Текст книги "Синдром войны. О чем не говорят солдаты"

Судя по медицинской карте Уолда, через какое-то время после возвращения из Ирака он начал злоупотреблять мощным болеутоляющим средством оксиконтином и постепенно попал в зависимость от этого препарата. Уолд становился все более нервным и раздражительным. В конце концов он заявил матери, что собирается вновь поступить на военную службу. Он провел дома немногим больше года. Значительную часть этого времени он потратил на визиты к врачам, психологам и психиатрам. Но никто из них не помог ему. Ему казалось, что, хотя служба в армии и стала причиной всех его проблем, только там он может почувствовать себя в безопасности. Его болезненному сознанию такие рассуждения представлялись вполне логичными.

«Мои братья позаботятся обо мне», – объяснял он матери.

«Мы целыми часами убеждали его отказаться от этой идеи. Говорили: “Ты только посмотри, что морская пехота уже с тобой сделала. Ты же хотел получить образование. Вот и исполни свою мечту. Посмотри, что с тобой сейчас творится”», – рассказывает Сэнди. Она очень не хотела, чтобы сын возвращался туда, где ему было так плохо.

Но было уже слишком поздно: «Искра в его глазах погасла. Внутри у него была только пустота».

Дальше дела пошли еще хуже. Уильям вернулся в армию. Ему дали звание сержанта и зачислили в 1-й бронепехотный разведывательный батальон. Сэнди утверждает, что он не хотел больше возвращаться в зону боевых действий. Он предпочел бы чинить оружие на какой-нибудь базе. Его боевой опыт сначала вызывал уважение новых сослуживцев, но, когда узнали о его лекарственной зависимости, уважение быстро исчезло.

Более того, он рассказал матери, что однажды ночью трое пехотинцев набросились на него, пока он спал, и избили так сильно, что он стал заикаться.

Сэнди объясняет это так: «Ему снились кошмары, и им это надоело».

Зависимость Уолда стала настолько очевидной, что его поместили в стационар, где он должен был пройти курс реабилитации. Когда ему не удалось успешно пройти программу, его перевели в медицинский центр ВМС для решения вопроса об увольнении по состоянию здоровья. Всего за несколько лет он превратился из бесстрашного воина, прошедшего боевое крещение в одном из самых опасных сражений в современной истории, в наркомана с психическими проблемами, которого должны были выгнать из армии, некогда принесшей ему столько славы.

9 ноября 2006 года Уолд провел с двумя своими друзьями, Джошуа Фреем и Натаниэлем Леонсио. К вечеру они отправились в салон татуировок. У Уолда уже было семь, и он сделал еще одну. На внутренней части предплечья он выбил женщину, орла и надпись: «Плохой американский парень».

Они пришли в его комнату примерно в половине седьмого вечера, собираясь посмотреть фильм. В отчетах следователей и врачей говорится, что Уолд хотел принять таблетки, но один из его друзей напомнил ему, что он в тот день уже пил их. Судя по всему, Уолд часто по рассеянности выпивал двойные или тройные дозы. Он прилег на кровать, засунув в рот кусок жевательного табака, как привык делать перед сном в Ираке. Позже он сказал друзьям, что неважно себя чувствует. Они ушли в 23:30, пообещав вернуться утром и забрать его на прогулку, которую запланировали на выходные.

Когда Фрей и Леонсио вернулись девять часов спустя, на их стук никто не ответил. Они сообщили об этом охране медицинского центра и взломали дверь. По их словам, Уолд лежал в той же позе, как они его оставили, на кровати поверх одеяла, с пачкой табака на груди. Только он уже не дышал. Фрей и Леонсио попробовали сделать искусственное дыхание и вызвали врачей, которые поместили его в реанимацию медицинского центра. Но все было напрасно. Они заметили у него в уголках рта розоватую пену.

