Текст книги "Ненависть и прочие семейные радости"

– Порой мне кажется, у меня сердце в животе, – произнесла она.

– Великолепно, Анни! Просто, видишь ли, Маршалл подумал, что главный герой будет испытывать больше мучений, если ему за все его коммивояжерское турне ни разу не удастся поговорить с дочерью, чем ежели это получится однажды.

– Я не согласна!

– Ну, что делать. Маршалл обсудил это со сценаристом, и вместе они приняли решение.

– Что они там хотят? – полюбопытствовала миссис Фэнг.

Анни, закрыв ладонью трубку, завопила:

– Сейчас же выйди отсюда!

Ошарашенная миссис Фэнг развернулась и вышла из гостиной.

– То есть я в этом фильме не снимаюсь? – спросила Анни ассистента.

– Нет, Анни, ты по-прежнему снимаешься, просто у тебя не будет ни одной реплики. Ты будешь в тех сценах, где Дональд Рэй вспоминает свою семью, а еще ты будешь в титрах.

– Я буду какой-то статисткой, – сказала Анни и заплакала.

– Ой, милая, ну пожалуйста, не плачь! – воскликнул мужчина таким голосом, будто сам вот-вот заплачет. – Могу я переговорить с твоей мамой или с папой?

– Они умерли, – буркнула Анни.

– Что?

– Они очень заняты. Они не хотят с вами разговаривать.

– Анни, – заговорил ассистент, который, судя по голосу, вновь обрел самообладание, – я знаю, ты сейчас очень злишься. Но если ты хочешь стать актрисой, ты должна научиться справляться с разочарованием. У тебя впереди еще долгая карьера, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты из-за этого все бросила.

В этот момент у Анни, уже знакомой с чувством разочарования, где-то внутри разбилась еще одна надежда и тут же рассеялась без каких-либо мучительных последствий.

– Я знаю, – сказала Анни и повесила трубку.

– Так и чего они хотели? – поинтересовался мистер Фэнг, когда Анни вернулась к обеденному столу.

Она наколола вилкой кусочек брокколи, не торопясь прожевала, потом сделала долгий глоток воды.

– Разная киношная дребедень, – сказала наконец Анни. – Ничего важного.

– Ну, знаешь, когда ты на меня наорала, это выглядело как раз очень важным, – заметила миссис Фэнг.

– Ерунда, – буркнула она.

– Анни Фэнг, оскароносная актриса! – торжественно произнес мистер Фэнг.

– Не говори так, – огрызнулась Анни.

Тут Бастер, уже опустошивший свою тарелку, отодвинулся от стола и выразительно изрек:

– Порой мне кажется, у меня сердце где-то в животе.

Девочка запустила в брата стаканом, который пролетел в паре дюймов от его головы и разбился о стену. Анни выбежала из кухни и заперлась в своей комнате. Этой ночью она пересматривала видео с Бетт Дэйвис – «Бремя страстей человеческих». На той сцене, где Бетт на чем свет стоит бранит влюбленного в нее хромого студента-медика, Анни нажала на паузу и, глядя в зеркало, закричала:

– Ты скотина! Грязная свинья! Я никогда не любила тебя… ни разу!

Она продолжала читать монолог, медленно пятясь от зеркала, делаясь в нем все меньше, наконец совсем из него исчезнув… а потом внезапно метнулась к своему отражению с криком:

– А после того как ты меня целовал, я всякий раз вытирала рот! Да-да, вытирала рот!

Остальные Фэнги, слушавшие в гостиной панк-рок, просто добавили громкости и сделали вид, что ничего не заметили.

Спустя полгода «Достань ножи» вышел в ограниченном, почти что никаком, прокате. Те несколько рецензий, что ему удалось снискать, содержали весьма сдержанные похвалы – и ни единого упоминания об игре Анни. Тем не менее, когда Фэнгам стало известно, что этот фильм пройдет в кинотеатре «Атланта», Анни была не в силах сдерживать волнение.

– Вы будете так мною гордиться! – заявила она родителям.

