Текст книги "Авантюристка"

СОТРУДНИЧЕСТВО В РАМКАХ ДОГОВОРА

Человеку, не защищённому дублёной шкурой, подверженному укорам совести, в мире бизнеса делать нечего. Излишняя чувствительность будет выглядеть здесь как шёлковый передничек на деревенском кузнеце.

Не важно, каким путём вам удалось раздобыть деньги, важно то, что вы намерены с ними делать.

Бук Уайт. Книга Дэниэла Дру

Конечно, на следующий день я не могла упустить возможности прогуляться после ленча по Уолл-стрит. Позже Тор чуть ли не силком затащил меня на роскошный обед, заказанный им в ресторане отеля «Плаза». Отведав многочисленные разнообразные блюда и перейдя к кофе с коньяком, мы приступили к уточнению условий нашего пари.

Тор не соглашался сказать мне, какое желание потребует выполнить, если победа достанется ему. Поэтому я решила условиться о более материальных вещах в качестве ставок. По сути говоря, мы то и дело возвращались к этому предмету на протяжении всего обеда, так что задолго до того, как подали коньяк, моя голова уже гудела, и все же я впервые за многие годы так веселилась.

Тор не только обладал даром все объяснять с поразительной лёгкостью, но в часы веселья и отдыха никто искуснее его не мог сочинить шутку, или розыгрыш, или найти совершенно неожиданное объяснение самым разным вещам. Я понимала, что и пари наше он выдумал не только от морального негодования, но и от скуки. Да, он по-прежнему был готов бросить вызов всему на свете, даже самой жизни.

– Пожалуй, будет слишком просто, – заметил он по поводу пари, – положить в карман миллиард долларов и удалиться – на такое способен любой взломщик. Чтобы сделать это действительно интересным, надо суметь скрыть истинную сумму похищенных денег.

– Но как же тогда мы определим победителя? – поинтересовалась я.

– Мы договоримся об определённом отрезке времени – месяца три, например, – для оптимальной проработки деталей. Затем мы возьмём «позаимствованные» деньги… и вложим их! То есть, устроим дополнительное соревнование – как лучше их приумножить. И значит, суть пари будет состоять не в том, кто из нас лучший вор, а кто найдёт деньгам наилучшее применение. Мы обговорим приемлемые суммы. И первый, кто их получит, станет считаться выигравшим.

– Стало быть, просто украсть миллиард долларов для тебя недостаточно, – прокомментировала я, не надеясь услышать ответ.

Но Тор увлечённо нажимал клавиши своей карманной машинки.

– Тридцать миллионов долларов! – провозгласил он, поднимая на меня глаза. – Эту сумму ты сможешь получить на протяжении трех месяцев, – и, не дожидаясь, что я отвечу на это, уткнулся в маленький календарик.

– Сегодня у нас двадцать восьмое ноября, – принялся подсчитывать он, – почти что декабрь. Как я уже говорил, на кражу мне понадобится две недели, потом три месяца, чтобы пустить деньги в оборот, ну ещё пара недель на всякие подготовительные моменты, и я буду готов… первого апреля!

– В апрельский День Дураков?! – рассмеялась я. – А как насчёт меня? Мы с Чарльзом сможем похитить только десять миллионов. Как я смогу вложить их в оборот, чтобы получить тридцать?

– Я всегда относился к Чарльзу с должным почтением, – с улыбкой отвечал он. – Но ведь я уже видел тон карточки. Как это часто случается, ты сама задала ему неверный вопрос: сколько денег ты можешь украсть с личных обменных счётов – но ведь это капля в море! А как насчёт денег, обращающихся за пределами Соединённых Штатов?

Боже милостивый, а ведь он прав! Эта сумма во много раз больше, а я не включила международные обменные фонды в свой «эксперимент». Хотя я и не контролирую такие системы, как «Чипс» и «Свифт» – то есть грандиозную сеть правительственных электронных обменов, – и постоянно сталкивалась с ними, ведь через наш банк проходили и относившиеся к ним деньги.

