Текст книги "Шаги навстречу"

Глава 5
Кейд

Когда я прихожу в школу, у парадного входа стоит директор.

– Эй, дружище! – восклицает он. – Неужели за повязкой на глазу скрывается сам господин Беннетт?

– В точку, господин директор.

Директор Смитти – хороший парень. Мне будет не хватать его в следующем году, когда я перейду в среднюю школу. Он инициатор «тематических дней» как веселого способа «попрощаться с очередным школьным годом», как он любит приговаривать. Поэтому каждый день в течение последней учебной недели имеет свою тематику. В понедельник, например, день «Смастери себе шляпу». Чтобы доказать, что круче всех, я надел гигантское сомбреро из картона и обрезков линолеума, которые нашел в подвале; плюс клейкая лента для герметизации трубопроводов и ярко-голубой клей с блестками, который я обнаружил в коробке с маминым рукодельем. Веселее всего было то, что шляпа торчала в стороны на полметра от моей головы и задевала находящихся рядом, когда я поворачивался. Во вторник, в «Пижамный день», я стащил у Бри одну из розовых ночных рубашек и надел ее поверх футболки и шортов. Не успел я миновать кабинет заместителя директора, как старый пердун с кривыми зубами отвел меня в сторону и заставил снять рубашку. Хуже того, он заставил меня позвонить маме (уже раз в десятый за год), чтобы она не забыла, какого «неординарного» сына воспитывает.

В среду и четверг были соответственно дни «Хождения задом наперед» и «Непарных носков», но в знак протеста против санкций «Пижамного дня» я решил участия в них не принимать. Однако сегодня – в последний школьный день – мой протест закончен. Как же я могу не участвовать в дне «Говори как пират»?

Это самый лучший день в году! И я как рыба в воде! Не прилагая особых усилий, мне удалось оставаться в образе до окончания уроков. Когда же наконец прозвенел последний звонок, я так развеселился, что решил проверить, как долго я смогу говорить по-пиратски у нас дома.

– Стой, женщина! – дерзко обращаюсь я к маме, входя в дом после того, как приехал на школьном автобусе. – Все лето я буду торчать на берегу. У тебя найдется что-нибудь пожрать?

– Эгей, кэп Кейди, – смеется она. – Добро пожаловать домой. Как прошел последний день?

– Сносно… да, сносно. А нет ли у нас печенья или еще чего пожевать? Я чертовски голоден.

– Прости, приятель. Не сегодня. Твой отец уже едет домой с сюрпризом, мне нужно подготовиться. – Она оборачивается, чтобы уйти, но на полпути останавливается. – Я кое о чем вспомнила. Мне нужно, чтобы ты отыскал спальный мешок и еще одну подушку. Я знаю, что сегодня ты будешь рад уступить свое спальное место.

– Кто-то будет спать на моей койке?

– Так точно, господин капитан. Сегодня у нас на борту «заяц». – Она подмигивает мне и спешит в свою комнату.

Что это, черт побери, означает? Какой такой «заяц»? В моей койке?

– Че-е-р-р-рт, – ворчу я, спускаясь в гостиную на первый этаж.

Бри еще не вернулась из школы, но Энн, как и обычно в последнее время, сидит на диване перед телевизором.

– Привет, Кейд, – приветствует она, когда я прохожу мимо. – Как прошел день?

Я останавливаюсь и окидываю ее подозрительным взглядом, как поступил бы любой уважающий себя пират.

– Норм!

– Что?

– Я сказал «норм». Сегодня день «Говори как пират».

– А-а-а. А разве ты все еще в школе?

Изображая Черную Бороду, я рычу:

– Это будет длиться столько, сколько я захочу!

– Как знаешь. – Она отворачивается к экрану, где идет ее дневной сериал.

Когда я через минуту выхожу из кладовки и швыряю мой любимый спальный мешок рядом с ней на диван, она лишь на секунду отрывается от телевизора, чтобы попенять мне на то, что не стоит разводить бардак, потому что мама убирает весь дом, готовясь к нашему отъезду на лето.

Я редко знаю то, чего не знает Энн, поэтому не упускаю шанса поделиться с ней новостью:

– Она убирает не перед отъездом, а потому что ждет гостя.