При съемках сцен с ее участием Анни не разрешала мистеру и миссис Фэнг сопровождать ее на площадке. Все это время они просидели безучастно в мотеле, и лишь после того как эти несколько сцен отсняли (причем каждую делали с первого дубля, чтобы приберечь пленку для более важных эпизодов фильма), девочка стала хоть как-то отвечать на вопросы родителей, и то весьма односложно, уклончиво пожимая плечами. Заключив, что дочка просто потеряла к съемкам всякий интерес, Фэнги-старшие на нее и не давили.

Тем не менее в машине, на пути к единственному в радиусе трехсот миль кинотеатру, где показывали этот фильм, Анни аж дрожала от счастья, а Фэнги-старшие гадали, сколько ж им придется врать, чтобы их дочь поверила, что это кино и правда ничего.

Они купили попкорна, конфет, изюма в шоколаде и лимонада и расселись по креслам в едва обитаемом зрительном зале.

Как только погас свет и защелкала пленка, из динамиков грянула песня, идущая лейтмотивом фильма. Звонкий мужской голос бодренько запел:

 
Растут мои долги, и множатся издержки:
Никто-то мой товар не хочет покупать.
А ну, достань ножи, ножи из нержавейки!
Я все ж таки придумаю, кому бы их продать.
 

– О боже! – громко вздохнул мистер Фэнг, и жена чувствительно щипнула его за руку.

Фильм тянулся и тянулся, не вызывая ни малейшего желания его кому-то рекомендовать. Мужичок с полным чемоданом кухонных ножей и висящими тяжелым грузом карточными долгами все ездил и ездил по длинным, прямым и унылым автострадам.

Где-то через час после начала фильма Бастер успешно запихал в рот тридцать девятую изюмину в молочном шоколаде и хотел показать сестре свои раздувшиеся щеки, но та на него даже не взглянула. Анни не отрываясь смотрела на экран, улыбаясь и нетерпеливо подрагивая коленками. Бастер пожал плечами и, одну за другой, повыплевывал изюмины обратно в коробку.

На экране Дональд Рэй, демонстрируя свой товар в доме у какой-то пьяной дамочки, порезал себе руку ножом, и лишь брызги крови удержали Фэнгов от того, чтобы окончательно не заклевать носом. Кинишко было настолько малобюджетным, что мистер Фэнг логично предположил, уж не по правде ли актер, игравший Дональда Рэя, ради этой сцены рассек себе кисть. Актер этот в его глазах сразу весьма возвысился.

– Сейчас будет, – прошептала Анни, повернувшись к родителям. – Вот, это я.

Вот Дональд Рэй в отеле, с замотанной самодельным бинтом рукой, снял телефонную трубку и заказал звонок оставшейся в Литтл-Рок семье за ее счет. В трубке послышался приглушенный металлический звук – и действие враз переместилось в дом Дональда Рэя, где аппарат яростно трезвонил на кофейном столике. Камера отъехала назад, и стало видно женщину, наклонившуюся, чтобы снять трубку. Несколько секунд она что-то слушала, потом сказала, что готова оплатить переговоры. «Дональд Рэй», – произнесла она наконец, одновременно и сердито, и с облегчением, что он таки дал знать о себе.

– Смотрите очень внимательно, – предупредила Анни.

Позади жены Дональда Рэя сидела на полу, тупо уставясь в ковер перед собой, не кто иной, как Анни.

– Там ты! – встрепенулся Бастер.

– Гляди теперь, – сказала Анни. – Это мой звездный час!

Мистер и миссис Фэнг увидели на большом экране свою дочь с ничего не выражающим лицом и, очевидно, понятия не имеющую о том, что за разговор ведется буквально в шаге от нее. Как уже после признали Фэнги, сыграно это было более чем убедительно. Потом внезапно – так быстро, что, на миг оторвав взгляд, этого можно было и вовсе не заметить, – Анни посмотрела прямо в камеру и улыбнулась. Фэнги глазам своим не верили! Этот молниеносный момент был настолько ошеломляющим и нарушающим ход фильма, что им понадобилось еще несколько секунд, чтобы осознать, что же они только что увидели.

Анни улыбнулась в камеру… обнажив в улыбке зубы. И показав клыки.

– Анни?! – воскликнули разом мистер и миссис Фэнг.

В соседнем с ними кресле сидела счастливая, сияющая Анни. Сцена закончилась, и ее персонаж больше не должен был появиться в этом фильме.

Теперь-то Фэнги действительно поняли, что перед ними – настоящая звезда.

