Текст книги "Ненависть и прочие семейные радости"

Глава 3

Анни стояла возле игрового автомата «Whack-A-Mole», где надо колотить по поднимающимся кротам, в одной из торговых галерей Лос-Анджелеса и, нервно покусывая ногти, ждала прихода журналиста из «Esquire». Он опаздывал уже на пятнадцать минут, и Анни даже начала надеяться, что, может, он не покажется вообще и она избежит этой неловкости откровений и всеобщего интереса.

Анни кинула в автомат четвертак и взяла в руки молот. Едва пластиковые кроты высовывали головы из нор, она колотила по ним с такой решимостью, что, когда они вновь как ни в чем не бывало показались наружу, восприняла это как личный вызов и принялась молотить пуще прежнего.

Здесь, среди ярких огней, разноцветных вспышек, бегающих лучей и пиликанья игровой электроники, Анни оказалась для того, чтобы по мере возможности продвигать новый фильм «Сестры и любовники», премьера которого состоялась в Каннах и вызвала у зрителей единодушную неприязнь. «Потакающая собственным режиссерским прихотям, наигранная, псевдоинтеллектуальная чушь, маскирующаяся под большое кино» – таков был, пожалуй, самый умеренный отзыв на фильм. Ленту признали откровенной халтурой, и, хотя несколько критиков выделяли работу Анни как единственно правдивую игру во всей картине, толку от ее участия в рекламе «Сестер и любовников» явно не ожидалось.

Впрочем, при съемках фильма случились кое-какие инциденты, благодаря которым Анни удалось даже немного прославиться. И это, подозревала она, была единственная причина, что к ней вообще обратились за интервью.

– Вот тебе и пожалуйста, – услышала Анни от своего агента, которая позвонила ей несколькими днями раньше. – Ты в дерьме.

– Ну и ладно, – отозвалась она.

– Анни, я тебя, конечно, люблю, – разошлась агентша, – но моя работа состоит в том, чтобы обеспечивать твой карьерный рост и контролировать поток информации, касающейся тебя и твоих интересов. А ты, как бы это помягче выразиться… меня немного подвела.

– Я не хотела.

– Знаю, дорогуша, потому-то тебя и люблю. Но ты все равно меня подвела. Давай-ка в этом разберемся?

– Пожалуйста, не надо.

– Это недолго, – настояла та. – Начнем с того, что ты снимаешься в этом киновыкидыше, и вдруг – точно гром среди ясного неба! – тебе взбредает в голову оголить бюст и прогуляться в таком виде по площадке.

– Ну да, ты права, только…

– Просто так вот, у всех на виду, ты разгуливаешь с голыми сиськами, так что любой – кто у вас там есть? – Том, или Дик, или Гарри, а то и все трое разом снимают тебя сколько влезет на камеру мобильника, и теперь любой «желтый» сайт может постить твои ню.

– Я знаю.

– Ну да, эка важность! Вот только я об этом и знать не знала, пока эти фотки не расползлись по интернету и пока я, говоря по телефону с кем-то из «US Weekly», не увидела вдруг перед глазами твои сиськи и не прочитала чьи-то россказни о твоей якобы неадекватности на съемочной площадке.

– Извини, – сказала Анни.

– В общем, я, как могла, потушила пожар.

– Спасибо.

– Не за что. Так вот, пожар я потушила. Подумаешь, какая невидаль! Люди постоянно видят чьи-то сиськи. Эка важность!

– Да, вот именно.

– Но… потом я вдруг обнаруживаю, что ты у нас лесбиянка!

– Я не лесбиянка.

– Это не важно, – возразила агент. – Речь о том, что я услышала. Причем услышала одной из последних. И услышала не от тебя, а от твоей подружки.

– Никакая она мне не подружка, – вскинулась Анни. – Она сумасшедшая!

– И что самое милое – она твоя партнерша по этому киновыкидышу, что еще больше подтверждает слухи о твоей якобы неадекватности на площадке.

– О господи…

– К счастью, у тебя есть я, а я очень и очень хороший мастер в своем деле. Но все ж таки я не волшебница, и ты должна сообщать мне подобные вещи до того, как они получат огласку, чтобы я заранее могла определиться, как использовать эту информацию на благо твоей карьеры.