Несмотря на усилия врачей, им не удалось запустить его сердце. Час спустя, в 9:35 утра, официально была зарегистрирована его смерть. Уильяму Кристоферу Уолду было 23 года. Он умер 10 ноября 2006 года, за два дня до двухлетней годовщины событий в Эль-Фаллудже, когда он застрелил шестерых повстанцев в мечети и дал мне интервью.

Конечно, я помнил о нашей с ним встрече. Но о смерти его узнал только год спустя. Я работал со своим другом Джеффри Портером над документальным фильмом об Ираке, и он упомянул, что смотрел мое интервью с Уолдом. Мы решили использовать его в фильме, но подумали, что неплохо было бы узнать, чем Уолд занимается сейчас. Портер навел справки у бывших сослуживцев Уолда, и ему сказали, что тот совершил самоубийство. Мы оба были поражены. Когда я разговаривал с Уильямом, ничто не предвещало его близкой смерти. Он показался мне живым, энергичным. Его ответы были не всегда последовательны, но честны. Он убивал людей – именно этому его и учили. Но сам при этом был невероятно ранимым. Мне бы и в голову никогда не пришло, что Уолд может покончить жизнь самоубийством. Несомненно, у него были сильно развиты чувство долга и целеустремленность. Кроме того он очень любил свою семью. Тогда у нас не хватило средств и времени завершить съемки фильма, так что мы занялись другими проектами. Но, начав работу над книгой, я захотел узнать больше о жизни и смерти Уильяма Кристофера Уолда. Я решил поговорить с его семьей, спросить, что произошло после его возвращения из Ирака. Сначала я запросил копии заключения судмедэксперта округа Сан-Диего, результатов вскрытия и токсикологической экспертизы. Смерть Уолда оказалась, пожалуй, в каком-то смысле еще более досадной и обидной, чем если бы это было самоубийство. Судя по всему, он умер от случайной передозировки.

Как я узнал из полученных документов, психиатры, у которых наблюдался Уолд, рассказали сотрудникам Службы криминальных расследователей ВМС, что ему были прописаны следующие препараты: флуокситин (более известный как прозак и использующийся для лечения депрессии), кветиапин (или сероквел, применяемый при лечении психозов, часто при шизофрении или депрессии вместе с другими лекарствами), клонидин (средство от высокого давления), дивалпроекс (или депакот, используемый для лечения мании, депрессии, эпилепсии, мигреней) и клоназепам (известный как клонопин, успокоительное средство, снижающее электрическую активность мозга, ведущую к эпилептическим припадкам и приступам паники).

После смерти Уолда следователи обнаружили в его комнате пустые флаконы из-под прописанных лекарств, но и кое-что еще.

Из заключения судмедэксперта округа Сан-Диего, 19 декабря 2006 года: «В комнате был также обнаружен небольшой пластиковый пакет с таблетками. Пакет был маркирован как сероквел, но согласно данным экспертизы таблетки оказались метадоном. Следователи уточнили у психиатра погибшего, какие лекарства ему были прописаны. Врач подтвердил, что погибшему были прописаны прозак, сероквел, клонидин, дивалпроекс и клонопин и что, судя по обнаруженным в комнате погибшего препаратам, тот принимал их согласно рецепту. Однако метадон погибшему прописан не был, и тот получал его не от своего лечащего психиатра. Следователи не обнаружили признаков борьбы, насилия, предсмертную записку или запрещенные лекарственные средства».

Через семь дней после смерти Уолда сотрудник Службы криминальных расследований ВМС связался с заместителем судмедэксперта округа Сан-Диего, чтобы получить дополнительную информацию, включенную в отчет о следствии по делу.

Из заключения судмедэксперта округа Сан-Диего, 19 декабря 2006 года: «Друзья погибшего Натаниэль Леонсио и Джошуа Фрей показали, что после того, как они сделали татуировки, погибший предложил им принять таблетки, чтобы снять боль. Таблетки он достал из кармана. Они отказались, но сам погибший принял как минимум одну. По их словам, она начала действовать перед их уходом, тогда погибший взял табак и лег на кровать. Утром они нашли его в той же позе, что и перед уходом».

