну и как поживают твои папа с мамой?

– О, у них все в порядке, мисс Тереза.

– А ты приятно провела время?

Улыбка Кэти растянулась до ушей.

– О да, мисс Тереза. Чудесно!

– Присядь-ка на минутку и расскажи мне о твоем доме. – Тереза подвинулась на траве, приглашая ее сесть.

– Что, мисс? – переспросила Кэти, словно не расслышала ее слов.

Но она прекрасно расслышала и была, как всегда, приятно удивлена столь добрым обращением молодой хозяйки. Странная, однако, женщина мисс Тереза: она обращается со слугами, как с себе равными. Кэти представила себе, что скажут на кухне, если увидят ее сидящей рядом с мисс Терезой. Слуги наверняка скажут, что мисс Тереза ведет себя слишком вольно, так не следует поступать настоящей леди. Что ж, может, мисс Тереза, в самом деле, ведет себя не как леди – это, однако, не мешало Кэти всей душой симпатизировать ей.

– Спасибо, мисс Тереза, но… Миссис Дэвис уже ждет меня, и я бы не хотела опоздать.

– Да, я понимаю, – Тереза посмотрела на нее снизу вверх и медленно покачала головой, словно думая о чем-то своем. – Я рада, что ты приятно провела день, Кэти.

– Спасибо, мисс Тереза.

Кэти повернулась и быстрым шагом пошла к дому. Ей было жаль, что она не смогла посидеть немного с мисс Терезой, эта женщина казалась ей такой одинокой… Но разве могла мисс Тереза чувствовать себя одинокой здесь, в доме своих родителей – в этом чудесном доме с великолепным садом? А еще у мисс Терезы был свой собственный дом – говорят, еще красивее, чем этот.

Странно, думала Кэти, сворачивая к заднему двору: сегодня она встретила двух одиноких людей. Но, может, эти люди вовсе не были одиноки – просто у нее разыгралась фантазия.

А на лужайке сидела Тереза, вытянув ноги и уронив на колени руки, и думала о Кэти. Кэти, наверное, удивилась бы, если б узнала, что с тех пор, как поступила работать к Розье, она постоянно присутствует в мыслях Терезы. Тереза и сама не могла понять, что с ней происходит, но с первой же минуты, увидев девочку, была буквально потрясена ее красотой. Впрочем, она объясняла себе это странное чувство, которое пробуждала в ней юная Кэти, своим преклонением перед красотой. Любой человек, знающий толк в эстетике и разбирающийся в искусстве, невольно залюбовался бы лицом этой девочки. Тереза вспомнила, как однажды она и Эйнсли разговаривали о пользе денег, и Эйнсли сказала:

– Вот возьми, к примеру, Кэти Малхолланд. Если этой девочке дать подобающее воспитание и красиво ее одеть, ею будет восхищаться вся Европа, от Лондона до Рима. Но какая судьба ее ожидает? Такая же, как у всех девушек из простонародья. Она выйдет замуж за шахтера, к двадцати годам уже успеет родить двоих или троих детей, а к тридцати годам в ней не останется и следа от красоты. А все потому, что она родилась в бедной семье. Если б у нее были деньги, она бы надолго сохранила красоту и в тридцать лет была бы в самом расцвете. Поэтому, – заключила с улыбкой Эйнсли, – никогда не пренебрегай деньгами, Тереза.

При мысли о своей любимой гувернантке невыразимая тоска овладела Терезой. Если б она только могла поговорить сейчас с Эйнсли, рассказать ей о том, что ей пришлось стерпеть в последние месяцы! Но Эйнсли была сейчас в Лондоне, где делилась своей мудростью с двумя юными леди.

Что она будет делать после помолвки Бернарда? Напишет мужу и сообщит, что больше не вернется к нему, или все-таки послушается мать и подождет до свадьбы? Тереза закрыла глаза и живо представила себе все те мерзости, которые ей придется терпеть в течение четырех месяцев, если она останется с мужем. И вдруг она с необычайной ясностью осознала, что никогда в жизни не сможет больше заставить себя лечь в одну постель с мужчиной – ни с мужем, ни с кем бы то ни было… Но что же ей делать?