Глава 5

Анни необходимо было немедленно уехать из города. Спустя три дня после ее совершенно провального интервью указательный и средний пальцы на правой руке еще болели, отливая синевой. Она извела полрулона изоленты, чтобы зафиксировать их вместе, использовав вместо шины разломанную пополам палочку от мороженого. Закончив, Анни воздела руку, глядя на себя в зеркало. За счет черной изоленты правая рука напомнила ей пистолет, и Анни, прицелившись в свое отражение, понарошку выстрелила. Если станет хуже и потемнеют уже кончики пальцев, она просто возьмет и добавит изоленты. Она бы и все тело обмотала изолентой, точно завернувшись в кокон, а когда вокруг все поутихнет и успокоится, она вновь появится на свет – обновленная, полная сил и талантов и вообще гораздо лучшая, чем была прежде.

Зазвонил телефон. Пусть звонит, решила она. У нее и без того уже забит автоответчик сообщениями от писаки из «Esquire», изъявлявшего желание к ней зайти и «обсудить статью», что для Анни звучало как «еще разок потрахаться, чтобы я мог об этом написать». Пусть лучше об этом позаботится автоответчик!

Анни любила свой автоответчик, словно живое существо – особенно за то, что он вечно спасал ее, не давая сгоряча принимать неверные решения, что было ей так свойственно. Механический голос автоответчика сообщил, что никого нет дома, и попросил оставить сообщение.

– Это Дэниел, – сказал звонивший. – Возьми трубку, Анни. Ну же, возьми трубку! Мне тебя видно, Анни, – продолжал Дэниел. – Ты дома. Я гляжу сейчас прямо на тебя. Подними трубку.

Анни обернулась к окну и, никого не увидев, подумала: а может, Дэниел уже успел проникнуть в дом? А он вообще вернул ей ключи, что она дала ему, когда они встречались?

Анни уже начала терять веру в свой автоответчик, который все никак не обрывал прием голосового послания.

– Анни, я люблю тебя и хочу помочь! – не унимался Дэниел. – Всего лишь возьми трубку.

Наконец Анни сдалась и, дотянувшись до аппарата ушибленной рукой, сняла трубку.

– Где ты? – спросила она. – Как ты можешь меня видеть?

– А я и не могу тебя видеть, – ответил Дэниел. – Я так сказал, только чтобы ты ответила на звонок.

– Ну, тогда я сейчас повешу трубку.

– Это очень важно, Анни! – забеспокоился Дэниел. – Помнишь, о чем мы с тобой говорили в последний раз?

– Довольно смутно.

– Я сказал, что мне показалось, ты сходишь с ума.

– А, ну да, это я помню.

– Возможно, тогда я ошибался…

– Я и так знаю, что ошибался.

– Но мне кажется, сейчас ты точно сходишь с ума.

– Послушай, я тороплюсь на самолет, – сказала Анни и мысленно сделала для себя пометку сразу после разговора с Дэниелом забронировать себе рейс.

– Просто разреши мне зайти к тебе на пять минут поговорить.

– Я не могу, Дэниел.

– Ты мне не безразлична, Анни. Я просто хочу поговорить с тобой минут пять – и больше ты меня никогда уже не увидишь.

Анни задумчиво и неторопливо потянула виски, задавшись вопросом: а не достигла ли она, часом, уже самого дна?

– Ладно, – ответила она наконец. – Заходи.

– Спасибо, – сказал Дэниел. – Я уже у твоей двери.

– Что?!

– Ну да, ты ж никогда не меняешь пароль у себя на калитке. Так что я здесь уже минут пятнадцать.

– Почему же ты просто не постучал в дверь?

– Мне не хотелось разозлить тебя, Анни.

– Вот это правильно, – кивнула она и направилась к входной двери, испытывая острую потребность пополнить запас виски.

На кухне Анни выложила на блюдо восемь разогретых поп-тартсов[13]13
  «Pop-Tarts» – хрустящее печенье со сладкой двуслойной начинкой, чаще продающееся замороженным и употребляющееся разогретым в тостере.


[Закрыть] и отнесла печенье в гостиную, где ждал ее Дэниел, успевший за время разлуки сменить свою фирменную стетсоновскую шляпу на порк-пай[14]14
  Мягкая шляпа с плоской круглой тульей и слегка загнутыми кверху полями.


