Текст книги "Радуга"

Глава 25

—Добро пожаловать! – Карие глаза Бринн сияли счастьем. – Мы со Стивеном так рады за вас обоих!

– Спасибо, Бринн. Мне очень повезло, – спокойно ответила Алекса, пытаясь сосредоточиться, но думая только о том, что драгоценная малютка находится совсем рядом.

Алекса сжала кулаки, засунула их поглубже в карманы пальто, держась на расстоянии от Роберта. Пальцы уже предавали Алексу (на гала-представлении!), похолодев и впившись в ладонь спутника, и она знала, что сейчас может произойти то же самое, если только любимый возьмет ее за руку, дрожавшую от радости и страха.

– Это мне повезло, – возразил Роберт.

– Это уж точно, Роберт! – согласилась Бринн с очаровательной сестринской иронией. – И не забывай об этом!

– Не забуду. Никогда, ни на секунду, – добавил он нежно, обращаясь к Алексе. – Но мы горим нетерпением лицезреть твоего мужа и вашу дочку. У меня такое впечатление, что они где-то вместе.

– Естественно. Они в комнате Кэти.

– Как ты вскоре убедишься, Алекса, по всем этим игрушкам, одеялам и подушечкам, определение «комната Кэти» применимо к любой комнате в этом доме, – пояснил Роберт.

– Вполне справедливо, – рассмеялась Бринн. – Но сейчас Кэти находится в своей спальне. Папочка, который не имеет возможности проводить с дочерью напролет каждый день, не сомкнув глаз, играет с ней с самого рассвета. Сейчас он старается убедить дитя, что непродолжительный сон – совсем неплохая идея. Стивен уже довольно давно там, и это означает только одно: доводы его недостаточно убедительны, несмотря на то что Кэти уже совершенно сонная.

– Настолько сонная, что ее большие карие глаза наконец-то сомкнулись, несмотря на нечеловеческое усилие воли продолжить игру, – добавил появившийся в прихожей Стивен. – Я пообещал Кэти, что, как только проснется, она сразу увидит своего дядюшку Роберта и познакомится со своей тетушкой Алексой.

– Со стопроцентной вероятностью можно предположить, что мы со Стивеном до пробуждения Кэти только о ней и будем говорить, – смущенно добавила Бринн.

– В этом нет ничего удивительного, – заметил Роберт.

– Я понимаю, что нет. Но, с другой стороны, нам страшно хочется услышать о вас и ваших планах.

– Наши планы просты и замечательны. Мы с Алексой собираемся провести остаток жизни вместе. И хотим пожениться в День святого Валентина.

– Очень романтично, – улыбнулась Бринн. – И возможно, более благоразумно, чем прежний план жениться сразу же после развода.

– Да, – согласился Роберт, как согласился и две недели назад с доводами Алексы.

Женитьба сразу же после получения развода, по ее словам, могла привлечь к себе общественное внимание, которого они столь тщательно избегали. А в феврале закончатся сезонные съемки «Пенсильвания-авеню», и Алекса сможет все свое время посвятить долгожданной роли жены. Нельзя не учитывать и того, что развод Роберта и Хилари Макаллистер состоится девятнадцатого декабря – в годовщину смерти Марион и Артура Стерлинг.

Мужчины отправились купить вина к ужину. Женщины были на кухне: Бринн раскатывала пирог, а Алекса просто смотрела.

– Как твоя сестра? – час спустя поинтересовалась Бринн.

– У нее все хорошо, – спокойно ответила Алекса, хотя слова «твоя сестра» вызвали в ней теплую волну.

Волна была ласковой, приятной, потому что со времени последнего приезда Кэтрин в Роуз-Клифф они постоянно общались через океан по телефону. Алекса рассказала сестре правду о Роберте, что именно он был ее тайной любовью и отцом ее ребенка; Кэт приняла непростое решение сестры проститься с любовью, сочувствовала и желала, как всегда, Алексе счастья. – Мне кажется, Кэт тоже влюбилась. Думаю, что она полюбила Алена Кастиля.

– Принца острова Радуги? В самом деле?

– Да, правда. Она сейчас в турне по Европе, и насколько я понимаю, Ален не пропускает ни одного концерта Кэтрин, а те редкие дни, когда нет выступлений, они проводят во дворце. – Алекса улыбнулась. – Голос ее звучит совершенно счастливо, и мне кажется, их отношения достаточно серьезны.