Со стоном отчаяния она растянулась на траве и спрятала лицо в ладонях.

Глава 4

Бал продолжался, и дом был наполнен звуками музыки. Все гости уже прибыли, поужинали, и теперь несколько пар танцевали в зале, а другие были заняты светской беседой. Суета приостановилась, и прислуга, наконец, вздохнула с облегчением, некоторые слуги даже позволили себе расслабиться. Повариха тоже отдыхала после долгих трудов.

Она сидела в кресле-качалке возле огня, положив ноющие ноги на скамеечку и подкрепляя себя чашкой чая с джином. Она смертельно устала, однако испытывала чувство глубокого удовлетворения: как она только что сказала Дотти, никто другой на ее месте не смог бы сделать столько, сколько сделала она за последнюю неделю. Она сделала больше, чем было под силу человеческому существу. Теперь ее собственные ноги терзали ее.

Кэти тоже вымоталась за день. Голова у нее шла кругом, а все ее тело, особенно руки, ломило от усталости. Она была на ногах с половины шестого, и единственное, чего ей хотелось сейчас, это уронить голову на стол и уснуть. Кэти встала с деревянного ящика, отодвинула от себя тарелку и обернулась к Дотти.

– Я пойду, сполосну лицо под насосом, это меня взбодрит, – сказала она.

– Прежде чем идти умываться, поставь кипятить воду для посуды, – приказала ей повариха, поднимая глаза от своего чая.

– Хорошо, мэм, сейчас же поставлю.

Наполнив два больших котла и поставив их на огонь, Кэти вышла через заднюю дверь на свежий воздух. День угасал, сумерки сгущались, уступая место ночи, но было еще очень тепло, хоть и прохладнее, чем на кухне. Она глубоко вздохнула и направилась к насосу. Сегодня вечером двор выглядел совсем иначе, чем обычно, из-за многочисленных экипажей, загораживающих въезд. Ей бы хотелось проскользнуть между карет и взглянуть на подъездную аллею и на парадный вход, который в честь праздника украсили огнями, но она боялась столкнуться с кем-нибудь из извозчиков. В настоящий момент все извозчики и кучера должны были сидеть в комнате для хранения упряжи вместе с мистером Татманом, где для них был накрыт стол с закусками и пивом, но кто-то мог на минутку выйти на улицу, а Дотти говорила, что эти кучера – опасный народ. Не приведи Господь нарваться на кого-нибудь из них в темном углу.

Кэти подставила лицо под прохладную струю воды, изогнувшись так, чтобы не намочить чепчик и перед платья. Теперь, освежившись, она чувствовала себя бодрее. Она посмотрела на небо. Скоро совсем стемнеет, и в темноте дом со всеми его огнями будет смотреться великолепно. Ей бы хотелось пройти вдоль садовой стены и подняться на холм, чтоб взглянуть оттуда на дом, но сейчас она бы ни за что не осмелилась войти в сад. Не только потому, что боялась темноты. Дотти рассказывала, что во время празднеств некоторые пары иногда удаляются в сад и там происходят разные вещи. Но это, может и неправда – ведь мать говорила ей, что далеко не всем утверждениям Дотти можно верить.

Она вытерла лицо краешком передника и вернулась на кухню, где увидела Флорри Грин, которая зашла туда, чтобы поделиться впечатлениями о бале и посплетничать о гостях. Повариха была так увлечена ее рассказом, что даже опустила ноги со скамеечки и выпрямилась в своей качалке.

Горничная описывала мать невесты мистера Бернарда.

– Она такая старомодная, – говорила Флорри. – Маленькая и невзрачная, и одевается безо всякого вкуса. Я, по правде сказать, была удивлена. А кстати, знаешь, она настоящая аристократка. Мистер Кеннард сказал, что одна из ее сестер замужем за лордом, а другая – за графом, Ну и ладно! Посмотришь на нее, так можно подумать, ее коробейник одевал. – Последние слова горничная сказала вполголоса, наклонившись к поварихе.