Теперь я полностью завладеваю вниманием сестры.

– Правда?

Черт… пираты не так говорят.

– Я к тому, что твоя старушка поймала на борту «зайца», и он будет до утра, как Машенька в сказке «Три медведя», спать в моей койке.

Глаза Энн округляются.

– Ничего себе! Ты действительно говоришь, как настоящий пират. Это немного раздражает, но у тебя классно выходит. Но теперь признайся, что ты шутишь. Неужели кто-то останется у нас ночевать? Сегодня?

– Стопудово. Она сказала: сюрприз. Не сойти мне с этого места, тысяча чертей!

– Каких чертей? Подожди. Не бери в голову. – Она отмахивается от меня и возвращается к своему сериалу.

Делать нечего, я остаюсь перед телевизором.

Когда спустя непродолжительное время возвращается домой Бри, она ложится на пол перед нами.

– Вы слышали, что к нам кто-то приезжает?

– Кто тебе сказал? – спрашивает Энн.

– Мама. А тебе не сказала?

– Нет. – Опять Энн злится из-за того, что осталась в неведении.

– А ты вообще сегодня с дивана вставала?

– Да будет тебе известно, – спокойно отвечает Энн, – что сегодня я перечитала «Энн из Зеленых Мезонинов»[4]4
  «Энн из Зеленых Мезонинов» (англ. Anne of Green Gables) – первый и один из самых известных романов канадской писательницы Люси Мод Монтгомери, опубликованный в 1908 году.


[Закрыть]. Целиком. За один день. Ты бы и половины не прочитала.

– Это точно, – смеется Бри, – потому что меня тут же стало бы клонить в сон.

Энн побагровела:

– Ты не можешь просто помолчать? Я смотрю кино.

Бри вскакивает с пола:

– Это уж со-8 ни в какие ворота. Не собираюсь начинать летние каникулы с того, чтобы сидеть и смотреть слащавые мыльные оперы. Кейд, ты видел, что папа купил новый мусорный контейнер?

– Да.

– Я тут подумала… пока он еще чистый и все такое… хочешь узнать, что чувствуешь, когда сидишь в контейнере, который катится с горы в парке?

– Да, да! С большого холма или с холмика?

– Холмик – для сопливых девчонок, – отвечает она, а потом едва слышно добавляет: – Холмик в самый раз для Энн.

Энн делает вид, что не слышит.

Через десять минут мы уже наверху пятидесятиметрового склона, я забираюсь внутрь контейнера, крепко держусь, а Бри толкает меня со склона. Когда контейнер летит, она кричит:

– Счастливого пути, молокосос!

Уже через тридцать метров моя голова так и грозит взорваться от вращения.

Еще через десять я взываю о помощи.

Когда я достигаю подножия холма и начинаю останавливаться, то пытаюсь – к сожалению, безуспешно – высунуть нос, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но слишком поздно. Весь мир продолжает крутиться у меня перед глазами, и я рву прямо на себя. Дважды.

Бри бежит за мной по склону холма и хохочет до слез.

Мама ничего смешного в этом не находит. Она охает, когда я, несколько минут спустя, вхожу через заднюю дверь на кухню, весь в собственной блевоте.

– Что случилось?

– Качка, – стоически отвечаю я, вытирая рот рукавом. – Пошел ко дну вместе с кораблем.

И тут ее ноздрей достигает исходящий от меня «душок».

– Боже мой, наша гостья прибудет через десять минут! Марш в душ, юноша! Дважды помойся! И не выходи, пока не будешь благоухать, как роза. – Когда я уже иду по коридору, она еще раз окликает меня: – Одежду оставь за дверью, Кейд. Я брошу ее в машинку, пока никто не унюхал этот запах.

Умытый и благоухающий, я, обернувшись полотенцем вокруг талии, шагаю по коридору. Не успеваю и двух шагов отойти от ванной, как вопит Бри:

– Приехали! Приехали!

– Кто приехал? – кричу я в ответ и припускаюсь ко входной двери.

Когда я поворачиваю из-за угла к прихожей, Бри стоит, прижавшись к стеклу.

– Папа с гостьей! – радостно кричит она, мотая головой. – Я видела, как они подъехали.

Первое, что видит мама, когда выходит к нам с кухни, – полотенце, обернутое вокруг моей талии.

