Текст книги "Бремя одежд"

– Бен сказал, что еще до вечернего чая будет дождь. Теперь он шел сзади и, судя по звуку его голоса, соблюдал некоторую дистанцию.

– Бен прав, – ответил Макинтайр после паузы.

Когда дорога с покрытием из кремниевой гальки кончилась, Грейс повернулась к нему и с сухой вежливостью проговорила:

– До свидания.

Эндрю стоял на расстоянии нескольких ярдов, его темно-карие глаза казались почти черными.

– До свидания, – сказал он.

Они отвернулись друг от друга почти одновременно, он зашагал по крутому склону, который вел к его дому, а она, срезая путь – по холму, в направлении главной дороги.

Когда Грейс достигла ее, то не стала спускаться к деревне, а взяла в сторону и вскоре подошла к небольшому кладбищу, находившемуся позади церкви.

Здесь никого не было, дверь в ризницу оказалась закрытой, но Грейс воспользовалась главным входом. Она миновала шесть каменных опор основного алтаря и повернула к алькову, где стоял второй алтарь, детский. Здесь она встала на колени на единственную деревянную подставку для моления и, крепко сложив ладони, начала молиться – сосредоточенно, серьезно. И как раз в это время, как и предсказывал Бен, по крыше забарабанил дождь.

Эндрю Макинтайр сделал не более дюжины больших шагов, потом остановился и резко обернулся. С этой удобной позиции он стал наблюдать, как жена священника торопливо удалялась по тропинке между деревьями в направлении дороги.

Никогда в жизни он не удивлялся так сильно – никогда. Думать об этой женщине, потом открыть глаза – и увидеть ее прямо перед собой! Он был потрясен. Зачем она пришла на территорию каменоломни? Наверное, она оказалась здесь впервые, и он вполне мог рассматривать это как знак свыше.

Эндрю пришел туда, чтобы твердо решить, что ему делать дальше. Он как раз остановился на том, что безумие, все больше охватывавшее его, следует остановить – это была дорога в никуда.

Эндрю ждал «дареный конь»: он уже два года знал, чего хочет Аделаида, но не делал никаких шагов в этом направлении, и не только из-за ее отца и из-за шума, который тот мог поднять, но и потому, что девушка не вызывала у него ничего, кроме обыкновенной симпатии. Потом Эндрю понял, что старый Тул поговорил с дочерью начистоту, и она переубедила его. Но даже то, что теперь старик был не против увидеть Эндрю в роли своего зятя, не могло заставить Эндрю думать об Аделаиде, как о будущей жене.

Работая у Тула много лет, Эндрю тем не менее никогда не чувствовал, что в чем-то уступает ему, и это тоже делало его жизнь трудной, а будущее – неопределенным, потому что он считал собственную мать лучшей во всех отношениях, чем жену своего хозяина. Мать Эндрю была образованной женщиной, а миссис Тул лишь какое-то время посещала деревенскую школу. Все, конечно, старались не вспоминать об этом, но, если он захотел бы связать свою жизнь с Аделаидой Тул, разве они смогли бы позабыть о том, что он – лишь подсобный рабочий на ферме?

Что касалось его отца – при этой мысли кривая усмешка тронула губы Эндрю – если бы не он, они с матерью не находились бы в таком бедственном положении. Для Эндрю это не имело особого значения – он всегда мог позаботиться о себе, – но мать оказалась связанной по рукам и ногам на всю жизнь. И зачем женщины выходят замуж за таких мужчин? Зачем? Наверное, некоторые просто страдают слепотой разума. Его мать тоже.

Грейс перепрыгнула канаву, тянувшуюся вдоль дороги. Теперь Эндрю мог различить только цвет ее платья, но ее лицо стояло у него перед глазами. Эта женщина очень отличалась от тех, кого он когда-либо знал, – милая, добрая, интеллигентная. Чтобы понять это, достаточно было только послушать ее.