– Да неужели? – удивилась та. – А как одета ее дочь, мисс Анн?

– Мисс Анн одета недурно, – Флорри оправила оборки на своем парадном переднике. – Она в розовом, и это ей к лицу. Вообще-то она хорошенькая, но из тех, что быстро увядают. – Говоря, Флорри качала головой в такт своим словам. – А отец… он представительный мужчина. Высокий и худой, а волосы белые как снег. Да, да, видный мужчина. Понимаешь, что я хочу сказать?

Повариха кивнула, показывая тем самым, что она прекрасно понимает, какой тип мужчины имеет в виду горничная. Приблизив лицо к Флорри, она заметила вполголоса:

– Странно, не правда ли, что они не остаются ночевать здесь, а возвращаются в Шилдс?

– Не только тебе это кажется странным.

– У кого они остановятся на ночь? – поинтересовалась повариха.

– У Палмеров, – ответила Флорри. – Это их давние друзья. Палмеры, кстати, приехали с ними. У них обоих очень важный и самодовольный вид… Держу пари, мисс Анн понимает, почему мистер Бернард захотел жениться на ней. А она… Она-то, бедняжка, влюблена в него! Ты бы видела, как она на него смотрит.

– Значит, ты видела их вместе?

– Ага. – Горничная встала, собираясь уходить. – Я забирала тарелки у Фанни и стояла у боковой двери в зал. Мне оттуда было видно, как они танцуют.

– Постой, – окликнула ее повариха, когда Флорри уже была в дверях. – Ты ничего не сказала о хозяйке. Как она выглядит?

– Затмевает многих, на мой взгляд, – ответила Флорри, оборачиваясь. – Платье сидит на ней прекрасно, и она очень довольна, что все идет гладко. Вот только мисс Тереза, наверное, огорчает ее. У мисс Терезы такой вид, словно она потеряла шесть пенсов, а нашла только три. Она, правда, никогда не была очень любезной с гостями, но сегодня у нее лицо как скисшее молоко. Я видела, как она танцевала с мистером Роджером. Не думаю, что кто-то другой пригласил бы ее. Господи, а какое на ней платье… – Горничная презрительно поморщилась и закрыла глаза. – Я бы не променяла мое воскресное платье на ее бальный наряд, честное слово.

– Да что ты!

– Поверь, она одета просто ужасно. И ведь не потому, что она не может купить себе красивое платье. Ее старикашка помешан на ней… Что ж, о вкусах не спорят. Я всегда это говорю: у каждого свой вкус, не нам судить.

– Ты права, Флорри, – согласилась повариха.

Последнее слово было сказано, горничная ушла, а повариха снова откинулась на спинку кресла и вытянула ноги. Через некоторое время, скосив глаза на своих двух помощниц, она закричала:

– Что вы там рассиживаетесь без дела? А ну-ка живо, Дотти, счисти еду с тарелок и приготовь кастрюли для завтрашней каши. А ты, Кэти, начинай-ка мыть пол!

Кэти уставилась на повариху сонными глазами. Она надеялась, что полы сегодня мыть не придется – все равно слуги еще успеют наследить, они ведь будут ходить туда-сюда до самого рассвета, убирая со столов грязную посуду.

– Ну что ты на меня вылупилась? – закричала повариха. – Не слышала, что ли, что я сказала? Быстро за работу, а не то уши надеру!

Кэти немедленно вскочила на ноги, схватила ведра и побежала к насосу за водой. Она уже начала мыть пол, когда миссис Дэвис торопливо вошла на кухню.

– Все в порядке, отдыхайте, – сказала она поварихе, растянувшейся в качалке. – Я пришла сказать вам, что все очень довольны едой. Я слышала, как гости хвалили ваши блюда.

– Я сделала все в пределах моих возможностей, – ответила ей повариха, натянуто улыбаясь. – Никто не может упрекнуть меня в том, что я не работаю в полную силу.