– Хорошо, Салли, обещаю.

– Помни, что я – твоя лучшая подруга. И своей лучшей подруге ты рассказываешь все. Договорились? Так, ладно, а кто на самом деле твой лучший друг?

– Салли, если честно, так, наверно, ты и есть, – призналась Анни.

– Ой, детка, я сейчас, кажется, пущу слезу! В общем, как бы то ни было, ты сообщаешь мне как на духу все, что у тебя там происходит, а я о тебе забочусь дальше. Хорошо?

– Хорошо.

– Так вот, теперь твоя задача – пообщаться с этим мужиком из «Esquire», а его задача – написать о тебе хорошую статью, в которой он не станет разглагольствовать о твоих сиськах или о твоих лесбиянских успехах. Ладно?

– Ладно.

– Очаруй его.

– Будет сделано.

– Соблазни его.

– Будет сделано.

– Сделай все, что надо, вплоть до того, чтоб с этим парнем переспать.

– Поняла.

– А теперь повторяй за мной… Салли, больше я тебя не подведу.

– Салли, – послушно повторила Анни, – больше я тебя не подведу.

– Я знаю, дорогуша, – сказала агент, и на этом связь оборвалась.

Анни представила, будто самый центральный крот – ее недавняя «подруга» по съемочной площадке Минда Лоутон, с ее мелкими чертами лица, безумными глазенками и вытянутой, даже какой-то нелепой шеей. И Анни с такой силой запустила в этого грызуна молоток, что автомат скрипнул и застыл, а крот с жужжанием и стуком убрался обратно в норку.

«Даже не думай еще раз показаться», – злобно подумала Анни.

– А вы, я вижу, в «кротобойке» просто профи, – произнес внезапно нарисовавшийся возле нее мужчина.

Анни резко развернулась, непроизвольно вскинув, защищаясь, молоток, и увидела перед собой низенького очкарика в ослепительно-белой, застегнутой до горла рубашке и голубых джинсах. Он улыбался, держа в руках крохотный магнитофон, и явно забавлялся своим открытием, что Анни играет в этой галерее автоматов. Как есть картинка для обложки!

– Я Эрик, – представился он. – Из «Esquire». Вот уж точно показали вы этим кротам, кто тут хозяин!

Анни едва не послала его куда подальше: и оттого, что опоздал, и оттого, что застигнул ее врасплох, – но в последнее мгновение спохватилась, вспомнив предупреждение Салли. Тогда она вся внутренне подобралась, выровняла дыхание… и сразу стала словно сама не своя.

– А что, впечатляет? – улыбнулась в ответ Анни, покачивая в руках молот, будто некий непристойный инструмент.

– Более чем. Я уже даже представляю, как начну свою статью. Не желаете послушать?

Естественно, Анни меньше всего на свете хотелось это слышать.

– Я уж, как все, подожду, пока выйдет номер, – отказалась она.

– Резонно, – кивнул журналист. – Но начало и правда классное.

– Идем наменяем еще четвертаков, – сказала Анни и отошла от автомата.

Эрик быстро опустился на колено и оторвал запоздало выползшую ленту выигранных ею билетиков.

– Вот, не забудьте! – протянул он их Анни.

– А что, и впрямь, может, выиграю себе плюшевого мишку, – сунула она билеты в сумочку.

– Точно будет лучшая статья на все времена.

В одном из ее первых интервью, после выхода «Сильных мира сего» – киноверсии весьма успешного издания комиксов, – в котором она играла Леди Молнию, один журналист спросил Анни, увлекалась ли она в нежном возрасте комиксами.

– В жизни не читала комиксов, – ответила она.

Журналист даже скривился, потом замотал головой:

– Нет, я собираюсь написать, что девчонкой вы обожали комиксы. Даже типа помешаны были на них. Договорились?

Анни так была ошеломлена, что смогла лишь утвердительно кивнуть, и оставшееся интервью прошло в такой же манере. Он задавал вопрос, она на него отвечала, а потом выслушивала от журналиста, каким же на самом деле должен быть ее ответ. Хуже интервью не было за всю ее карьеру. И все же, когда у нее брали пятидесятое, шестидесятое, семидесятое и так далее интервью по поводу все того же фильма – с совершенно одинаковыми вопросами, причем от людей, которые, казалось, и фильма-то на самом деле не видели, и о ней самой не слышали ни разу, – Анни с тоской вспоминала то, едва ли не первое свое интервью с его удивительной простотой и непосредственностью.

