Текст книги "Шаги навстречу"

Вопрос застает меня врасплох. Конечно, я считаю ее занудой. Как и все остальные.

– А… а почему ты спрашиваешь?

– Из-за тех слов, что вы написали и выставили в окно машины на всеобщее обозрение. Вы с Кейдом оба полагаете, что я неудачница, да?

– Это Кейд написал о поцелуе.

– Но ты ведь тоже считаешь меня неудачницей.

– Не все время.

– Что ж, это большое, жирное «да». – В ее голосе звучит нешуточная печаль. – Я неудачница, да?

Держу рот на замке, решив, что это риторический вопрос.

Энн поднимает палец и опять проводит по сердцу, на сей раз медленнее.

– Может быть, я смогу измениться, – решительно заявляет она, а потом менее уверенно шепчет: – А может быть, нет.

Глава 9
Энн

Солнце еще не успевает выглянуть из-за прибрежной гряды, как папа вваливается в нашу спальню и спрашивает, не желаем ли мы отправиться с ним и мамой в строительный гипермаркет.

Я потираю глаза, смотрю на часы: двадцать минут восьмого утра.

– А зачем так рано?

– Вечером я уезжаю в Портленд, поэтому хочу сразу приступить к делу. И маме кое-что нужно: краска и всякое такое – чтобы она могла начать приводить этот дом в порядок. Кто хочет с нами?

Бри лежит на верхней полке. Она громко зевает, потом поворачивается на другой бок:

– Только не я.

– Я тоже не поеду, – отвечаю папе, продолжая щуриться.

– Этих двоих вычеркиваем, – говорит папа. За его спиной в коридоре маячит Кейд. – А ты, сынок?

– Третьего вычеркиваем тоже, – бормочет он. – Я лучше дома останусь.

– Не хочу никого заставлять. Но если вы хотите остаться, запомните несколько правил на то время, пока нас не будет дома. Энн, Бри, вы слушаете? – Через несколько секунд папа все-таки дожидается, когда Бри повернется и откроет глаза. – Первое правило: в океан ни ногой. Можете гулять по пляжу, но в воду не заходить.

Кейд протяжно, разочарованно стонет:

– Почему?

– Отвечу одним словом: отлив, – говорит отец. – На побережье Орегона очень мощные течения, а я не знаю, когда сегодня начнется прилив. Накроет волной, подводное течение тут же затянет в океан, и глазом моргнуть не успеешь.

– Значит, нам нельзя купаться? – спрашивает разочарованная не меньше Кейда Бри. – А раньше мы играли в воде.

– Я не говорил «никогда». Я говорю лишь о том, что не разрешаю входить в воду, когда нас с мамой нет рядом. Слишком опасно.

– Но Энн профессиональная пловчиха, – возражает Кейд.

При этих словах сердце мое начинает колотиться, потому что сама я не хочу даже близко подходить к океану. Он холодный и мокрый, а я… теперь не слишком большая любительница воды. Я никому об этом не говорила, но едва собираюсь с духом, чтобы встать под душ, а о том, чтобы мокнуть в ванной, не может быть и речи. Потому что на самом деле ванная – это миниатюрный бассейн. А последний раз, прыгнув в бассейн, я едва выбралась оттуда.

Папа качает головой:

– Энн не в той форме, чтобы справиться с таким течением. Ясно?

Я тайком облегченно вздыхаю.

– Отлично, – продолжает отец, когда мы все киваем. – И второе, последнее, правило… – Он обрывает фразу в ожидании, что кто-то из нас ее закончит.

– Не ссориться, – бормочет Бри.

– В точку! Энн необходим покой, поэтому я рассчитываю, что вы оба, пока нас нет, будете вести себя безупречно. Не делайте ничего, что взволновало бы вашу сестру. Ясно?

Кейд лаконично отвечает:

– Да.

– Бри?

– Угу.

– Вот и чудно! К обеду мы вернемся. Позавтракайте. Хлопьев полно. И яиц тоже, если возникнет желание готовить. Если до половины первого нас не будет, в холодильнике есть из чего сделать бутерброды. – Он прощается и спешит к сидящей в машине маме.

– Тьфу, – стонет Бри после папиного ухода. – Теперь заснуть не могу.

– И не говори! Неужели нельзя было просто оставить записку?

