Текст книги "Шаги навстречу"

Кевин Алан Милн
Шаги навстречу

© Kevin Alan Milne, 2014

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2015

* * *

В память о Зои

Половина сердца… исполнена любви.

Сокровище всегда там, где твое сердце.

Пролог
Энн

Девять паршивых минут. Именно столько требуется врачу, чтобы сообщить плохие новости. Кто-то подумает, что на это может уйти весь день, учитывая всю торжественность момента и вытекающие отсюда последствия, а возможно, и соболезнования касательно того, что ждет впереди. Нет, врач предельно деловит.

Ну что ж. Нельзя сказать, что сообщение стало для меня неожиданностью: мне прекрасно известно, как могут развиваться события – именно такого исхода я всячески надеялась избежать.

Доктор вкратце обрисовывает нам детали, и мама тут же с рыданиями выбегает из палаты. Возвращается она через полчаса, протягивает новенький ежедневник.

Дневник?

Я-то думала шоколадку или новое платье, чтобы как-то меня взбодрить. Но нет, она приносит ежедневник и ручку. Говорит: что бы ни произошло – плохое или хорошее, – она хочет, чтобы следующие несколько месяцев запомнились мне навсегда.

– Пусть это станет твоими воспоминаниями, – советует она. – Запечатлей на бумаге красоту каждого нового дня. Нарисуй картину словами.

Хм… Ладно. Настоящая художница в нашей семье – моя младшая сестра Бри, но с учетом обстоятельств я понимаю, почему мама захотела, чтобы я выплеснула свои мысли и чувства на бумаге.

Для потомков… если только у меня они будут.

Когда мама протягивает мне ежедневник, в палате помимо нас находится еще и медсестра – она согласна с мамой: больным в моем положении полезно записывать то, что они пережили (или что переживают сейчас), это помогает им бороться с возможными осложнениями. Она говорит, что у психологов это называется «экспрессивная психотерапия».

Отлично… теперь я еще сама себе психотерапевт.

Чтобы убедиться, что делаю все правильно, я уточняю у медсестры, как мне начать: с сегодняшнего дня или вернуться к прошлому? Она предлагает описывать с того момента, когда все началось, – чтобы во всем разобраться и разложить по полочкам.

Это просто… все началось с бабочек.

Вообще-то эти бабочки появлялись и исчезали и до этого, вернее, это было что-то вроде бабочек, если вы понимаете, о чем я. Они просто появлялись и исчезали. Потом, когда мне исполнилось пятнадцать, с ними начали происходить метаморфозы – бабочки стали больше, заметнее. Хотя я ничего против них не имела. Они побуждали меня действовать. Заставляли сосредоточиться. Подталкивали к новым достижениям.

Каждый раз в бассейне, ступая на стартовую тумбу, я чувствовала в животе трепет бабочек. Иногда они даже поднимались выше, к груди, а потом опускались вниз по рукам.

Тренер советовал не обращать внимания на нервозность, однако я ждала этого возбуждения, любила его – потому что всегда плыла быстрее, когда боялась.

Год назад, перейдя в старшую школу, я знала, что я самая быстрая девочка в команде, хотя выкладывалась лишь процентов на семьдесят пять, полагая, что «равнодушная толпа» будет любить меня больше, если я не всегда буду выигрывать. Видимо, я опасалась бабочек, а не использовала их в качестве преимущества над соперницами.

Как бы там ни было, в девятом классе моя стратегия потерпела поражение, поэтому в десятом я стала действовать по-другому: «Победа любой ценой! И не оглядываться назад!» Друзей у меня было не больше, чем в то время, когда я намеренно проигрывала, но, по крайней мере, меня стали уважать. Я так думаю.

В тот день, когда все изменилось, проходил чемпионат штата Орегон по плаванию. Я была заявлена на шести дистанциях. Пять из них я уже выиграла, установив три личных рекорда и один новый рекорд штата.

Бабочки просто взбесились!

Когда я взобралась на тумбу для последнего заплыва, стоящая рядом со мной соперница как раз встряхивала руками и ногами, чтобы снять напряжение. Ее звали Бьянка, она училась в той же школе, что и я. В финальном заплыве на четыреста метров вольным стилем от нашей школы участвовали только она и я.

– Удачи, Энн, – пожелала она, чем несказанно удивила.

Я случайно узнала, что Бьянка всей душой меня ненавидит. Она старше меня и не позволит себе проиграть такой «малявке», как я. Она и имя-то мое знала только потому, что оно постоянно значилось перед ее именем в таблице лидеров.