За следующие двадцать минут Анни удалось навалять этому парню из «Esquire» в игре под названием «Летающая гильотина-3»[7]7
  Описываемая в романе компьютерная игра «Летающая гильотина» от начала до конца выдумана автором.


[Закрыть]. Поскольку она ни разу не играла в первые два выпуска, Анни просто давила на кнопки как бог на душу положит и наблюдала, как ее герой – гигантский полумедведь-получеловек в килте, – точно заколдованный, с такой свирепостью выполняет все ее команды, что Эрику оставалось лишь бессильно лицезреть, как его персонажа, субтильную японку в наряде танцовщицы из Лас-Вегаса, мутузят до смерти всю игру.

– Да ты тут вообще суперски играешь, – произнес он.

Анни продолжала рьяно загонять его персонажа в землю.

– А мне кажется, на самом деле просто ты тут слабак, – ответила она, не отрывая глаз от экрана и получая несказанное удовольствие от того, как ее смутные желания вдруг прямо на глазах обретают ясность и законченность.

– Да нет, – возразил Эрик, с силой вжимая кнопки и вцепившись в джойстик так, что он исчез в ладони, – обычно я очень даже неплохо играю.

Шотландский мишка поднял танцовщицу в воздух, три раза крутанул и бухнул в землю вверх тормашками, оставив изрядную вмятину.

– А теперь, значит, решил повалять дурака? – усмехнулась Анни.

Они засунули в автомат еще по четвертаку, и на этот раз Эрик выбрал себе брутального задиру, очень смахивавшего на Брюса Ли, который к тому же все время пылал огнем. Анни по-прежнему стала играть полумедведем-получеловеком. Не успели они закончить первый раунд, как Эрик спросил:

– Не хочешь поговорить о «Сестрах и любовниках»?

Анни на несколько мгновений замерла – этого времени как раз хватило герою Эрика, чтобы выполнить три круговых удара ногой, заодно подпалив ее медведю шкуру.

– Похоже, все равно придется, да? – вздохнула Анни.

К концу первого раунда ее персонаж лежал, простершись на земле, тихонько тлея.

– А как тебе такой вариант? Если я эту игру выигрываю – ты мне рассказываешь про тот скандал с раздеванием на съемочной площадке, – предложил Эрик.

Анни молча глядела на двух противников, нетерпеливо подпрыгивавших на цыпочках и готовых сцепиться между собой, едва начнется новый раунд, и раздумывала над предложением. Салли, разумеется, предпочла бы, чтобы та история канула в Лету и ее подопечная сделала бы вид, будто ничего не произошло. Однако Анни даже испытала некоторую радость от самой возможности изложить свое видение случившегося. К тому же она уже без сомнений влюбилась в этого человека-медведя. Уж он-то ее точно не подведет!

– Годится, – ответила она.

Спустя два раунда огненный персонаж Эрика оказался не только потушен, но еще и поколочен до такой степени, что надолго выбыл из игры. Анни довольно улыбнулась сопернику.

– Да, похоже, горячего эксклюзива мне не светит. – Эрик пожал плечами, а потом, улыбнувшись, вычеркнул вопрос из списка, чем немало растрогал Анни.

Что ж, все как будто складывалось нынче в ее пользу.

– Нелегкими были съемки в этом фильме, – все же призналась Анни, стараясь не глядеть на Эрика. Ей самой было неведомо, откуда в ней взялась эта внезапная потребность выговориться, излить кому-то душу. – Невероятно трудной оказалась роль, и хотя я в принципе была к этому готова, но едва ли отдавала себе отчет, насколько выматывающе будет день за днем в нее вживаться.

– И как тебе отзывы на фильм, что уже появились? – спросил Эрик, пока не вынимая магнитофона из кармана рубашки.

– Мне трудно об этом судить, – ответила Анни. – Я знаю, что у Фримэна весьма неординарное видение мира, и, возможно, другим людям довольно сложно его оценить.