– Кажется, начинаю испытывать к тебе чувство благодарности, – улыбнулась я, пригубив свой коньяк. – И будет просто здорово, если мы сумеем договориться. Я знаю, чего бы я хотела, думала об этом весь нынешний день. Хочу стать главой службы безопасности в ФЭД: так или иначе, мне уже предлагали это место, но в последний момент не приняли на работу из-за происков босса. Я не сомневаюсь, что ты при твоих связях сумеешь обеспечить мне снова это место. Но мне бы не хотелось выступать перед тобою в роли просительницы, пусть это будет моя ставка в игре.

– Хорошо, – согласился он недовольно. – Но, милая моя, я ведь ещё двенадцать лет назад говорил о том, что ты не создана для банковских учреждений. Люди, работающие там, не в состоянии отличить чёрное от белого: для них вся картина мира сводится к тому, что заём – это актив, а депозит – это пассив. Ты должна принадлежать только мне: я потратил слишком много времени на твоё обучение, чтобы теперь наблюдать, как ты ворочаешь горы бумаг для своих боссов, этих невежд, неспособных оценить, какое сокровище попало к ним в руки.

– Мой дедушка тоже был банкиром, – запальчиво возразила я.

– Нет, он не был банкиром, банкиры сняли с него последнюю рубашку. Поверь, я прекрасно знаю всю эту историю. Чего же ему не хватало – ты хоть раз задавала себе подобный вопрос? Уж во всяком случае, ты вряд ли скажешь, что он был глуп или необразован.

Он махнул официанту, чтобы тот принёс счёт, и продолжил, все больше раздражаясь.

– Хорошо – ты получишь то, что хочешь. Но если выиграю я, а, надеюсь, так оно и будет, то уж я точно знаю, чего хочу. Ты станешь работать на меня.

– В качестве Галатеи, твоего прекрасного творения? – рассмеялась я, хотя на самом деле не находила в этом ничего забавного. Десять лет назад я сумела избежать такой участи. Но даже если мне суждено проиграть, я не намерена превращаться в послушную глину в руках Тора до скончания века.

– И на какой срок ты рассчитываешь? – спросила я. – Не будет же это продолжаться всю жизнь. Он на мгновение задумался.

– На один год и один день, – загадочно произнёс он, глядя в сторону.

– «Сова и Киска»! – воскликнула я. – Как же, помню этот стишок: «Взяла мёда немножко и денег в дорожку…»

– «Завёрнутых в пятифунтовый банкнот», – продолжил Тор, приятно удивлённый.

– «И уплыли в поход на один день и год, под сиянием лунным – вперёд и вперёд», – закончила я.

– Вот видишь, каким бы солидным банкиром ты ни пыталась представить себя перед всем светом – все-таки ещё помнишь выученные когда-то в детстве побасёнки, моя милая Киска, – улыбнулся он. – Кто знает, – может, ты ещё будешь рада тому, что проиграла наше пари.

– И не надейся, – отрезала я.

Но одно обстоятельство в нашем споре внушало Тору беспокойство. Для того, чтобы выполнить свою часть пари, ему необходим был помощник. Хотя он знал абсолютно все о компьютерах и очень много обо всем остальном, все-таки существовала область, в которой он был практически полным профаном.

– Мне нужен фотограф, – признался он, – причём очень хороший.

А я как раз была знакома с одним из лучших фотографов Нью-Йорка и согласилась познакомить его с Тором на следующее утро.

– Расскажи мне об этом твоём приятеле, – попросил он, усевшись в такси утром воскресного дня. – Он заслуживает доверия? Можем ли мы рассказать ему правду о своих планах?

– Во-первых, это не он, а она, и зовут её Джорджиан Дамлих, – отвечала я. – Она – моя лучшая подруга, хотя мы не виделись уже несколько лет. Я голову даю на отсечение – она заслуживает любого доверия, а вот ты не должен верить ни одному сказанному ею слову.

– Все ясно, – сказал Тор. – Мы едем на встречу с законченной шизофреничкой. Она знает, по какому поводу мы собираемся с ней встречаться?

– Не уверена, что она вообще предполагает о нашем появлении.

– Не будешь же ты уверять меня, что разговаривала с её матерью? – удивился Тор.

– Лелией? Ну да, конечно, но это не играет никакой роли.