– Спасибо. Тебе тоже.

Она засмеялась и сказала, что пошутила. Потом прошептала так, чтобы услышала только я:

– Надеюсь, что ты утонешь.

Бабочки у меня в животе затрепетали еще неистовее. Я сосредоточилась на них, а не на подлой девчонке слева от меня. Пусть эти пару минут ненавидит меня столько, сколько ей хочется, но последней на чемпионате штата буду смеяться я. Встряхнув руками, я надела очки и глубоко вздохнула.

И тут же в громкоговоритель объявили:

– Участники, на старт.

Шапочка на месте? На месте. Мышцы напряжены? Напряжены. Бабочки трепещут? Трепещут. Все системы готовы.

Свисток… и я стартовала!

В воде все кажется идеальным. Это моя стихия – смотреть на дно бассейна, быть выше критики тех, кто не может меня догнать. Когда я после первого нырка возникаю на поверхности, я уже впереди. Несколько мощных гребков – и отрыв увеличивается. Заплыв проходит быстро, но я быстрее. Вынырнув после второго разворота, я оглядываюсь и вижу, что почти на корпус оторвалась от ближайшей преследовательницы. Я тут же поняла, что могу притормозить и все равно с легкостью получу победу, но это не по мне. Я боец. Минувшие годы я сдерживалась – но теперь этому конец. Я оттолкнулась сильнее. Изо всех сил ударила по воде: победа – это хорошо, но новый рекорд – еще лучше. На отметке двести метров рекорд точно был!

Если бы я внимательно прислушалась между вдохами, то расслышала бы аплодисменты и приветственные крики. Среди зрителей у меня друзей нет (родных я не считаю), но я сделала вид, что каждый сидящий на трибуне бассейна радовался за меня.

На бабочек в животе за минувшие сто метров, по большому счету, я внимания не обращала, но, когда пересекала отметку в триста метров, они начали по-настоящему возбужденно гудеть. Даже затрепетали крыльями у меня в груди. А потом неожиданно, впервые за все время, одна из моих послушных бабочек укусила меня! И больно укусила!

Именно это и стало началом моего кошмара – тем самым поворотным моментом, который изменил все.

После того как бабочка укусила меня в грудь, мир превратился в хаос.

Движение рук замедлилось. Я стала барахтаться, молотить руками по воде. Тонуть, а не плыть.

Я втянула носом воду, пытаясь глотнуть воздуха, но боль была настолько сильной, что я запаниковала.

Дно бассейна сейчас было четче, чем когда-либо, и все приближалось.

Погружение в тот день было намного глубже, чем когда-либо раньше.

И темнее.

«Черт! – думала я в последние смазанные секунды, перед тем как темнота поглотила меня. – Пожелание Бьянки сбылось! Я тону!»

Господи, пожалуйста, не дай ей выиграть…

Лети домой, маленькая бабочка, лети домой.

Глава 1
Делл

Четыреста семьдесят дней назад прямо у меня на глазах умирала моя старшая дочь. Наступила клиническая смерть. Когда ее безвольное тело вытащили из бассейна, оно походило на одну из тряпичных кукол, которую Энн в детстве укладывала себе в кровать. Согласно гигантскому таймеру на центральной стене бассейна, спасателям понадобилось целых восемьдесят девять секунд, чтобы вернуть ее к жизни.

Это были самые длинные восемьдесят девять секунд в истории Вселенной; с каждым тиканьем часов я чувствовал, как постарел еще на целый год. Для сравнения: четыреста семьдесят дней, прошедшие с тех пор, пролетели как мгновение. Честно признаться, даже не знаю, зачем стал отсчитывать пройденное время. Наверное, потому что не хотел забывать, сколько именно дней нам даровано быть рядом с ней.

Или, может быть, с тех самых пор я затаил дыхание и отсчитываю дни, пока не разразится следующая непредвиденная беда.

Помню, как хотел закрыть рукой глаза сыну, когда врачи начали давить Энн на грудь, но моим самым первым желанием было поспешить к дочери. Однако я оказался беспомощным. Бессильным. Способным только смотреть и плакать, когда врачи спасали ее. А потом изо рта у нее полилась вода, она закашлялась и прерывисто вздохнула.

И уже через несколько минут мы с ней мчались в машине «скорой помощи», я держал ее за руку и молился Господу: хотя бы с ней не случилось ничего серьезного.