– Само-то кино тебе в итоге понравилось?

– Я, пожалуй, не стала бы так описывать свой опыт просмотра фильма с моим участием.

– Понял.

Они молча встретились глазами.

В этот момент на экране автомата возникла рекламная заставка: гигантский дьявол с седой гривой громко хохотал, маня зрителя присоединиться к игре.

– Я разделась топлес, потому что не знала, сумею ли я это сделать.

– М-м-м… – неопределенно промычал, кивая, Эрик.

– Я никогда еще не снималась в сценах с обнаженкой и не была уверена, что на это способна. Поэтому я проделала это в реальной жизни – и тогда поняла, что вполне могу сделать это и в кадре. Вот только я, видишь ли, совсем забыла, что меня могут увидеть другие люди.

– Ну, это можно понять. Трудно, должно быть, то и дело метаться между вымыслом и реальностью, особенно с такой-то насыщенной ролью. Можем на этой теме задержаться, а можем и проехать. Так как насчет скибола?

Анни согласно кивнула.

«Анни, заткнись, – велела она себе. – Заткнись, заткнись. Лучше заткнись».

Когда по интернету расползлись фотографии – хоть и размытые, и с низким разрешением, но без сомнений запечатлевшие именно ее, – родители отправили Анни электронное письмо, гласившее: «Самое время рассмотреть идею совместить популярность и женские формы как объект созерцания».

Братец больше не сказал и не написал ей ни слова – как сквозь землю провалился. Может, так оно и должно быть, когда родной брат видит тебя голой?

Парень, с которым Анни то сходилась, то расставалась – причем, как правило, дольше длилось последнее, – позвонил ей и, стоило Анни снять трубку, недовольно высказался:

– Что, всё Фэнговы штучки? В смысле, тебя так и тянет выкинуть что-нибудь эдакое?

– Дэниел, – холодно произнесла она, – ты обещал мне больше не звонить.

– Я обещал, что не стану звонить, разве что в экстренном случае. И он, по-моему, как раз настал. Ты совсем потеряла голову.

Дэниел Картрайт был довольно успешным автором. Он написал пару романов, от которых сильно несло киношностью, а потом переключился на написание киносценариев, от которых несло телевизионными шоу. Теперь, сменив имидж, он везде и всюду носил ковбойскую шляпу. Не так давно ему удалось продать сценарий за совершенно сногсшибательную сумму в миллион баксов: о том, как два парня создали робота, баллотирующегося на пост президента. Назывался он «Президент. Версия 2.0». И, учитывая, что Дэниел к тому же был красив и неординарен, Анни сама толком не понимала, почему она с ним порвала и почему, уже уйдя от него, готова была порывать с ним снова и снова.

– Я вовсе не потеряла голову, – возразила она, тут же подумав про себя: «А интернет, интересно, взорвать на воздух можно?»

– С моей точки зрения, это выглядит именно так.

– Я снимаюсь в кино, – напомнила Анни, – а этот необычайный процесс всегда требует от актера некоторой странности.

– А сейчас вот я любуюсь твоими титьками, – сообщил он, и Анни, не зная, что ему ответить, просто сбросила вызов.

В тот же день, явившись на банкет для главных актеров в снятый Фримэном особняк, Анни сразу почувствовала себя крайне неловко, обнаружив там развешанные по всему дому снимки ее обнаженных прелестей. Фримэн вышел в прихожую ее встретить, как ни в чем не бывало покусывая какой-то новый, непривычного размера, шоколадный батончик, сочившийся тягучей карамелью.

– Это что такое? – возмутилась Анни, срывая одну из фотографий и комкая в руке.

– Теперь ты знаменита, – ухмыльнулся он. – И все благодаря мне.

Анни выбила у него из руки недоеденный батончик и выскочила из дома.

– Потом сами же будем смеяться, вспоминая! – крикнул ей вдогонку Фримэн.