– Я помню, как сильно принц понравился Марион и Артуру, с каким восторгом они рассказывали о его галантности и обаянии. Кажется, они находили Алена великолепным.

– Да, я тоже так думаю, – согласилась Алекса и нахмурилась. – Но я сомневаюсь, стоит ли Джеймсу говорить о Кэт и Алене, потому что уверена, любое упоминание об Иле вызовет у него горькие воспоминания о трагедии.

– Так ты ему не сказала?

– Нет, да у меня и не было случая. Несколько месяцев его нет в стране: он ведет какие-то очень важные переговоры в Колумбии. Джеймс даже не знает о нас с Робертом.

– Могут возникнуть проблемы? Вы с Джеймсом…

– Нет, никаких проблем не будет. Мы с Джеймсом очень близкие друзья.

– Как он, Алекса? – неожиданно спросила Бринн. – Мы тоже раньше были близки с Джеймсом, но после смерти Марион и Артура он сильно изменился. Уверена, Роберт сказал тебе, что именно Джеймс устроил нам удочерение Кэти, даже сам привез ее к нам. – Бринн вздохнула. – Он так много сделал для нас со Стивеном. Мне очень хотелось бы помочь Джеймсу. Как думаешь, что бы я могла сделать?

– Не знаю, Бринн. Джеймс всегда был очень замкнутым человеком, а после гибели родителей совсем ушел в себя… – Алекса запнулась на полуслове, услышав самый замечательный звук на свете – звук, который способна услышать только мать, – звук, который услышали и Алекса, и Бринн одновременно.

– Ты тоже?.. – спросила Бринн.

– Кажется, да.

– Даже Стивен не всегда слышит… Я должна подойти к Кэти, пока она не проснулась окончательно и не испугалась.

Бринн уже наполовину сделала узор на вишневом пироге, но бросила это ставшее второстепенным занятие и поспешила вымыть руки, прежде чем отправиться к Кэти.

– Я была бы рада пойти и успокоить ее, – тихо предложила Алекса. – Если только это ее не испугает.

– О, спасибо. Нет, она не испугается. Такое впечатление, что Кэти точно и безошибочно определяет людей, которые ее любят. – И добавила с гордостью и любовью:

– Я совершенно уверена, что ты тоже полюбишь нашу малышку.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Отлично. Тогда я закончу пирог, а ты займешься Кэти. Ее комнатка наверху, вторая дверь налево.

Вернувшись из своих сказочных снов в спокойную и счастливую реальность, Кэти проворковала привет освещавшему ее комнату солнышку. Постояв минуту в дверях, Алекса послушала издаваемые дочкой веселые звуки, потом на ватных ногах подошла к розово-белой кроватке.

«О, да ты очень хорошенькая, да?» – безмолвно спросила она, глядя сквозь пелену слез на улыбающуюся малышку. В красивом личике Кэти Алекса увидела черты Роберта. Роберта и Бринн, и если бы кто-нибудь пригляделся к девочке повнимательнее, он наверняка заметил бы и тонкие черты самой Алексы, хотя сама она этого не видела.

«Такая хорошенькая и такая счастливая!» – подумала Алекса, глядя на улыбающуюся Кэти, в карих любопытных глазах которой сияло беспечное «здравствуй!» новому, смотревшему на нее с любовью лицу. Лицо Алексы, разумеется, было незнакомо Кэти. Даже если бы крошка и могла запомнить лицо, взглянувшее на нее с такой же любовью в первые минуты после ее рождения, в памяти ребенка запечатлелся бы образ с черными волосами и голубыми глазами, но не женщина, которую она видела сейчас.

«Никаких тебе забот, моя дорогая! – пожелала Алекса. – Только счастья, моя маленькая любовь». И, разлепив наконец пересохшие губы, она прошептала:

– Здравствуй, малышка Кэти.

Шепот Алексы был наполнен той же нежностью, с какой она говорила с дочерью сразу же после ее рождения, в те несколько драгоценных мгновений, что они были наедине. При звуках мягкого, ласкового голоса Алексы на лице Кэти появилось выражение замешательства, недоумения, а ее большие удивленные глаза пристальнее вгляделись в склонившееся над ней незнакомое лицо.

