Текст книги "Радуга"

Глава 5

Манхэттен

Май 1989 года

Сердце Алексы учащенно билось в сладком предчувствии, пока бесшумный лифт стремительно возносил ее из мраморного вестибюля здания на Мэдисон-авеню в офис адвоката Джеймса Стерлинга. Последние двенадцать дней он находился в Токио, и разлука эта стала чем-то гораздо более интригующим, чем просто антракт в их страстных отношениях. Было что-то особенное, замечательное в разнице их деловых графиков и часовых поясов, ибо комбинация эта вызвала серию удивительных ночных телефонных звонков, ставших важной частью во взаимопонимании между ними.

Благодаря долгим, откровенным разговорам оба почувствовали себя так, словно знали и заботились друг о друге вечность, а не какие-то семь недель.

Джеймс вернулся в полдень, а сейчас уже было шесть, но Алекса заставила себя дождаться этого часа, понимая, что ему необходимо время разобраться с наиболее важными телефонными звонками, поступившими за двенадцать дней отсутствия, после чего он мог бы полностью принадлежать только ей.

До чего же она жаждала Джеймса! Алекса хотела его всего, без остатка и сразу: его глаза, улыбку, голос, прикосновения. Она хотела услышать все подробности успешных переговоров в Японии и хотела рассказать, потому что Джеймс тоже этого страстно желал, подробности своей жизни за двенадцать дней разлуки. Алексе хотелось смеяться, и говорить, и делиться…

Но, выйдя из лифта и направляясь по мягкому плюшевому ковру в кабинет Джеймса, она призналась себе, что больше всего сейчас хочет увидеть в счастливых глазах Джеймса то, что он тоже рад встрече с ней… и почувствовать, как его руки умело и, нежно ласкают ее кожу… и услышать тихие вздохи наслаждения, когда Джеймс станет раздевать ее и любоваться ее телом.

Дверь офиса Джеймса была приоткрыта специально для Алексы. И, не растворяя ее, Алекса увидела сидевшего за столом Джеймса. Тот мгновенно почувствовал присутствие Алексы и поднялся, чтобы встретить ее.

– Эй, кто там, здравствуйте! – весело крикнул он.

– Привет! – Алекса прислонилась к дверному косяку и вкрадчиво прошептала:

– Мистер Стерлинг, если вы немедленно не проведете переговоры о взаимоудовлетворяющем слиянии со мной прямо сейчас, я…

– Алекса, – приглушенно рассмеявшись, перебил Джеймс и распахнул двери:

– Я хотел бы познакомить тебя с Робертом Макаллистером.

– Ох! – Будь человек, невольно подслушавший любовное приветствие Алексы кем угодно другим, она бы очень искусно скрыла свое смущение и удивление. Но это был Роберт Макаллистер! И щеки Алексы стали пунцовыми, а голос прозвучал не звонко и чисто, а сердито и напряженно:

– Сенатор Макаллистер.

– Мисс Тейлор, – беспечно отозвался Роберт, хотя и был смущен ее тоном и взглядом изумрудных глаз, в котором читалось такое порицание, будто Роберт совершил какой-то непростительный проступок… а не стал случайным свидетелем ее страстного обращения к любовнику.

– Роберт сказал мне, что вы никогда не встречались, – спокойно заметил Джеймс, вопросительно глядя на Алексу.

– Не встречались, – подтвердила она и подумала: «Разумеется, не встречались».

Отсутствие сенатора и его супруги на шоу «Хочу стать звездой» – ежегодном рождественском гала-представлении, устраиваемом продюсерами и актерами «Пенсильвания-авеню», – не осталось незамеченным. Всего за три года праздничное благотворительное представление в пользу детей, больных раком, стало одним из самых успешных предприятий в Вашингтоне. «Хочу стать звездой» получило восторженную поддержку самых ярких деятелей культуры, политиков и бизнесменов. Всех звезд первой величины, за исключением одной – сенатора от штата Виргиния.