Нашарив в сумочке ключи от машины, она трижды выронила их из рук, уже готовая разразиться слезами, и вдруг увидела, как по дорожке к ней торопится Минда. И хотя в фильме Фримэна они обе являлись ведущими актрисами, совместных сцен у них почти что не было, и Анни редко встречалась с ней на съемочной площадке. Увидев, как Минда несется к ней с искаженным лицом и, простирая руки, просит секунду обождать, Анни вдруг почувствовала неодолимое желание поскорее от нее сбежать, однако не смогла двинуться с места. Через пару мгновений Минда схватила ее за руку, задыхаясь и чуть не плача.

– Все это ужасно, да? – с присвистом выдохнула она.

Анни в ответ лишь кивнула. Зажав в ладони ключи от машины, Анни хотела побыстрее ее открыть, однако Минда явно не собиралась отпускать ее руку.

– Это просто ужасно, – продолжала она, обретя наконец нормальный голос. – Я говорила Фримэну, чтобы он прекратил, но ты же его знаешь! Он хоть и пишет для нас эти обалденные роли, но, мне кажется, он искренне ненавидит женщин.

Анни опять кивнула. Тут ей подумалось, что еще несколько лет постоянного применения этого тихого способа избегать надобности что-то говорить – и шея у нее вообще перестанет ворочаться.

– Не хочешь куда-нибудь закатиться? – спросила ее Минда.

Прислушавшись к своему внутреннему голосу, Анни произнесла:

– Да, пожалуй.

В итоге они оказались в маленьком баре, завсегдатаи которого то ли просто не привыкли к обществу прелестных женщин в столь возмутительно дорогих блузках, то ли их совершенно не заметили, – во всяком случае, Анни с Миндой сидели себе за столиком в углу, никем не потревоженные, и спокойно потягивали виски под имбирный эль.

– И что теперь собираешься делать? – спросила Минда, по-прежнему не выпуская ее руки, словно иначе Анни немедленно сорвалась бы с места и убежала. Что, собственно, скорее всего бы и произошло. И все ж таки Анни было приятно, что кто-то проявляет к ее персоне живой интерес, не пеняя ей, будто она тронулась рассудком.

– Пока не знаю, – ответила Анни. – Вот доснимем фильм, и, наверное, свалю отсюда куда-нибудь. Устрою себе небольшой перерыв от съемок.

– Не делай этого, – искренне встревожилась Минда.

– А что такое? Почему?

– Ты такая классная актриса. Совершенно потрясающая!

– Ну, я, м-м… так сказать, надеюсь… – Переминаться таким образом Анни могла бы часами, однако Минда взяла инициативу в свои руки.

– Мне нравится играть, но именно игра у меня пока что получается не очень. Я руководствуюсь каким-то дурацким, заранее прописанным планом, изображая именно то, чего от меня ждут, – а ты просто инстинктивно знаешь, что нужно делать. Следить за твоей игрой – это что-то невероятное!

– У нас же вроде как нет совместных сцен.

– Я просто наблюдаю за тобой, – с улыбкой призналась Минда. – Слежу с безопасного расстояния.

– О-о…

– Надеюсь, тебя это не разозлит?

Анни помотала головой:

– Это даже мило. Многие за мной наблюдают.

– Вот только я – с пристрастием, – добавила Минда, крепко, до дрожи в пальцах, стиснув руку Анни.

Только теперь Анни наконец осенило, что Минда пытается ее закадрить. На Анни вдруг снизошло озарение, что Минда Лоутон снялась в семи картинах, и в четырех из них она целовалась с другой женщиной. А еще снизошло то, что Минда Лоутон на самом деле чертовски красива и что у нее большие, распахнутые, глаза и вполне даже изящная шея, а лицо настолько чистое и гладкое, что не несет ни малейшего намека на какую-то пластическую хирургию, являясь лишь результатом некоего изумительного волшебства.

Перегнувшись через стол, Минда поцеловала Анни, которая ничуть тому не воспротивилась. Сев обратно на стул, Минда задумчиво покусала губу и призналась:

– Пару недель назад я целовалась с Фримэном.

– Ну, это, скажем, была не лучшая идея, – фыркнула Анни.

Минда рассмеялась.

– Просто мне не хотелось, чтобы ты услышала это от кого-нибудь другого и подумала, будто я хочу перелизаться со всей съемочной группой.

– То есть лишь со мной и с Фримэном.

– Ну, и еще с его помощницей.

– Правда, что ли?