– Я писать хочу, – с невозмутимым видом сообщает Кейд.

Фу! Младшие братья отвратительны.

Через пятнадцать минут мы все, уже одетые, сидим внизу и едим яичницу-болтунью. После завтрака включаем телевизор. К нашему величайшему разочарованию, тупой ящик ловит всего четыре канала, но даже они идут с помехами. В последний раз, когда мы навещали прабабушку (ее здоровье тогда только-только начало ухудшаться), у нее, по крайней мере, имелись все основные кабельные каналы. Наверное, тетушка Бев их отключила, потому что прабабушка все время проводит в доме престарелых. От безделья Бри с Кейдом, похоже, готовы мириться и с помехами, но я испытываю непреодолимое желание заняться чем-то более веселым. Какое-то время я сижу перед телевизором, но потом сообщаю, что иду прогуляться.

– Там по улице есть пара клёвых магазинчиков, хочу в них заглянуть. Скоро вернусь.

– Тебе нельзя ходить одной, – возражает Бри, примеряя на себя роль ответственной сестры, что крайне необычно для нее. – А если… ну, ты понимаешь… что-нибудь случится?

Я упираю руки в боки и хмурю брови:

– Ты намекаешь на то, что сердце перестанет биться? Но я же не марафон побегу.

– Но разве ты не должна отдыхать?

– Отдыхать да, но не бездельничать. У меня не постельный режим. А если ты так за меня волнуешься, тогда пошли вместе. Впрочем, с тобой или без тебя, но я не намерена все три месяца просидеть в четырех стенах, в очередной раз пересматривая «Тома и Джерри», особенно с такими помехами.

Бри тут же сникает. Я уверена, что она не хочет идти, но вынуждена подчиниться. Повернувшись к Кейду, сестра спрашивает:

– А ты, Зануда? Если я иду, то и тебе придется идти.

– Не называй меня «занудой», Прыщавая.

Бабах! Бри тут же взрывается – я не имею в виду ее прыщ.

– У меня всего лишь один несчастный прыщик на лбу! Какая я «прыщавая»?

– Честно говоря, на лбу прыщика у тебя почти не видно, – осторожно произношу я. – Но ты сегодня утром на себя в зеркало смотрела? На щеке у тебя огромный белый угорь.

Она бросается к зеркалу у входной двери и начинает вопить.

– Наверное, виной всему гормоны, – без всякой обиды добавляю я.

– Заткнись! – опять кричит она неприязненно. – Ненавижу это слово!

– Гормоны, гормоны, гормоны, гормоны! – орет Кейд. Я уверена: он даже не понимает, что такое гормоны, но ему весело наблюдать за реакцией сестры. – У Бри прыщи! И гормоны!

За долю секунды ее бледное как мел лицо становится пунцовым.

– Заткнитесь! Ненавижу вас обоих!

– Остынь. Подумаешь – прыщи! Ерунда! У всех они бывают.

– Нет, не ерунда! Думаешь, я пойду на улицу с этой штукой, которая вот-вот лопнет у меня на щеке? А если кто-то из ребят меня увидит? Тошно!

– Значит, ты не идешь?

Бри делает три шага к голубой лестнице:

– Нет. Я точно остаюсь дома.

– Отлично. А ты, Кейд? Хочешь пойти со мной прогуляться? Или будешь ждать, когда прорвет угорь у мисс Прыщавой?

Он поворачивается к телевизору, потом смотрит на Бри и наконец на меня.

– А в какие магазины?

– Разные пляжные магазинчики. И знаешь, неподалеку есть кондитерская.

Это срабатывает.

– Я с тобой.

– Бри? – спрашиваю я еще раз. – Последний шанс. Уверена, что не хочешь идти?

Сестра уже преодолела половину лестницы.

– Идите уже, – отвечает она, не оглядываясь.

Когда я собираюсь выйти из дому, Кейд поднимает руку, как регулировщик:

– Подожди. Ты уверена, что взяла с собой пейджер?

Как мило, что он не забыл! Может быть, младшие братья – это не так уж плохо.

Я похлопываю по переднему карману шорт:

– Всегда со мной. Пейдж, как это ни печально, стал моим новым лучшим другом.