Тор замолк до конца поездки.

Действительно, мы с Джорджиан были лучшими подругами. Обычно она жила в апартаментах своей матери, в самом начале Парк-авеню. Но редко засиживалась подолгу на одном месте: она была удивительно непоседливая и независимая натура.

Вряд ли Джорджиан была столь уж независима в финансовом отношении – или, пожалуй, лучше было бы сказать, что никто в точности не знал, сколько у неё денег. Будучи фотографом, она постоянно разъезжала по свету и всегда при этом останавливалась в дворцах и виллах, которые были не всякому по карману. А с другой стороны, она постоянно носила потёртые джинсы и футболки, а на пальцы нанизывала столько золотых колец, словно это были медные побрякушки.

Большинство знакомых относилось к Джорджиан как к помешанной на сексе, экстравагантной особе. Я же видела в ней серьёзную, склонную к уединению натуру. Вы спросите, как же могла одна личность производить столь противоположное впечатление? Да просто она была неповторимым, единственным в мире созданием. Она и фотографом стала, чтобы иметь возможность сотворить для себя свою собственную вселенную – и жить в этой вселенной.

Я старалась видеться с нею пореже, потому что при встречах она постоянно агитировала меня сделать то же самое.

Как только я согласилась познакомить Джорджиан с Тором, меня стали одолевать сомнения, потому что у них было много общего: они относились ко мне как к своей собственности и были уверены, что способны исправить во мне то, что, по их мнению, было у меня не в порядке. Только предполагаемые ими пути исправления казались диаметрально противоположными: Тор хотел окунуть меня в реальность, тогда как Джорджиан мечтала вообще исключить слова «реальный мир» из моего словаря. Я боялась, что они возненавидят друг друга после знакомства.

Просторный холл особняка, в котором обитали Лелия и Джорджиан, напоминал какую-то выставку автомобилей из-за стоявших там нескольких «кадиллаков». Грандиозные люстры, словно навек замороженные ветки древних папоротников, свисали с высоченных потолков. В углах стояли обитые темно-красным плюшем диваны, причём возле каждого из них красовалась медная плевательница. Кроме того, в интерьер холла входили многочисленные колонны, их здесь было не меньше, чем когда-то в Помпее, а также золочёные барельефы, украшавшие все стены. В массивных чёрных траурных урнах стояли разноцветные искусственные цветы, а над дверями лифта свисали густые плети пластиковой кориникопии, унизанные плодами, которые так и норовили стукнуть вас по лбу.

– Ну и вкус! – пробурчал Тор, шагая вместе со мною по скользкому полу.

– Подожди, ты ещё не видел убранства апартаментов Лелии, – возразила я. – Она воспитана на французском декадансе.

– Но ты же сказала, что она русская, – удивился Тор, пробираясь к лифту.

– Родилась в России, воспитывалась во Франции, – пояснила я. – Поэтому не может хорошо говорить на своём родном языке да и на всех остальных. Этакая лингвистическая куча мала.

– Боже, никак сама мисс Бэнкс! – воскликнул лифтёр, которого звали Фрэнсис. – Сколько лет, сколько зим! Баронесса будет в восторге – она ведь знала, что вы в городе?

Таким образом Фрэнсис спрашивал нас, надо ли ему сообщать о нашем прибытии. Я заверила его, что беспокоиться не стоит.

На двадцать седьмом этаже Фрэнсис открыл своим ключом двери лифта, и мы перешагнули порог огромного мраморного фойе, где нас с несколько меньшей учтивостью встретила горничная, которая проводила в просторный коридор, также отделанный мрамором и по стенам которого были развешаны зеркала, как в Версальском дворце.

Горничная удалилась, чтобы разыскать ещё одну служанку, а Тор обратился ко мне с вопросом:

– Баронесса, это кто?

– Это Лелия. Я думаю, что титул – лишь дань её любви ко всему необычному. Ну, к примеру, когда кто-то из русских говорит, что он Романов, ведь никому не придёт в голову докапываться до правды?