Вот к какому выводу пришел судмедэксперт о вероятной причине смерти:

«Результаты вскрытия, 11 ноября 2006 года, 9:11: Токсикологическая экспертиза подтвердила наличие следующих препаратов: methadone (0,32 мг/л), fluoxetine (0,20 мг/л), norfluoxetine (0,33 мг/л), 7-aminoclonazepam (0,07 мг/л) и nordiazepam (незначительное количество). Концентрация метадона в крови достаточна для летального исхода. Концентрация других препаратов либо незначительная, либо допустимая, однако они могут усиливать седативное действие метадона.

Учитывая вышесказанное и известные обстоятельства смерти, ее причиной с наибольшей вероятностью является передозировка метадона, клоназепама, диазепама, флуоксетина, и произошла она случайно.

Стивен Кампман,

доктор медицины, заместитель судмедэксперта».

По мнению врачей, Уильям Кристофер Уолд помимо прописанных ему лекарств принимал также метадон – средство, используемое при лечении героиновой зависимости. Метадон уменьшает проявления абстинентного синдрома, но, в отличие от героина, не вызывает чувства эйфории. По данным Национального центра сведений о лекарственных средствах при Министерстве юстиции США, злоупотребление находящимся в свободной продаже метадоном встречается все чаще, особенно среди людей, зависимых от героина или оксиконтина. В результате приема лекарства замедляется дыхание, появляется сердечная аритмия. Поэтому передозировки препарата крайне опасны и могут привести, в частности, «к затрудненному дыханию, замедлению сердечного ритма, снижению кровяного давления, коме, смерти».

По мнению судмедэксперта, другие препараты, обнаруженные в крови Уолда в незначительных количествах, могли оказать дополнительное седативное воздействие на его организм. Возможно, это приводило к тому, что Уолд забывал, какие препараты и в каком количестве он принимал.

Несмотря на все это, Сэнди настаивает на том, что в смерти ее сына много непонятного. Так думала бы любая мать на ее месте. Сэнди работает в детективном агентстве, поэтому ее заявления звучат вполне обоснованно. Например, ей показалось подозрительным, что она получила страховые выплаты еще до того, как ей вернули тело Уильяма. Может быть, кто-то надеялся, что тогда она не будет задавать лишних вопросов? Более того, она утверждает, что стала получать анонимные телефонные угрозы, когда попыталась выяснить подробности смерти сына. Однако она отказалась рассказать что-либо о характере угроз.

Первоначально я нашел ее контакты через Интернет. Я искал фотографии Уильяма, и на одной из них увидел ее. Фотография была размещена на сайте об автогонках, созданном Сэнди и ее мужем Джоном. Сэнди стала интересоваться гонками вскоре после того, как врачи поставили ей диагноз, изменивший ее жизнь.

«В 1991 году мне поставили диагноз “рассеянный склероз”, – рассказала мне Сэнди по телефону. – Однажды утром я проснулась, а вся левая сторона парализована. До этого я иногда чувствовала слабость в ногах, и в глазах все двоилось, но я не придавала этому значения. Мне сделали МРТ и поставили диагноз – рассеянный склероз. Невролог сказал, что я больше никогда не смогу ходить».

Сэнди с азартом приняла этот вызов судьбы. Она справилась с болезнью и не только начала снова ходить, но и села за руль гоночной машины. Теперь это их с Джоном хобби.

«Уилли очень нравилось, что я участвую в гонках», – говорит она. Он тоже хотел стать гонщиком. Но после возвращения из Ирака он не мог справиться даже с собственными нервами, так что гоночный автомобиль ему бы никто не доверил. Джон рассказал, что они использовали часть страховки, полученной после смерти Уильяма, на покупку машины для Сэнди.

«Я многому научилась от своего сына, хотя он и прожил так недолго», – написала она мне в одном из писем.