– Кейд, ты чего? Ступай и немедленно оденься! Нельзя разгуливать по дому полураздетым.

В ту же секунду с первого этажа поднимается Энн и останавливается на предпоследней ступеньке лестницы.

– Это точно. Прикрой свое тщедушное белое тельце, пока мы все не ослепли.

– Сейчас прикрою, – бормочу я, – только посмотрю, кто приехал.

У маленького окошка у входной двери место только для одного человека, поэтому Бри в лицах рассказывает нам, что происходит на улице. Она старается, но выходит у нее не очень.

– Ладно… открылась дверь машины… секунду… кто такие носит? Это похоже на… нет, быть не может. Ой, вот они выходят… все еще идут… приближаются… Неужели это… Да, это… Нет… или да? – Повисает молчание – намного более длительное, чем требуется, чтобы дойти ко входной двери. Наконец Бри оборачивается: – Мам, это та, о ком я подумала?

– Да говори уже кто, – настаивает Энн.

Через секунду распахивается дверь. На пороге за четырехколесными ходунками стоит старушка с вызывающими рыжими волосами, в черных солнцезащитных очках, которые скрывают половину ее морщинистого лица, и в розовом свитере.

– Добро пожаловать! – восклицает мама. – Входите, входите!

Она подходит к стоящей на пороге старушке и перегибается через ходунки, чтобы обнять ее.

– Моя маленькая Эмили! Как ты, дорогая?

– Хорошо, хорошо. Чрезвычайно рада, что ты нашла время нас навестить. Тебе чем-то помочь?

– Можешь убрать у меня с дороги эту чертову толкалку-каталку. Мне она вообще не нужна. Хотя в самолете удобная штука. Когда видят эту ходилку, меня первую пускают на борт.

Мама ставит ходунки к стене, недалеко от меня.

– Мам, – шепчу я, стараясь, чтобы меня не заметили, – это кто?

Либо у меня плохо с шепотом, либо у старушки отменный слуховой аппарат. Она шагает через порог в мою сторону, негромко посмеивается и снимает очки, за которыми прячутся ярко-голубые глаза и морщинистые веки.

– Кто же еще? Это я! Тетушка Бев!

Пратетушка Бев, если уж быть точным, – сестра моей прабабушки. Мне известно о ней лишь то, что она во Флориде. Уж не помню, где именно, но знаю: до Диснейленда от нее час пути. Родители возили нас туда три года назад, и мы остановились у тетушки Бев в компании других стариков из ее деревушки пенсионеров, вместо того чтобы снять номер в гостинице. Это было еще в те прекрасные далекие времена, когда никто не знал, что у Энн больное сердце.

– Ух ты! – отвечаю я. – Вы совсем другая.

Тетушка Бев игриво ерошит волосы у себя на затылке.

– Да уж, мне стало немного скучно в Кэннон Бич, а местный косметолог предложила перекраситься в матово-рыжий. Что ж, побуду пока такой. Если что не так, во Флориде подправлю.

Наконец-то меня осенило: тетушка Бев прилетела в Орегон навестить старшую сестру – мою прабабку, которая живет в Кэннон Бич. Она уже недель шесть там живет, присматривает за домом, ухаживает за своей старшей сестрой в доме престарелых. Теперь же, когда мы отправляемся на побережье и сможем помочь прабабушке, она возвращается к пальмам Флориды.

– С дороги посторонись, – говорит папа, переступая порог.

В каждой руке у него по внушительному чемодану. Он ставит их на пол, чтобы закрыть дверь, потом вновь поднимает и обходит Бев.

– Мы наверху приготовили для вас комнату. А чемоданы я оставлю здесь.

– Да храни тебя Господь. Приехал на побережье, чтобы меня забрать, потом еще мой багаж тянул. – Повернувшись к маме, она добавляет: – Я всегда говорила, что ты удачно вышла замуж. Береги этого парня, Эм, никуда не отпускай.

Мама с папой неловко переглядываются, потом он скрывается на лестнице.

– Я стараюсь, – отвечает мама едва слышно.

Бев поворачивается ко мне и щиплет за руку:

– Как ты вырос и возмужал с тех пор, когда я видела тебя последний раз, Кейд!