Нам пришлось немного подождать, пока до наших ушей не долетел некий шум, раздавшийся издалека: мы различили женские вскрики, сопровождавшиеся хлопаньем дверей. Наконец дверь хлопнула в соседней комнате – зазвенели хрустальные подвески на канделябре.

Одна из зеркальных раздвижных дверей открылась, и к нам ворвалась Лелия собственной персоной, облачённая в атласное кимоно со шлейфом, украшенное перьями марабу, которые колыхались при каждом её движении. Близился полдень, но её медового оттенка волосы были так всклокочены, будто она сию минуту выскочила из кровати.

Вцепившись в меня, она прижалась щекой к моей щеке, как это принято у французов, после чего перешла к крепким медвежьим объятьям, как это принято у русских, так что перья марабу защекотали у меня в носу.

– Таракая! Счастье, счастье, счастье! Очень плохо тебе надо сделать подождать, но Джорджиан сегодня тре муве.

Мало того, что речь Лелии, составленную из слов на разных языках, было трудно понять, так она ещё имела привычку на полуслове забывать, о чем собственно толковала, или отвечать на вопрос, который вы задали полчаса назад. Имя своей дочери Джорджиан в её устах звучало как «Зорзион», вызывая у многих ассоциацию с известным итальянским десертным блюдом.

– Я привела моего друга доктора Тора, чтобы познакомить с нею, – сказала я, представляя ей Тора.

– Се кель э шарман! – вскричала Лелия, прожигая Тора блестящими глазами.

Она протянула ему руку для поцелуя.

– Этот чудесный мужчина ты приводишь, как златая статуя кажется он. Ви ние очин ныравитис – ах, и его костюм, тре шик – чудесный итальянский покрой! – И она кончиками пальцев пробежалась по его спортивному костюму, словно перед нею было произведение искусства. – Всегда я в отчаянии за тебя, моя таракая, ты работаешь так много – нет времени для молодых людей, – а вот теперь ты привела такого красивого…

– Кончай, Лелия, – прервала я её тираду. Сосредоточившись на возможных трудностях, связанных с привлечением Джорджиан к работе Тора, я как-то позабыла, что Лелия может быть достаточно невыносимой, когда пускается в рассуждения о моей личной жизни, – Доктор Тор – мой коллега, – поторопилась я добавить, пока она вела нас по коридору.

– Кель домаж, – помрачнев, прокомментировала мою реплику Лелия, посмотрев на Тора так, словно это была форель, сорвавшаяся у неё с крючка.

– У нас есть дело, которое необходимо обсудить с Джорджиан, – пояснила я, мельком заглядывая в полуотворённые зеркальные двери некоторых комнат. – Её что-то задерживает?

– Ох! – фыркнула Лелия. – Невозможно! Она одевается, будто собралась работать на тракторе! Кель инфант террибль. Вы присядьте: я пойду приготовлю что-нибудь вкусное поесть. Зорзион скоро придёт.

Лелия усадила нас за занавешанными жалюзи дверями Голубой комнаты – её любимого цвета, – это означало её полное одобрение представленного только что Тора. Лелия вообще все классифицировала по цветам. Она чмокнула меня, потрепала по щеке и, бросив очередной одобрительный взгляд на Тора, удалилась.

Через несколько минут появилась горничная с маленьким подносом, на котором стояли хрустальный графин с водкой и две стопки. Тор разлил водку, но я отказалась. Он же опрокинул свою стопку.

– Столичная, – определил он.

– Ты плохой эксперт, – заметила я. – Эту водку Лелия делает сама и получает два миллиона дохода.

Если будешь продолжать в том же духе, быстро свалишься под стол.

– Именно так полагается пить водку, – возразил Тор. – А вот отказываться от выпивки в русском доме – высшая степень невоспитанности.

Когда горничная вернулась и сообщила, что «мадемуазель» готова нас видеть. Тор поспешно опустошил и мою рюмку, не смущаясь, что служанка это видит. И мы втроём проследовали в Павлинью комнату. Эта комната служила для музицирования: её стены были обшиты полированными деревянными панелями. Вся остальная обстановка претерпела кое-какие перемены с тех времён, когда я была здесь в последний раз.

