Текст книги "Ненависть и прочие семейные радости"

Глава 4

Бастеру было совсем паршиво. Лежа в больничной койке, разложенной под нужным углом, он тихо стонал, чувствуя сильную, пронимающую до мозга костей боль, что непрерывно блуждала по всему его лицу. И хотя Бастер был едва в сознании и как следует наколот и снотворным, и обезболивающим, он хорошо понимал всю степень своего несчастья.

– Вы не спите, – произнес кто-то рядом.

– Вы мне? – не без усилия спросил Бастер.

Он шевельнулся, попытавшись потрогать свое лицо, которое болело аж до звона в ушах.

– Ой, нет, – забеспокоился тот же женский голос, – этого не надо делать! Что ж это всем так хочется запустить свои ручонки туда, где только-только все как надо зафиксировали…

Но Бастер ее уже не слышал, снова проваливаясь в некое тягучее подобие сна.

Когда он пробудился в следующий раз, возле его постели сидела прекрасная незнакомка. Лицо ее излучало теплоту и уверенность, словно она ожидала, что он в любой момент проснется.

– Привет, Бастер, – улыбнулась она.

– Привет, – еле слышно произнес он.

Он почувствовал, что ему надо помочиться, и едва это ощущение появилось, как тут же само собою и прошло.

– Я – доктор Оллаполли, – представилась она.

– А я – Бастер, – отозвался он, хотя, понятно, это и так было ей известно.

Бастер был не прочь, если бы кто впрыснул ему, что ли, хоть небольшую дозу морфия. Она – красива и деятельна, а он – обдолбан лекарствами и, похоже, изувечен. Сквозь заволакивающий мысли туман он подумал: «Да, дело дрянь».

– Бастер, вы помните, что произошло? – спросила женщина.

Он ненадолго задумался и наконец ответил:

– Картофельная пушка?

– Да, вам случайно выстрелили в лицо из картофельной пушки, – подтвердила доктор.

– Я неуязвим.

Она невесело усмехнулась.

– Что ж, рада это слышать, Бастер, но это не такое уж верное утверждение. Хотя вы везунчик – этого я отрицать не стану.

И доктор Оллаполли пустилась перечислять подробности его плачевного состояния. Он, дескать, перенес тяжелую челюстно-лицевую травму. Начать с того, что у него был обширный отек мягких тканей лица, преимущественно с правой стороны, куда, если правильно уяснил Бастер, как раз и угодило картошкой. Еще он получил звездообразное («прямо звезда», – тут же подумалось Бастеру) рассечение верхней губы. Еще потерял правый верхний клык. Еще перенес множественный перелом костей лицевого скелета с правой стороны, включая верхнюю стенку глазницы. Но была и хорошая новость: несмотря на то что под глазом у него синел приличный бланш, зрение его, как уверила доктор, ничуть не пострадало.

– Хорошо, – выдохнул Бастер.

– У вас теперь останется шрам на губе.

– «Звездообразный», – процитировал он, отчаянно желая ей угодить.

– Именно звездообразный, – без тени улыбки повторила она.

– Трудно произносится.

– У вас же не хватает зуба.

– Ясно.

– После операции по стабилизации переломов потребуется некоторое время на восстановление, прежде чем ваше лицо полностью заживет.

– Вы спасли мне жизнь, – произнес Бастер.

– Я вас подлатала. Только и всего.

– Я люблю вас.

– Вот и чудно, мистер Фэнг.

Прежде чем покинуть палату, женщина ему улыбнулась с великой задушевностью, и Бастер подумал, что, пожалуй, все доктора должны так улыбаться своим подопечным, если желают их скорейшего выздоровления.

Если верить дотошной дамочке из финансовой службы, пробравшейся к нему однажды утром в палату и просветившей его насчет денежной стороны дела, Бастер задолжал клинике за медицинские услуги где-то в районе двадцати тысяч долларов. Имеется ли у него страховка? Нет, не имеется. Тогда дело принимает немного щекотливый оборот. Не желает ли он составить график оплаты услуг? Бастер такого желания не проявил. Он сделал вид, что снова провалился в сон, и подождал, пока дамочка уйдет из его палаты.