Ее щипок заставляет меня вспомнить, что я продолжаю стоять полуголый с полотенцем на талии.

Я опускаю глаза, чтобы разглядеть, насколько я «возмужал».

– Наверное, – соглашаюсь я, чувствуя себя не в своей тарелке. – Что бы ни означало «возмужать», я на сто процентов уверен, что после поездки в Диснейленд я ни «возом», ни «мужем» не стал.

Бев с мамой заливаются смехом. Энн с Бри тоже начинают хихикать.

– «Возмужал» означает просто «сильно вырос и окреп», – смеется тетушка Бев.

– Тебе уже давно пора одеться, Кейд, – говорит мама. – Поторопись. Тетушка Бев никуда не уедет, пока ты будешь приводить себя в порядок.

Глава 6
Эмили

– Хочешь, тоже поднимемся наверх, устрою тебя в комнате? – спрашиваю я Бев, когда Кейд рванул вверх по лестнице.

– Боже мой, нет. Сначала нам нужно наверстать упущенное.

Я киваю Энн и Бри:

– Девочки, проводите тетушку Бев в гостиную. Я принесу что-нибудь попить. Бев, хочешь пить?

– Да, но безо льда. Все не могу согреться. И хотя уже наступил июнь, до сих пор хожу в свитере.

По дороге на кухню мое внимание притягивает одна картинка в рамке. И хотя я вижу ее каждый день, уже давно не обращала на нее внимания. Сама картинка представляет собой фотографию, на которой запечатлены держащиеся за руки мужчина и женщина на фоне Эйфелевой башни. Картина уже много лет собирает пыль на комоде. Я беру снимок, улыбаюсь, вспоминая тот день, когда по почте пришла эта открытка.

Счастливые были времена…

Я снимаю бархатную заднюю часть рамки, чтобы прочесть на обороте открытки надпись, адресованную мне. На французской марке штемпель почти двадцатилетней давности. Еще до нашей свадьбы с Деллом. И хотя слова я помню наизусть, не отказываю себе в удовольствии еще раз прочитать каллиграфически выведенный текст.

Моя любимая Эмили,

Привет тебе из Города любви и света! Мы с твоим дедушкой празднуем сороковую годовщину нашего брака веселее, чем праздновали двадцатую. Жизнь, прожитая бок о бок, становится все лучше и лучше! С нетерпением ждем возвращения, чтобы успеть на вашу с Деллом свадьбу. Ты нашла настоящее сокровище. Крепко держись за него. Лет через двадцать, когда у вас за плечами будет пара десятилетий брака, я представляю, как вы оба будете стоять здесь, в Париже, отмечая прожитые вместе годы. Впереди вас ждут многие-многие годы любви. До скорой встречи!

Je t’aime! – Я тебя люблю! – Бабушка Грейс.

– Я и не знал, что это открытка.

Слова застают меня врасплох, я роняю рамку на ковер. К счастью, она не разбивается.

– Кейд! Что ты здесь делаешь?

– Ничего. Просто увидел, что ты здесь… стоишь грустная.

– Просто задумалась о прошлом.

– О грустном прошлом.

– Нет… о прошлом.

Откровенно признаться, на самом деле, когда он ко мне подкрался, я не столько вспоминала прошлое, сколько думала о том, что нас ждет в настоящем и будущем, которое кажется крайне неопределенным. Будущее, предсказанное бабушкой Грейс, ничуть не походило на то, как в действительности сложилась жизнь.

При мысли об этом хотелось плакать.

– Можно посмотреть? – просит он, указывая на открытку. Я протягиваю ему, и он тут же ее переворачивает, чтобы рассмотреть фотографию. – Это же бабушка Грейс, верно? А это дедушка?

– Верно.

– Бабушка такая молодая. – Он еще раз переворачивает фото и читает послание. Прочитав, отдает открытку. – Очень изящно.

– Да, изящно, – отвечаю я, изумленная тем, что он выбрал именно это выражение, которое использовал дедушка для описания всего на свете. «Как прошли каникулы, дедушка?» – «Вполне изящно». «Что скажешь о фильме?» – «За весь год не видел более изящного фильма». «Знаешь… это изящные дети. Все делают правильно, я бы сказал».

– Ты улыбаешься. Что смешного?