Когда же наконец нам удалось побеседовать с врачами, я поняла, что мои мольбы оказались безответными. Все оказалось не просто серьезным – хуже и быть не могло.

– Врожденная кардиомиопатия, – объяснил кардиолог. – С этим пороком она живет всю жизнь. Скорее всего, из-за напряжения во время заплыва у нее случился приступ – в результате остановка сердца. Ей повезло, что она осталась жива.

– Каковы ее шансы на выздоровление? – спросил я.

– Если честно, значительные.

Если честно? Ненавижу слово «честно», потому что происходящее редко оказывается честным.

Как говорил мой дед, «жизнь полна чудес… но справедливость не входит в их число». То, что моя пятнадцатилетняя дочь оказалась в больнице, – еще одно, самое последнее доказательство правдивости этого высказывания. Жизнь слишком непредсказуема, поэтому несправедлива. У одних что-то отбирает, другим дает, безо всяких причин и предупреждений. Когда вздумается. И не надо мне говорить, что у моей дочери, «если честно», значительные шансы, ведь я точно знаю, что это не так.

И как будто в подтверждение правоты моих слов, Энн последние четыреста семьдесят дней не вылезает из больниц: постоянно какие-то процедуры, специальные терапии, диагностические осмотры и бесконечная сдача анализов. Однако все лекарства, операции на открытом сердце – все оказалось бесполезным. Так что о какой-либо справедливости говорить не приходится.

Жизнь полна чудес, но справедливость не входит в их число. Сказал это мне дед, но Энн, как никто другой, знает, насколько точны эти слова.

* * *

Половина десятого вечера, я сижу в машине у дома, пытаясь собраться с мыслями. Понимаю, что Эмили, наверное, уже начала волноваться, но ничего поделать не могу. В обычный рабочий день я вернулся бы домой целых три часа назад, но, когда я уходил с работы, позвонила Эмили и сказала, чтобы я подъехал к ней в больницу: «Появились новости». От новостей хорошего ждать не приходится, и этот раз не стал исключением.

Мы с Эмили вышли из больницы почти полтора часа назад, решив, что нам необходимо поговорить с Бри и Кейдом, как только вернемся домой.

Она отправилась прямо домой.

Я сделал крюк.

Не собирался никуда ехать, но, когда свернул на Сансет-стрит и увидел запотевшие окна клуба Шервуда, так и потянуло заглянуть туда. Я не был в бассейне четыреста семьдесят дней, почему бы сейчас не вернуться. Однако внутрь я входить не стал. Достаточно заглянуть в окно. Там тренировалась команда пловцов – словно торпеды, они разрезали водную гладь дорожек. Энн тоже должна была бы быть здесь, впереди всех, но вместо этого она лежит в больнице, пытаясь справиться с самой ужасной новостью, которую только себе можно представить.

В кармане звонил телефон, пока я стоял у окна. Эмили. Наверное, гадает, почему я так задержался. Трубку я не взял.

Я наблюдаю за пловцами до окончания тренировки, потом медленно шагаю назад к машине. Еще полчаса бесцельно катаюсь по городу, погрузившись в тяжелые раздумья, – столько всего навалилось. Я имею в виду болезнь Энн. Разумеется, она не виновата, но ее болезнь как обух по голове. Финансовые затраты огромны, но заботило не это – я готов влезть в любые долги, только бы мой ребенок выжил. Наши отношения с Эмили стали, мягко говоря, натянутыми, именно поэтому я и не спешил домой.

Создается впечатление, что между нами пролегла гигантская трещина, которую ни один из нас не хочет преодолеть. И с каждым новым днем пропасть становится все шире. Мы говорим о том, что следует заделать эту брешь, притворяемся, что предпринимаем попытки сократить это расстояние, но, получая все более удручающие новости о здоровье Энн, мы, похоже, еще больше отдаляемся друг от друга.

Я смотрю на часы. Без двадцати десять. Эмили только что выглянула в окно. Она знает, что я приехал, и нет смысла дальше оттягивать. Кроме того, дети имеют право узнать, что происходит, прежде чем лечь спать.

– Присаживайтесь, ребята, – с серьезным видом говорю я, вешая пальто в шкаф.

– И ты не привез Энн домой? – спрашивает Бри. – Я думала, она едет с тобой в машине.

Эмили хлюпает носом, вытирает его:

– Не сегодня, Бризи.

Я встречаюсь взглядом с женой.

– Ты ничего им еще не говорила?

Она качает головой.