[Закрыть]. Дэниел буквально жил на поп-тартсах и минералке – Анни ни разу не видела, чтобы он употреблял в пищу что-либо иное. Случись ей быть слепой и глухой, она бы непременно узнавала Дэниела по характерному сладковатому запаху клубничного ароматизатора и подгорелого теста.

Он похлопал ладонью по местечку на диване рядом с ним, но Анни, улыбнувшись, уселась в кресло-качалку напротив, сочтя, что ее кофейный столик будет достаточно надежным барьером между ними. Анни принялась размеренно покачиваться в кресле, всякий раз издавая раздражающее поскрипывание. У нее было такое чувство, будто на коленях у нее лежит маленькая, страдающая нарколептическими приступами собачка.

– Так ты сказал, что хочешь со мной поговорить, – напомнила Анни.

– Верно, – ответил Дэниел, вовсю усыпая пол возле ног крошками поп-тартсов.

– О чем?

– О твоей карьере, о том, что ты с ней делаешь и что делаешь с собой. Я-то знаю, что ты не лесбиянка, – усмехнулся Дэниел.

– Это все, что ты хотел мне сказать?

– Что у тебя с рукой?

– Дала в морду своему агенту, – ответила Анни, подняв перед собой поврежденную, однако нисколько не дрожащую руку. Она сама была поражена крепостью собственных нервов.

– Ну да, я слышал, она тебя послала.

– Мы послали друг друга. Желание такое явилось к нам одновременно. Так это все, о чем ты хотел со мной поговорить?

– «Парамаунт» дал мне возможность написать сценарий к третьему фильму «Сильных мира сего».

– О-о… поздравляю!

– Спасибо.

– Я и не знала, что они решили состряпать третий фильм, – легко произнесла Анни, стараясь, чтобы на лице у нее никак не отразилось предательского смущения.

– Вот потому-то я и хотел поговорить с тобой. – Дэниел снял наконец свой порк-пай и покрутил в руках: – Эта шляпа принадлежала Бастеру Китону.

– Ты ж терпеть не можешь немое кино.

– Это так. Просто я получил сейчас столько денег, что уже не знаю, на что их потратить.

– Дэниел…

– Ну ладно, ладно… Так вот, когда я согласился написать третьих «Сильных мира сего», у них было ко мне только одно требование.

– И какое?

– От меня захотели, чтобы я убрал из фильма твой персонаж. Они больше не хотят, чтобы ты участвовала в проекте.

Стоя и так, казалось бы, уже на самом «каменном дне», ниже которого падать просто некуда, и глядя на недостижимый для нее мир, раскинувшийся выше уровня моря, Анни почувствовала, как земля у нее вновь уходит из-под ног.

– Меня больше не хотят видеть в этом фильме? – переспросила она.

– Не хотят.

– И они объяснили причину?

– Объяснили.

– Это связано с расползшимися по инету фотками и с моей якобы «психической неадекватностью»?

– Именно.

– Вот черт…

– Мне жаль, Анни. Но я подумал, тебе следует об этом знать.

Невзирая на внутренний голос, криком кричавший, чтобы она держала себя в руках, Анни ударилась в слезы. Она никогда бы не поверила, что будет плакать из-за упущенной возможности снова напялить на себя дурацкий костюм супергероини и часами выстаивать перед зеленым щитом, произнося реплики вроде: «Оказывается, молния все же может ударить в одно место дважды». Даже сейчас, вовсю плача, Анни видела в этом настоящее посмешище – но все равно была не в силах перестать рыдать, покачиваясь в кресле на глазах у своего бывшего бойфренда.

– Фигово, я понимаю, – кивнул Дэниел.

– Фигово? – вскинулась Анни. – И ты понимаешь?

– Ну, у меня такое чувство, что действительно фигово.

Анни поднялась с кресла, прошла в кухню и вскоре вернулась с бутылкой виски «George Dickel». Хорошенько хлебнув прямо из горлышка, Анни ощутила, как по телу быстро разлилась этакая холодная решимость, жесткая бесчувственная непреклонность, что обычно изображают в фильмах ужасов. Внезапно она поняла, что алкоголь вполне может решить эту проблему. Он, конечно, создаст новые, причем более тяжкие, заморочки, но в настоящий момент, стремительно пьянея, Анни все больше исполнялась уверенности, что сумеет справиться с ситуацией и непременно «вылезет из этого дерьма».