Роберт Макаллистер демонстративно уклонялся от участия в рождественском гала-представлении, равно как и от посещения съемок «Пенсильвания-авеню». Другие сенаторы все же нашли время побывать на площадке – они любезно наблюдали за съемкой, иногда давали советы или просто знакомились с Алексой, но Роберт не заглянул сюда ни разу. Она, конечно, понимала, что избранное официальное лицо, занятое важнейшими государственными делами, может тратить свое драгоценное время и на более серьезные мероприятия, нежели флирт с ней.

Но Алекса Тейлор точно знала, что Роберт Макаллистер избегал знакомства с ней совсем по другой причине. Он не появлялся на съемках фильма по той же причине, по которой никогда не посещал праздничные гала-представления, руководствуясь тщательно разработанной системой уклонения от встреч с известной любимицей телезрителей.

Сейчас, чувствуя на себе открытый, горящий взгляд Джеймса, она вызывающе-пристально разглядывала мужественное лицо Роберта в поисках доказательств преднамеренного уклонения от знакомства с ней. Но взгляд его карих глаз был внимателен, невозмутим и высокомерно неподвижен – очевидно, чтобы не выдать заведомо надменного отношения к Алексе. Да, Роберт Макаллистер – виртуозный политик и, следовательно, актер, быть может, получше, чем сама Алекса.

– Алекса, это Роберт, – спокойно представил Джеймс, и Алекса впервые услышала нотки знаменитой ледяной холодности в голосе адвоката.

– Рада с вами познакомиться, Роберт, – выдавила из себя Алекса очаровательную улыбку. – Я и не знала, что вы с Джеймсом…

– Мы вместе учились в юридической школе.

Несмотря на то что в этом известии не было ничего хорошего, сияющая улыбка не сходила с лица Алексы. Она предполагала, что Роберт оказался у Джеймса по делам, но все обернулось гораздо хуже – они были друзьями.

– Мы с женой на уик-энд будем в городе. Сегодня вечером мы приглашены в гости, но надеемся, что вы с Джеймсом пообедаете с нами завтра. – Роберт ожидал скорого «да».

Он уже узнал от Стерлинга, что актриса не занята ни на съемках, ни в театре, но Алекса не спешила с ответом. Она растерялась, выглядела несколько смущенной, словно искала и никак не могла найти повод для отказа. Как только Роберт это понял, он сразу пришел ей на помощь:

– Разумеется, это предложение сделано слишком поздно. У вас, вероятно, уже есть другие планы.

«И в эти планы ни за что на свете не входит встречаться с вашей женой», – со злостью подумала Алекса.

Неужели Роберт и вправду ничего не знает? Неужели причиной того, что он никогда не посещал съемок фильма, были и в самом деле более важные дела? Алекса предполагала, что такое вполне допустимо, хотя и было довольно странно, что Хилари не рассказывала мужу об их вражде. Но все может быть. Не исключено, что Хилари просто была уверена, что у нее с Робертом найдутся более важные приемы, чем посещение рождественских благотворительных вечеров.

Алексе теперь как никогда нужен был хоть какой-нибудь повод для отказа или хотя бы изящная и убедительная ложь. Но за время ее романа с Джеймсом Алекса совершенно разучилась врать.

– Моей сестре исполняется двадцать один год в этот уик-энд, – пробормотала она в конце концов. Что было, конечно, правдой, но прозвучало как-то неубедительно.

– Роберт, позволь мне позвонить тебе позже, – вставил наконец невозмутимый Джеймс.

– Хорошо. Без проблем. А теперь мне пора. Рад был познакомиться с вами, Алекса.

– Мне тоже приятно с вами познакомиться, Роберт.

Джеймс проводил друга к лифту и, вернувшись, застал Алексу созерцающей в окно суматошное уличное движение тридцатью этажами ниже и совершенно не обращающей внимания на полыхавший прямо перед ней умопомрачительный закат. Это было совсем не похоже на нее, предпочитавшую городской суете красоту природы, но сейчас мысли Алексы витали где-то далеко.

Джеймс немного помолчал и только затем тихо заговорил, отчего Алекса вздрогнула:

– Я и не подозревал, что ты настолько увлечена политикой. И по правде говоря, если бы я стал делать предположения относительно твоих политических пристрастий, то подумал бы, что они достаточно близки взглядам Роберта.