Сэнди никак не может понять, почему Уильям, выживший в одной из самых опасных горячих точек со времен вьетнамской войны, не смог пережить возвращение домой. Ее сын достойно исполнил свой долг морского пехотинца, защищая сначала президента, а потом и весь американский народ во время командировки в Ирак. А вот морская пехота не смогла защитить ее сына. Так же считают Джонатан Шей и другие врачи, работающие с ветеранами, вернувшимися из зоны боевых действий. «Когда вкладываешь ребенку в руки оружие и отправляешь его на войну, – сказал мне Джонатан во время интервью, – ты навсегда остаешься в долгу перед ним за то, что будет с его душой».

Сэнди знает, как высоко Уильям ценил солдатское чувство товарищества. Но она знает и то, чем обернулась для ее сына служба в армии. Несмотря на это, она похоронила его в форме морского пехотинца. Она видела у него на груди справа еще одну татуировку: сложенные в молитве руки и надпись: «Только Бог может судить».

Глава 2
Нажать на спусковой крючок

«Когда я попал сюда, оказалось, что нажать на спусковой крючок не так сложно, как я думал. Может быть, только в первый раз».

Со штаб-сержантом пехоты Армии США Микеалом Отоном я познакомился весной 2004-го в Ираке. Ему был 21 год, и он убил 12 человек в бою. Подразделение 1-й бронетанковой дивизии, в котором он служил, заняло позиции недалеко от священного города шиитов Кербела. Был еще только май, но испепеляющая жара заставляла бойцов 3-го взвода растягивать брезенты и маскировочные сетки между боевыми машинами пехоты Bradley и танками Abrams в поисках хотя бы какой-то тени. Настроение у солдат было подавленное, однако вовсе не из-за жары. После года пребывания в Ираке дивизия должна была возвращаться домой. Но теперь им было приказано остаться еще на три месяца. Из-за восстания суннитов в Эль-Фаллудже и шиитов в Кербеле и Эн-Наджафе вся операция союзнических войск оказалась под угрозой. Опытной и мощной 1-й бронетанковой дивизии было приказано отправиться на юг для противодействия «Армии Махди» шиитского лидера Муктады ас-Садра. Стычки с боевиками происходили постоянно. Шиитские бойцы были плохо вооружены и не имели никакой тактики, но их было много, и сражались они ожесточенно. Их манеру обращаться с оружием американские и британские солдаты презрительно прозвали «навылет». Они переводили свои калашниковы в автоматический режим стрельбы и поднимали их как можно выше над головой. В результате автоматы зачастую просто выпадали у них из рук и задевали своих же. Но их было так много, что солдатам становилось не по себе при одной мысли о том, скольких человек они убивали в каждом бою. Они рассказывали мне, что просто стреляли по толпе с двух сторон перекрестным огнем, словно зомби из какого-нибудь второсортного фильма.

В перерывах между перестрелками солдаты 3-го взвода, как и любые другие солдаты, чистили оружие, играли в карты, валяли дурака. Я наблюдал, как они подшучивали друг над другом, иногда не совсем безобидно. А в какие-то моменты вдруг становились легкоранимыми, невинными школьниками, какими почти все они были всего год или два назад. Но потом они делали то, о чем я писал в статье, опубликованной на сайте MSNBC.com:

«Один солдат передает другому клочки разорванного американского флага. На них ручкой написано: “Грязь за грязь”. Это своего рода визитные карточки, которые они собираются оставить на трупах врагов, несанкционированный акт устрашения. Чтобы армия Муктады ас-Садра знала, с кем имеет дело. Он же рассказал мне, как однажды шиитский боевик выскочил из боковой улицы и начал палить из АК по американскому танку. “Мы видели, как башня танка развернулась в сторону боевика и выстрелила. В парне вот такая дырка получилась!” Он показывает руками размер “дырки” – не меньше суповой тарелки».