– Третий фильм в трилогии никогда хорошим не выходит, – хмыкнула она. – Чего стоит «Возвращение Джедая», или «Крестный отец-3», или «Скандальные «медведи» едут в Японию»!

– И все же писать сценарий буду я, – возразил Дэниел, – так что, надеюсь, выйдет очень даже неплохо. Вот как раз об этом я и хотел с тобой переговорить.

Анни честно пыталась обратиться в слух, но не в силах была избавиться от нарисовавшейся в воображении картинки, где она в липовом наряде Леди Молнии одиноко сидит за столом на каком-нибудь затрапезном сборище любителей комиксов, попивая диетическую содовую и с тоскою глядя на молчащий мобильник.

– Анни? – напомнил о себе Дэниел. – Я хочу поговорить с тобой о фильме.

Анни вообразила себя уже в Японии – как она рекламирует «тапиочные жемчужины» с кофеином, живет в квартире размером с кладовку и встречается с выдохшимся на поединках борцом сумо.

– Анни? – снова позвал Дэниел.

Анни представила, как в театре-ресторане, обустроенном в бывшем амбаре, она играет Миру Марлоу в пьесе «Плохой год для помидоров» и неостановимо раздается вширь на ломтях ростбифа и макаронах с сыром, которые поедает во время перерывов в буфете.

– Я хочу тебе помочь, Анни, – продолжил Дэниел, которого ничуть не остановило отстраненное лицо Анни, изучающей возможные варианты своего будущего. – И мне кажется, я смогу это сделать.

Анни расправила складочку на джинсах – словно погладила оцепеневшую на ее коленях собачонку.

– В чём, Дэниел, ты хочешь мне помочь?

– Я хочу, чтобы ты перестала чувствовать себя настолько разбитой и подавленной, и хочу помочь направить твою карьеру в прежнее русло.

– Только, пожалуйста, не говори, что мне надобно провериться в какой-нибудь психушке.

– Нет, у меня есть идея получше, – уверил ее Дэниел.

– Будем надеяться, – отозвалась Анни.

Дэниел поднялся с дивана, положил недоеденный поп-тартс обратно на блюдо, подошел к Анни, непроизвольно подавшейся назад, и опустился на колени. Почуяв, что дело пахнет предложением руки и сердца со всеми вытекающими отсюда неловкостями, она энергично замотала головой, словно пытаясь это предотвратить. Тогда Дэниел – кстати, безо всякого кольца в руке – весь изогнулся крючком, точно в бейсболе кэтчер, изготовившийся принять подачу питчера. Лицо его оказалось вдруг меньше чем на фут от ее лица.

– Студия хочет уже через месяц получить сценарный план. Я же арендовал небольшой коттеджик в Вайоминге, где вокруг только пустошь да волки. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

– И что мне там делать? Смотреть, как ты вымарываешь мою героиню из фильма, да есть вяленое антилопье мясо?

– Нет, ты сможешь там просто расслабиться. Погулять по окрестностям, подальше от всей этой хренотени, и малость успокоиться. И тогда, быть может, если все пойдет хорошо, мы с тобой попробуем возобновить наши отношения…

– То есть ты хочешь, чтобы я поехала с тобой в Вайоминг и занималась там с тобой сексом?

– Ну, в общем, да, – заулыбался Дэниел.

– И как это поможет моей карьере?

– Это уже другой вопрос, который я хочу с тобой обсудить. Я подумал, что, если мы вместе поработаем над сценарием, то, возможно, найдем способ оставить Леди Молнию в фильме и так здорово подадим свою идею, что студии ничего не останется, как на это согласиться.

– Они просто возьмут и наймут другую актрису, – сказала Анни, подавшись вперед, отчего они едва не соприкоснулись лбами.

– А может, и нет. Поедешь со мной, развеешься, проветришь мозги, избавишься там от своей дурной славы – и, глядишь, они вспомнят, что ты, вообще-то, «кассовая» звезда и к тому же с бездной таланта.

– И все это будет, если я поеду с тобой в Вайоминг и стану с тобой спать?

– Именно, – кивнул Дэниел.