Как изумительно на улице! Как приятно просто вдохнуть свежий воздух, увидеть зеленые холмы на побережье… В каком-то смысле это напоминает вчерашнее ощущение на пляже, когда ропот океана дал мне почувствовать себя такой живой. Когда мы идем по улице, меня вдруг осеняет, что, когда начались все эти проблемы с сердцем, я оказалась запертой в четырех стенах.

Наверное, из-за этого те немногочисленные подруги, которые у меня были, отдалились от меня. Потому что я сама отгородилась от них.

Кто знает?

Я знаю одно: очень приятно, когда морской ветерок обдувает лицо, и сейчас, именно в это мгновение, я счастлива.

По всей видимости, Кейд тоже замечает во мне перемену.

– Что с тобой?

– Ты о чем?

– Не знаю. Ты просто улыбаешься.

– Я счастлива. Разве это плохо?

– Нет, наверное. Но неужели от этого меняется походка? Ты как будто… подпрыгиваешь. Странно как-то.

Нет, я была права. Младшие братья сильно раздражают.

Я останавливаюсь, указываю пальцем на дом:

– Если будешь придираться, Кейд, лучше возвращайся домой. Так получилось, что мне здесь нравится – такое чувство, что я уже сто лет нигде не была, поэтому вольна ходить так, как мне хочется.

– Господи! – восклицает он. – Прости за то, что сказал правду.

Мы продолжаем идти, но уже молча. Тишина позволяет мне сосредоточиться на окрестностях. Вдоль улицы стоят дома, в основном больше и новее нашего и, скорее всего, все – арендованные. Так и живет Кэннон Бич: мало кто обитает здесь круглый год, как моя прабабушка, но многие приезжают на выходные и в отпуск, чтобы насладиться величием побережья Орегона. За некоторыми домами, то тут то там начинают появляться на утреннем ветру воздушные змеи.

Через пять или шесть кварталов от нашего дома перекресток – здесь наша дорога пересекает самую оживленную улицу города. Мы направляемся прямо к длинной череде магазинов, метрах в двухстах на восток. В первом магазине продаются только воздушные змеи и парашюты; интересно разглядывать все эти модели ярких цветов, но без папиной кредитной карточки я ничего позволить себе не могу. Однако папа сейчас резко ограничивает все траты, чтобы оплатить мои медицинские счета, поэтому я сомневаюсь, что он разрешил бы потратить здесь деньги. Рядом с магазином с воздушными змеями находится пара антикварных лавок, за ними картинная галерея, а дальше магазин одежды, где продаются в основном только купальники.

Наконец мы добираемся до кондитерского магазина. Как только вхожу внутрь, рот наполняется слюной. А носом тут же завладевает смесь сладкого блаженства – гигантские арахисовые плитки, трюфели всевозможных вкусов, печение «Орео», которое нужно макать в молоко, по меньшей мере пятнадцать разнообразных яблочных цукатов и самый большой выбор сливочной помадки, который мне доводилось видеть.

Как только мои чувства справляются со сладкими запахами, взгляд приковывает еще более «сладкое» зрелище. За прилавком стоит настоящий красавчик.

Не волнуйся, мое хрупкое сердечко!

На нем коричневый фартук, резиновые перчатки и бумажная шапочка, из-под которой выбиваются кудрявые пряди. К сожалению, приглядевшись внимательнее, замечаешь, что у него плутовской вид. Накачанный. А накачанные парни любят спортивных девушек. Я же таковой больше не являюсь. Увы, как раз наоборот.

Я – девушка, у которой проблемы медицинского характера.

Я – девушка, которую спорт может убить.

Я – девушка, которая не может пройти мимо привлекательного парня, но прекрасно понимает, что о нем даже мечтать не стоит, потому что он никогда не заинтересуется такой, как я. И дело не в том, что я не симпатичная, – когда хочу, я могу быть довольно привлекательной. Но давайте говорить откровенно: у меня есть недостатки… внутри и снаружи.

– Привет, – спокойно приветствует он через пару секунд. – Как дела?

Он заговаривает, я теряюсь. Он явно крепкий и спортивный и слишком крутой для такой девушки, как я, но голос у него такой же приятный, как и внешность. Его слова обволакивают, я застываю на месте. Мне удается лишь выдавить смущенное: «Вы ко мне обращаетесь?» – а потом сипло добавить: «А… здравствуйте».

Разве такому парню может понравиться девушка с недостатками, как у меня?