Старое пианино марки «Бесендофер» задвинули в дальний угол наискосок от входа. Кресла, стоявшие вокруг инструмента, были покрыты холщовыми чехлами, а пушистые абиссинские ковры персикового, лилового и серого цветов, как мне помнится, обычно покрывавшие паркет, сейчас были скатаны в рулоны и выстроились вдоль стены.

В данный момент пол был застелен темно-зелёным брезентом, на котором располагалось хитроумное сооружение, должное, видимо, имитировать деревья из сердца джунглей. В углах воображаемого равностороннего треугольника торчали три манекенщицы, задрапированные в атлас и украшенные монистами и плюмажами из перьев. Они благоговейно застыли в своих позах и, похоже, даже боялись дышать.

Высоко под потолком, болтаясь на канатах, как паук на паутине, висела сама Джорджиан: с камерами на шее, а ещё несколько – разнообразных размеров – громоздились на хитроумных подставках внизу. Свет многочисленных юпитеров резал глаза.

– Привет! – сказала Джорджиан. В этот момент одна из моделей слегка повела бёдрами. – Наоми, я не вижу твоё бедро… да, вот так. Биргит, твой нос закрыт перьями – подними подбородок… правый локоть… стоп, – щёлк. – Фоэбе, плечо назад, правая ступня наружу, – щёлк. – Опусти плечи… подними перья, они дают тень. Хорошо, – щёлк.

Тор с интересом наблюдал за всем этим: залитая светом площадка, висящая на канатах под потолком Джорджиан, объективы камер, направленные на модели, которые словно роботы двигались по двенадцатитонной махине сооружённых для них подмостков. Наконец он с улыбкой взглянул на меня.

– Она мне очень нравится, – тихонько сказал он.

– Тишина в студии! – рявкнула Джорджиан и снова обратилась к моделям:

– Головы опустили, руки подняли. Хорошо, – щёлк.

Это загадочное стакатто в исполнении Джорджиан и её моделей продолжалось примерно с полчаса, наконец моя подруга развесила аппараты на арматуре, закрыла крышками объективы и ловко спустилась вниз по канатам, как заправская обезьянка.

– Свет! – крикнула она куда-то во тьму, где, видимо, находился рубильник, выключавший потоки безжизненного холодного сияния, заливавшего съёмочную площадку. Модели показались нам неожиданно странными и неуклюжими созданиями, когда прямо здесь же стали переодеваться и приводить себя в порядок: менять нижнее бельё, мазать лицо кремом, не обращая внимания на нас.

– Боже правый! Ты вернулась! – вскричала Джорджиан, кинувшись ко мне через всю комнату, не обращая внимания ни на Тора, ни на остальных присутствовавших.

Она запечатлела у меня на губах крепкий, смачный поцелуй, а потом взяла меня за руку и мельком взглянула на Тора.

– Не обижайся, мы скоро вернёмся, – сказала она ему, увлекая меня из комнаты.

– Где ты его раскопала? – зашептала она, как только мы вышли за дверь. – Для девицы, которая никогда этим не интересовалась, – это просто невообразимо, из него же секс так и прёт!

– Доктор Тор – мой коллега, он мой наставник, – пустилась я в объяснения, чувствуя почему-то некоторую скованность. Джорджиан с Лелией вешаются на него, будто он какой-то греческий бог.

– Мне хотелось бы, чтобы у меня водились такие коллеги, – заверила меня Джорджиан. – А то все, с кем мне приходится работать, только и норовят на тебя влезть, стоит заговорить о деле. Мать его уже видела?

– Да, он поцеловал ей руку, – сообщила я.

– Наверное, сейчас она суетится на кухне, готовит штрудель. Она времени зря не теряет. В отличие от тебя. Ты похожа на танк в броске. Неужели за все эти годы я так ничему тебя не научила? Чувства – вот чего тебе не хватает. Надо же додуматься: представить его «доктором». Разве у него нет имени? Филолаус или Мстислав – держу пари, что-нибудь сверхсексуальное. Или Тор!

– Он, Золтан, – сказала я.

– О, она делает пирожки!

– Кто?

Моя мать, кто же ещё? – удивилась Джорджина. Идём со мной, я просто обязана кое-что сделать, причём немедленно.