– А сейчас что с ней не так? – Кейду всего одиннадцать, он только-только перешел в пятый класс. Он обычно говорит то, что думает, поэтому я редко удивляюсь его прямоте.

– Присядьте, – вновь повторяю я.

Бри первой шлепается на диван. Она всего лишь на три с небольшим года младше Энн, но они такие разные. В тех случаях, когда Энн поступала как относительно взрослый человек, Бри зачастую вела себя как ребенок. Энн для своего возраста среднего роста, Бри всегда была сантиметров на пять выше сверстников. Энн любит длинные волосы, Бри предпочитает короткие. Энн – спокойная, а Бри… наоборот. Энн предпочитает все хорошенько обдумать, прежде чем принимать решения, в то время как Бри бросается в омут с головой, поддавшись мимолетному порыву, а потом разбирается с последствиями.

Нельзя сказать, что Кейд какую-то из сестер любит больше, но он точно знает, на кого в каких ситуациях может рассчитывать: если нужна поддержка – на Энн, если затеваешь какую-то шалость – Бри охотно примет в ней участие. У Энн хорошо развит инстинкт наседки, так что Кейду даже не нужно было звать на помощь. Помню, как однажды, когда он еще ходил в садик, а мы с Эмили были на работе, Кейд спрыгнул со второго этажа нашего дома с мусорным пакетом вместо парашюта. Кто как раз вовремя прибежал к заднему ходу, чтобы подхватить его? Энн. А кто вступился за него, когда он в первом классе ввязался в драку с четвероклассником Риком Кирпичом? Энн. И позже в том же году, когда Кейд решил, что весело было бы поиграть с машинкой на оживленной дороге у нашего дома, кто оттащил его за шиворот в безопасное место, едва не попав под колеса автофургона? Кто же еще, как не Энн?

На помощь всегда приходит Энн, а безрассудные идеи, которые чреваты для Кейда всякими неприятностями, почти всегда принадлежат Бри.

– Делл, ты как себя чувствуешь?

Вопрос Эмили дает мне понять, что я просто смотрю на Бри и Кейда, не произнося ни слова. Я киваю, мол, все хорошо, делаю глубокий вдох и, тщательно подбирая слова, объясняю, что врачи видят, что в обоих желудочках Энн все увеличивается фиброз – разрастание волокнистой ткани, а функции сердечной мышцы продолжают ухудшаться, что грозит остановкой сердца.

– Ее подержат до утра, чтобы сделать дополнительные анализы, – наконец мрачно произношу я. – В основном потому, что опять возникло нарушение ритма.

– И что это означает? – спрашивает Бри. – Конкретно, простыми словами… чтобы даже до тупицы дошло.

– Да, – поддерживает Кейд, тыкая в сестру, – чтобы дошло и до меня, и до Тупицы.

Эмили качает головой, вздыхает, но потом слезы наворачиваются у нее на глаза, от чего они кажутся стеклянными, и она отвечает без утайки:

– Это значит, что ее сердце не лечится… и, вероятнее всего, никогда не вылечится. Ей необходима пересадка. И чем скорее, тем лучше.

Мы слишком часто обсуждаем с детьми эти вопросы, и они отлично знают, что пересадка – это очень сложно и опасно.

«Только в крайнем случае, – время от времени убеждали мы их, когда возникала эта тема. – Риск высок, а результат не всегда благоприятен».

На меня накатила волна ужаса, я подался вперед.

– Хочу, чтобы вы, ребята, знали: несмотря ни на что – все будет хорошо. В конечном итоге это наилучший выход для Энн, а значит, мы должны радоваться. Врачи постоянно делают пересадки, волноваться не о чем. – Легко сказать… Надеюсь, что так оно и есть. – Но это означает, что в ближайшие несколько месяцев понадобится и ваша помощь. Точнее сказать, от вас потребуются две вещи. – Я выдерживаю паузу, чтобы убедиться, что меня все слушают. – Мир и спокойствие. Через пару недель занятия в школе закончатся, и мы не можем допустить, чтобы вы скакали, как мартовские зайцы. Сейчас, как никогда, важно оградить Энн от стрессов, чтобы она спокойно дождалась операции. Ее сердце в буквальном смысле может не выдержать, если ей придется столкнуться с вашими… назовем их выходками.