И все же она выбрала такого типа, как Рауз… Приходский священник! Тьфу! Надменное ничтожество! А ведет себя так, будто он и есть Господь Бог собственной персоной. Эндрю почувствовал к нему отвращение во время первой же встречи. Он даже хотел поспорить с ним, связать его по рукам изъянами его же собственного учения – Эндрю мог это сделать. Разве он не был и сам воспитан на Библии? Причем до такой степени, что ребенком даже считал, что эту книгу написал его отец. Но все это было бесполезно, он давно понял, что подобные стычки оканчиваются безрезультатно.

Главное, что эта женщина несчастна с Раузом.

Что ему следует делать? Что мог он предпринять? Неужели, как и его мать, Грейс обречена страдать всю свою жизнь, повинуясь только чувству долга?..

Боже мой, нет!

3

Мисс Шокросс пришла на чай. Она сидела в гостиной рядом с Грейс и напротив Дональда. Дональд шутливо поддразнивал гостью, он всегда вел себя с ней игриво. Можно было сказать, что он обращается с мисс Шокросс, как с любимой сестрой. Конечно, как с сестрой, ни о каких других отношениях не могло быть и речи. При этой мысли чашка в руке Грейс задрожала, но она сумела сдержать смех.

– Представляете: мы все бегаем с ружьями за немецкими парашютистами и палим наугад?

Мисс Шокросс издала нечто среднее между смехом и хихиканьем – этот звук всегда раздражал Грейс.

– Ну, ладно, – Дональд заговорил серьезно. – Не стоит шутить на эту тему, война – вовсе не шутка, и если случится самое худшее, мы все, несомненно, выполним свой долг… Теперь с расписанием дежурств, Кейт, – он подался вперед. И тут игривое настроение вернулось к нему. – Только подкрепитесь этим кексом перед битвой.

Комнату наполнил смех Кейт Шокросс. Она смеялась, закрыв глаза и опустив голову. Затем так же внезапно она прекратила веселиться, достала из сумки лист бумаги и начала объяснять график дежурств.

Грейс наблюдала, как они очень серьезно распределяли обязанности на случай войны, дух которой действительно витал в воздухе.

Было начало сентября тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Казалось, что Англия может в любую минуту оказаться в боевой готовности: людям уже выдали противогазы, шли разговоры о сооружении земляных убежищ, о ночевках в них. Мысли о войне не пугали Грейс, за исключением тех случаев, когда она начинала думать о детях. Взрослые могли постоять за себя, но дети, особенно младшего возраста, как те, что ходили в начальную группу деревенской школы…

Тревожные мысли не давали ей покоя, потому что она в последнее время вообще не могла думать ни о чем другом. Дети, дети… ребенок. А что если у нее будет ребенок, и его убьет бомбой? Дрожь пробежала по всему телу Грейс, с головы до ног, потом она как-то странно застыла – внутренний голос произнес: «Все равно я бы рискнула».

Она вновь взглянула на Дональда. Его лицо было серьезным, красивым и серьезным. Не удивительно, что Кейт Шокросс не могла оторвать от него глаз. В деревне говорили, что она бегает за священником, но ее это, похоже, не трогало; казалось, она не замечает ничего, кроме этого человека.

То раздражение, презрение и даже ревность, которые Грейс временами испытывала в течение двух лет по отношению к Кейт, улетучились, как будто этих чувств никогда не было. Теперь Грейс ощущала нечто совсем другое – жалость. Да, жалость к мисс Шокросс, которая влюбилась в раковину – пустую внутри раковину, занятую только Богом. Внутри этой раковины не было места для женщины, разве что для куклы… Дональд был мужчиной с куклой. Она, Грейс, являлась этой куклой, которую время от времени надо было целовать, ласкать… и всегда оставлять разочарованной.

Год назад она начала ревновать Дональда к Богу. Это чувство владело ею несколько месяцев, и она ужасно переживала: нельзя смотреть на Господа, как на соперника. К счастью, все кончилось в тот самый день, когда Дональд повез ее к своему другу в Херроугейт. Тот тоже был священником. Добряк, это сразу было видно по его лицу, он имел семерых детей… Значит, люди, которые служили Богу, все равно оставались людьми.