У Отона, как я заметил, на ремне висела какая-то цепочка, другой конец которой был спрятан в кармане камуфляжных штанов. Я попросил показать, что на ней. Он вытащил цепочку из кармана и продемонстрировал маленькую книжку. Он раскрыл ее и начал листать справа налево. Страницы были испещрены арабской вязью. Это оказался миниатюрный Коран. Отон объяснил, что это подарок его девушки-турчанки, с которой он познакомился в Германии, где базировалось его подразделение.

Конечно, в том, что американский солдат, христианин, в бой против мусульман берет с собой Коран, была определенная ирония. Но больше меня удивило то, что Отон полностью игнорировал все насмешки сослуживцев по этому поводу. Военные часто возят с собой талисманы, и Отон верил, что Коран приносит ему удачу. В его поведении чувствовалась уверенность человека, который не должен никому ничего доказывать и уж тем более – объяснять причины своих поступков. Но он вполне откровенно общался с теми, кому это было интересно. И я спросил у него, как он относится к убийствам, которые ему пришлось совершить.

«Когда я попал сюда, оказалось, что нажать на спусковой крючок не так сложно, как я думал. – Мы сидели в его машине с открытым люком. – Может быть, только в первый раз. Тогда я подумал: “Надо же, я убил человека, а может быть, это был обычный человек, он просто защищал свою семью!” Но потом говоришь самому себе, что нет, он же бегал тут с автоматом и стрелял в нас. И все. Все забываешь и двигаешься дальше».

Отон действительно смог справиться с эмоциями, но не забыл подробности своего первого убийства. Это произошло в суннитском квартале Багдада Аль-Адамийя. Задачей взвода Отона было оказывать поддержку другим подразделениям по мере необходимости.

Однажды ночью взвод отправился на задание. Едва их танки и боевые машины пехоты Bradley вошли в Аль-Адамийю, как их обстреляли из гранатометов и автоматов. Экипаж большинства боевых машин состоит из трех человек: командира, водителя и наводчика орудия. Перевозит Bradley шесть или семь солдат в специальном небольшом отсеке. Если по металлу бьют из автомата, кажется, как будто находишься в стальном барабане, по которому бьют со всех сторон. Эффект от удара из гранатомета намного хуже. Напоминает взрыв глубинной бомбы такой силы, что звенит не только в ушах, но и как будто во всем теле.

Выйдя из машины, Отон и другие бойцы укрылись за зданиями. Когда началась перестрелка, все правила просто вылетели у них из головы. Любой, кто оказывался в зоне дальности стрельбы, становился мишенью.

«Мы с командиром отделения были в укрытии за углом здания, – рассказывает Отон, – и увидели, что к нам идет какой-то человек, руки в карманах».

Было непонятно, вооружен ли он. Командир приказал стрелять. Отон навел оптический прибор винтовки М-4 на голову человека, медленно нажал на спусковой крючок. Они были довольно далеко от цели, так что выстрел получился не совсем точный, но человек все равно упал.

«Я попал ему в шею с расстояния 200–240 метров. Он упал на колени, хватая ртом воздух».

Отон и командир подошли ближе. Раненый еще был жив, но лежал на земле, не двигаясь. Руки он по-прежнему держал в карманах.

«Что мне сделать?» – спросил Отон у командира. Тот сомневался всего несколько секунд.

Выбор, убить или не убить раненого противника, неоднозначен. Солдату будто выпадает еще один шанс подумать, должен ли он отнимать чью-то жизнь. Но какое решение принять? Выполнить первоначальное намерение и убить человека? Или наблюдать за страданиями раненого и позволить ему умереть или выжить, не вмешиваясь?