Я намеренно отвожу взгляд. И дело не в том, что я не хочу на него смотреть. Просто я чувствую неловкость, когда он смотрит на меня. Где-то на подсознательном уровне я боюсь, что он может ее разглядеть.

– Если вы, ребята, ищите хороший шоколад, – продолжает он, – вы пришли по адресу. Мы делаем шоколад прямо здесь, в магазине.

– Делаете шоколад? – удивляется Кейд.

– Ну, не я лично. Но владелец кондитерской с женой приходят часиков в пять. Единственное, чего они не делают вручную, – это ириски, но их каждое утро покупают в одном местечке в Сисайде. – Я чувствую его взгляд, когда подхожу к стеклянной витрине. – Вы откуда?

– Из Портленда, – негромко отвечаю я, не поднимая головы.

– Круто. Я раньше тоже там жил. Пока пару лет назад родители не развелись, после чего мы с мамой переехали сюда.

– Ясно. – Я поворачиваюсь к нему спиной, чтобы рассмотреть витрину с яблочными цукатами у ближайшей стены.

– Вы на один день приехали или останетесь на недельку погостить?

Поскольку я стою к нему спиной, то предполагаю, что он, должно быть, обращается к Кейду, поэтому несколько секунд игнорирую его вопрос, но Кейд тоже ничего не отвечает. Когда я наконец поворачиваюсь, парень продолжает смотреть прямо на меня!

Единственный выход – разыграть непонимание.

– Ой, вы ко мне обращаетесь?

– А к кому же еще?

– К моему брату.

– Могу и к нему обратиться, – усмехается он и поворачивается к Кейду: – Твоя сестра всегда такая?

Кейд пожимает плечами:

– Только в присутствии парней.

– Кейд! – Я чувствую, как горят щеки.

Парень посмеивается над моей реакцией, но продолжает смотреть на брата.

– Кейд, верно? Ну как, Кейд, что-нибудь пришлось по вкусу?

– Все!

– Понимаю. Может быть, положить в коробку всего по чуть-чуть попробовать? Или хочешь что-то определенное?

Кейд выбирает один квадратик сливочной помадки с арахисом и два мятных трюфеля.

– Как думаешь, твоя сестра – как, кстати, ее зовут? – она что-нибудь будет брать?

– Ее зовут Энн, – отвечает Кейд, коротко взглянув в мою сторону. Я уверена, что мои щеки до сих пор розовые. – Да, она что-то хочет.

Ох уж этот мерзкий, невоспитанный молокосос! Ухмылка на его лице – и сам тон! – создают впечатление, что это «что-то» не имеет никакого отношения к шоколаду.

Я убью его!

Парень заговорщицки подмигивает Кейду, благодарно кивает ему, а потом вновь поворачивается ко мне:

– Энн, так что же вам положить?

– Я еще не решила, – бормочу я и склоняюсь над витриной.

– Не торопитесь. Пока будете выбирать, мы поболтаем с Кейдом. – Он улыбается и еще раз подмигивает Кейду, как будто эти двое играют в какую-то игру. – В каком ты классе?

– Закончил пятый. Перехожу в среднюю школу.

– Ясно, переводят в высшую лигу. А Энн?

– Она переходит в выпускной класс.

Он улыбается:

– Я тоже. Как долго вы собираетесь пробыть в городе?

Кейд смотрит на меня, как будто пытаясь найти подсказку, как отвечать.

– Как я понимаю, мы будем здесь, пока моя сестра ни получит новое…

– Расписание! – восклицаю я. – Пока я не получу новое расписание на следующий год.

Не мудрено, что парень выглядит сбитым с толку.

– А зачем именно здесь ждать расписания на следующий год?

– Ну… я… имею в виду… что первое мне не понравилось, поэтому я попросила составить новое… а пришлют его по этому адресу.

В его взгляде остается сомнение, но он лишь отвечает:

– Ясно.

– Дело в том, – продолжаю я, как будто меня прорвало, – что у нас свой домик на побережье и все такое, но мы точно еще не знаем, где будем жить. Поэтому попросили прислать расписание сюда, а это означает, что, пока расписание не пришлют, мы будем сидеть здесь, потому что не хотим, чтобы письмо потерялось на почте. Как только его получим, тут же вернемся в Портленд. Однако это может произойти и в самом конце лета… может быть.

Его губы расплываются в широкой улыбке.