«О, неужели это возможно? Неужели она узнала меня?» – поразилась Алекса, и горячие слезы потекли по ее щекам. Она осторожно, очень бережно взяла дочь из кроватки и заключила в свои объятия. Кэти продолжала внимательно изучать лицо Алексы, ее крошечные ручки потянулись к мокрым от слез щекам.

– Ах Кэти, Кэти! – прошептала Алекса, в ее полном любви голосе слышались недоумение, замешательство, а не счастье и не радость.

«Я не должна больше произносить ни слова, – сказала себе Алекса. – Не хочу беспокоить Кэти, смущать ее, печалить – ни на минуту, даже если…»

Значило ли это, что она все же прощается с Робертом и их любовью? До сегодняшнего дня Алекса часто задавалась вопросом, не следует ли ей покинуть любимого, чтобы защитить себя и свою тайну? Теперь она точно знала: в этом нет необходимости. Величайшее счастье видеть Кэти перевешивало тяжесть потери.

С того самого момента когда Алекса узнала о беременности, любое принимаемое решение было направлено на то, чтобы ее ребенок был счастлив. А не лучше ли Кэти никогда больше не слышать голоса Алексы? Не станет ли для Кэти «тетушка Алекса» постоянным источником беспокойства?

Она не произнесла больше ни слова, просто прижала к себе дочурку, целовала ее темные кудряшки и, покачивая, запоминала тепло Кэти, ее запах, ее сладость и боролась со страхом, что подобных мгновений больше никогда не будет.

Так и застала их Бринн. Какое-то время она просто смотрела, радуясь удивительной взаимной нежности двух этих только что узнавших друг друга существ.

«До чего же милая и любящая эта Алекса! – думала Бринн, наблюдая за трогательной сценой и вспоминая доброту Алексы в ту кошмарную августовскую ночь. – Как же повезло Роберту, что он встретил такую женщину! Наконец-то счастье улыбнулось моему любимому брату».

Радость за Роберта и Алексу заставила Бринн невольно вспомнить и о своем. До чего же благословенна судьба! Чудо-Кэти была щедро подаренным счастьем. Но, словно и этого было недостаточно, с Бринн произошло еще одно маленькое чудо: в теле ее затеплилась крошечная новая жизнь.

Бринн никому не сказала об этой новой жизни – только Кэти.

«Ах Кэти, Кэти! У тебя будет младшая сестричка или братик. Как насчет сестрички? Да, я тоже так думаю. И еще я думаю, мое маленькое бесценное чудо, – добавила Бринн, сама удивляясь своей уверенности, – что это дитя появилось во мне благодаря тебе. Может быть, оно чувствует, сколько радости и любви испытываем все мы, потому что у нас есть ты, моя маленькая Кэти?»

Плоду Бринн было два с половиной месяца – ровно столько же, сколько сейчас Кэти: сокровище любви было зачато именно в ночь рождения Кэти, после звонка Джеймса, когда они со Стивеном позабыли от счастья о мерах предосторожности, которые теперь постоянно применяли, дабы не испытывать боль возможной очередной потери. Ребенок уже на шесть недель прожил дольше, чем дети, ранее потерянные Бринн, и доктор был настроен очень оптимистично, но Бринн все же еще ничего не говорила Стивену. И не скажет, пока не убедится окончательно, а это произойдет, возможно, гораздо раньше, чем ее тайна станет заметна.

– Что-то не слышно беспокойного ребенка, – тихо сказала Бринн.

Как только ее голос разбил этот волшебный миг, Алекса, совершенно потерявшая чувство времени, на какое-то мгновение смутилась. Но совсем другая реакция была у Кэти. При звуке голоса Бринн ее карие глазки заблестели, милое личико вспыхнуло, и крошка повернулась точно на этот звук, так хорошо ей знакомый, – звук материнского голоса.

– Она совсем не беспокойная, – возразила Алекса, тут же взяв себя в руки и пристально всматриваясь в Кэти: смутное беспокойство, возникшее при звуках ее голоса, было совершенно забыто.

– Она всегда такая, – сказала Бринн, принимая у Алексы развеселившуюся дочь.