– Мое поведение никак не связано с политикой.

– Ты не должна досадовать на то, что он услышал твои слова…

– Не должна, – тихо согласилась Алекса. Наконец она нашла в себе мужество оторваться от окна и повернуться к Джеймсу. И тут увидела в его глазах то, чего всегда боялась больше всего, – досаду. Алекса вела себя дурно, грубо с его другом, и Джеймс досадовал на нее за это.

– Что же тогда? – так же тихо поинтересовался он.

– Мы с женой Роберта не самые близкие подруги.

– Ты поссорилась с Хилари в Вашингтоне? – удивился Джеймс.

Он легко мог представить себе возможную стычку между высокомерной аристократкой Хилари и всегда сохраняющей чувство собственного достоинства Александрой, но никак не предполагал, что подобная чепуха может так беспокоить ее. Не проще ли наплевать на это?

– Да, поссорилась, но не в Вашингтоне, в средней школе. Я не виделась с Хилари вот уже восемь лет.

– Трудно представить, вы с Хилари могли учиться в одной школе.

– Возможно, мы и не должны были. Того же мнения придерживалась и сама Хилари Саманта Баллинджер. Но один славный год бедная провинциалка из Канзаса и богатенькая дочка губернатора Техаса были одноклассницами. Хилари считалась звездой первой величины в Далласе и в «Баллинджер академии». Ты ведь слышал о «Баллинджере»? Это элитная частная школа, основанная дедом Хилари, с тем чтобы она и другие наследники и наследницы из Далласа не смешивались с простыми смертными.

– Так вся история заключается в школьном соперничестве?

– Нет, все гораздо сложнее.

– Похоже, если ты столько времени хранишь это в себе, – спокойно предположил Джеймс, заметив горечь в голосе Алексы и беспокойство в ее прекрасных глазах, красноречиво свидетельствовавшие о том, что давняя вражда не умерла.

Но чем бы она ни была вызвана, этой неприязни следовало положить конец. В конце концов, в то время Алекса и Хилари были девочками-подростками, а теперь – взрослые женщины.

– Алекса, мы с Робертом очень хорошие друзья. И мне хотелось бы завтра вечером пообедать с ним, Хилари и с тобой.

– А ты не можешь пойти один?

– Только при наличии уважительной причины.

– Мне кажется, я всегда имела право сказать «нет».

– Только не сейчас.

Алекса посмотрела в глаза человеку, чей грандиозный успех отчасти был достигнут благодаря великолепному умению тактично уйти от любой сделки, если только она не отвечала его высоким запросам.

– Это и есть «предел сделки», Джеймс? Если завтра я не пойду на обед со своим старым врагом, то между нами… да, между нами… все кончено? – Произнеся эти слова, Алекса вдруг необыкновенно остро почувствовала, что будет страшно тосковать по Джеймсу, если он неожиданно исчезнет из ее жизни.

А будет ли Джеймс скучать по ней? Пытаясь найти ответ в его непроницаемом сейчас взгляде и увидев в нем лишь знаменитую стерлинговскую холодность, Алекса с печалью заключила, что этому мужчине, вероятно, не составит особого труда покинуть ее навсегда. Возможно, он даже разорвет так чудно установившуюся между ними связь без малейшей тени сожаления: «Честно говоря, дорогая моя, мне на это плевать».

– Алекса, – не отвечая на вопрос, вдруг попросил Джеймс, – ты не хочешь рассказать мне о себе и Хилари?

«О себе и Хилари» – эхом отозвалось в сознании Алексы, и она поняла, что на самом деле рассказ этот будет вовсе не о Хилари, а о самой Алексе… о ее поражениях, ее низких поступках и жестокости. Хилари в данном случае была просто зеркалом, поразительно четко отражающим ужасные пороки самой Алексы. Зеркало… зеркало, висящее перед тобой на стене, – разве есть что-то более жестокое?

– Алекса… – тихо позвал Джеймс, огорчившись увиденной в ее глазах бесконечной печалью.