Двадцать тысяч долларов?! Пол-лица за двадцать штук?! Да за такие деньги он хотел бы себе бионический глаз плюс рентгеновское зрение! Господи, да хоть бы восстановили за эту сумму потерянный зуб – он и тому был бы рад.

Бастеру явилась было мысль выпрыгнуть из окна да сдернуть, однако на тот момент он засыпал уже по-настоящему, не имея больше надобности притворяться.

На третий день выздоровления – за день до намеченной выписки – в палате у Бастера нарисовался Джозеф, который привез из отеля его багаж.

– Привет, солдат, – поздоровался Бастер, на что Джозеф густо покраснел и заметно напрягся.

– Привет, Бастер, – отозвался тот наконец, непроизвольно содрогнувшись, что Бастер отнес на собственное покореженное и распухшее лицо.

– Хорошо ж ты меня снял! – сказал Бастер и даже попытался улыбнуться, однако это выражение лица пока что было за пределами его возможностей.

Джозеф, уставившись в пол, ничего не ответил.

– Шучу! – фыркнул Бастер. – Ты тут не виноват.

– Лучше б я умер, – буркнул Джозеф.

Он оттащил багаж в угол палаты, робко сел на чемодан напротив того стула, что стоял возле койки Бастера, и, уткнувшись локтями в колени, подпер лицо ладонями. Своим видом он напоминал надвигающуюся бурю, готовую разразиться шипением и воем.

– Правда – вот как перед богом! – лучше бы я умер, – повторил Джозеф.

– Но мне-то уже лучше, – пожал плечами Бастер. – Так что невелика беда.

– Ты лицо свое видел, Бастер?

Лица Бастер не видел, изо всех сил стараясь не заглядывать в зеркала, как специально развешанные по палате и над раковиной в туалете.

– Завтра меня собираются выпустить, – сменил он тему. – Вот только не знаю, то ли потому выписывают, что мне уже лучше, то ли потому, что я совсем без денег.

Джозеф в ответ промолчал, явно избегая встречаться взглядом с окривевшим на один глаз Бастером.

Тот дотянулся до пластикового поильника с водой и сделал несколько неловких глотков, большей частью набрызгав себе на рубашку.

– А где остальные ребята? – поинтересовался он.

– Они не могут прийти, – ответил Джозеф. – Мне тоже не следовало бы здесь быть, но мне хотелось сказать тебе, что я очень, очень сожалею о случившемся, к тому же я хотел принести твои вещи из отеля.

– А почему тебе не следовало бы здесь быть? – озадаченно спросил Бастер. – Здесь что, есть какие-то впускные часы?

– Да видишь ли, мои родители проконсультировались с адвокатом, и тот сказал, что мне больше не следует с тобою контактировать.

– Почему?

– На случай, если ты подашь на нас в суд, – уже чуть не плача объяснил Джозеф.

– Да я вовсе не собираюсь подавать на вас в суд.

– Я им так и сказал! – надтреснутым голосом, прерывисто дыша, ответил Джозеф. – Но они говорят, что теперь наши отношения носят… как это… «состязательный характер», и коль скоро ты можешь на законных основаниях подать против нас иск, то мне не следует с тобой общаться.

– Но ты все равно сюда пришел.

– Знаешь, даже при всей той свистопляске, что у нас случилась, – сказал Джозеф, улыбнувшись впервые с того момента, как вошел в палату к Бастеру, – я все равно ужасно рад, что мы друг друга встретили.

И Бастер – который только что попал на двадцать штук, которому, можно сказать, собрали по косточкам физиономию, и заживать ей еще было да заживать, – в ответ ему согласно покивал.

* * *

Он покинул больницу, имея при себе несколько фотокопий, подтверждающих его медицинское состояние, несколько платежных требований и пластиковый поильник.

Пока Бастер ждал такси, до него вдруг дошло, что он, собственно, толком и не знает, куда теперь податься и, что на данный момент более актуально, как туда доехать. Не зная точно, насколько затянется его рабочая поездка, билета на обратный рейс Бастер так и не купил. Кредитку же свою он успел выскрести под ноль. Он прикинул варианты не столь приятных способов путешествия, как самолет, и к тому моменту, как подъехало такси, уже знал, как поступить.

– На автовокзал, – сказал он, сев на заднее сиденье.