– Ух ты! Может быть… продолжительный срок. Знаете, если хотите, я могу вам здесь все показать, когда у меня будет выходной. Здесь, в Кэннон Бич, намного интереснее, чем многие полагают, и есть чем заняться.

– Клёво! – восклицает Кейд.

Но я непреклонно качаю головой:

– У нас дел по горло. Уверена, что этим летом у нас не будет времени.

Он кивает:

– Понятно. Но если передумаете, вы знаете, где меня найти. В будние дни я работаю здесь с десяти до четырех, а по субботам – с девяти до часу. В остальное время я совершенно свободен и, вероятнее всего, буду изнывать от скуки.

Он шутит? Неужели он серьезно приглашает меня… нас… это лето провести с ним? Неужели он не понимает, что я не такая, как он? Я не крутая, не спортивная, не идеальная.

– Нам, пожалуй, пора, – отвечаю я. – Можно мне мятную помадку и плитку молочного шоколада? И, наверное, соленую палочку для сестры.

– Разумеется, Энн. – Он собирает наш заказ. – Кстати, меня зовут Тэннер Рич – Богатый.

– Ничего себе! – саркастически восклицаю я. – Повезло вам. Вы богатый. Хотите произвести на меня впечатление?

На секунду Тэннер кажется похожим на оленя в свете автомобильных фар, но потом он начинает смеяться.

Кейд тоже смеется:

– Похоже, это его фамилия, Энн.

Тэннер опять весь сияет:

– Ты полагаешь, я проводил бы все лето, работая здесь, если бы был при деньгах? Попробуем еще раз. «Разумеется, Энн. Кстати, меня зовут Тэннер Рич. Имя – Тэннер, фамилия – Рич».

– Ой! – робко восклицаю я. – Простите, я просто… прощу прощения. – Я достаю бумажник и спрашиваю, сколько должна.

– За счет заведения. Такова политика кондитерской. Новые посетители получают в подарок пять бесплатных образцов товара.

Я тут же пересчитываю наши покупки:

– У нас шесть.

– Ой, верно. Прошу прощения. Первых шесть.

– Вы без шуток отдаете нам все бесплатно? А не влетит?

Он подмигивает:

– Если волнуетесь, в следующий раз, когда заглянете в магазин, ку́пите побольше в знак благодарности.

– А если мы больше не придем?

– Очень жаль. – Он протягивает мне пакет с угощениями. – И не забудьте: если захотите, я с радостью покажу вам город.

Он опять приглашает меня – нас – прогуляться!

– И не забывайте, – упрямо отвечаю я, – у нас большие планы на лето. Мы будем заняты по горло. – С этими словами я разворачиваюсь и, не оглядываясь, покидаю магазин.

По дороге домой я вся киплю. Куда только исчезло ощущение счастья. В очередной раз Кейд замечает, что что-то не так.

– В чем дело?

– А сам как думаешь? Я такая дура.

– Тоже мне новость!

– Заткнись.

– Прости. В чем ты сглупила на этот раз?

Я пытаюсь насупиться, чтобы попугать его, но без толку, потому что на самом деле я ничуть не сержусь на него. Я злюсь на себя, исключительно на себя. В отчаянии я достаю свою мятную помадку и откусываю добрую половину. Проглатываю, облизываю губы и отвечаю:

– По-моему, мне просто показалось… что здесь на пляже… я буду чувствовать себя такой живой и здоровой… но потом оказывается, что нет.

– Ясно, – протягивает Кейд, хотя, скорее всего, он понятия не имеет, о чем я говорю.

– А оказалось, что я по-прежнему зануда.

Теперь он понимает.

– В точку. Неудивительно, что ты до сих пор нецелованная.

– Заткнись! – опять шиплю я и пихаю его в плечо, чтобы было неповадно.

– Я маме расскажу!

– Давай, рассказывай! Тебе еще самому влетит за то, что расстроил меня. – Знаю, что нечестно использовать сочувствие родителей против брата с сестрой, но не могу сдержаться.

Он потирает плечо и вздыхает:

– Ты права. Ты на самом деле дура.

Когда мы возвращаемся домой, я тут же бросаюсь вверх по лестнице и плюхаюсь на кровать. Бри хочет узнать, что случилось, но я не отвечаю. И, захлебываясь рыданиями, засыпаю.