Грейс была замужем за Дональдом семьсот восемьдесят четыре ночи. Ее беспокоило то, что она измеряла время такими категориями – не два с лишним года, а именно семьсот восемьдесят четыре ночи. И каждая ночь приносила ей чувство страха, потому что она не могла заснуть, открывая все новые черты в человеке, который лежал рядом.

Много месяцев назад она сделала для себя еще одно открытие: Дональд вообще не имел права ни на ком жениться. В одну из таких наполненных страхом ночей Грейс чуть не набросилась на него и не начала трясти с криком: «Ты согрешил, хотя предостерегаешь от этого других в своих проповедях. Ты совершил самый тяжкий грех против человеческой природы. Ты слышишь?!»

В ту ночь она встала, потихоньку вышла из спальни и направилась… в кладовку. Из всех комнат дома она выбрала именно это помещение, потому что оттуда она могла, распахнув дверь, смотреть в ночную тьму, не опасаясь, что кто-то увидит ее.

Хотя каждую ночь она разбирала Дональда по косточкам, мысленно критиковала его недостатки, его слабость, она все еще любила его. Грейс видела, что ему присуща некоторая мстительность, хотя он и старался скрыть эту черту характера. Она знала, что он обладает способностью добиваться своего хитростью, что иногда он использует кафедру для того, чтобы наносить удары – и не только в защиту Бога. Никто не осмелится возражать священнику, который проповедует с кафедры. И все же Грейс чувствовала, что в Дональде есть и немало хорошего; он всегда старался помочь людям, правда, точнее было бы сказать, что он организовывал эту помощь чужими руками, но эта организация, как полагала Грейс, тоже входила в его обязанности.

– А куда мы определим вот этого силача-великана? – Дональд вытянул большую белую руку и коснулся лица Грейс.

Мисс Шокросс оторвала от него взгляд и, посмотрев на Грейс, проговорила:

– О, я вас никуда не записала, потому что вы чувствуете себя не совсем хорошо.

– Нет, так не пойдет, она тоже должна участвовать, – Дональд нежно смотрел на жену, похлопывая ее по руке – Определим ее на дипломатическую работу, а?

Мисс Шокросс засмеялась над шуткой, а Грейс спросила обоих:

– Вам налить еще чаю?

Четверть часа спустя Дональд покинул дом вместе с мисс Шокросс: он собирался зайти к Тулам, так как миссис Тул заболела.

Грейс еще долго сидела одна в гостиной и смотрела на сад. Она понимала, что ситуация достигла той точки, когда надо что-то предпринимать. Она не могла больше жить так, она знала, что должна поговорить с Дональдом начистоту. Только на прошлой неделе тетя Аджи заметила: «Не пора ли уже обзаводиться и детьми?» Грейс ничего не ответила на это. Несколькими месяцами ранее она могла бы еще сказать что-нибудь вроде «О, для этого еще будет столько времени». Потом состоялся разговор с доктором Купером. «Знаете, нельзя же все время поднимать тонус с помощью лекарств, – сказал он. – Лучшее лекарство – природа, вы должны использовать ее, – он помолчал и добавил: – Вы понимаете, о чем я?» Грейс кивнула. Да, она прекрасно понимала, что имел в виду доктор Купер. «Сегодня же вечером, – решила она, – я выскажу Дональду все, и ничто не сможет мне помешать.» Не то чтобы она не пыталась неоднократно затронуть этот вопрос, но едва Дональд чувствовал, что разговор вот-вот коснется неприятной для него темы, как он тут же начинал целовать ее, похлопывать, поддразнивать и доводил ситуацию до того, что Грейс уже не могла заставить себя сказать: «Я хочу ребенка». «Но сегодня я не собираюсь слушать его лепет,» – подумала она и слегка склонила голову набок при этой мысли. Стало грустно оттого, что она начала воспринимать мужа вот так – называя его красивые слова лепетом…

К семи вечера Дональд еще не вернулся, и Грейс вышла в сад в поисках Бена: садовник не имел определенных часов работы. В компании старика она забывала о своих бедах, возможно, потому, что своим характером он был ближе всех к тем людям, среди которых Грейс росла на берегу Тайна. В его манерах она находила что-то от отца, от дяди Ральфа, от старого Джека Каммингса.