Все вокруг него – весь штат Небраска – виделось холодным и унылым, и, пока такси мчало его до указанного места назначения, Бастер всеми силами боролся со сном. Он глядел на подернутые изморозью поля, на неведомых пичужек, едва не примерзших к линиям электропередачи, и понимал, что там, куда он сейчас едет – где бы ни находилось это место, – его возвращения никто не ждет.

Уже в очереди на автовокзале Бастер понял, что у него не хватит денег, чтобы вернуться во Флориду. Дрожащими руками он выложил на стойку всю оставшуюся у него наличность и спросил:

– Куда я могу на это уехать?

Улыбнувшись, кассирша терпеливо пересчитала купюры.

– Вы можете добраться до Сент-Луиса, и у вас еще останется пять долларов.

– Я никого не знаю в Сент-Луисе, – ответил Бастер.

– Ну а где вы хоть кого-то знаете?

Доброта этой женщины была сейчас единственным, что помогло Бастеру совсем не упасть духом.

– Если честно, то нигде.

– А как насчет Канзас-Сити? Или Де-Мойна? – спросила она, быстро молотя пальчиками по клавиатуре, словно ища ответа на исключительно сложный вопрос при помощи предельно скудных ресурсов.

– Сент-Луис сгодится, – сказал Бастер, уже с трудом сохраняя самообладание.

– Родной город Чака Берри! – обмолвилась кассирша.

– Что ж, это все решает, – ответил Бастер и, взяв свой билет и пять долларов сдачи, буквально обрушился на сиденье в середине совершенно пустого ряда кресел. Он выудил таблетку из прописанной ему скляночки, проглотил и стал ждать, когда затихнет боль, стянувшая его лицо, точно липкой лентой.

– Ну что же, встреть меня в Сент-Луисе, – сказал он, сам не зная, к кому обращается. К Джозефу? Или к доктору Оллаполли? Или к добросердечной кассирше? Или, может быть, ему стоило бы адресовать это приглашение ко всем троим разом – глядишь, кто-нибудь бы да и откликнулся?

Бастер уснул. А когда проснулся – примерно через час, – то обнаружил на груди и коленях несколько купюр по одному и по пять долларов. Пересчитал – оказалось семнадцать баксов. Это было так трогательно – и в то же время так невероятно кстати! Посмаковав про себя трогательный аспект случившегося, Бастер даже почувствовал себя бодрее. Он подумал было ради прикола пустить эти деньги на первый взнос в уплату медицинских счетов – но вместо этого отправился в дешевую закусочную через дорогу. Там заказал себе молочный коктейль, очень холодный и сладкий – одно из весьма немногих яств, которые он теперь мог употреблять, учитывая, что во рту у него беспрерывно ныло. Бастер вставил соломинку в проем, где некогда сидел ныне отсутствующий зуб, и стал тихонько потягивать коктейль, не обращая внимания на пару-тройку посетителей заведения, которые безуспешно пытались на него не пялиться и не портить себе аппетит.

С автовокзала Бастер по телефону-автомату позвонил Анни с переводом оплаты на нее, однако на другом конце послышались лишь безнадежные длинные гудки, не отозвалась даже голосовая почта. Если бы сестра сняла трубку, она, несомненно, откликнулась бы на его зов, хотя он терпеть не мог кого-то о чем-либо просить, признавая тем самым, что не способен содержать себя, как говорится, «в разумности и безопасности». С Анни он не общался с тех самых пор, как нечаянно увидел в интернете ее голую грудь. И проблема была не в том, что он увидел ее полуголой – хотя Бастер, конечно же, не стал бы рекомендовать такое другим ранимым юношам, обожествляющим своих старших сестер. Просто от этих снимков у Бастера сложилось впечатление, что сестру затягивает нечто пагубное и безнадежное – и в результате он стал испытывать неудовлетворенность собой из-за того, что он, похоже, был не в силах ее спасти. Впрочем, в данный момент все это совершенно ничего не значило, поскольку Анни так и не ответила на звонок, и Бастер наконец повесил трубку.

Некоторое время он обдумывал единственно оставшееся в его распоряжении решение, которое напрашивалось само собой и в то же время внушало ему страх: вернуться к родителям. Бастер все пытался как-либо переделать это уравнение, прикидывая так и эдак, чтобы ответ вышел каким-то иным, – но раз за разом, доходя до корня, неизменно получал: мама и папа, Калеб и Камилла, мистер и миссис Фэнг.