– Ну, как тут моя маленькая девочка? Хорошо поспала? Ах, Кэти, Кэти, посмотри на свои розовенькие щечки! Тебе нужно было как следует отдохнуть, потому что вы с папочкой уж очень долго резвились, да?

Какое-то время она радостно ворковала с Кэти, после чего снова взглянула на Алексу. И тут же на милое лицо Бринн легла тень.

– Алекса, ты плакала?

– Слезы счастья, Бринн. Я так счастлива за тебя и Стивена… и за Кэти.

– Спасибо тебе, – прошептала Бринн, в глазах которой тоже появились слезы. – Я до сих пор не могу поверить в это чудо. Сердце мое замирает при каждом телефонном звонке.

– Но я считала, что удочерение было закрытым. Джеймс наверняка предпринял все меры, чтобы биологическая мать не могла разыскать девочку.

– Да, это так. Но все же…

– Кэти – твоя дочь, Бринн, – со спокойной уверенностью произнесла Алекса и повторила про себя: «Я дала обет любви, и я никогда его не нарушу».

Сейчас она уже говорила своим обычным голосом, а не тем особенным, каким только что беседовала со своей маленькой дочерью, видя на личике Кэти полное умиротворение. Убежденная в том, что ей не придется прощаться с Кэти, скрывая свое волнение, Алекса сказала:

– Она твоя дочь, Бринн.

Джеймс вернулся из Колумбии первого ноября. Единственной интересной весточкой в ожидавшей его почте была записка, доставленная персонально и датированная двумя неделями раньше: «Джеймс, у меня есть прекрасные новости. Позвони мне. С любовью, Алекса». Она не стала раскрывать свои новости по телефону, но через тридцать минут после звонка Джеймса уже стояла на пороге его дома в Инвернессе.

– О, Джеймс, чем я могу тебе помочь? – воскликнула Алекса, увидев друга; он выглядел таким изможденным: красивое лицо осунулось, темно-голубые глаза поблекли.

– Помочь мне?

– Ты столько для меня сделал, и я…

– Алекса, я в полном порядке. Просто чертовски устал. – Джеймс попытался улыбнуться, но у него не получилось, потому что он совсем отвык улыбаться, и честно признался; – Вообще-то переговоры идут довольно успешно. Если все пойдет нормально, нам удастся подписать соглашение до Рождества.

– Ах, отлично! Было бы замечательно, если бы ты приехал сюда на Рождество.

– Итак… выкладывай свои потрясающие новости.

– Мои прекрасные новости заключаются в том, что мы с Робертом собираемся пожениться в День святого Валентина. И хотим, чтобы ты был свидетелем, так же как Кэт и Бринн будут…

– Он знает?

– Нет, Роберту ничего не известно. И я никогда ему не скажу.

– Он должен знать, Алекса.

– Я не могу ему сказать. Думала, что когда-нибудь смогу, но две недели назад мы ездили в Ричмонд навестить Кэти. Роберт так ее любит, а Кэти любит Роберта: такое впечатление, что они оба каким-то образом что-то чувствуют. Но они не знают и никогда не узнают, и только таким образом их любовь навсегда останется радостной и беззаботной. Я слишком люблю Роберта, чтобы сказать ему. Лучше распрощаюсь с ним навеки, нежели причиню такую боль.

Алекса пожала плечами так, будто Джеймс мог не понять, но он ее прекрасно понял: «О да, Алекса, я знаю все о том, что значит слишком любить человека, не желая причинить ему боль или опечалить. Именно поэтому я простился с Кэтрин, которую любил… люблю слишком сильно».

– Ах, Алекса, – вздохнул он.

– Что, Джеймс?

– Я лишь смутно помню времена, когда все казалось ясным и наполненным счастьем. Эта память о таком далеком, что я порой сомневаюсь, существовало ли это время на самом деле?

– Безусловно, существовало и настанет снова. Все к лучшему, Джеймс, – для нас обоих. Так должно быть, – твердо заверила Алекса, и прекрасная мечтательная улыбка предшествовала ее спокойному признанию. – Все будет гораздо лучше к Рождеству.

– Алекса, ты уже второй раз упоминаешь Рождество. Тому есть причина?