Бен подстригал верхушку живой изгороди из жимолости. Не поздоровавшись, старик сразу пожаловался:

– Он сказал, чтобы я срезал сверху целых два фута, – Бен всегда называл Дональда не иначе, как «он». – Но если сразу срезать столько, то станет видна крыша мастерской на дороге. Я сказал ему, что не сделаю этого, – Бен посмотрел на Грейс своими маленькими яркими глазами. – Понимаете, мэм?

– Да, Бен. Понимаю. Значит, викарий хотел, чтобы вы срезали сразу два фута?

– Да. Пришел после обеда и сказал, что эта изгородь, мол, слишком зеленая… вы хоть раз слышали что-нибудь подобное – слишком зеленая? Я – никогда. А я показал ему, что изгородь как раз является хорошим фоном для лаванды и всего остального, – старик махнул рукой в сторону кустов.

– Да, да, вижу, – проговорила Грейс.

– Эту изгородь высаживала еще мисс Таппинг. «Давай сделаем так, чтобы не видеть того черного сарая, а, Бен?» – сказала она, и я ответил: «Да, мэм, давайте» – «Жимолость подойдет для этого лучше всего, – сказала она, – потому что растет быстро.» И посадила.

В последнее время старик говорил о своей умершей хозяйке более спокойно, и Грейс понимала это потому, что сейчас ему есть с кем поделиться своими воспоминаниями. Она также видела, что Бен разрешает себе говорить об этом лишь с ней, и предоставляла ему такую возможность, когда только могла.

– Мэм.

– Да, Бен?

– Я вчера случайно нашел рецепт моей матери для улучшения аппетита. Это настой из разных трав. Я принес его вам, – Бен не смотрел на Грейс и продолжал медленно, умело подрезать кусты. – Помню, мать говорила мне, что после этого на человека нападает просто волчий аппетит.

Старик прекратил свое занятие, положил ножницы и достал из кармана лист пожелтевшей бумаги. Он развернул его и подал Грейс.

Она пробежала рецепт глазами, заметив слова «одуванчик» и «розмарин», потом взглянула на садовника и мягко сказала:

– Спасибо, Бен, вы очень добры.

– Вот что я вам скажу, – он снова взялся за ножницы. – Эта новомодная медицина… с таким же успехом можно пить воду из луж. А старые рецепты позабыли или потеряли, вот люди и умирают, – на последних словах его голос осекся, и Грейс поняла, что он думает о своей любимой хозяйке.

«И все же благодаря тебе она прожила еще девять лет, Бен,» – хотелось сказать ей, но она лишь поблагодарила старика:

– Спасибо, Бен, – потом добавила: – Я распоряжусь, чтобы мне это приготовили – обещаю.

Садовник не повернулся, даже не кивнул, и Грейс медленно пошла прочь, читая рецепт, который должен был нагнать на нее волчий аппетит. О, Бен, добрый Бен, не травы мне нужны, чтобы поправиться.

Она остановилась, обежала взглядом сад, потом посмотрела на задний фасад дома. Она должна была быть такой счастливой, как принцесса в сказке, жить в этой атмосфере легко и спокойно. Телу ее полагалось как бы парить в воздухе, быть гармоничным, а сейчас оно представляло из себя комок напряженных нервов, и одного резкого слова было бы достаточно, чтобы наполнить слезами ее глаза.

Грейс бросилась к дому, бегом пересекла холл, взбежала по лестнице и, очутившись в своей комнате, упала на кровать лицом вниз. Закрывшись руками, она заплакала. Почему это случилось именно с ней? Она же не плохая, не злая, она только хотела… только хотела… хотела… хотела… В ее висках стучало: «хотела… хотела… хотела…». Пальцы Грейс сжались, захватив в кулаки материю пухового одеяла."…Быть любимой… быть любимой…" – раздался в ее мозгу беззвучный крик.

Дональд вернулся только с наступлением сумерек. Из окна спальни она видела, как он приближается по аллее. Когда он, миновав парадный вход, обогнул дом, она поняла, что он пошел посмотреть, выполнил ли Бен его указания.