– Алло? – сняла трубку мама.

– Мама, – сказал Бастер, – это твое чадо.

– О-о, звонит наше чадо! – искренне удивилась она.

– Которое? – послышался голос отца.

И мама, не сообразив прикрыть ладонью трубку, а может, и просто не придавая этому значения, ответила:

– «Б».

– У меня беда, мам.

– О нет! Что случилось, Бастер?!

– Я в Небраске.

– Плохо дело! – воскликнула она. – А что ты делаешь в Небраске?

– Это долгая история.

– Ну да, звонок с оплатой на нас, так что давай-ка покороче.

– Именно. Так вот, мне нужна ваша помощь. Мне стрельнули в лицо, и…

– Что?! Тебе стрельнули в лицо?!

Тут в трубке раздался встревоженный голос отца:

– Тебе выстрелили в лицо?!

– Ага. Но со мной все в порядке. То есть я не совсем в порядке, но и не при смерти.

– А кто выстрелил тебе в лицо? – спросила мать.

– Тоже долгая история? – вставил отец.

– Именно, – ответил Бастер. – Очень и очень долгая.

– Мы за тобой приедем, – быстро сказала мама. – Уже, можно сказать, выезжаем. Вот беру атлас дорог и рисую линию от Теннесси к Небраске. Ого! Да здесь черт знает сколько гнать! Надо прямо сейчас выкатываться. Калеб, быстро выезжаем!

– Мы уже едем, сынок! – вновь послышался в трубке отцовский голос.

– Погодите-ка! – спохватился Бастер. – Я через считаные часы уже буду в Сент-Луисе.

– В Сент-Луисе?! – изумилась мать. Бастер сразу же представил, как она стирает в атласе прежнюю линию и рисует новую. – Ты что, с подстреленным лицом собираешься еще и путешествовать?!

– Да все нормально, это была всего лишь картошка.

– Что еще за картошка? – спросил мистер Фэнг.

– Мне в лицо пальнули картошкой, – пояснил Бастер.

– Послушай, Бастер, – заговорила мама. – Теперь я уже совсем не знаю, что и думать. Это что, розыгрыш? Какая-то арт-герилья?[11]11
  Арт-герилья (от исп. guerrilla – «малая война») – акционистское искусство, запускаемое в массы нетрадиционными, «партизанскими» способами: граффити, плакаты, стикеры, «путешествующие» книги и проч.


[Закрыть] Ты это записываешь? Алло, нас что, записывают?

От этих слов у Бастера под незажившей кожей лица словно случился сейсмический сдвиг. У него закружилась голова, и он едва устоял на ногах. Следующие минут пять он обстоятельно посвящал родителей в события последних пяти дней, и к тому моменту, как он закончил, решение было принято. Он поедет домой и будет выздоравливать под присмотром родителей. Мистер и миссис Фэнг непременно позаботятся о своем мальчике. Дома он сможет расслабиться и отдохнуть, его тело само пойдет на поправку, ну а семейка Фэнг, собравшись втроем, как обещала мать, «найдет для себя массу развлечений».

В автобусе до Сент-Луиса какой-то мужичок с укулеле встал посреди прохода, предлагая поиграть на заказ.

– Давай-ка сбацай нам «Free Bird»! – выкрикнул кто-то.

Мужик, разозлившись, сел на свое место.

Осторожно пройдя по освободившемуся проходу, Бастер добрался до туалета. После нескольких не увенчавшихся успехом попыток закрыть дверь он наконец сдался и, не запираясь, вгляделся в маленькое, почти ничего не отражающее зеркальце. Видок у него был, конечно, зверски живописный! Как Бастер ни готовился увидеть наконец свое уродство, он никак не ожидал, что даже через несколько дней после случившегося его физиономия окажется настолько раздутой. Одна половина лица была почти сплошь багровой от кровоподтеков; местами, где были отодраны куски кожи, запеклась корка, и все как минимум раздалось вдвое – за исключением глаза, который, напротив, сузился едва ли не в пять раз, точно сжатый тисками. Шрам на губах нисколько не напоминал звезду – скорее, «вилочку» из индюшачьей грудки или, еще точнее, – подкову. Да-да, звездочки, косточки на счастье, подковки. Прям не шрам, а вестник удачи!