– Да, вообще-то несколько причин. Прежде всего ты будешь здесь, вернувшись с триумфом из Колумбии. И Кэт приедет, потому что собирается выступить на традиционном рождественском концерте в Белом доме. И мои родители будут здесь. Я очень хочу, чтобы ты с ними познакомился.

– Мне бы тоже этого хотелось.

– Отлично. Я рада. И Роберт к тому времени разведется. – Алекса счастливо улыбнулась, заставив себя удержать эту сияющую улыбку на лице, сообщая Джеймсу следующую причину:

– И к Рождеству, как бы сильно он ни желал это признать, а возможно, мне он и не признается, Томпсон Холл выяснит, что я абсолютно подхожу такой политической звезде, как Роберт.

– О чем ты?

– Ты ведь знаешь, кто такой Томпсон Холл, да?

– Разумеется.

– Ладно. Он проверяет меня на предмет того, не стану ли я помехой в блестящей карьере мужа. Сначала это меня ужасно разозлило, но потом я поняла: в любом случае, рано или поздно, кто-нибудь займется подобным расследованием, и самым лучшим рождественским подарком для меня будет известие о том, что никто и никогда не узнает о Кэти.

– Но мы уже знаем об этом. Кроме доктора Лоутона, чья врачебная этика не подвергается сомнению, о твоей беременности знают только люди, которые очень сильно тебя любят. То же самое относится к людям, знающим о твоих отношениях с Робертом. – Джеймс внимательно всматривался в изумрудные глаза Алексы и, увидев, что она не выдержала его испытующего взгляда, забеспокоился. – В чем дело, дорогая?

– Хилари знала о нашей связи.

– Что-о?

– Да, это жестокая и коварная Хилари подстроила наш разрыв.

– Она знала о вас до того вечера на гала-представлении?

– Да. Хилари – потрясающая актриса, не правда ли? Возможно, если бы ты держал ее руку в тот вечер, то тоже почувствовал бы лед. – Алекса смягчила тон, пытаясь погасить пылавший в глазах Джеймса гнев. – Конечно, не исключено, что руки Хилари всегда холодны, как ледышки.

– Это же все меняет, Алекса!

– Хилари ничего не знает о ребенке. Она уверена, что наши отношения с Робертом благополучно распались. И ты не хуже меня понимаешь, что в противном случае она бы всю весну околачивалась здесь. Кроме того, Джеймс, если бы Хилари о чем-то и пронюхала, она не стала бы скрывать подобную сенсацию столь долго.

– Ты так думаешь? Ты так быстро забыла о поразительных способностях своего давнего врага? Мне кажется, если исходить из твоих рассказов о Хилари-подростке, вполне правомерно предположить, что она может придержать информацию и нанести точный удар в самый нужный момент. Например, в день вашей свадьбы. Или же, есть шанс, – в день номинации Роберта на президентский пост. А может быть, и в день его инаугурации. Ты уверена, что Хилари, стремясь расстроить ваши с Робертом отношения, остановится перед тем, чтобы разрушить жизнь Бринн, Стивена и Кэти?

– Хилари не знает!

– Ты не можешь в этом быть уверена на сто процентов. Черт возьми, Алекса, ты забыла, почему отдала девочку Бринн и Стивену? С ними жизнь ее будет безопасна, счастлива и ее не коснется скандал или неуверенность, помнишь? Ты хочешь, чтобы о Кэти узнали как о ребенке, стоившем его отцу президентства?

– Нет! Этого никогда не случится, Джеймс. Я не допущу, – тихо и убежденно сказала Алекса. – Если Хилари знает (хотя я убеждена, что она не знает), то не станет хранить молчание. Я действительно знаю Хилари и более чем уверена, что я – единственный человек, которому она по-настоящему желает зла. К тому же я нисколько не сомневаюсь, что величайшим для нее наслаждением будет расстроить наш с Робертом брак. Следовательно, Хилари постарается нанести удар до окончания бракоразводного процесса.

– И?..

– И если она все же отправится к Томпсону, Холл мне сообщит об этом. Мы с ним договорились: как только он откопает что-то существенное, известит меня первой и попытается убедить не выходить замуж за Роберта.

– И?..

– Если Томпсон Холл откроет что-либо, хотя бы отдаленно связанное с Кэти, я распрощаюсь с Робертом.