– Ничего. Я тебе рассказывала, что эта открытка задержалась на почте?

Он качает головой:

– Ты даже не говорила, что это открытка.

– Что ж, было это так: дедушка с бабушкой отослали ее домой из самой Франции. Наверное, она плыла на очень медленном теплоходе. Однако успела как раз вовремя – пришла в день моей свадьбы. Почтальон принес ее, когда мы выходили из дому, направляясь в церковь. Это был самый лучший подарок. – Я запнулась, вспоминая тот день – счастье и удивление от того, что открывается новая глава в моей жизни, радостное предвкушение от вступления на непознанную территорию с лучшим другом и одновременно страх неизвестности. – Я так нервничала. Как, наверное, и любая невеста. Но эта маленькая записочка от бабушки – как раз то, что мне было нужно, чтобы успокоиться. – Я опять запинаюсь, вновь беру снимок и смотрю на Эйфелеву башню. – У нас с папой и настоящего медового месяца не было, но я заставила вашего отца пообещать, что на двадцатилетие свадьбы мы отправимся в Париж. Как предсказывали бабушка с дедом. – Я почувствовала, как гаснет моя ностальгическая улыбка.

– Это же в этом году, верно?

Я киваю:

– Тринадцатого декабря.

– И?.. Поедете?

Что на это ответить? Для начала я медленно вздохнула, раздумывая над тем, насколько все… сложно. Суровая правда жизни в том, что двадцатую годовщину свадьбы, о которой я так мечтала, мы вообще вряд ли будем отмечать. И дело не только в здоровье Энн, но и в деньгах. Подобный вояж обойдется в тысячи долларов, и, пока мы завалены медицинскими счетами, об этом не может быть и речи. Но хуже всего то, что я сомневаюсь, учитывая наши бесконечные ссоры, что наш брак продержится оставшиеся до декабря полгода.

– Посмотрим, – отвечаю, а потом засовываю фотографию назад в рамку и ставлю ее на комод.

Когда мы с Кейдом входим в гостиную, где неспешно протекает беседа с тетушкой Бев, я искренне поражаюсь тому, что в восемьдесят один год у нее настолько живой ум, что она может дать фору даже Энн с Бри.

Свободное место на диванчике только рядом с Деллом. Я ставлю на кофейный столик кувшин с лимонадом и сажусь на пол.

– Значит, ты утверждаешь, – говорит Энн, – что вдруг, ни с того ни с сего, сидящий рядом с тобой парень просто протянул руку и взял твое печенье?

– Вот именно! – настаивает Бев. – Только это было не просто печенье, а одна из тех вкуснейших бисквитных печенюшек, которые я приберегала для того, чтобы в полете смотреть кино.

– И что ты сделала? – спрашивает Бри.

– Какое-то время я просто сидела, сбитая с толку. В конце концов у меня хватило смелости поинтересоваться у него, кто дал ему право воровать мою еду. А он мне отвечает: «Не понимаю, о чем вы, мадам». Как будто не он только что схрумкал мое печенье. На его усах все еще были крошки. Боже мой, я видела обе обертки – его и свою – у него на подносе рядом с арахисом! Я подождала пару минут, потом нажала кнопку вызова стюардессы. Когда она подошла, я спросила, нельзя ли мне еще печенье, потому что мое куда-то запропастилось. А еще я попросила свежего чая, поскольку свой я выплеснула на сидящего рядом джентльмена. – Она захихикала, потом продолжала: – «Не понимаю, о чем вы», – повторил сосед. А когда он опустил взгляд на свои шорты, я вылила целую чашку чая прямо ему на колени! Бедняга чуть головой обшивку самолета не пробил. Когда у него перестало дымиться причинное место, вернулась стюардесса с чаем и печеньем и сообщила мне, что меня пересадили в первый класс! – Она опять выдерживает эффектную паузу и спрашивает: – А вам известно, что в первом классе всем дают тапочки? И горячие влажные полотенца, чтобы освежиться? Надеюсь, завтра, на обратном пути, я тоже выбью себе местечко в первом классе.

– Ты ничуть не изменилась, – говорю я ей. – Та же старая тетушка Бев.