Взяв в руку тюбик мази с антибиотиком, которую ему очень скоро придется за большие деньги приобретать самому, Бастер осторожно смазал ранки, что отняло у него немало времени и сил. Закончив, он улыбнулся в зеркальце собственному отражению, отчего оно сделалось только хуже, и вернулся на свое место.

Вокруг его кресла оказалось совершенно пустынно: соседствовавшие с ним пассажиры устроили вокруг него буферную зону аж в три сиденья. Вот это он понимал! Таков и будет его новый стиль жизни: трехместная буферная зона – желаешь ты того или нет; куча времени на размышления – нужно оно тебе или нет; и путешествие по длинной нескончаемой автостраде – тоже, хочешь ты того или нет.

Приехав наконец в Сент-Луис, Бастер два-три часа прослонялся по зданию терминала, потом забрел в обустроенную под вагон-ресторан закусочную, заказал себе снова молочный коктейль и промокнул лицо влажной салфеткой.

– Простите, вы не против, если я спрошу… – обратилась к нему женщина из соседнего отсека, указывая на его лицо.

Бастер уже готов был ответить ей как есть, но тут что-то в мозгу его вдруг переключилось – словно сомкнулись какие-то долго дремавшие синапсы, некогда запрограммированные на спонтанную ложь, которая призвана была создавать нечто лучшее из того, что имелось на самом деле.

– Да вот, устраивал в Кентукки одно сверхрискованное шоу, – стал объяснять он даме. – Собирался перемахнуть в бочке через водопад, но кто-то уже перед самым трюком просверлил в бочке дырки, и она начала тонуть, еще даже толком не добравшись до водопада.

Женщина покачала головой и пересела за столик к Бастеру, оставив свою еду нетронутой.

– Какой ужас! – молвила она.

Бастер согласно кивнул и продолжил:

– Задыхаясь от нехватки воздуха, я наконец достиг края водопада, потом бочка разбилась, ударившись о камни, и меня еще долго швыряло бурлящим потоком по камням. К тому моменту, как меня вытащили на берег – где-то на полмили ниже по реке, – все уже думали, что я мертв.

– Я – Дженни Купер, – протянула она Бастеру руку.

– А я – Отчаянный Ланс, – представился он, очень стараясь не расплыться в улыбке, ибо теперь-то хорошо знал, как это выглядит для окружающих.

– Вы говорите, кто-то просверлил вам в бочке дырки? – переспросила Дженни.

Выдерживая драматическую паузу, Бастер сделал долгий глоток, решив, что отныне он будет жить лишь на молочных коктейлях.

– Кто-то очень нечестно сыграл, – наконец ответил он. – Я даже в том не сомневаюсь. Жизнь отчаянных смельчаков полна опасностей, Дженни, и порой вовсе не по тем причинам, которые вам могут показаться.

Новая знакомая вытащила из сумочки бумажку с авторучкой и написала свой телефонный номер.

– А вы надолго в Сент-Луисе? – поинтересовалась она.

– Всего на день.

– Что ж, позвоните мне вечерком, когда наскучит слоняться по городу, – сказала Дженни, сунув ему в ладонь бумажный клочок.

Женщина вернулась за столик в свою кабинку, а Бастер сделал такой долгий глоток коктейля, что от напряжения даже заболела голова.

Не прошло и десяти минут, как в привокзальную закусочную вошли мистер и миссис Фэнг. У миссис Фэнг висела через плечо перевязь с забинтованной рукой, голова тоже была неуклюже обмотана бинтом. У мистера Фэнга под обоими глазами красовалось по фингалу, ноздри были заткнуты марлевыми турундами с запекшейся кровью. Двигался он согнувшись и сильно хромая.

– Бастер! – вскричали они в унисон.

– Мы спрашивали людей, не видели ль они покалеченного парня, – сказал мистер Фэнг, – и все без исключения показывали на эту забегаловку.

Обнимая родителей, Бастер заметил, что Дженни опять отвернулась от своего столика и, закинув руку на бортик кабинки, с интересом наблюдала за происходящим.