– Я тут перепихнулась с журналистом из «Esquire», – сообщила ему Анни.

– Ну и ладно, – с искренним безразличием ответил Дэниел.

– Три дня назад. Сможешь даже прочесть об этом в следующем выпуске.

– Мне наплевать, – ответил Дэниел. – Это лишний раз доказывает, что тебе необходимо хоть на какое-то время уехать отсюда ко всем чертям.

Вайоминг нарисовался в воображении Анни как некое суровое и необитаемое пространство – самое место, где ей можно бы спрятаться. Худшее, что с ней там может произойти, – это если ей придется заниматься сексом с Дэниелом или же ее съедят волки. Но, в принципе, все это можно пережить.

Когда Анни изъявила-таки согласие, Дэниел – точно в награду за здравое решение – надел ей на голову свою новую шляпу. А потом они сели в гостиной прямо на пол – Анни потягивала очередной стакан виски, а Дэниел поедал очередной поп-тартс. «Разве не так ведут себя нормальные взрослые люди?» – подумала Анни, немного даже загордясь собой. Дэниел показал ей свою наипоследнюю татуировку: пишущая машинка в окружении долларовых значков. Анни велела ему спустить на место рукав и попыталась притвориться, что этого не видела.

К тому моменту как Дэниел покинул ее дом, договорившись с Анни встретиться утром и вместе выехать в Вайоминг, она уже чувствовала себя неправдоподобно трезвой и, если и не счастливой, то, по крайней мере, уверенной в том, что все ж таки способна не трахаться со всем, к чему ни прикоснется.

* * *

Уже глубоким вечером, условившись наутро встретиться с Дэниелом и сама растрогавшись разумным своим решением покинуть Лос-Анджелес, Анни положила на сковородку жариться кусок болонской колбасы и стала слушать аудиокнигу с рассказами Джона Чивера в исполнении Джорджа Плимптона, которую когда-то купила, но так ни разу и не слушала, поскольку не прошла пробы на роль жены Чивера в биографическом фильме, в итоге так и не состоявшемся. Умиротворяющий голос Плимптона с его космополитичным, почти британским, произношением разливался по кухне, рассказывая истории о разных типах, которым Анни в большинстве случаев с удовольствием бы врезала по морде. Тем не менее его речь успокаивала Анни, заставляя ее чувствовать себя здравомыслящей, талантливой – и вовсе не такой и сумасшедшей.

Она щедро намазала два куска белого хлеба майонезом и проложила между ними успевшую обуглиться колбасу, соорудив себе сэндвич. Затем наполнила стакан льдом, налила туда виски и, вдохновленная персонажами Чивера, хронически упивающимися коктейлями, кинула вдобавок кусок сахара. Размешав получившееся пальцем и назвав его «Олд Фэшн», Анни уселась за обеденный столик, дабы насладиться ужином, и нажала на «паузу», оборвав плимптоновский голос на полуфразе – «…от бекона с кофе к паштету…», причем вместо «паштету» Анни даже услышалось значительное «эстету».

Анни успела лишь три раза приложиться к сэндвичу, как зазвонил телефон, и она, более не нуждаясь в защите своего автоответчика, сняла трубку.

– Але? – Хлеб прилип у нее к нёбу, а майонез, заполнив там все бугорки и впадины, надежно держал его, точно герметик.

– Анни? – послышался удивленный мужской голос.

Она проглотила то, что было во рту, и, когда наконец язык смог свободно шевелиться, сказала:

– Да, это Анни.

– У тебя был такой голос, будто ты опять прикидываешься олигофреном.

– Дэниел?

– Бастер.

Всякий раз, слыша голос брата, Анни испытывала странное чувство: он звучал для нее не как настоящий голос, а так, будто раздавался в ее собственной голове. Словно брат прятался у нее где-то в грудной клетке и лишь случайно, иногда давал ей о себе знать. Бастера не слышно было уже несколько месяцев, а точнее – с того момента, как он велел ей ни при каких обстоятельствах не сниматься топлес. Тогда она, естественно, разделась, и то, что от брата до сих пор не было ни весточки, Анни расценивала как вполне заслуженное для себя наказание.

– Привет, как дела? – спросила она, искренне интересуясь его, как говорится, текущим статусом. – Что у нас стряслось? Ты кого-нибудь убил? Или тебе нужны деньги?