– Понимаешь, она мне рассказала, как ее однажды пытался поцеловать дядя, а со мной когда-то случилась похожая история – и мы с ней вдруг начали целоваться. Хотя не думаю, что она об этом помнит. Она набралась тогда в стельку.

– А ты – нет?

– Я – нет, – пожала плечами Минда.

– То есть только я, Фримэн и его помощница?

– Именно. А если ты захочешь, я с этой минуты буду всегда только с тобой.

– Ну, знаешь, не будем совсем-то уж сходить с ума, – сказала Анни, чувствуя, что готова лететь в пропасть, но еще цепляется кончиком ступни за что-то очень важное.

– А почему бы нет? – хмыкнула Минда, и Анни, в изрядном подпитии, не смогла придумать ни одного здравого довода.

Анни катнула по дорожке свой первый скибольный шар – снаряд из твердой полированной древесины ощущался в руках настоящим оружием. Тот в мгновение ока вскочил на «бугор» и очутился в кольце на пятьдесят очков.

– Новичкам везет, – усмехнулась Анни.

Эрик улыбнулся, ожидая перед соседним автоматом, когда же девять его шаров закатятся в какую-нибудь цель.

– Может, забьем пари, раз уж ты так удачно начала? – спросил он.

Анни метнула еще один шар и снова выбила пятьдесят очков.

– Опять рассчитываешь, что я отвечу на твой вопрос?

– Ну, обычно я хорошо справляюсь с работой, – улыбнулся Эрик.

– А какой вопрос будет на этот раз? – спросила Анни, мысленно уже готовая ему ответить.

– Минда Лоутон.

«Отлично, – подумала она. – Почему бы нет?»

– Отлично. Почему бы и нет? – произнесла вслух.

Эрик взял в руки первый шар и мастерски катнул его по дорожке – снаряд легко одолел «горку» и попал в кольцо на пятьдесят очков. Через какую-то долю секунды второй шар так же запрыгнул в «пятидесятку», потом третий, четвертый, пятый.

Анни во все глаза уставилась на Эрика, который еле сдерживал торжествующую улыбку. Все девять его шаров лежали в кольце с пятьюдесятью очками. Автомат гудел сиренами и вспыхивал разноцветными лампочками, из него один за другим выскальзывали выигрышные билетики, падая к ногам журналиста.

– Да ты, я вижу, дока в скиболе! – даже надулась Анни.

– Я член лиги, – похвастался Эрик.

– Ты член скибольной лиги? – переспросила она.

– Ну да.

– А знаешь, мы еще можем сыграть вничью. Тогда мне не придется отвечать на твой вопрос.

– Резонно, – кивнул Эрик. – Осталось бросить только семь.

Анни взвесила в ладони тяжелый скибольный шар, хорошенько, что есть силы, отвела руку… и вдруг ощутила неодолимое сопротивление своему замаху. Указательный и средний пальцы как будто резко защемило, и Анни мигом отдернула руку, как от удара током.

Тут она услышала детский плач. Опустив глаза, Анни обнаружила маленькую девочку – лет, может быть, шести, – что лежала на полу, держась за голову. Шар из руки Анни уже подкатывался к другому автомату.

– Вот блин! – вполголоса ругнулся Эрик.

– Что?! – воскликнула Анни. – Что стряслось-то?

Эрик метнулся к девочке, Анни за ним.

– Ну, ты своим скиболом попала малышке в голову. Или, может, кулаком. А может, и тем, и другим сразу.

– Ч-черт!

Девочка между тем поднялась на колени, потирая на голове ушибленное место и от сильного плача икая.

– Ну и хорошо, – произнес Эрик. – Уже легче.

Анни отбежала к автомату, на котором недавно метал скиболы журналист, и, оторвав длинную ленту билетиков, что он выиграл, метнулась обратно к девочке, словно та являла собой некий неустойчивый химический элемент, способный в любой момент взорваться.

– Возьми вот это, – протянула ей билетики Анни, и девочка стала понемногу успокаиваться. – И это, – ссыпала она той в ладони чуть ли не пригоршню четвертаков. – А еще вот это, – добавила Анни, вручив девчушке еще и двадцатидолларовую купюру.