И она потащила меня через анфиладу комнат в свой кабинет, расположенный в задней части здания, что-то бормоча себе под нос.

У Джорджиан длинные изящные руки скульптора, огромные сине-зеленые глаза, широкие скулы, лицо – то весёлое, то грустное, – в зависимости от её настроения, и крупный, чувственный рот с великолепными белоснежными зубами.

– С такими зубами, – говаривала её мать, – я бы съела пол-Европы.

Заведя меня к себе в будуар – комнату, которая была вся в занавесочках, салфеточках и безделушках, – она плюхнула меня на стул перед туалетным столиком и принялась расчёсывать мои волосы, вытаскивая скреплявшие их шпильки.

– Что-то ты слишком разнервничалась, критикуя мой костюм, – заметила я, косясь на её рваную футболку. Похоже, что дырки на ней были расположены не просто так, а с умыслом, дабы достичь максимального эффекта.

– Как и все бездельники, я люблю делать из мухи слона, – рассмеялась она, продолжая ловко наводить блеск на моих губах и затем нанесла какие-то загадочные вещества на моё лицо из беспорядочной массы скляночек и коробочек, громоздившихся на туалетном столике.

– Если бы у тебя был мой стиль, все давно валялись бы у твоих ног.

– Мне кажется, что лак с блёстками и золотые туфельки – совсем не соответствуют обстановке Всемирного банка. Поскольку я – деловая дама, а не вольная художница, подобно тебе, то попросту не могу себе позволить…

– Позволить? Так бросай к чертям собачьим свой проклятый банк, – сказала она. – Или ты боишься, что они рассылают повсюду шпионов, которые следят за твоим поведением? Ты являешься сюда, приводишь с собою золотого мужика и продолжаешь бормотать, что он твой коллега, твой наставник!. Поверь, когда он смотрит на тебя, то вовсе не думает о том, что надо преподать тебе пару-тройку полезных уроков. Признайся, когда в последний раз ты просто вставала утром с кровати, распахивала окно и говорила: «Благодарю тебя, Боже, ты даровал мне жизнь! Сегодня – прекрасный день, и я собираюсь совершить что-то невероятное, что изменит мой внутренний мир?»

– Это надо сказать до кофе? – смеясь, спросила я.

– Ты невозможна! – вскричала Джорджиан, взъерошив мне волосы, заставив подняться со стула. – Ты же знаешь, как я тебя люблю. Единственное, чего я хочу от тебя добиться, – чтобы ты перестала постоянно обдумывать свою жизнь и начала её чувствовать.

– А ты полагаешь, это разные вещи? – поддразнила я.

– Вот – полюбуйтесь-ка на неё, – надула губы Джорджиан.

Она подошла к гардеробу, скинула с себя футболку и надела пушистый розовый свитер, очень подходивший к её гладко зачёсанным платиновым волосам.

– Ты можешь сказать, положа руку на сердце, что он тебя совершенно не привлекает? – спросила она серьёзно.

А вот на этот вопрос я избегала давать ответ даже самой себе. Тор был моим наставником, моим Пигмалионом, но почему никому ни разу не приходило в голову спросить мнение самой Галатеи?! Что чувствовала она – после того, как её превосходно сотворил Пигмалион, – превратившись из мёртвого камня в существо из плоти и крови? У меня и без того было достаточно проблем и с карьерой, и с личной жизнью, и я не была готова решать сейчас этот вопрос – да и вряд ли стану решать его в будущем.

– Если он тебе безразличен, подруга, – продолжала гнуть своё Джорджиан, – я с радостью вырвала бы его из твоих лап.

– Пользуйся на здоровье, – торопливо ответила я, удивляясь, с чего это вдруг у меня дрогнул голос.

– Ха-ха-ха! – демонически рассмеялась во все горло Джорджиан. – Слишком быстро я взяла его на мушку, так, наверное, тебе кажется?

Мне стало досадно, зачем я додумалась привести Тора сюда. Когда на физиономии Джорджиан появилось такое выражение, то это предвещало весьма опасный оборот дела – она же способна выкинуть все, что угодно.