– О, мой мальчик! – вскричала со слезами миссис Фэнг.

– Мы уж думали, что тебя потеряли, – добавил отец.

– Что, черт возьми, тут происходит? – не понял Бастер. При всех своих способностях он понимал, что совершенно бессилен против родителей. К тому же их было двое, так что схватка получалась нечестной.

Тут Дженни поднялась из-за столика и представилась мистеру и миссис Фэнг.

– Вы – родители Ланса? – спросила она.

– Кого? – хором переспросили те.

– Ланс – это мой сценический псевдоним, – поспешно объяснил ей Бастер.

– А вы оба что, тоже спускались в бочке с водопада? – спросила Дженни.

Еще ни разу за всю свою долгую жизнь его родители не позволяли кому-то постороннему застигнуть их врасплох.

– На нас напал медведь, – дружно сказали они, словно и не слыша вопроса Дженни.

– Мы были в Мичигане – отдыхали с палаткой в горах, – заговорила миссис Фэнг. – Мой муж, я и наш сынок, что перед вами, Бастер. Вдруг на наш маленький лагерь напал ужасный гризли, и, чтобы спасти себе жизнь, мы вынуждены были с ним бороться.

– Ланс? – повернулась к нему Дженни. – О чем это она?

– Это было еще до того случая с водопадом, – устало объяснил Бастер, но Дженни, не дослушав, быстро расплатилась за заказ и вышла из кафешки.

– Мы ее потеряли, – молвил мистер Фэнг.

– Что за черт тут происходит? – снова спросил Бастер. – Почему вы оба в повязках?

– А, ну мы думали, что, наверное, стоит тебе как-то подыграть.

– Вы собирались подыграть тому, что я чуть не помер?

– «Подыграть» – пожалуй, неверно сказано. Нам хотелось привнести в это событие собственную интерпретацию.

– Так, народ, кушать будете? – подошла к ним официантка, и чета Фэнг заказала себе по молочному коктейлю.

– Сент-Луис, – протянул мистер Фэнг. – Не припомню, чтобы я когда-то здесь бывал.

– Мне сразу приходит на ум фильм с Джуди Гарленд – «Встреть меня в Сент-Луисе», – сказала миссис Фэнг.

– Чудесное кино, – кивнул мистер Фэнг.

– В этом фильме одна девчушка – не помню ее имени – на Хэллоуин бродит по округе, убивая соседей.

– Господи, мама, – фыркнул Бастер.

– Да нет, в самом деле. Она говорит, что хочет кого-нибудь убить, и, когда один мужчина открывает на звонок дверь, чтобы выдать угощение, она бросает ему в лицо горсть муки. Чистое безумие! Мне ужасно хотелось, чтобы вы, детки, как-нибудь в конце года такое же проделали, но подумала, что это было бы, наверно, слишком уж банально.

– Им следовало бы весь фильм посвятить этой душевнобольной девочке, – заметил мистер Фэнг.

– «Я самая ужасная!» – хором взревели родители Бастера, судя по всему, выдавая цитату из фильма. Вдвоем они выглядели в точности как подопечные какого-нибудь дома умалишенных, которые вдруг нашли свою любовь.

Тут подошла официантка и со шлепком положила на стол счет:

– Вы бы подуспокоились, что ли. И оплатите-ка вот это.

– Мы окружим тебя доброй заботой, Бастер, – пообещала миссис Фэнг.

– Да-да, мне сейчас больше всего необходима именно добрая забота, – подхватил он.

– Так кто же это сделает лучше нас! – воскликнул мистер Фэнг, и семейка выпорхнула из заведения, так и не заплатив.

«День саранчи». 1989 год

Художники: Калеб и Камилла Фэнг

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе, – произнесла Анни.

Она помолчала, обдумывая сказанное, повторила еще раз.

Анни проговаривала это снова и снова, пока реплика не зазвучала так, будто читалась на иностранном языке, пока слова уже перестали быть словами, распавшись на звуки, а фраза перестала быть отдельным предложением, обратившись в песнопение.

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе, – произнесла Анни еще раз, выделяя интонацией слова «порой», «кажется» и «в животе» и в такт каденции кивая головой.

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе.

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе.

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе.

– Порой… мне кажется, у меня сердце в животе.