– Я едва не убил самого себя, и мне нужно где-то около двадцати тысяч долларов. Но звоню я вовсе не поэтому.

– Погоди-ка, что случилось?

– Это долгая история, которая тебя к тому же огорчит. Так что я воздержусь тебе это рассказывать. А реальная новость – что, так получается, теперь ты можешь снова приехать домой.

– Слушай, Бастер, – колючим и нетерпеливым голосом заговорила Анни, – я нынче целый день под градусом, так что с трудом могу понять, чего ты там городишь.

– Я вернулся домой.

– Во Флориду?

– В Теннесси.

– Когда это ты успел поселиться в Теннесси?

– Я живу с мамой и папой.

– Ой, Бастер, – вздрогнула Анни. – О нет…

– Ну, все не так уж плохо.

– А мне кажется, как раз наоборот.

И тут торопливо, едва дождавшись конца ее фразы, Бастер выдохнул:

– Ты права, хуже некуда.

Медленно, словно сам не мог поверить в то, что произошло, он поведал сестре об инциденте с картофельной пушкой, изуродованном лице и о новых обстоятельствах своего существования.

– Несколько раз они назвали меня «чадом Б». Знаешь как: позвали – а когда я, отозвавшись, вышел, сделали вид, что ничего такого не было. А может, и правда не было. Я ни в чем уже не уверен. Совсем мозгами разболтался на этих обезболивающих.

– Беги оттуда, Бастер! – чуть не крича, призвала Анни.

– Не могу. Я здесь застрял на некоторое время.

– Тебе нельзя там находиться, – не отступала она. – Ты должен от них сбежать.

– На самом деле я подумал: а может, ты сюда приедешь? Составишь мне компанию. Посмотришь, как годы лечат наших маму с папой.

В воображении Анни предстала ее спальня – ничуть не изменившаяся с того дня, как она покинула родной дом, – где все так же были развешаны по стенам постеры с любимыми фильмами, где на туалетном столике до сих пор стояла полупустая бутылка с коллодием для грима, а в потайном местечке, под половицей в кладовке, лежал так и не скуренный пакетик травки.

Анни не навещала дом с тех пор, как ей было двадцать три. С родителями она неизменно встречалась где-нибудь на нейтральной территории, в местах, заранее согласованных обеими сторонами и не связанных с Фэнгами каким-либо скандальным инцидентом. На семейные праздники и дни рождения они предпочитали съезжаться в таких городах, где никто из них прежде не бывал, останавливаясь в тихих и заурядных отелях. И теперь возвращение в семью казалось Анни совершенно ужасной идеей, которая, воплотившись в реальность, непременно погубит ее, причем настолько изощренными способами, что ей даже трудно было это вообразить.

– Я не могу, Бастер, – сказала наконец Анни. – Я еду в Вайоминг.

– Не бросай меня здесь, Анни, – взмолился Бастер.

– У меня у самой сейчас не пойми что происходит. Мне надо бы разобраться в своих делах.

– Это у тебя там не пойми что происходит?! – вскричал Бастер. – Знаешь, вот сейчас, в эту самую минуту, я сижу на кровати своего детства, потягивая сдобренную хорошенькой дозой обезболивающего апельсиновую содовую через соломинку, которую удерживаю той брешью, где раньше у меня был зуб, пока его не раскрошило картофелиной. А мама с папой в гостиной сидят слушают «Black Record», причем на немыслимой громкости. Они оба напялили маски «одинокого рейнджера», что, кажется, делают теперь довольно часто. А я за последний час прочел от корки до корки выпуск «Guitar World» 1995 года, потому что боюсь заходить в интернет, чтоб не увидеть очередную фотку с сиськами моей родной сестры.

– Я не могу, Бастер, – повторила Анни.

– Приедь за мной.

– Я просто не представляю, как я туда поеду.

– Мне тебя не хватает, Анни.

– Мне жаль, Бастер, – решительно сказала она и повесила трубку.

* * *

Когда она снималась в первых «Сильных мира сего», то разговаривала с Бастером каждый божий день, порой даже часами – ожидая, когда за ней заглянут в трейлер и проводят на площадку. Ей так хотелось рассказать брату о разных диковинных штучках, что превращали фильм в боевик-блокбастер, о таких технических приемах и конструкциях, которые даже для Фэнгов казались чересчур уж навороченными.