Проснувшись, я понимаю, что в комнате совсем одна. Не вставая с койки, смотрю на дверь. Она закрыта, но я вижу свое отражение в большом зеркале, висящем на двери. Раньше я любила зеркала, но теперь вполне могу обходиться без них. И дело не в том, что мне не нужны зеркала, чтобы причесываться и всякое такое, но я терпеть не могу их за честность. Например, когда я переодеваюсь, зеркало жестоко показывает мне больше, чем я хочу видеть.

Я вижу шрамы и ненавижу их за то, что они портят мне жизнь.

Обычно я заставляю себя забыть о своих изъянах, но, когда вижу себя в зеркале, на них невозможно не обращать внимания.

Я уверена: если бы Тэннер увидел меня такой, какой я вижу себя в зеркале, он бы от меня отвернулся. Если бы знал о том, что я жду новое сердце, никогда не предложил бы этим летом прогуляться с ним.

Я несколько минут лежу в постели, продолжая сожалеть о своей тупости в кондитерском магазине. Потом заглядывает Бри, чтобы проверить, как я. Увидев, что я не сплю, сообщает, что идет в ванную. Комната вновь в моем полном распоряжении, я встаю и наплавляюсь к зеркалу.

Глупое, отвратительно жестокое, ужасное зеркало в полный рост, на которое невозможно не обращать внимания.

Я запираю дверь, чтобы Кейд не мог вломиться без стука. Потом подтягиваю рубашку к подбородку и в миллионный раз рассматриваю свой мерзкий красный шрам. Провожу по нему пальцем от ключицы до грудины, чувствуя мясистый нарост на коже.

Ненавижу зеркало! Ненавижу все зеркала!

Но больше всего я ненавижу шрамы.

Самое коварное в шрамах то, что они не всегда заметны. Не только потому, что они спрятаны под одеждой, как мои. А потому, что они намного глубже. Они впились в сердце и проникли в душу.

Позже вечером, когда мы сидим в ресторане, мне напоминают, что у моих родителей тоже есть шрамы – они и сами им не рады. Сначала все идет нормально, но потом шрамы в их отношениях начинают зудеть и опухать.

Первое, что я замечаю: мама криво усмехается. Я не очень-то обращаю внимание на их разговор, потому что слишком занята наблюдением за чайкой, которая ныряет вокруг парящих в небе воздушных змеев, но сказанное папой ее совсем не устраивает.

А ее надутые губы и молчание не устраивают отца.

Я тут же вострю уши, когда он произносит:

– Значит, вот как? Ты намерена отмолчаться?

– Делл, мы в ресторане. Я не хочу это здесь обсуждать.

– А что обсуждать? Мы уже несколько недель только об этом и говорим.

– Когда мы сюда приехали, я просто подумала… что ты захочешь остаться. Хотя бы на пару дней.

– Я приеду на выходные, Эмили. Мы оба согласились, что нам не помешает отдохнуть друг от друга.

– Это ты решил.

– Отлично! Если хочешь сделать меня виноватым, давай, вперед! Я больше не намерен с тобой спорить. Когда мы будем порознь, по крайней мере, не будем ругаться. – Он обводит взглядом стол. – Дети, чтобы пресечь все вопросы, отвечу: нет, мы не разводимся. Нам просто необходимо… побыть немного порознь. И этим летом представляется прекрасная возможность.

Мама смотрит на часы:

– Тогда прямо сейчас садись в машину и уезжай. Лучшего времени для того, чтобы побыть порознь, не найти.

– Это необходимо НАМ обоим, Эмили.

И тут мама начинает плакать. Но не крупными слезами, которые льются от только-только полученной раны, а слезинками, которые наворачиваются на глаза, когда затронешь старый шрам.

– Уезжай, – шепчет она. – Мы доберемся пешком. Здесь рядом. Увидимся на выходных.

Папа швыряет на стол две двадцатки и уходит, не прощаясь.

– Мам, ты как? – спрашиваю я, когда папа уходит.

– Нормально, – негромко отвечает она. – Пошли.

Как я уже говорила, у мамы с папой свои шрамы.

Наверное, у Кейда и Бри есть свои – из-за родительских ссор или из-за того, что последние полтора года они вынуждены возиться со мной.

А у меня?

Я королева шрамов. На груди, на сердце, в душе…