– Порой мне кажется, у меня сердце… в животе.

– Порой мне кажется… у меня сердце… в животе.

– Порой…

Тут ей в ухо врезалась пластмассовая чашка, и Анни обернулась. В дверях ее комнаты стоял Бастер.

– Если ты еще раз это скажешь, – мрачно пообещал он, – я подожгу дом.

– Я репетирую, – сказала Анни.

– Заладила как попугай, – проворчал, надувшись, Бастер.

– Я репетирую! – вскрикнула сестра и запустила чашку обратно в Бастера, но тот успел захлопнуть дверь, ретировавшись в свою комнату.

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе, – медленно и тихо, словно читала зашифрованное послание, произнесла Анни. Сердце в ее груди бешено колотилось от волнения.

Анни должна была играть Нелли Вивер в одном малобюджетном фильме под названием «Достань ножи». Картина рассказывала о коммивояжере по имени Дональд Рэй, который круглый год колесит по стране, продавая столовые ножи и рассчитывая таким образом вылезти из игорных долгов. Анни играла умственно отсталую дочку главной героини, и в фильме ей была отведена одна-единственная реплика.

В Нэшвилле проходили пробы на роль, и Анни стала упрашивать родителей отвезти ее туда.

Фэнги были настроены довольно скептически.

– Ой, детка, – покачала головой миссис Фэнг, – неужто ты хочешь в актрисы? Это ж всего на шаг от танцовщицы.

– Которая всего на шаг от модели, – добавил мистер Фэнг.

– Я просто хочу попытаться, – сказала Анни.

– Прямо даже и не знаю, – продолжал отец. – А вдруг этот фильм ждет успех, и в наших хэппенингах тебя станет узнавать всякий встречный? Мы ж тогда лишимся столь нужной для наших работ анонимности.

Для Анни эти слова елеем легли на душу. Отныне она будет именоваться Анни Фэнг, а не просто какое-то «чадо А» – мелкий подмастерье. Люди станут узнавать ее в любом произведении Фэнгов и просить у нее автограф! А родители, не желая привлекать к себе внимание, будут просто тихонько дожидаться в стороне, пока все желающие с ней сфоткаться и пожать ей руку не получат искомое. В сущности, она могла бы запросто порушить все родительские проекты.

– Ну, пожалуйста! – протянула Анни.

Через несколько дней мистер и миссис Фэнг смилостивились. Тихими ночами обсуждая между собой этот вопрос, они рассматривали всевозможные способы вмешаться в ход событий и, если Анни все-таки выберут на роль, оставить в фильме свой, «фирменный», знак.

– Хорошо, – сказали они наконец дочери. – Можешь быть актрисой, если тебе так хочется.

На пробах она представляла сцену из своего любимого фильма «Всё о Еве». Поднеся к губам незажженную сигарету, которую она загодя умыкнула из чьей-то дамской сумочки в фойе, Анни произнесла: «Спускайте занавес. Конец», – и изобразила долгую затяжку. Режиссер захлопал в ладоши, улыбаясь во весь рот и поглядывая по сторонам на других членов отборочного жюри.

– Это было потрясающе! – сказал он, пожав Анни руку. – Просто чертовски потрясающе!

Когда она вышла в фойе, родители спросили, как все прошло.

– Пристегните ремни, – сказала Анни, покачивая во рту сигарету. – Ожидается бурная ночка[12]12
  Ставшая крылатой фразой реплика героини – актрисы Марго Ченнинг (исполнительница – Бетт Дэйвис) – в фильме «Всё о Еве».


[Закрыть].

Фэнги-старшие так и не поняли, что за вздор она несет.

За две недели до того как Анни надо было выехать в столицу штата Арканзас Литтл-Рок, к месту действия фильма, чтобы отснять сцены с ее участием, семейство Фэнг сидело в зале ожидания портретной фотостудии «JCPenny», собираясь сделать очередной ежегодный рождественский семейный снимок. Весь последний месяц Анни старательно вживалась в роль: ела в нагруднике, с трудом завязывала шнурки и постоянно носила на лице тупую улыбку, рассчитывая, что изображенная столь густыми мазками умственная отсталость добавит ее игре достоверности. В зале ожидания она смотрела какой-то журнал, перевернутый вверх ногами, не обращая внимания на сильную течь из носа, в то время как остальные члены семьи надевали клыки.