Печаль и такой явный страх, будто Алекса поняла, что, если позволит Джеймсу хоть одним глазком заглянуть в самый сокровенный уголок своего сердца, ему вряд ли понравится увиденное. Ведь так? Джеймс доверял своей интуиции, но Алекса, вероятно, не имела подобной веры в себя.

– Мне надо позвонить клиенту в Сан-Франциско, прежде чем я закончу свой рабочий день. Разговор неконфиденциальный, так что присядь пока на диван. А потом почему бы нам не поехать к тебе, где ты мне все и расскажешь?

Вопрос был задан без всякого нажима, но Алекса уже поняла, что на этот раз она просто не сможет отказать. Она расскажет Джеймсу черную правду об ужасных ощущениях, вдруг всплывших из небытия более чем двадцатилетней давности: с того самого яркого солнечного дня, когда Алекса впервые увидела свою младшую сестру…

– Она не моя сестра! – с очень хорошо знакомой всем категоричностью объявила Алекса, увидев, с какой любовью мать держит на руках крошечную малышку.

Алекса была настроена очень решительно, ее хрупкое тело дрожало от противоречивых чувств. Новые, незнакомые и очень сильные, они овладели Алексой сразу – как только она увидела, с какой нежностью родители смотрели на Кэтрин: в их взглядах читалось то же обожание, которое прежде всегда предназначалось единственно для нее, Алексы.

И теперь, когда она так заявила, в глазах Джейн и Александра промелькнуло что-то незнакомое, нечто такое, чего Алекса никогда раньше не видела, – беспокойство и, еще хуже, разочарование.

Это длилось всего лишь мгновение, но шестилетней Алексе оно показалось вечностью, которую ей никогда не забыть и повторение которой не дай Бог ей пережить снова. В то солнечное утро золотая радость, жившая в детской душе Алексы, безнадежно потускнела. Девочка резко изменилась, став не только осторожной и предусмотрительной, но и одаренной актрисой: это амплуа она приобрела в тот же день, смело сыграв сценку «Грозовые облака улетучились».

Алекса снова будет солнечной и очаровательной – всегда, потому что отчаянно нуждалась в том, что раньше принадлежало только ей, – в любви родителей. И потому что она не хотела когда-либо снова увидеть в их глазах разочарование.

Алекса сияла так же ярко, как и прежде, только теперь сияние это было не изнутри, а искусственным. И было оно подобно так хорошо впоследствии знакомому Алексе ослепительному свету театральных юпитеров, за которым лишь иногда можно увидеть мелькавшие в кромешной темноте зрительного зала мимолетные видения-. Алекса не допускала никаких мимолетных видений в темные уголки своего юного сердца, но прекрасно знала, что в нем таятся сбивающие с пути истинного монстры, над которыми она не имела власти, – ревность, жестокость и ненависть.

Ненависть к Кэтрин она испытала сразу же, как только увидела сестренку. Они росли, и росла эта ненависть. Кэтрин была идеальна… идеальна, а Алекса слишком хорошо знала свои скрываемые от всех пороки.

Даже будучи крошечным младенцем, Кэтрин никогда не плакала, а лишь улыбалась чарующей улыбкой Моиы Лизы. А величайшим наслаждением для нее, открытым задолго до того, как Кэт начала ходить и говорить, было сидеть на коленях у Александра, когда тот играл на рояле: огромными синими глазенками Кэт зачарованно и не отрываясь следила за бегом отцовских пальцев по клавишам. Малышка была загипнотизирована звуками музыки, так обожаемой родителями, но совершенно не волновавшей старшую сестру.

Алекса была слишком активна, чтобы просто сидеть и слушать, а потому неизменно предпочитала занятию музыкой танцы, забавы и представления. Но Кэтрин, замечательная Кэтрин могла спокойно и с наслаждением слушать музыку вечно.

– Я тебя ненавижу, – шипела Алекса своей маленькой сестре.