– Ключевое слово «старая», – отвечает Бев. Ее озорная улыбка неожиданно превращается в мрачную усмешку. – Я старею, Эмили. Может быть, не душой, но телом. Эти старые кости уже не то что раньше. – На лице старушки пролегает тень. – Боюсь, моей сестре намного хуже.

В комнате стало очень тихо.

– С ней совсем плохо?

До того как заболела Энн, мы ездили к бабушке Грейс раз в два месяца, а летом и того чаще. Однако в последнее время сложно выкроить время.

– Иногда она приходит в себя. Сама увидишь на следующей неделе. Временами она с нами, временами нет. Она все больше слабеет, но я хотела бы, когда сама ослабею, хоть иногда быть в своем уме. Мы с ней до сих пор могли вспоминать былые времена, даже смеяться. Возможно, все это было в последний раз. По крайней мере, в этой жизни.

– Я знаю, что она с нетерпением ждала твоего приезда. Прекрасно, что ты смогла приехать так надолго.

Бев улыбается:

– Теперь ваш черед насладиться обществом Грейс. – Она поворачивается к Кейду и хлопает по колену: – Кейд, тебе точно понравится лето, проведенное с бабушкой. Она восхитительная старушка.

– Обязательно, – обещает он.

Зная Кейда, можно с уверенностью сказать, что он ни на секунду не задумывался о том, что на побережье умирает его прабабушка. Как только он узнал, что мы едем к океану, все, о чем он говорит, – как будет весело провести все лето, играя на пляже. Он убежден, что построит самый большой в мире песочный замок, а вчера вечером нарисовал воздушного змея, похожего на чайку.

– И вы, девочки, тоже, – говорит тетушка Бев Энн и Бри, потом поворачивается ко мне: – Хотя я только что приехала, давайте поговорим о деле.

Мы с Деллом обмениваемся недоуменными взглядами.

– О каком деле? – интересуется Делл.

У ног Бев лежит ее сумочка. Она наклоняется и достает какие-то бумаги.

– Надеюсь, это вас не обременит, – говорит она, листая бумаги. – Откровенно говоря, наверное, обременит, но я надеюсь, что вы не будете против взвалить на плечи такой груз. – Она серьезно смотрит на нас. – Мне бы хотелось, чтобы вы немного привели дом в порядок. Там придется сделать косметический ремонт, если захотите его продать.

Минуту все молчат, наконец я обретаю дар речи:

– Ты о чем говоришь? О бабушкином доме?

– Да. Пока будете там отдыхать, вы не против его слегка подлатать? Мне кажется, за него удастся получить больше, если избавиться… Ты же знаешь, как она любила морскую тему. Но там все немного устарело. Стало более чем старомодным. Немного подчистить, подмазать – и я уверена, что рыночная стоимость будет вполне приличной. – Бев игриво подмигивает, как будто играет с нами, осторожно ведя по тропинке. – Мы с Грейс подумали, что вы получите намного больше, если приложить капельку старания. Но если захотите продать в нынешнем состоянии – тоже, по-моему, неплохо.

Делл крякнул, словно у него першило в горле, потом спросил:

– На что вы намекаете, говоря «если будем продавать»? Почему мы вообще будем его продавать?

Старческое морщинистое лицо Бев расплылось в широченной улыбке.

– Потому что, Делли-малыш, тебя и твою семью все любят. – Она улыбается еще шире и передергивает плечами. – Мы с Грейс все обсудили, и, учитывая, что у вас сейчас большие расходы, мы хотим, чтобы вы продали дом, чтобы смогли расплатиться. – Она протягивает ему бумаги. – Пока я была у сестры, Грейс попросила меня все оформить по закону на случай, когда… когда ее уже не станет. Я все сделала, как она просила, и Грейс уже переписала свой дом на вас. – Она в очередной раз замолкает, всплескивает морщинистыми руками. – Все уже оплачено и оформлено, вы вольны делать с ним все, что вздумается.

Делл, запинаясь, произносит:

– Боже мой… Вы серьезно? Боже мой…

Я говорить даже не пытаюсь. По щекам струятся слезы, я встаю, сажусь рядом с Бев на диван и крепко-крепко обнимаю ее.

Вот так нам достался дом на побережье.

И вот так в конце моего туннеля забрезжил крошечный серебристый лучик света.