Она поняла, что завтра Дональд начнет выяснять с садовником отношения, завтра произойдет столкновение двух характеров. Это случалось и раньше, и Бен, как правило, выходил победителем. Без сомнения, он одержит верх и на этот раз. Симпатии Грейс были на стороне старика – и не потому, что в данном случае, как и во многих других ситуациях, он был прав, а потому, что ее как-то задевало, когда она видела, что Дональд помыкает стариком в саду, почти принадлежащем – по крайней мере, с моральной точки зрения – ему, Бену, и, более того, совсем не принимает во внимание его преклонный возраст. Странно, размышляла Грейс, Дональд никогда не следует своим христианским заповедям в отношениях с Беном, что следовало бы делать хотя бы просто для того, чтобы попытаться заставить его ходить на церковную службу.

Грейс вошла в холл одновременно с Дональдом. Она уже не бросалась, как раньше, ему на шею. Она сразу же заметила, что он раздражен – по всей вероятности, из-за Бена. Однако, когда они прошли в гостиную, он заговорил не о садовнике, а о семействе Тулов.

Миссис Тул действительно чувствовала себя плохо, к тому же ей не давали покоя мысли о дочери: дела Аделаиды шли далеко не лучшим образом – и все из-за этого Макинтайра. Они, Тулы, были для него почти что вторыми родителями. Мистер Тул даже намекнул ему, что не прочь видеть в нем своего зятя, но этот дурак как будто и не понял намека. Такое отношение сильно обижало и мистера Тула, и его жену, не говоря уж об Аделаиде.

Грейс встала перед мужем и, взяв его за руки, привлекла к себе внимание.

– Дональд… Дональд, я… – она замолчала, и сердце ее сделало несколько мощных глухих ударов, прежде чем она закончила – Я хотела бы поговорить с тобой.

На лицо его набежала какая-то тень – или это все еще было из-за Бена? Грейс знала, что когда Дональд чем-то раздражен, он всегда говорит совершенно на другие темы – ей неохотно пришлось принять и эту черту характера мужа.

Он высвободил одну руку и приложив ее ко лбу, произнес:

– Да, да, конечно, – потом добавил: – Не надо просить меня так, будто ты одна из моих прихожанок. Если не со мной, тогда с кем же ты можешь поделиться? – И на одном дыхании продолжал: – Кофе у нас найдется? Моя голова – как наковальня, – наверное, от жары.

Она медленно отпустила его руку, молча отвернулась и пошла на кухню. Там Грейс сняла с плиты кофейник, поставила его на поднос и отнесла в гостиную. Налила чашку для Дональда и села.

Закончив пить, он откинулся в кресле, вытянул ноги и вздохнул. Потом, закрыв глаза, проговорил:

– Итак, моя дорогая, что ты хотела мне сказать? Тело Грейс показалось ей холодным и негнущимся. Ну кто смог бы, глядя на мужчину, сидящего в кресле, вытянув ноги и закрыв глаза, сказать ему. «Я хочу ребенка… пойдем в спальню, ты будешь любить меня, я хочу ребенка» – или что-нибудь в этом роде?

Ее молчание заставило Дональда открыть глаза, хотя он по-прежнему сидел неподвижно.

– Это важно?

– Да.

Он вновь закрыл глаза; Грейс продолжала смотреть на мужа. Его тело как будто свисало с кресла: мягкое, дряблое, с просматривающимся местами жиром, оно уже не казалось ей красивым телом. Только когда Дональд стоял, полностью распрямившись, или быстро шагал с развевающейся одеждой, он производил впечатление атлета. Но она знала, что его тело отнюдь не принадлежит атлету. Она взглянула на его ноги в черных брюках и поймала себя на мысли, что ни разу не видела их обнаженными, да и чувствовала их кожу своими ладонями только дважды… Неужели все браки – такие? Нет, нет, с чувством ответила она сама себе, этого не может быть, иначе в сумасшедших домах было бы куда больше обитателей, чем сейчас. Эта мысль заставила Грейс быстро встать.

Дональд вновь открыл глаза, потянулся и сказал:

– Жаль, что мне еще придется сегодня работать. Ну, моя дорогая, какой важный вопрос ты хотела обсудить?