Несмотря на то что Кэтрин была еще слишком мала, чтобы понимать значение слов, темное чудовище в душе Алексы заставляло ее шептать их снова и снова, словно зловещее заклинание. Жестокие слова не вызывали у Кэтрин никакой реакции, а старшей сестре были необходимы доказательства того, что этот ребенок не идеален. Если бы только ей удалось заставить Кэтрин заплакать…

Восьмилетняя Алекса сначала ущипнула себя и убедилась, что это больно и может заставить заплакать ее саму н уж тем более вызовет слезы боли у двухлетней малышки. Но когда ее пальцы впились в мягкую ладошку Кэтрин, ее невинные сапфировые глаза остались сухими, только удивленно расширились, как бы смущаясь того, что делает ее старшая сестра. А потом взгляд малышки смягчился и в нем появилось нечто еще более страшное для Алексы… прощение.

С этого дня Алекса просто перестала замечать Кэтрин, словно младшая сестра не существовала вовсе.

Кэтрин Александре Тейлор было три года, когда она впервые прикоснулась своими маленькими пальчиками к клавишам отцовского рояля. И с этого самого мгновения она заиграла; и с этого первого момента сложность того, что играла Кэт, ограничивалась только возможностями ее крошечных пальчиков, но ни в коей мере не силой ее таланта.

Она оказалась столь же одаренной, сколь и ее старшая сестра. Но в отличие от Алексы, выступавшей ради одобрения и восхищения зрителей, Кэт играла просто ради того, чтобы поделиться со всеми своим поразительным даром, за который она была благодарна и которому поражалась не менее своих слушателей. Пианистка выступала без нервного волнения даже на конкурсах, счастливо растворяясь в магической красоте музыки. Кэт играла, чтобы делиться, а не побеждать, и, может быть, именно поэтому с самого начала почти всегда побеждала.

Необыкновенный талант девочки стал причиной необыкновенного предложения, сделанного ее семье: всемирно известная Далласская консерватория изъявила желание видеть двенадцатилетнюю Кэтрин своей ученицей. Все расходы, включая оплату жилья для всей семьи, брала на себя консерватория, и Александр, единственный учитель музыки своей дочери, приглашался для участия в ее дальнейшем обучении, так же как и других студентов консерватории. Восемнадцатилетней же Алексе последний класс средней школы предлагалось окончить в престижной «Баллинджер Академии».

Алекса приняла весть о переезде с большим энтузиазмом. Она не страдала ностальгией по Топике, как и не сожалела по поводу разлуки с многолетними друзьями, которые для Алексы всегда были лишь группой обожателей. Дружеские узы не приковывали Алексу к Топике, и ей было все равно, где в очередной раз бросить свой вызов толпе.

Здесь она уже получила все, что только можно было взять, – обожание учителей и одноклассников… любого парня, на которого только положила глаз… главные роли во всех школьных спектаклях…

Энтузиазм Алексы никак не разделяло семейство Тейлоров. Конечно, славно, что Кэтрин будет учиться в консерватории, и переезд этот вовсе не на века. Поскольку жилье предоставлялось за счет консерватории, Тейлорам не было необходимости продавать свой небольшой фермерский домик. В Топику они могли вернуться когда только пожелают.

Алекса решила для себя, что в элитарной «Баллинджер» сыграет роль вальяжной девчонки из Малибу – дикой дочери знаменитого киномагната, сославшего свое чадо в особую школу для богатых и привилегированных за некий дерзкий и, несомненно, пикантный проступок, рассказывать о котором было строго-настрого запрещено. Алекса создала себе новый образ, потому что была актрисой и потому что так было спокойнее – никогда не быть настоящей Алексой, а вовсе не потому, что стыдилась своего происхождения.

Да, Алекса стыдилась, но только себя самой, и никогда, ни на мгновение не стеснялась ни своих родителей, ни своего скромного воспитания. Мать и отца Алекса любила от всего сердца. Это она разочаровывала их, а никак не наоборот. Да и кто мог осудить Джейн и Александра Тейлоров за их обожание вечно замечательной Кэтрин?

Алекса гордилась своими одаренными отцом-музыкантом и матерью-художницей, и для нее не имело никакого значения то, что они были небогаты. Алекса гордилась родителями, а не стыдилась их.

Пока Хилари Саманта Баллинджер не попыталась заставить Алексу почувствовать стыд.