Джеймс знал, что так оно и будет. Такой же непреклонный взгляд прекрасных изумрудных глаз он уже видел – в день, когда Алекса попросила помочь в удочерении ребенка. Взгляд, красноречиво свидетельствующий о том, что Алекса сдержит свое твердое обещание, несмотря ни на что, пусть даже ценой собственного великого страдания.

Глава 26

Остров Радуги

Декабрь 1990 года

Ален и Кэтрин сидели на своей любимой, нависшей над морем скале и наблюдали, как сверкающие радуги постепенно угасают в розовых зимних сумерках. Как это часто бывало, оба смотрели молча, очарованные совершаемым перед ними волшебством. Но в этот теплый вечер молчание было непривычно напряженным, беспокойным, омраченным тревожным выражением, застывшим на лице Алена.

Менее чем через частный самолет принца умчит ее в Париж, откуда Кэтрин улетит в Вашингтон. Они расставались на десять дней – самая долгая разлука с начала их нежной любви. Кэтрин казалось, что Алена беспокоит именно это надвигающееся расставание, но она также чувствовала, что существует еще какая-то причина такой подавленности Алена. Кэтрин знала, что он обязательно скажет об этой причине, потому что в их любви не существовало тайн друг от друга.

– Ален? – тихо позвала Кэтрин.

– Я хочу, чтобы за время нашей разлуки ты кое над чем подумала.

– Хорошо, – согласилась она, с некоторым удивлением прочтя во взгляде принца неуверенность. – Над чем же? – улыбнулась Кэтрин.

– Я хочу, чтобы за время нашей разлуки ты подумала, согласна ли выйти за меня замуж?

– Ах Ален! – Удивленный взгляд Кэтрин засветился счастьем, прежде чем ответ слетел с ее уст. – Мне не требуется десяти дней на размышление. Да, я выйду за тебя замуж.

– Правда?

– Разумеется, выйду, – повторила Кэтрин, бросаясь в его объятия. – Я люблю тебя, Ален.

– И я люблю тебя, Кэтрин, – прошептал Ален, лаская губами ее шелковистые волосы. – Я люблю тебя и следующие десять дней буду очень по тебе скучать.

– Я тоже буду скучать, – призналась Кэтрин и с улыбкой напомнила:

– Но ты будешь очень занят с друзьями, которых игнорировал все это время.

– А ты прекрасно проведешь время, отправившись с Алексой к своим родителям. – Ален тоже улыбнулся и ласково пообещал:

– И это будет последнее Рождество, которое мы проведем вдали друг от друга.

Обещание звучало нежно и мило, но Кэтрин вдруг почувствовала какое-то ледяное дуновение – словно ожили забытые призраки прошлого: ровно год назад, в то же самое воскресенье в декабре, Джеймс дал Кэтрин точно такое же обещание.

– Да, последнее Рождество в разлуке, – повторила она, все еще содрогаясь от леденящих прикосновений призраков ее первой любви.

Их прекрасная, уединенная любовь с Джеймсом была тайной, и когда она умерла, об этом знали только они двое. Такая таинственность теперь напугала Кэтрин, словно скрываемая любовь была обречена, а Кэт хотелось, чтобы их теплая, нежная любовь с Аленом длилась вечно.

– Могу я сказать Алексе и родителям, что мы решили пожениться?

– Конечно. А я могу сказать Натали? Она так обрадуется! Она уже считает тебя своей сестрой.

– О да, пожалуйста, скажи ей.

– Натали наверняка захочет заняться дизайном твоего обручального кольца.

– Да, конечно, почему бы и нет? – Кэтрин засмеялась. – Натали одаренный дизайнер. Она могла бы придумать потрясающее обручальное кольцо – настоящее произведение искусства, но…

– Но, Кэтрин, кольцо должно быть таким, как ты хочешь. – Ален спокойно ответил на не высказанное беспокойство о том, что дизайн Натали может быть замечательным, но не в их стиле.

– И как хочешь ты.

– Я думал, возможно, это будет букет изумрудов и рубинов.

– Я люблю тебя, – ответила Кэтрин на его легкую иронию.