Малышка с красными от рева глазами и мокрым носом улыбнулась и поспешила прочь. Увидев, как на затылке у той уже нарисовывается небольшая шишка, Анни представила, что будет, когда это заметят родители девочки и явятся сюда за объяснениями.

– Давай-ка отсюда выбираться, – сказала она Эрику.

– Этот раунд выиграл я, – встрепенулся журналист.

– Верно. Только, ради бога, давай уйдем отсюда.

– Это было нечто!

– Надеюсь, ты не собираешься прописать об этом в своей статье?

– Даже не представляю, как можно такое упустить! Ты же просто нокаутировала маленькую девочку!

Скрипя зубами от злости и в страхе от возможных разборок с родителями, Анни поскорее покинула галерею. Палящее на улице солнце едва не ослепило ее. Ну и ладно, она ответит на все его вопросы, потом отправится домой, по-быстрому соберет пожитки и переберется в Мексику. Станет блистать в тамошних теленовеллах и пьянствовать до умопомрачения. И пусть ей, как говорится, будет очень плохо, прежде чем однажды станет очень хорошо.

Спустя меньше недели после того, как она целовалась с Миндой в баре, продолжив нежности у той в номере отеля, Анни зашла в гримерный трейлер, и, когда визажистка стала подкрашивать ей лицо, заметила обложку последнего выпуска журнала «Razzi Magazine». В заголовке значилось: «Две влюбленных звезды», тут же помещались две фотографии – Анни и Минды, – подогнанные так, будто являлись частями одного снимка, где актрисы сидят вплотную друг к другу.

Заметив, как Анни с неподдельным ужасом глядит на журнал, гримерша сказала:

– Это ты.

– Я знаю.

– А это Минда.

– Да. Вижу.

Потом, наверное, секунд десять длилась пауза – Анни пыталась прикинуть последствия такой обложки.

– Тут пишут, что вы парочка, – сообщила гримерша.

Анни взвилась с места, схватила злополучный журнал и едва не вынесла, выскакивая, дверь трейлера.

Отыскав Минду, Анни прочла ей несколько строк из статьи: Близкий приятель звездной парочки сообщает, что они искренне друг в друга влюблены и никогда еще не были так счастливы.

Минда улыбнулась:

– Как трогательно.

– Это же неправда! – вскинулась Анни.

– Ну, отчасти-то правда, – возразила Минда, все еще улыбаясь.

– Нет, ничего подобного!

– Ты все же не смешивай божий дар с яичницей, – проговорила Минда.

– Чего не смешивать?

– Божий дар с яичницей.

– Это же совсем не… – продолжала возмущаться Анни.

– А по-моему, очень даже мило.

– И что за «близкий приятель» такой? У меня нет никаких близких приятелей.

– Это я, – ответила Минда с улыбкой, которая с каждым мгновением все больше походила на гримасу паралитика.

– О Господи Иисусе!

– Я рассказала своему агенту, та передала информацию в несколько журналов, так что теперь мы с тобой вполне официально вместе.

У Анни появилось такое чувство, будто она съезжает с горы на автомобиле, у которого в этот самый момент вдруг отвалились колеса; мимо лица проскакивают крупные искры, а ей самой ничего не остается делать, как только ждать, когда же наконец машина остановится и она сумеет вылезти из нее и удрать.

Как только они нашли на достаточном удалении от галереи подходящий ресторан и их усадили за свободный столик, Анни положила на стол руку ладонью вниз. Указательный и средний пальцы стремительно опухали, их уже трудно было сгибать. Пока Эрик поедал заказанный там гамбургер – что выглядело так, будто человеку, в жизни не видевшему гамбургера, выпало вдруг делать это наперегонки, – Анни поведала ему о Минде, о случившемся между ними недоразумении, об эмоциональной близости, что неизбежно возникает, когда две творческие натуры вкладываются душой в один проект. Она не стала рассказывать ему об их ссорах, о преследованиях и о тех исключительных случаях, когда Анни, сдавшись, все же спала с Миндой – когда Анни мнилось, что та всего лишь утолит своей подушкой ее печали, и в мире, глядишь, одним душевнобольным станет меньше. В отличие от Минды, некоторые подробности она все же предпочитала оставить при себе.