Хилари открыла правду об истинном происхождении Алексы и не замедлила объявить ее попросту лгуньей.

– Я – актриса! – дерзко возражала Алекса, болезненно воспринимая смысл сказанных слов.

Но надменная Хилари ни минуты не сомневалась в том, что Алекса стыдится собственной семьи. «Да и кто бы не стыдился? – читалось в высокомерном взгляде Хилари. – Да и кто бы не стремился скрыть отсутствие даже скромного состояния и высокого происхождения?»

– Александра Тейлор – это сама заурядность, – предупреждала Баллинджер своих друзей из высокопоставленных семей, – и не заслуживает ни капли внимания.

Но эти предостережения Хилари запоздали: Алекса уже успела очаровать одноклассников, и теперь ее бесстрашное спокойствие в ответ на злобные выпады властной Хилари вызывало только всеобщее восхищение. Тейлор продолжала дарить сияющие улыбки, несмотря на то что слова богатой аристократки нанесли Алексе глубокую рану.

Великолепно копируя южный акцент Хилари, Алекса искусно поменялась с ней ролями: широко раскрыв невинные изумрудные глаза, Алекса говорила о снобизме и претенциозности Хилари, и очень скоро даже самые верные подруги отвернулись от Хилари. Девушки меняли спои симпатии весьма осторожно, привлеченные, с одной стороны, блеском, красотой и смелостью Алексы, но, с другой стороны, побаиваясь «предать» сильную и влиятельную Хилари.

Ребята (включая давнего кавалера Хилари) в отличие от девчонок сменили свое расположение быстро и без малейшего, намека на страх. Годами Хилари была для них страстно желаемой, прекрасной статуей на высоком мраморном пьедестале, находящейся слишком высоко от обожающих поклонников; эта отдаленность придавала Хилари таинственное очарование.

Но вот появилась Тейлор. И ребята для себя открыли, что искрящаяся жизнелюбием скромная Алекса очень даже «от мира сего», и при этом очарование ее еще более загадочно, чем привлекательность богачки Хилари. Алекса, с ее теплом, добросердечностью, полным отсутствием высокомерия, невольно давала возможность парням почувствовать себя уверенными и значительными от одной только ее прекрасной ласковой улыбки.

Алекса пользовалась бешеной популярностью и была при этом очень одинока. Но в конце концов именно благодаря Хилари монстры, накрепко спрятанные в дальних темных уголках ее сердца, вырвались на свет и принялись за черные дела. Алекса наконец-то смогла дать выход долгие годы копившейся в ее душе ненависти.

Хилари Саманта Баллинджер стала достойным оппонентом, так как была опасна вооружена целым арсеналом недобрых чувств и, несомненно, заслуживала того, чтобы Алекса спустила на нее своих чудовищ, и сама она, Хилари, начала войну, тогда как Алекса мгновенно нанесла точный ответный удар. На протяжении всего учебного года война разгоралась все сильнее и сильнее – жестокая, но на равных.

Продолжалось это до тех пор, пока, как и на всякой войне, не появились невинные жертвы.

В конце апреля Джейн и Александр, поехавшие в Топику навестить заболевшего друга, оставили на попечение Алексы младшую сестру. Задача несложная: Кэтрин было уже двенадцать лет. Ведь она, счастливая, все время, от рассвета до заката, проводила за роялем.

Наступила суббота, а родители все еще не вернулись, в то время как Алексе до смерти хотелось посмотреть матч по поло между «Баллинджером» и «Хайленд-парком». Она не хотела брать с собой младшую сестру, но и не могла оставить Кэтрин одну дома, поскольку родители дали ей твердые указания в стиле «а что, если?». Так что пришлось вместе ехать на стадион, куда они прибыли как раз в тот момент, когда Хилари с тремя оставшимися к» ней лояльными подругами выходила из серебристого «БМВ». Увидев своего врага, Алекса тяжело вздохнула. Еще каких-то шесть недель и – прощай, школа! Они, слава Богу, больше никогда не увидят друг друга.