– Представляешь, тут есть один мужик, – как-то раз поделилась Анни с братом, – так вся его работа в том лишь состоит, чтоб следить, чтобы Адам Бом правильно ходил.

– И как называется такая должность?

– Консультант по физической реабилитации, – фыркнула Анни.

Едва положив трубку, она уже с нетерпением ждала следующего разговора с братом.

Поздним вечером, после целого дня съемок, с ноющей кожей головы и непривычно жесткими волосами, над которыми поиздевалась целая команда парикмахеров, Анни забралась в постель и стала слушать, как Бастер читает ей свой второй роман – о мальчике, который единственный не пострадал от радиоактивных осадков после Третьей мировой войны. То задремывая, то вновь стряхивая сон, Анни внимала, как серьезным и дрожащим голосом Бастер зачитывает ей то, что написал всего несколько часов назад: Мальчик наподдал ногой банку из-под супа, которая покатилась по выщербленному асфальту разбитой дороги. Когда она наконец остановилась, из нее поспешно выбралось целое семейство тараканов, бросившись врассыпную наутек, словно они боялись, что кому-то из них придется отвечать за нарушение порядка. С трудом удержав себя, чтобы не растереть ногой насекомых, мальчик двинулся дальше.

Анни подрегулировала громкость телефона и села в постели с твердым намерением услышать каждое слово книги, причем именно в том ключе, в каком хотел передать это Бастер. История его была ужасно мрачной. Надежда на лучшее казалась в ней вспыхнувшей во мраке спичкой, которой в любое мгновение суждено погаснуть. А еще Анни представляла, что этот мальчик, совершенно случайно спасшийся от ужасных последствий мировой катастрофы, – и есть сам Бастер, и очень надеялась, что в конце романа его все ж таки ждет какое-то счастье.

«Для нас с тобой, Бастер, это будто момент икс, – хотелось ей сказать брату. – Что бы там ни закрутилось дальше, это будет настолько великим и значительным, что, когда все наконец уляжется, мы сами себя не узнаем».

А потом ее фильм был признан самым крутым блокбастером за последние годы, а книга Бастера – разругана критиками и распродана с уценкой. И в дальнейшем любой их разговор словно проходил сквозь фильтр обоюдного осознания того факта, что один из них смог одолеть океан, твердо встав ногами на неизведанной земле, а другой просто потерялся в пучине.

Бастер не раз звонил ей поздней ночью из номера какого-нибудь отеля по заданию очередного журнала, будучи в заметном подпитии. Анни обычно слушала его вполуха, поскольку, как правило, смотрела какой-нибудь фильм, убавив громкость настолько, чтобы брат не мог это расслышать.

– Ты теперь у нас кинозвезда, – сказал ей как-то Бастер. – А я – брат кинозвезды.

– А я зато – сестра Бастера Фэнга, – парировала она.

– Кого-кого? Ни разу о таком не слышал.

– Да брось, Бастер!

– Я самый никудышный из Фэнгов, – пробормотал он, причем так сумбурно и невнятно, что, лишь когда брат бросил трубку, до Анни дошло, что же такое он сказал.

* * *

Наутро Анни, твердо совладав с желанием приложиться к виски, ждала Дэниела, чтобы уехать с ним в аэропорт. Минувшей ночью ей едва удалось немного поспать. Ей приснился сон, в котором Дэниел стоял в дверях коттеджа в одежде из оленьей шкуры с бахромой, причем без руки, которую ему оторвал гризли.

– Вот он, чудесный бескрайний Вайоминг! – восклицал он, в то время как Анни делала безуспешные попытки наложить ему жгут.

Когда прибыл Дэниел – в ковбойской шляпе, вновь вернувшейся на забытое место, с покачивающейся во рту незажженной сигаретой «Мальборо» и в новеньких водонепроницаемых ботинках, которые скорее подошли бы какому-нибудь астронавту или любителю зимней рыбалки, – он быстро забрал у нее из рук сумки и втиснул в крошечный багажник своего спортивного авто. Анни словно что-то удерживало, не давая последовать за ним к машине, и она продолжала стоять на крыльце перед дверью, задаваясь вопросом – теперь уже на трезвую голову, – а какого черта она все это делает.