– Ну, ладно, – произнес Эрик над тарелкой, в которой осталась лужица кетчупа вкупе с горчицей, грибами, жареным луком и прочими ингредиентами, что не смогли удержаться в его гамбургере. Анни даже усмехнулась про себя: «Из всего, что нападало с твоего бургера, я бы легко сварганила салат». – На самом деле, о чем я действительно хотел бы с тобой поговорить – что, на мой взгляд, вообще самое интересное в твоей истории, – так это о твоей семье.

Анни почувствовала, будто огромный воздушный пузырь пробрался в ее мозг и тут же лопнул, полыхнув пронзительной болью. О ее семье… Почему бы им и дальше не потрындеть о ее сиськах и преследующей ее лесбиянке?

– Например, о том, – продолжал Эрик, – почему тебя никто не знает под твоей настоящей фамилией?

– Моя агент сочла, что это навяжет мне определенный типаж и мне будут предлагать роли только в фильмах ужасов. По-твоему, разве это сильно надуманный довод?

– Немного да. А по-твоему?

– А я вот так не думаю. Моя фамилия происходит из Восточной Европы и, возможно, ее пришлось частично сократить. Отец рассказывал, что мы потомки первого, самого что ни на есть настоящего оборотня, человековолка[8]8
  Фамилия «Фэнг» означает «клык».


[Закрыть], который пересек Атлантику и попал в Америку. Якобы он перебил так много людей то ли в Польше, то ли в Белоруссии, то ли где-то там еще, что вынужден был сесть на первый попавшийся пароход в Америку, чтобы его не арестовали и не казнили. А потом он перебрался сюда и каждое полнолуние загрызал по кучке американцев. Позднее папа говорил нам, что его предок, скорее всего, полностью сочинил всю эту историю, создав тщательно продуманную мистификацию, и сменил себе имя, чтобы суметь ее продать. Но детям такая версия, сам понимаешь, не очень-то будоражила воображение.

– Вот об этом-то я и хотел поговорить, – оживился Эрик, от волнения даже задергав левым глазом. – В тех произведениях, что создавали твои родители, ты значилась как «чадо А», и, в сущности, ты уже тогда была звездой.

– О, настоящей звездой у нас был Бастер, уж это точно. Ему-то приходилось намного хуже, чем мне.

У Анни пронеслось в памяти, как Бастер то стоял привязанный к фонарному столбу, то попадался в медвежий капкан, то приручал незнакомого сенбернара, – вспомнилось великое множество случаев, когда мальчика оставляли в какой-то экстремальной ситуации и вынуждали самого из нее выбираться.

– И все же тебя ставили в определенные обстоятельства, которые требовали от тебя какой-то актерской игры, какой-то, если можно так выразиться, герильи, внезапной импровизации. Так вот, не кажется ли тебе, что, не будь ты представителем семейки Фэнг, ты не стала бы актрисой?

– Возможно, и не стала бы.

– Вот это-то мне и интересно! – воскликнул Эрик. – Должен признаться, я считаю тебя исключительно талантливой актрисой. И, мне кажется, ты вполне заслуженно получила «Оскара» за «Крайний срок», а еще тебе удалось развеять мультяшную сексапильность Леди Молнии, придав ей в «Сильных мира сего» этакий постфеминистский стержень. Уж как она метала свои молнии в нацистов и прочий всякий сброд!

– Ну да. Вряд ли кто станет отрицать, что любому нормальному человеку приятно видеть, как бьют молнии в нацистов.

– Как бы то ни было, ты все равно замечательная актриса. Но, видишь ли, в колледже я писал работу о художественной карьере твоих родителей и видел едва ли не все созданные вами произведения. Так вот, я и правда считаю, что сильнейшие твои актерские работы – когда ты делала нечто совершенно неожиданное и в высшей степени эмоционально резонансное – именно в тех, давних ваших шедеврах.

– Когда мне было всего девять, – добавила Анни.

Внезапно ей сделалось нехорошо. Этот журнальный писака словно воплотил в себе ее самые худшие опасения. Долгие годы она пыталась убедить себя, что принадлежность к Фэнгам и исполнение роли проводника родительского видения мира отнюдь не являлось наиболее ярким и значимым ее достижением в жизни.