Как ни ненавистно это признавать, но не мне говорить о мире и покое в семье. Или выходках, коль на то пошло. До того как у Энн начались проблемы со здоровьем, мне хотелось думать, что я вполне достойный муж и отец – спокойный, заботливый, со мной не соскучишься и все такое. Но эти почти восемнадцать месяцев, когда мы находились в подвешенном состоянии неопределенности, имели свои негативные последствия. Бывает, я срываюсь на детей по пустякам, например когда кто-то случайно проливает на пол воду или забывает слить воду в туалете. Пару раз я слышал, как Эмили пыталась за меня вступиться, объясняла, что я очень устаю на работе, но нам обоим прекрасно известно, что меня гложут не только проблемы на работе. Эта пропасть, что пролегла между мной и Эмили, не дает мне покоя. И жене тоже. Иногда мне кажется, что наш мир сузился до одной Энн и в нем больше нет места друг для друга. Мы оказались эмоционально истощены. Мы продолжаем играть роль родителей, но почему-то забыли, что мы муж и жена. В результате отношения все ухудшаются, все чаще случаются срывы: крики, ссоры, недовольство, жалобы – то у одного, то у другого.

– Ладно, – решительно заявляет Кейд. – Мы будем поласковей. Ради Энн.

Эмили одобрительно кивает.

– Ей просто нужно отдохнуть и расслабиться – «остыть», как вы, подростки, говорите, – и немного подождать, пока врачи не подберут нужное сердце. И будем надеяться, что все наладится. – Она бросила на меня короткий взгляд, но тут же отвернулась.

Она имела в виду, что «наладится у Энн» или «наладится у всех нас»?

– А когда оно прибудет? – интересуется Бри.

Я только пожимаю плечами:

– Сложно сказать. Энн стоит на очереди на пересадку, поэтому остается только ждать. Может пройти месяц, пока не найдут подходящего донора, возможно, придется ждать дольше. Но врачи очень надеются, что это случится до конца лета. Если пару месяцев ей удастся избежать волнений, все будет хорошо. Но чем дольше ищут донора, тем больше риск… Нет, будем молиться, что донор найдется.

– И что нас ждем этим летом? – хнычет Бри. – Сидеть дома и ничего не делать, и все потому, что Энн ничего делать нельзя?

Бри не злая девочка, но сейчас у нее такой период в жизни, когда она знает, что Земля вращается, только еще не осознала, что это вращение не вокруг нее.

– Не совсем, – отвечаю я. – Тут возникла одна перспектива, и нам хотелось бы узнать ваше мнение. Как известно, здоровье вашей прабабушки ухудшилось. Сейчас она постоянно пребывает в доме престарелых, но необходимо, чтобы кто-то присматривал за ее домом на побережье. Нам предложили пожить там летом. Сегодня мы обсудили эту идею с Энн – она с радостью готова сменить обстановку. Беспроигрышный вариант: океан, вне всякого сомнения, подействует на Энн успокаивающе, мама все лето будет рядом с бабушкой, а в вашем распоряжении, ребята, будет огромный пляж, поэтому не придется целый день сидеть дома. Что скажете?

Для Кейда больше глупости не придумать.

– Ужас!

Реакция Бри, хоть и не такая бурная, но не менее предсказуемая:

– У-у… К-с-ти, а как же мои друзья? Вы на все лето увозите меня от них?

К-с-ти. Так витиевато Бри произносит «кстати». По все видимости, в восьмом классе так модно говорить. Я как-то пытался объяснить ей, что, если говорить «кстати», людям намного проще будет ее понять, но Бри лишь закатила глаза.

– Бризи, это все ради Энн, – добавляет Эмили.

– У нас все и всегда ради Энн, – стонет Бри.

– Когда мы вернемся, твои друзья никуда не денутся, Бри, – мимоходом замечаю я. – И кто знает, может быть, они смогут к нам летом приехать. Это не так уж далеко. Я буду мотаться туда-сюда – возможно, смогу привезти парочку твоих приятелей на выходные.

– Что значит «мотаться туда-сюда»? – удивляется Кейд. – Ты с нами не останешься?

Я тут же бросаю взгляд на Эмили, но она вновь отворачивается.

– Честно признаться, – задумчиво произношу я, – это второй момент, который мы хотели бы с вами обсудить. Понимаю, что не об этом мы мечтали, но я не смогу все время провести с вами. Я останусь на день-два, чтобы вас обустроить, но потом буду вынужден вернуться в Портленд. Сейчас у меня много работы, но на выходные я, как только смогу, буду к вам приезжать.

Ненавижу обманывать детей. На самом деле мы с Эмили договорились, что нам необходимо какое-то время пожить врозь. Честно признаться… это я так решил. Эмили просто не стала спорить.