Эту мучительную дилемму описывает Эрих Мария Ремарк в романе «На западном фронте без перемен». Немецкий солдат Пауль ранит французского военного, попавшего в его окоп. Француз умирает долго и мучительно, на глазах у Пауля: «О, эти долгие часы! Я снова слышу хрип. Сколько же времени нужно человеку, чтобы умереть? Я ведь знаю: его уже не спасти. Сначала я еще пытаюсь убедить себя, что он выживет, но в середине дня этот самообман рухнул, разлетелся в прах, сметенный его предсмертными стонами. Если бы только я не потерял револьвер, я бы пристрелил этого человека. Заколоть его я не могу»[12]12
  Ремарк Э. На Западном фронте без перемен. – М.: Правда, 1985.


[Закрыть].

Отону и его командиру здесь, на улице иракского города, придется сделать выбор. Этот человек больше не представляет опасности? Или же он может причинить какой-то вред? Решение, которое они примут, скажется на всей их дальнейшей жизни. Оно должно быть оправданным – с точки зрения и морали, и закона.

Командир отделения решил, что иракец еще может представлять угрозу. «Заканчивай с этим», – приказал он Отону. Тот опять прицелился.

«Я дважды выстрелил ему в висок с расстояния полуметра». Пули выбили мозг, по улице растеклась темно-красная лужа крови. Они обыскали убитого и обнаружили в кармане осколочную гранату с еще не выдернутой чекой. Отон и командир снова укрылись за углом здания. Похожие инциденты повторялись несколько раз в течение ночи. Когда они замечали кого-то на улице, командир освещал его своим фонарем, а Отон стрелял.

«Я же здесь не в благотворительной организации», – объясняет Отон совершенно спокойно, без всякой напускной бравады. Для него это вопрос целесообразности: «Не надо на этом зацикливаться. Да, какое-то время испытываешь угрызения совести, какое-то время думаешь о сделанном. Но в тот момент просто некогда было размышлять. Надо просто радоваться, что сам остался в живых».

Шесть лет спустя я написал Отону. Он служит все в том же подразделении, по-прежнему базирующемся в Германии. Он получил звание штаб-сержанта и теперь командует взводом. Отон доволен своей карьерой в армии. Его отношение к службе не изменила и вторая командировка в Ирак, куда он снова попал два года спустя после нашей встречи в Кербеле. Он не собирается уходить из армии, считает это своей профессией. Отон порвал с девушкой-турчанкой после возвращения из Ирака, но по-прежнему носит повсюду с собой свой талисман.

«Да, я все еще ношу тот Коран с собой. Он останется при мне до самой смерти. И в Ирак я его с собой возил, хотя с девушкой мы уже два года к тому времени не встречались. Нас направляют в Афганистан, я его обязательно возьму».

Отношение Отона к убийству тоже не изменилось, хотя у него и прибавилось опыта и ответственности. Вот что он написал мне: «Я провел в горячих точках довольно много времени. И я чувствую определенную гордость за все, что делал. Не сомневаюсь, что те, кого я убил, при малейшей возможности убили бы меня или кого-то из моих товарищей. Поэтому я рад, что убил их. Уверен, что таким образом спас много жизней и сделал бы то же самое еще миллион раз, если бы это понадобилось моим боевым товарищам или моей стране».

Тем, у кого нет подобного опыта, эти слова могут показаться наигранно патриотичными или даже жестокими, однако за время общения с Микеалом Отоном я убедился в том, что он разумный и уравновешенный человек. Но в отличие от многих своих товарищей, которые так и не смогли примириться с совершенными или увиденными убийствами, его, по крайней мере сейчас, не тревожит та опасная работа, которой он занимается вот уже треть своей жизни.

Психиатров, психологов, социологов, антропологов и других ученых давно интересует вопрос о том, как человек, отнявший чью-то жизнь, примиряется с этой мыслью. Большое внимание в этой связи уделяется юнгианской концепции Тени. Впервые швейцарский психиатр Карл Юнг изложил ее в книге «Психология и религия: Запад и Восток»: «У каждого есть тень, и чем меньше она проявляется в сознательной жизни, тем она темнее».