– Сделай одолжение, возьми себя в руки, – убедительно попросила я. – Он действительно мой коллега, и мне совершенно ни к чему, чтобы ты вместо делового обсуждения нашего проекта устраивала цирк.

– О, я уже успела составить свой собственный проект, – загадочно заявила она. – Как всегда, ты лжёшь себе, но это меня сильнее стимулирует: желание раскрывать людям глаза на самих себя всегда побуждает меня к активной деятельности.

Обняв за плечи, она потащила меня обратно по лабиринту комнат, напевая что-то весёлое. Я же готовилась к самому худшему. Оказавшись в коридоре, мы услышали мирный разговор, доносившийся из Голубой комнаты.

– Это портреты ваших родных? – спрашивал Тор, когда мы вошли.

– Ниет, – отвечала Лелия. – Моя родные все умерли. Это друзья: Полина, которая шьёт костюмы, – как это вы говорите – портниха, Полина Трижер.

А это Шап, он умер, он тоже шил костюмы. А это графиня ди…

– Чем это ты донимаешь нашего гостя, мама? – осведомилась Джорджиан, подходя и беря мать за руку.

– А кто этот старик? – спросил Тор. – Он кажется мне знакомым.

– Ах… Это же Клод, мой очень дорогой ами. Он был такой милый, как он любил свои цветы. Но несчастный он был, как это вы говорите, трудно видеть. Я должна была гулять по его саду в Живерни и объяснять, какими кажутся мне там цвета, а он рисовал их на своих полотнах. Он говорил, что я – его молодые глаза.

– Живерни? Так это Клод Моне? – Тор удивлённо взглянул на Лелию, а потом на нас.

– Да, Моне, – подтвердила Лелия, грустно глядя на фото. – Он был очень старый, а я была очень молодая. Там был один цветок, он нравился мне больше всех – ты помнишь, Зорзион? Он написал мне маленькую акварель. Как же называется этот цветок?

– Водяная лилия? – предположила Джорджиан.

– Это был очень длинный цветок, – покачала головой её мать, – пу-урпу-урный, цвета ягод, которые вы зовёте виноградом. Пурпурный – такое слово?

– Длинный и пурпурный, как виноград? – переспросила я. – Может быть, сирень?

– Неважно, – успокоила нас Лелия. – Это вспомнится мне позже.

– Мама, – нетерпеливо перебила её Джорджиан. – Правда ещё не познакомила меня со своим другом.

– Конечно! – фыркнула Лелия. – Потому что ты бросаешь своих гостей в передней! И никакого о' ре вуар манекенщицам – им пришлось уходить через заднюю дверь, будто фамм де менамс[9]9
  Служанкам (фр.)


[Закрыть]! Благодари ле бон Дью, что у тебя есть мать, которая исправит все твои мелкие грубости.

– Да, конечно, я каждый день благодарю за это Бога, – сухо заверила Джорджиан.

– Джорджиан, позволь познакомить тебя с доктором Золтаном Тором, – церемонно произнесла я. – Он, как и ты, мой старый друг.

– И это имеет какое-то особенное значение? – мило поинтересовалась моя подруга.

– А вы зовёте её Правдой? – спросил Тор. – Интересно.

– Ведь это почти то же самое, что и Верити[10]10
  Истина (лат.)


[Закрыть], не так ли? И уж во всяком случае не так по-банкирски сухо. «Верите-доверите» – и все такое, – обернувшись к Лелии, она добавила:

– Мама, Правда хочет обсудить какое-то дело со мной и со своим другом, почему бы тебе не выйти и не присмотреть за тем, чтобы нас не беспокоили?

На лице у Лелии появилось выражение великомученицы, но Джорджиан твёрдой рукой буквально выпихнула её из комнаты. За дверью раздалась перебранка шёпотом на французском, после чего Джорджиан вернулась одна.

– Мама обожает во все совать нос, – пояснила она.

– Ваша мама очаровательна, – улыбнулся Тор. – Скажите, она действительно знала Клода Моне?

– О, мама знает всех на свете, – отвечала Джорджиан и добавила ещё громче:

– Просто потому, что вечно лезет не в свои дела.