– Поговорим наверху. Ты скоро?

– Примерно через полчаса, – он встал, подошел к ней и положил руку ей на плечо.

– Ты иди. Я скоро.

Догадался ли он обо всем по лицу Грейс? И обещало ли ей что-нибудь выражение его собственного лица? Она пристально вглядывалась в него какой-то миг, потом опустила глаза. Медленно освободившись от его руки, она взяла поднос и вышла.

Несмотря на то, что окно балкона было открыто, воздух в спальне был жаркий и тяжелый. Грейс начала раздеваться – медленно, потому что мысли ее были совсем о другом. Но когда она взяла с кровати ночную рубашку и уже собиралась надеть ее, рука Грейс стала тверда. Она долго смотрела на струящуюся меж пальцев прозрачную ткань, потом положила рубашку и начала ходить по комнате взад-вперед, от правой стены – к левой. Грейс испытывала странное чувство – она еще никогда не ходила вот так, совершенно без одежды. И она все время прислушивалась. Прошло чуть более получаса, и из комнаты, расположенной под спальней, раздались шаги, потом послышался звук закрываемой на ключ двери парадного входа.

Когда Дональд начал подниматься по лестнице, волнение Грейс прошло. Она решила, что как раз в тот момент, когда он откроет дверь спальни, она будет пересекать комнату. Но когда Дональд открыл дверь, Грейс сидела за туалетным столиком. Ему сразу бросилась в глаза ее спина, отраженное в зеркале обнаженное тело.

В жизни бывают такие моменты, когда все пять чувств человека обостряются до предела, за которым – агония. Хорошо, если подобные мучительные опыты происходят как можно реже. Это пытка, которая разрушает не тело – ум. В такие моменты можно физически ощутить собственное унижение и безысходность положения. Можно почувствовать отвращение, которое ты вызываешь в партнере, когда презрение кривит его губы и обнажает зубы. В такие минуты мозг кричит о собственном ничтожестве.

Грейс испытала эту агонию, когда в зеркале встретилась взглядом с глазами мужа: не только выражение лица – сама его поза выдавала, какие чувства владеют им. Под взглядом Дональда ей захотелось съежиться, стать незаметной. Он как будто увидел перед собой распутное существо. Сейчас он напоминал попавшего в ловушку жреца. Она с силой прижала ладонь к губам.

– Не смотри на меня так! – прорвался через пальцы ее крик.

– На твоем месте я бы оделся; не стоит вести себя подобным образом, Грейс.

И не успела эта беспощадная, холодная фраза прозвучать до конца, как Дональд уже повернулся и вышел, с силой захлопнув дверь, чего никогда не делал раньше. Пальцы Грейс все еще были крепко прижаты к губам, когда она с безумным видом посмотрела в зеркало, но увидела там не собственное изображение, а строфу из Книги Бытия: «И ОНА ПОЙМАЛА ЕГО ЗА ОДЕЖДЫ СО СЛОВАМИ „ЛЯГ СО МНОЙ“, И ОН, ОСТАВИВ СВОИ ОДЕЖДЫ В РУКАХ ЕЕ, В ПАНИКЕ БЕЖАЛ ОТТУДА».

Дональд посмотрел на нее так же, как, наверное, Иосиф смотрел на жену своего хозяина-египтянина… но Грейс не была чьей-то чужой женой, она была женой Дональда… однако ему не нужна была женщина, по крайней мере, для любви. Она, Грейс, схватила его за одежды, она показала ему свое обнаженное тело – и что же? Он в панике бежал.

О, Боже! О, Боже! Грейс с усилием отвернулась от зеркала, и хотя она пристально всматривалась в обстановку спальни, она ничего не видела, зрение ее затуманилось. Но она не плакала. Наклонившись и закрыв лицо руками, она повторяла «О, Боже! О, Боже!»

Бормоча эти слова, она неожиданно бросилась к своей одежде и стала лихорадочно, путаясь в материи, одеваться.