Это западный вариант китайского учения об «инь» и «янь», двух противоположных, но взаимозависимых началах, о светлом и темном, мужском и женском. Но если «инь» и «янь» не обязательно ассоциируются с добром и злом, то Тень по Юнгу – воплощение темных сторон человеческой природы и в то же время отражение творческого начала. Многие специалисты использовали понятие Тени для объяснения способности человека совершить убийство и его реакции на него.

В книге «Воины: размышления о мужчинах в бою» ветеран Второй мировой войны Гленн Грей пишет: «Стать солдатом было подобно бегству от собственной тени. Насилие, не предусматривающее обычных последствий со стороны общества, сначала казалось неестественным, но для многих даже приятным. К сожалению, слишком быстро это может стать привычкой».

Для редких людей Тень является доминантной, или сознательной, а не бессознательной силой в жизни. Их обычно называют социопатами или психопатами. В книге «Социопат по соседству» доктор Марта Стаут пишет, что у 4 % американцев отсутствует способность к состраданию и раскаянию, даже когда речь идет об убийстве. Данных о численности социопатов в вооруженных силах нет (существуют специальные психологические тесты, направленные на отсев таких людей из рядов военнослужащих). Но, вероятно, их должна привлекать профессия, в которой отсутствие эмоций перед лицом смерти могло бы расцениваться как преимущество.

Что касается остальных 96 %, то способность убивать обусловлена их теневой половиной, а с последствиями содеянного вынуждена справляться другая их же половина. Для одних ноша оказывается слишком тяжелой, независимо от того, при каких обстоятельствах произошло убийство. Другим удается изолировать и нейтрализовать свои воспоминания, так что они не мешают им вести нормальную жизнь. Вероятно, для этой группы людей определяющими являются ранние жизненные впечатления. Именно от них зависит, сможет ли человек, участвовавший в боевых действиях, контролировать Тень не на войне.

По-видимому, история Отона как раз и подтверждает это предположение. Суровая жизнь сельской бедноты подготовила его к тому, что пришлось делать на войне.

В телефонном разговоре Отон объяснил мне: «Если честно, как бы странно и непонятно это ни звучало, надо просто забыть обо всем пережитом. Нельзя жить прошлым, надо жить настоящим».

Я отнюдь не осуждаю Отона. Наоборот, искренне уважаю его способность сохранять невозмутимость в очень сложной ситуации. Я завидую силе его характера, решительности и целеустремленности. Я стал причиной смерти другого человека из-за равнодушия и несообразительности, даже не нажав на спусковой крючок. И все же мой поступок часто заставлял меня сомневаться в ценности и смысле собственной жизни.

А для Отона очевидно стремление жить настоящим, учитывая, что его детство прошло в городке Ленуар в Северной Каролине, на границе с заповедником Чероки, примерно в 40 км к северо-западу от Шарлотт. В семье Отона было четверо детей: старшие брат и сестра и младший брат.

«Я вырос в очень бедной семье. Помню, иногда мне приходилось греть воду на керосинке, чтобы умыться, – рассказывает Отон. – Мне всегда было известно, что у нас сегодня на обед, потому что мы ели одно и то же: капусту и картошку».

Родители Отона развелись, и мать больше интересовалась мужчинами, чем воспитанием собственных детей.

«Мы были очень близки с сестрой, и из всей семьи я до сих пор поддерживаю отношения только с ней. Однажды мы вернулись из школы и нашли на столе записку и деньги, долларов триста, по-моему. Мне тогда было лет десять. В записке было сказано, что это плата за квартиру за два месяца вперед и хорошо, если мы найдем, где жить». Их мать уехала с мужчиной, которого встретила несколько недель назад.

Сестре Отона было пятнадцать. Она встречалась с парнем постарше, и его семья забрала их обоих к себе и в течение восьми лет заботилась о них, по словам Отона, как о собственных детях.