За дверью послышались лёгкие шаги, удалявшиеся по коридору. Джорджиан улыбнулась, пожав плечами, и плюхнулась на диван.

– Прошу меня простить за то, что я похитила Правду, – начала она оправдываться, когда мы с Тором уселись рядом, – но ведь я так давно её не видела. Она часто приезжает в Нью-Йорк, но никогда мне не звонит.

Да будет вам известно, что в ней скрываются две совершенно разные личности.

– Две личности? – переспросил Тор. – Боюсь, что я знаком лишь с одною из них, – добавил он заинтригованно.

Джорджиан многозначительно прикрыла глаза. «Вот оно, начинается», – подумала я, с трудом сдерживая желание стукнуть её чем-нибудь тяжёлым.

– В этом нет ничего удивительного, коль скоро ей угодно именовать вас «коллегой», однако она вовсе не что-то такое банкирское до мозга костей, что пытается сейчас из себя изобразить, – распространялась Джорджиан, помахивая рукой.

– Я всегда это подозревал, – согласился Тор.

– Так, значит, вам ничего неизвестно о наших с ней похождениях? – удивлённо подняла брови Джорджиан. – О том, как мы, например, жили в гареме в Риаде? Об одиссее кама-сутра в Тибете? Как мы превратились в белых рабынь в Камеруне? Или путешествовали в Марокко на скотовозе?

– Джорджиан, – злобно одёрнула я.

– Пожалуйста, продолжайте, – перебил меня Тор с неподражаемым спокойствием, и добавил:

– Оказывается, ты кое-что старалась от меня скрыть. Но мне кажется, я вправе ознакомиться с твоим прошлым, прежде чем продолжать с тобою деловое сотрудничество.

«Моё прошлое, мои идиотские выходки», – думала я. А Джорджиан уже неслась во весь опор.

– Совершенно верно, – провозгласила она. – Моя подруга – любвеобильна, но чересчур лицемерна. Итак, я расскажу о нашем первом приключении. Правда и я – мы были совсем юные…

– И сколько же нам было лет? – запальчиво спросила я, стараясь сбить её с толку.

Но она лишь презрительно покосилась в мою сторону, проигнорировав вопрос.

– Ну это было не так уж давно, мы были ужасно бедные, ну просто совсем без денег, но сгорали от желания попасть в Марокко. Единственный корабль, на который у нас хватало денег, оказался старым скотовозом, буквально кишевшим паразитами – мухами в навозе, ну и так далее. Нам пришлось плыть третьим классом.

– Вы не шутите? – переспросил Тор.

– Нисколько. Мы спали прямо в коровнике – просто кошмар. Но Правде улыбнулась фортуна: капитан положил на неё глаз. Однажды ночью он заявился к нам, увидел, как Правда спит в навозе, и воскликнул: «Йах! Дас ист воман!» – ну или что-то подобное.

– Он что, был немцем, этот ваш капитан? – уточнил Тор с самой милой из своих улыбок, на которую я постаралась не обращать внимания.

– Высокий, белокурый и очень красивый, – подтвердила Джорджиан. – Кстати, он был очень похож на вас.

– Неужели? – удивился Тор, откинувшись на спинку со скрещёнными на груди руками. Я заметила, что он почему-то отвёл от меня взгляд.

– Капитан схватил её в охапку, уволок к себе в каюту и соблазнил, не тратя лишних слов. Он продержал её у себя взаперти трое суток, и когда Правда наконец смогла выйти, то была в весьма смятенных чувствах, как и следовало ожидать. Но в конце концов утешилась тем, что приобрела полезный опыт. А чем все это время пришлось занимать мне? – театрально воскликнула она. – Я гребла с палубы коровий навоз на протяжении всей поездки! Пока она платила за проезд до Марокко, утоляя сексуальный голод златокудрого красавца капитана и его матроса, который был подобен юному Адонису…

– Стало быть, и матроса тоже, – приподнял Тор одну бровь.

– Да был такой, ему едва исполнилось двадцать лет, – с чувством продолжала Джорджиан, задыхаясь от волнения. – Она купалась в лагуне, подобно дельфину, в обществе юных, прекрасных собою офицеров, и они кормили друг друга кусочками папайи…