Букет изумрудов и рубинов, разумеется, будет выглядеть ужасно, но Ален просто предлагал нечто, как можно более далекое от очевидного решения: к изумительным синим глазам Кэтрин более всего подошли бы изумительные синие сапфиры. Кэтрин рассказала Алену о сапфирах, которые она уже получила как символ любви – от матери и от Джеймса, и сейчас поняла, что ирония Алена была деликатным напоминанием, что он никогда не подарит ей камни, которые будут бередить затянувшиеся раны.

– Я тоже люблю тебя, Кэтрин. – И, немного помолчав, признался:

– Вообще-то я уже думал о твоем обручальном кольце.

– И что?

– Мне кажется, бриллиант – простой и элегантный ограненный солитер в тонкой оправе из белого и желтого золота вполне подойдет.

– Ах, Ален, это будет изумительно!

– В конце концов, оставят они меня в покое хотя бы на день? – раздраженно усмехнулась Алекса и, положив трубку, посмотрела на Кэтрин, с которой они до звонка наслаждались завтраком.

– Что за ужасная вещь приключилась? – поинтересовалась Кэтрин.

– Они хотят, чтобы я сегодня работала! Кэт, я вчера вернулась после одиннадцати вечера с твердым обещанием режиссера, что в обмен на поздние съемки вчера сегодня получу выходной.

– Так оно и было. А теперь ты снова им нужна?

– Только до полудня. И кажется, мне следует взять с них письменное обязательство. Теперь режиссер говорит, что, если закончим съемку сцены сегодня, больше на этой неделе я им не понадоблюсь. А это значит, что я буду свободна до конца Рождества.

– Звучит неплохо.

– Звучит очень хорошо, да? Еще лучше было бы послать их подальше. Ну да ладно. Думаю, ты подбросишь меня по пути, а после съемок я доберусь домой на такси.

– Алекса, моя репетиция закончится к полудню. Так что я могу заехать за тобой на студию и подождать.

– Ах нет, Кэт, если не возражаешь, я хотела, чтобы ты встретила Джеймса.

– Джеймса? – удивилась Кэтрин.

– Да. Он позвонил вчера после обеда в студию. Насколько я поняла, он триумфально закончил свои переговоры в Колумбии и сегодня возвращается домой. По расписанию его самолет прибудет в аэропорт в час пятнадцать, и я сказала, что встречу его.

– Ты всегда его встречаешь?

– Нет. Но сегодня – ровно год со дня гибели его родителей, и я подумала… – Алекса пожала плечами. – Я, естественно, не сказала этого Джеймсу и не знаю, будет ли он сегодня больше грустить о них, чем в любой другой день, но…

– Но что?

– По-моему, он не против, чтобы его встретили. Не говоря уже о том, что сейчас Рождество, а он так одинок. Надеюсь, что Джеймс присоединится к нам в рождественский ужин. Может быть, ты и пригласишь его? Кэт, так ты можешь встретить Джеймса? Не возражаешь?

– Нет, конечно, не возражаю.

– Замечательно! Спасибо. Если хочешь, пригласи его на ужин и сегодня. Роберт рассчитывает приехать к шести.

Строя планы своей будущей любви, они говорили о том, как это романтично – встречать друг друга в аэропортах. И пообещали, что никогда не будут разлучаться более чем на неделю; и каждый при этом думал: а не слишком ли долгий срок и неделя?

Кэтрин не видела Джеймса со дня их прощания на Иле, в июле… Сегодня исполнился ровно год с того самого дня, когда прекрасные планы их прекрасной тайной любви начали умирать.

Но когда Джеймс, выйдя из самолета, увидел Кэтрин, ему показалось, что прошедшего года вовсе не было и их радостная, сказочная любовь жива, все еще цветет. Джеймс, разумеется, никак не ожидал встретить Кэт в аэропорту и был совершенно беззащитен в этот момент. Его непокорное сердце откликнулось прежде разума, а в его взгляде, полном нескрываемого желания и любви, отразились мгновенная радость и дерзкие мечты.

И в тот же самый момент, несмотря на строгие предупреждения, данные самой себе перед встречей с Джеймсом, сердце Кэтрин затрепетало от счастья, которое нечаянно выплеснулось и в ее взгляде – зеркальном отражении чувств, читавшихся в глазах Джеймса.