В последнем классе школы у Отона начались проблемы. Он ушел от приемных родителей, поселился с друзьями, начал пить, связался с уличной шпаной. В школе тоже было не все гладко, ему едва удалось избежать отчисления. Сестра вышла замуж за того парня, чьи родители воспитали их. Отон ничего не знает ни о матери, ни о братьях. С отцом он тоже порвал отношения, когда тот отказался забрать детей после исчезновения матери. По словам Отона, ему от многих приходилось слышать, что они плохо кончат, потому что их бросили родители. Ему захотелось доказать, что они неправы, и добиться чего-то жизни. Поэтому он и решил поступить на военную службу.

Армия стала для Отона настоящей семьей. Она дала ему все, что его собственная семья не смогла: еду, жилье, одежду, деньги и, что не менее важно, общение и возможность делить с другими свои радости и горе. Армия помогла Отону почувствовать себя частью коллектива. Но именно прошлое научило его не давать волю эмоциям. Он сумел оставить трудное и несчастливое детство позади и научился жить настоящим. Этот опыт позволил ему пережить и травмы войны.

Конечно, ему не всегда было легко. Когда Отона повысили и он стал отвечать за жизнь и благополучие своих подчиненных, ему пришлось сблизиться с ними. А это сделало его более уязвимым. Но и здесь Отон сумел удержать свои чувства под контролем. Во время второй командировки в Ирак его подразделению было приказано освободить захваченный повстанцами город Эр-Рамади в суннитском районе Анбар. В отделении Отона служил 22-летний сержант Эдвард Шеффер. Всеобщий любимчик, Эдвард был настолько умным и сообразительным, что его прозвали Мозгом. В ноябре одна из боевых машин подразделения подорвалась на самодельном взрывном устройстве. За рулем был Шеффер. Его выбросило из люка, он упал на землю весь в огне. Огонь потушили, но ожоги оказались настолько серьезными, что Шеффер умер. Отон признает, что смерть Эдварда сильно повлияла на него:

«Это была не столько грусть, сколько злость. Он был так молод. От этого еще больше хочется оставаться там и найти их [нападавших]. Не знаю уж, нашли ли мы именно того, кто виновен в его смерти, зато убили многих других. Мы окружили территорию и в течение следующих трех часов организовали несколько рейдов. Это была настоящая облава, никаких поблажек».

Гибель товарищей пережить непросто. Но в целом Отон был менее эмоционален, чем большинство его сослуживцев, поэтому ему легче было понять и принять некоторые вещи. Например, убивая врагов, Отон просто выполнял свою работу. Он не чувствовал необходимости ненавидеть или унижать их. Если кто-то представлял угрозу, его надо было устранить. Но он считал противника равным себе, видел в нем такого же солдата, как он сам. Он мог уважать его, если тот оказывал достойное и упорное сопротивление. Так, например, он рассказал один случай, произошедший с ним на западной границе Ирака.

В каком-то амбаре отделение Отона обнаружило спрятанные в сене взрывчатку и «пояса шахида». Они продолжили обыск в соседнем доме. Солдаты осматривали этаж за этажом и, когда дошли до последнего, ничего не обнаружив, расслабились. Вдруг они услышали звук, который ни с чем нельзя спутать: скрежет металла о бетон. По полу к ним катилась граната. «Граната!» – закричал кто-то из солдат, и все бросились в укрытие от осколков металла, разлетавшихся по комнате. Атака была настолько неожиданной, что, казалось, гранату бросил человек-невидимка.

«Мы знали, что в комнате никого нет, значит, он должен был скрываться где-то в самой стене», – рассказывает Отон. Они вызвали саперов (об их работе рассказывается в получившем «Оскара» фильме «Повелитель бури»). Те с помощью пластиковой взрывчатки С4 снесли часть дома. Когда пыль от взрыва рассеялась, стал виден вентиляционный канал за лестницей. Если нападавший укрывался там, он должен был погибнуть. Но вскоре солдаты поняли, что ошиблись, поскольку в них начали стрелять. В ответ они изрешетили вентиляционный канал пулями, но стрелок продолжал свое.