Тейлор надеялась, что оставшиеся полтора месяца ей удастся просто избегать встреч с Баллинджер. Но вот произошла накладка, и поскольку Алекса точно знала, что Хилари ни в коем случае не упустит возможности выдать ей что-нибудь унизительное, то собрала всю свою волю в кулак, готовясь ответить весело и остроумно на любой выпад.

– Так-так. Ба, да никак это наша канзасская нищенка! Шлюха!

На какой-то миг, остолбенев и лишившись дара речи, Алекса уставилась на соперницу не веря своим ушам: такого оскорбительного хамства Хилари себе еще ни разу не позволяла. Пока ошеломленная Алекса подыскивала достойный ответ, тягостное молчание прервал нежный голосок.

– Как ты смеешь так говорить с моей сестрой? – возмутилась всегда застенчивая и робкая Кэтрин, Кэтрин, которая была так счастлива, что горячо любимая и обожаемая старшая сестра взяла ее с собой, и у которой не хватило мужества сказать хоть слово за всю долгую дорогу к месту игры.

Хилари обернулась на незнакомый голос, она уже предчувствовала сладостную месть при виде невозможно коротко остриженных волос, невозможно честных синих глаз и дрожащих от обиды и гнева детских губ. Кто эта убого одетая девочка, перепугавшаяся собственной дерзости? Неужели это видение в помятом свитере и мешковатых голубых джинсах и есть та самая виртуозная пианистка? Неужто и в самом деле это и есть Кэтрин Тейлор, чей талант и стал причиной появления в их городе Алексы Тейлор, так ловко и нагло перешедшей дорогу ей, Хилари, и поломавшей привычный порядок жизни?

– Что… прошу прощения, кто это? – с надменным удивлением разглядывая девочку, осведомилась Хилари, после чего оглянулась на подруг, как бы ища у них ответ на свой вопрос, и наконец, бросив ледяной взгляд на Алексу, рискнула. предположить:

– Твой младший братик? До чего же, наверное, тебе трудно приходится, Алекса. По-моему, нет ни малейшей надежды на то, что этот гадкий утенок когда-нибудь превратится в лебедя.

Готовая наброситься на обидчицу, задушить ее, Алекса вдруг почувствовала, как рядом с ней, глубоко задетая за живое, мучительно задрожала Кэтрин. Старшая сестра вдруг ощутила приступ душевной боли, увидев в прекрасных синих глазах девочки слезы боли и унижения. Слезы в глазах Кэтрин! Кэтрин, которая никогда не плакала! Кэтрин, которая, казалось, не чувствовала боли! Кэтрин, которой Алекса сама когда-то хотела причинить боль…

Теперь сестренке было больно, и сердце Алексы разрывалось от сострадания. И как только она могла когда-то желать зла маленькой Кэт, так безрассудно и так отважно вставшей на защиту старшей сестры?

«Господи, только бы ты не узнала, как я ненавидела тебя! Пожалуйста, никогда не вспоминай, что я пыталась причинить тебе боль. Умоляю, забудь и прости меня… снова», – кричало сердце Алексы.

Ласково обняв сестру, чего она не делала десять лет, Алекса Почувствовала, как та все еще испуганно дрожит, крепче обняла Кэтрин и ласково прошептала:

– Не бойся, Кэт, мы уже уходим. Ты слишком хороша, чтобы находиться рядом с этими низменными людишками.

Сестры сели в машину и, глядя друг другу в глаза, впервые в жизни заговорили по душам.

– То, что она сказала, Кэт, – не правда, – спокойно начала Алекса.

– Я знаю, но как она вообще смеет говорить такое о тебе?

– Что? – слегка опешила Алекса. – Я имела в виду, не правдой было то, что она сказала о тебе. Ну ни словечка правды, поверь. Прежде всего я очень горжусь тем, что ты моя младшая сестра. А во-вторых, никто в мире никогда – ни на минуту – не сомневался в том, что ты девочка, а не мальчик. И в-третьих, нет также никаких, ну ни малейших сомнений в том, что ты очень красивая.