Волшебное мгновение не могло длиться вечно. Быстро, слишком быстро вмешался рассудок, подавляя счастливый зов сердца жестоким напоминанием о реальности. И когда Джеймс подошел к Кэтрин, оба уже знали: их страстному стремлению снова быть вместе не суждено осуществиться, а потому улыбнулись друг другу виновато и очень-очень нежно.

– Здравствуй, Кэтрин, – тихо сказал Джеймс.

– Привет. Алекса сегодня работает.

Вскоре Кэтрин остановила машину у ворот Инвернесса. Она еще не пригласила Джеймса на рождественский ужин со своей семьей, не говоря уже о сегодняшнем ужине с Робертом и Алексой в Роуз-Клиффе. Кроме того, Кэтрин не сообщила Джеймсу новость, которую, несомненно, должна была сказать, пока они наедине.

– Джеймс… Ален предложил мне выйти за него замуж, и… я согласилась.

– Ален? Принц Кастиль?

– Да. – Кэтрин нахмурилась. – Неужели Алекса не говорила тебе, что…

– Нет.

– Мне кажется, ты собираешься пожелать мне всего наилучшего.

– Кэтрин… Ты хорошо его знаешь?

– Я знаю его очень хорошо, Джеймс, – заверила она с благодарной улыбкой за трогательную заботу.

– Ты знаешь о его отце?

– Да, я знаю о Жан-Люке. Я знаю все о его вероломстве и сумасшествии. Но откуда знаешь о нем ты, Джеймс? О нет! – прошептала она, найдя ответ в собственном вопросе. – Ты поэтому был на острове в июле? Ты проверял Алена?

– Нет. Элиот немного рассказал мне об истории Иля, прежде чем я туда поехал, вот и все. – Джеймс был в нерешительности, понимая, что не имеет права совать свой нос в чужие дела.

Но он вдруг с поразительной ясностью вспомнил то, о чем рассказала ему сводная сестра принца в то утро на яхте: «Когда-нибудь Ален женится, чтобы дать Илю нового монарха, но я абсолютно уверена, что он больше никогда никого не полюбит». Немного помолчав, Джеймс продолжил:

– Это Натали рассказала мне об Алене… о том, что ее брат однажды уже был помолвлен.

Как только смысл слов Джеймса дошел до Кэтрин, ее захлестнули неведомые ей прежде приступы гнева и знакомая щемящая грусть. Взбудораженные чувства требовали выхода. Первым заговорило более мощное чувство гнева:

– И о том, что он очень сильно любил Монику? И о том, как она трагически погибла, а Ален в беспомощном ужасе наблюдал ее смерть и затем твердо убедил себя в том, что никогда больше не полюбит? О да, я об этом знаю! – Кэтрин замолчала; гнев исчез так же стремительно, как и появился, в голосе ее зазвучали смущение и тихая печаль:

– Ты не можешь себе представить, Джеймс, что кто-то способен полюбить меня по-настоящему? Только потому, что не можешь…

– Я любил тебя, Кэтрин. Ты это знаешь.

– Мне кажется, я в это верила, – все так же грустно ответила Кэтрин.

Она хотела продолжить, но гнев с новой силой овладел ею – гнев, наполненный мстительностью, отвергающий деликатность и несущий в себе болезненное воспоминание о нанесенной Джеймсом обиде. Он так больно ранил Кэтрин, а теперь она слышала, как сама бросает ему обидные слова – слова, с поразительной легкостью летевшие от сердца к устам:

– Но тогда я была такой наивной, Джеймс. Я действительно ничего не знала о любви, когда мы были вместе. А теперь я знаю правду о любви от Алена. Он знает обо мне все – все, – а мне известны все его тайны. Жизнь Алена была наполнена страшными трагедиями, но в отличие от тебя он не боится рассказать о своих пусть даже самых темных чувствах. Ален верит мне и нашей любви настолько, что может поделиться со мной и радостью, и болью. Ты же хотел делить только радость, Джеймс. И я теперь знаю, что это не настоящая любовь.

– Ах, Кэтрин…

– Будь счастлив за меня, Джеймс! Ты не позволял мне любить тебя, когда нуждался в моей любви, а я так стремилась тебе ее дать, помнишь? Ален любит меня так, как ты никогда не любил. Он не отошлет меня прочь, даже если будет умирать.