– Конечно, Делия, конечно. Ты в эти дни потрудилась на славу, – уверила ее миссис Дэвис, глядя тем временем на Кэти, скребущую пол в углу. – Ты напрасно тратишь время, Кэти, – обратилась она к девушке. – Все равно здесь еще натопчут… – Поняв, что лезет не в свое дело, экономка осеклась и, повернувшись к поварихе, сказала извиняющимся тоном:

– К двум часам здесь снова будет грязно, Делия.

Повариха резко выпрямилась в кресле и с вызовом посмотрела на экономку.

– А как бы вы на это посмотрели, если б я заставила ее, скрести полы после двух часов ночи?

– Конечно, я бы этого не одобрила, Делия, – спокойно ответила миссис Дэвис. – Но сегодня особый случай, и, по-моему, полы могут подождать до завтра.

– А завтра утром вы будете винить меня в том, что на кухне грязно?

Миссис Дэвис моментально утратила свою мягкость и превратилась в полную достоинства экономку.

– Я не такая дура, Делия, чтобы сначала отдавать приказ, а потом упрекать кого-то за то, что мой приказ был выполнен, – резко ответила она. – К тому же Кэти скоро придется заняться с тарелками и большим блюдом, когда их уберут со стола. Мы с мистером Кеннардом займемся приборами и столовым серебром в буфетной, но остальную посуду можно мыть здесь.

С этими словами миссис Дэвис повернулась к поварихе спиной и вышла из кухни.

– «Мы с мистером Кеннардом займемся столовым серебром»! – передразнила ее повариха, как только дверь закрылась за экономкой.

В том, что миссис Дэвис займется кое-чем с мистером Кеннардом сегодня ночью, сомнений быть не могло.

Она посмотрела на Кэти, ползающую на четвереньках с тряпкой в руках. Конечно, она не собиралась отменять свой приказ. Когда принесут грязную посуду, Кэти займется посудой, а пока пусть моет пол.

Было два часа ночи. Звуки оркестра все еще доносились из зала. Повариха в одной руке держала свечу, а другой оперлась о край стола, чтобы встать.

– Вы готовы? – спросила она девушек.

Дотти ответила первая.

– Да, мэм, – вежливо сказала она.

Она тоже держала свечу.

– А ты, Кэти?

– Сейчас иду, мэм. Вот только помою руки.

– Пошевеливайся, Кэти, – проворчала повариха. – Не испытывай мое терпение. С меня на сегодня и так достаточно.

Быстро вымыв руки и вытерев их о передник, Кэти схватила свою свечу, зажгла ее от тлеющих углей в печи и поспешила вслед за Дотти и поварихой.

Пройдя через длинный коридор, в конце которого располагались комнаты дворецкого и экономки, повариха и две ее помощницы вышли к лестнице черного хода. Они уже одолели первый пролет, когда обитая зеленым сукном дверь, ведущая на галерею, приоткрылась и оттуда показалась миссис Дэвис и донеслись громкие звуки музыки.

– О, я как раз собиралась спуститься к вам, – сказала экономка, притворяя за собой дверь. – Хотите посмотреть?

Все эти дни, наблюдая за приготовлениями к балу, Кэти сгорала от нетерпения в ожидании той минуты, когда она сможет, наконец, взглянуть на танцующих. Но сейчас ей хотелось лишь одного – поскорее добраться до своей кровати и погрузиться в сон. Она сомневалась, хватит ли у нее сил на то, чтобы раздеться. Кэти почувствовала облегчение, когда повариха сказала:

– Спасибо, миссис Дэвис, но я валюсь с ног. Я лучше пойду спать.

Она подняла свечу, осветив раскрасневшееся лицо миссис Дэвис. Экономка была явно навеселе. По всей видимости, она уже осушила не одну бутылку вина и вряд ли остановится на этом. Повариха уже хотела двинуться дальше, когда миссис Дэвис наклонилась к девочкам.

– Ну, а вы-то хотите взглянуть?