– Согласись, Анни, – сказала миссис Фэнг, пробуя языком кончики своих новых зубов, – все ж таки тут напрашивается какая-то изысканность манер!

Анни едва не вышла из образа от того, что ее родители – в этих сделанных на заказ винирах просто вылитые вервольфы! – призывают к какой-то изысканности.

Миссис Фэнг прихватила ладонью лицо дочери и ловко нацепила ей клыки.

– Смотри не потеряй, – сказала она. – Они безумно дорогие.

Клыки были приобретены у одного дантиста, торгующего разными аксессуарами по бросовым ценам и готового к натуральному обмену интересующих обе стороны товаров и услуг. Фэнги поднесли ему старинное лоскутное одеяло времен Гражданской войны, долгие годы хранившееся в их семье, и в обмен – после всех отливок и подгонок – получили четыре комплекта клыков – защелкивающихся накладок на настоящие зубы, что можно снимать и надевать еще не один год.

– Всем веселого Рождества, – сказал, улыбаясь, мистер Фэнг, блеснув длинными и острыми клыками.

С серьезными, постными лицами Фэнги прошли в студию, сгруппировались, следуя указаниям фотографа – густо накрашенной, пучеглазой и очень беспокойной тетки, которая в какие-то пять минут расставила их по местам, произнеся: «Сюда, сюда и вот сюда». Анни притворилась, что не понимает, чего от нее хотят, тупо уставясь в объектив фотокамеры.

– Иди-ка сядь рядом с мамой, – бросила ей фотограф.

– Она у нас олигофрен, – тихонько объяснила миссис Фэнг, прикрыв ладонью рот.

– Ой, – смутилась женщина и повторила уже громко и отчетливо: – Иди сядь рядом с мамочкой.

Анни села, куда было сказано, и снова устремила взгляд в камеру, готовая, что ее сейчас снимут крупным планом.

– Раз, два, три! Сы-ыр! – сказала фотограф.

И Фэнги, дружно обнажив клыки, вскричали разом:

– Сы-ы-ыр!

Женщина издала тихий скрип, как при надевании слишком уж тесной туфли, однако в целом вид клыков ее как будто оставил равнодушной.

– Так, папаша у нас, кажется, сбликовал, – сказала она и снова поймала семейство в глазок видоискателя.

От накладных зубов челюсти начали понемногу побаливать, и в промежутках между снимками Фэнги без конца водили языком по новеньким винирам.

– Можно уже их снять? – спросил Бастер, едва закончилась фотосессия, и увидел, что родители уже сложили свои клыки в специальный пластиковый контейнер.

– Когда получим фотографии и разошлем их к празднику знакомым, думаю, они вызовут куда более яркую реакцию, – сказал мистер Фэнг, заметно огорченный полным отсутствием реакции со стороны фотографа.

– Она была слишком занята своей работой, – объяснила миссис Фэнг, потирая плечи мужу, дабы снять ему напряжение. – Это все равно что просить нейрохирурга в разгар операции посмотреть, как ты показываешь фокус.

– Нам бы надо еще фальшивой крови, – молвил Бастер.

– Возможно, – отозвался отец. – Неплохая, кстати, мысль.

– И чучело оленя, которого мы как будто будем поедать, – подхватила миссис Фэнг.

– Можно организовать, – сказал мистер Фэнг.

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе, – вставила Анни.

И больше уже никто не сказал ни слова.

Через три дня Анни позвонил ассистент режиссера.

– У меня, боюсь, плохая новость, – сказал он.

Анни мгновенно, словно от удара молнии, перестала изображать дурочку.

– А что такое? – встревожилась она. – Прикрывают съемки? У них что, деньги кончились?

– Мы вырезаем твою реплику.

Для Анни это прозвучало как приговор: будто ей вдруг сообщили медики, что ногу не спасти и придется ампутировать. Хотя на самом деле для Анни случившееся было, пожалуй, даже хуже. Уж лучше бы она потеряла ногу, но осталась при «говорящей» роли в художественном фильме!

– Но почему? – недоуменно воскликнула Анни. – Вы что, считаете, я не справлюсь?

– Не в этом дело, Анни, – ответил ассистент режиссера.