Когда молния на боку платья была застегнута, Грейс застыла неподвижно, с поднятыми под мышки руками Взгляд ее был устремлен на ковер. «Куда я пойду? – спросила она себя. – К тете Аджи?.. Нет, нет.» Но тетя поняла бы, Грейс знала, что тетя поняла бы ее. Какими словами описать свой поступок, который привел к этой ситуации? И сможет ли кто-нибудь понять это невыносимое чувство, охватившее ее, когда она осознала, что была отвергнута?.. Она больше не могла так, не могла. Она – грязная, аморальная особа. И этот приговор вынес ей – навечно – ее собственный муж.

Не включая свет, она прошла через кладовку и по металлическим ступенькам лестницы быстро спустилась в сад. Ночь казалась не такой уж темной. Почти не замедляя бег, Грейс схватила ключ от калитки, висевший на гвозде у двери теплицы. Отомкнув калитку, она даже не остановилась, чтобы закрыть ее за собой или вынуть ключ, а, миновав узкую полоску травы, побежала к лесу.

Прежде она никогда не бывала в лесу ночью или даже в сумерки, и если бы теперь полностью отдавала себе отчет в своих поступках, темнота ужаснула бы ее. Но сейчас в ее душе не было места для страха, не было места ни для чего, кроме чувства стыда – и желания как можно быстрее избавиться от него. Она бежала, раскинув руки, отводя ветки, и, споткнувшись в третий раз, не удержалась и плашмя упала на землю. Ошеломленная, она лежала, с трудом переводя дыхание, в ночной тиши ей неожиданно почудился звук шагов. Но опять же Грейс не испытала чувства страха, а только решила: кто бы это ни был, он не догонит ее.

Она вскочила и снова побежала, и вскоре ноги подсказали ей, что она достигла дороги, покрытой кремниевой галькой. Теперь она побежала увереннее, как будто могла разглядеть направление, и не успела даже глазом моргнуть, как оказалась у проволочного заграждения. Она ударилась о него так сильно, что чуть не упала навзничь.

Когда Грейс наклонилась, чтобы пролезть под проволокой, то заметила позади среди деревьев свет факела. Но она знала, что Дональд никогда не найдет ее в этом отгороженном от внешнего мира месте – по крайней мере, до тех пор, пока она не сделает то, что задумала.

Она никогда не рассказывала Дональду о своих прогулках в этот район и полагала, что он даже не догадывается о существовании каменоломни. Пробравшись через узкий проход в кустах, Грейс направилась не к грязному «пляжу», а начала карабкаться по уступам к вершине скалы. В дальнем конце ее был крутой обрыв глубиной около шестидесяти футов. У подножия скалы в этом месте грязи не было, там лежали огромные глыбы разрабатывавшегося когда-то камня, заросшие папоротником.

Первые капли дождя укололи лицо Грейс. Он как будто проник внутрь ее разгоряченного мозга и внезапно вернул его в норму. Она остановилась, переводя дыхание и уже спокойнее, с обычным в таких случаях удивлением, подумала: «Идет дождь». Но в следующий момент она опять начала отчаянно карабкаться вверх, потому что совершенно отчетливо услышала шаги бегущего Дональда, и поняла, что он бежит, ориентируясь на звук ее собственных движений. «Если он прикоснется ко мне, я убью его, убью, убью!» – мысленно закричала она.

Когда Грейс достигла относительно ровного участка на вершине, темнота, усиливаемая дождем, лишила ее всех ориентиров, и она бежала уже наугад, даже не зная, в каком направлении находится край скалы. Когда над головой ее сверкнул огонь факела, она несколько мгновений растерянно моргала, потом повернулась и, ослепленная, рванулась прочь, но уже секунду спустя яростно, как дикая кошка, вырывалась из чьих-то рук. И только когда Грейс поняла, что эти руки были уверенными и сильными, а не безвольными и мягкими, она затихла.

– Ну, ну, успокойтесь же. Расслабьтесь, не бойтесь меня, – знакомый добрый голос как-то обволакивал ее. Какое-то время она стояла неподвижно, ее голова покоилась на плече человека, но потом ее начало трясти, как в лихорадке. Слезы, готовые вот-вот вырваться наружу, превратились в упругий комок и застряли в горле, затрудняя дыхание. Грудь Грейс судорожно вздымалась, как будто ей не хватало воздуха.