Я опять смотрю на жену. Она вытирает пылинку, попавшую в глаз, потом заставляет себя устало улыбнуться и смело убеждает детей:

– Мы и сами справимся. Самое важное – чтобы Энн немного отдохнула. Она всегда любила океан.

– Вы что… разводитесь… да? Это со-8 уж ни в какие ворота!

«Со-8» («совосемь»), как я недавно узнал, – это «сленговое», подростковое «совсем». Тут она права: развод – это уж точно «со-8 ни в какие ворота». Наверное, поэтому о разводе речи и не заводим. Это всего лишь… возможность немного отдохнуть друг от друга.

Как ни печально, но за последний год вопрос о разводе уже не впервые встает в нашей семье. Обычно он возникает после одной из наших ссор, во время тех неловких моментов, когда мы друг с другом не разговариваем.

– Господи, нет, конечно! – восклицает Эмили. – Просто… с учетом обстоятельств… и давайте не забывать, что перемены всем пойдут на пользу. Поэтому пусть ситуация и не идеальная, но, по крайней мере, на выходных мы будем все вместе.

– Точно! – вторю я, стараясь, чтобы ради детей в голосе звучала уверенность. – На все выходные, когда я только смогу вырваться. – Я смотрю на Бри и спрашиваю: – А почему ты это спросила, милая?

Она пожимает плечами:

– Не знаю. Просто удостовериться.

Эмили подсаживается к Бри поближе, обнимает дочь:

– Бризи, год на самом деле был не из легких, и неприятности не могли не сказаться на нас с папой. Но мы очень сильно любим друг друга. Поэтому, кроме здоровья Энн, не стоит ни о чем тревожиться.

Бри кивает в знак понимания, но я не уверен, что она «купилась».

– Что ж, ладно. – Она на минуту задумывается, а потом продолжает: – Новый вопрос. А ничего, что Энн будет так далеко от дома, когда появится для нее сердце?

Я смотрю на Кейда, которому становится немного не по себе. Ему всегда непросто вот так мимоходом говорить о сердцах. За словами сестры скрывается откровенная правда, которую он в полной мере осознал лишь недавно: донорское сердце «появляется» только тогда, когда его хозяину оно больше не нужно. Несмотря на то что он настоящий одиннадцатилетний «мужик», ему явно не по себе от этой мысли.

– Врачи уверяют, что ничего страшного, – объясняю я. – У Энн постоянно находится пейджер. И если нам поступит сигнал… когда нам поступит сигнал – нам просто будет необходимо за пару часов добраться до больницы. Кэннон Бич от нас всего в 120 километрах, у нас есть даже запас времени. В большинстве случаев донору искусственно поддерживают жизнедеятельность, и до нашего приезда забор сердца производить не станут. В худшем случае, если возникнет необходимость, за Энн пришлют машину «скорой помощи». Но врачи уверяют, что польза от отдыха на побережье океана во много превышает риск того, что Энн будет находиться не так близко от больницы.

От меня не ускользает, как Кейд непроизвольно морщится, когда я говорю «забор», как будто мы рассуждаем о сборе овощей на огороде.

Повисает молчание, потом Эмили негромко произносит:

– Кейд, тебя что-то волнует? Рассказать не хочешь?

– Об Энн думаю. Иногда она действует мне на нервы и все такое, но… я все же надеюсь, что с ней все будет хорошо. – И тут же задает вопрос: – Мам, с ней же все будет хорошо, правда?

Глаза Эмили вновь наполняются слезами. Она на секунду опускает глаза, потом смотрит на сына.

– В жизни, Кейд, ничего гарантировать нельзя. Поэтому и я не могу ничего обещать. Ситуация не безнадежная, но и радужной ее тоже не назовешь. – Она замолкает, чтобы собраться с мыслями. – Энн понимает все возможные последствия и изо всех сил пытается справиться с трудностями. Скажу тебе одно: я не хочу потерять дочь. Приходится надеяться, что где-то ждет сердце, которым будет готов поделиться тот, кого призовет к себе Господь. Когда мы поедем на побережье, нам нужно будет всего лишь любить Энн и позволять ей наслаждаться этой любовью, окружить ее так необходимым ей покоем. Все остальное – в руках Всевышнего.

– Мам… – нерешительно произносит Кейд, как будто не зная, как озвучить свои чувства. – Надеюсь, что у Него крепкие руки!