Алекса и в самом деле не сомневалась в том, что Кэтрин – очень красивая девочка. Правда, волосы у нее были подстрижены, может быть, несколько коротковато и были похожи на блестящую бархатную шапочку, но этот своеобразный стиль только подчеркивал и без того огромные голубые глаза Кэт. И если честно сказать, то сестренка была немного полновата, но, по мнению Алексы, легкая, женственная полнота была привлекательной и свидетельствовала о замечательном здоровье.

Жизнь Кэтрин – в музыке. Девочка скорее всего до настоящей минуты никогда и не задумывалась о своей внешности, пока жестокие слова Хилари не натолкнули ее на подобные размышления. И тем не менее истина заключалась в том, что Кэт действительно была очень красивой девочкой. Когда-нибудь ее сестренка непременно станет очень красивой женщиной.

– О нет, Алекса, это ты самая настоящая красавица! – отозвалась Кэт, и в голосе ее звучала искренняя гордость за старшую сестру.

– Хорошо, в таком случае мы с тобой обе красавицы. Все, что Хилари сказала о тебе, Кэт, – вранье, и все, что она сказала обо мне, тоже вранье.

Алексу терзала мысль о том, знает ли ее невинная маленькая сестра значение слова «шлюха», и надеялась, что нет. Достаточно было и слова «нищенка». И то и другое, разумеется, было сущим измышлением. Правда, Тейлор не была уже девственницей (после одной полнолунной летней ночи на кукурузном поле, в Канзасе, когда ей было шестнадцать), но, кружа головы парням из «Баллинджер», Алекса ни с одним из них не переспала. Она очаровывала ребят столь искусно, что ее нельзя было обвинить даже во флирте.

– Я знаю, что все это вранье – сказала Кэт, после чего, закрыв тему Хилари Баллинджер, набралась мужества, чтобы спросить сестру о более важном:

– Ты называешь меня Кэт[8]8
  Игра слов: Cat (англ.) – Кэт – женское имя (уменьшительное от Catherine – Кэтрин) и cat (англ.) – кошка.


[Закрыть]?

– Да, такое я тебе дала прозвище, – призналась Алекса и тут же пояснила:

– Это просто твои инициалы – К.А.Т., а мои – А.К.Т. Мама и папа, давая нам имена, наверное, уже, чувствовали, что я буду актрисой, а ты – милым домашним котенком.

Алекса вспомнила бесконечные бессонные ночи, которые провела за все прошедшие годы, терзаясь мыслью о том, как могла бы измениться жизнь старшей из дочерей Тейлор, если бы ее звали не Александра Кэтрин, а Кэтрин Александра. Будь она К.А.Т., возможно, и ей достался бы волшебный дар музыканта, столь лелеемый родителями.

– Кэт, – прошептала Кэтрин, глаза которой светились счастьем от того, что у Алексы для нее было специально придуманное имя, и уже только от одного того, что Алекса вообще думает о ней.

– Тебе нравится?

– О да, Алекса!

Между собой Джейн и Александр считали, что малышка совсем не похожа на котенка. Это домашнее имя скорее бы подошло стройненькой Алексе с ее удивительной кошачьей грацией и хитроватыми изумрудными глазами. И все же они с удовольствием приняли его, поскольку это имя нравилось самой Кэт и потому что за время их отсутствия в отношениях сестер произошла некая чудесная метаморфоза. Как долго родителям пришлось ждать того счастливого момента, когда их любимые дочери станут настоящими подругами!

До отъезда Алексы в Нью-Йорк – а остальному семейству Тейлоров до возвращения в Топику оставалось каких-то шесть недель – сестры старались как можно чаще быть вместе. То было хрупкое начало, робкое знакомство прежде чужих людей, которых тянуло друг к другу нечто большее, нежели сердечное желание стать друзьями.

Алекса приглашала Кэт в свою спальню, та усаживалась на кровать, а старшая сестра ходила по комнате и болтала, болтала… ни о чем, а Кэт внимательно слушала, совершенно загипнотизированная легкостью ее изящной речи, наполненной умными, интересными словами. Только в редких случаях Кэт отбрасывала свою застенчивость, и тогда Алекса открывала в младшей сестре поразительную способность выражать свои мысли живо и непосредственно, со спокойной открытостью и… удивительной для ее возраста мудростью.