– Не бойтесь, никто не причинит вам зла, – очень мягко продолжал он.

Это было слишком. С губ Грейс сорвался крик, который могло бы издать раненое животное, затем потоки слез ручьем устремились из ее глаз; текло и изо рта, и из носа…

– Ну, ну, успокойтесь, не надо так плакать, не надо. Посмотрите, дождь вымочил вас насквозь. Наденьте это, – она почувствовала, как он набросил ей на плечи пальто, потом повел через валуны. Она рассеянно отметила, что они миновали то место, где она увидела его лежащим.

– Присядьте, здесь сухо, – он усадил ее на землю, и когда руки отпустили Грейс, она отвернулась, легла и закрыла лицо.

Прошло немало времени, прежде чем она вновь стала понимать, о чем он говорит.

– Не надо плакать, хватит. А то будете плохо себя чувствовать. Ну-ка, сядьте.

Но она не могла сесть. Ее тело содрогалось от рыданий, и он ничего не стал больше говорить, только легонько похлопывал ее до тех пор, пока медленно, постепенно буря не утихла, и Грейс осталась лежать тихая и обессилевшая.

Пока она смотрела в иссиня-черную землю, ее чувства вновь начали приходить в нормальное состояние, и она осознала, что лежит на территории каменоломни возле Эндрю Макинтайра и что он наверняка принял ее за сумасшедшую. Она медленно села.

– Я… я не знаю, что… что сказать, – прерывистое, неровное дыхание мешало ей говорить. – Я не знаю, что вы подумаете обо мне.

– То, что вы очень несчастны.

Грейс вздрогнула, как будто ее укололи. Хотя она не видела Эндрю, но знала, что он смотрит на нее.

– Вы ведь очень давно чувствуете себя несчастной, верно?

Она почувствовала, как ее лицо буквально вытягивается от изумления. Никто не знал о ее переживаниях, никто не догадывался, что она несчастна. Она не забывала держать себя, как всегда, и смеяться, как обычно, а Дональд на людях обращался с ней исключительно мило, даже ласково.

Будто со стороны она услышала свой голос – тихий, едва различимый, все еще неуверенный после недавних рыданий:

– Как… как вы узнали?

– Я наблюдал за вами.

– Наблюдали за мной? – она полностью повернулась к нему и теперь могла разглядеть его темный силуэт. С тех пор, как она наткнулась на него на «пляже», Грейс встречала Эндрю более дюжины раз. Но она знала: та встреча у воды навсегда останется в ее памяти, потому что она привела Грейс в церковь. В тот день она молилась о том, чтобы Дональд любил ее, и чтобы она никогда не перестала любить его.

С тех пор она ни разу не встретила Эндрю Макинтайра на территории каменоломни. Как и он, Грейс приходила туда, когда ей было одиноко. Они сталкивались только на дороге или у Тулов, когда Грейс видела его за работой на ферме.

– Так вы несчастны с ним, правда?

Точно так же, как она совсем недавно убежала из дома, Грейс хотела теперь убежать от этого человека.

– Почему вы вышли за него замуж?

– Я любила его, – вновь услышала она со стороны свой тихий голос.

– Это вам казалось.

– Вы не должны так говорить.

– Почему? Потому, что вы – жена священника, или потому, что вы не хотите признать правду?

Он в темноте нащупал ее руку и накрыл ее своей. Она не сопротивлялась.

– Я не знаю, как вас зовут, все всегда обращаются к вам «миссис Рауз». В мыслях я называл вас самыми разными именами – какое же настоящее?

Она почувствовала, что в ее голове вновь начинается круговорот, но не такой, как прежде. Тихо, почти шепотом, она ответила:

– Грейс.

– Грейс.

Она содрогнулась и часто заморгала, ужаснувшись при мысли, которую даже не решилась выразить словами. Чтобы избавиться от нее, Грейс проговорила: «Я… я должна идти,» – не сделав, однако, ни малейшей попытки подняться с земли. Потом спросила: