Текст книги "Еще одна станция"

Проходит всего секунда-две темноты, но, когда свет возвращается, девушки уже нет.

2

ЧТО НЕ ТАК С ПОЕЗДОМ «КЬЮ»?

Эндрю Гулд и Наташа Браун 29 декабря 2019 г.

Нью-йоркцы знают, что не стоит ждать идеальной работы или оперативности от нашей системы метро. Но на этой неделе к нестабильной работе поезда «Кью» добавился новый фактор: скачки напряжения взорвали лампы, вызвали сбой на информационных табло и привели к многочисленным застрявшим поездам.

В понедельник Транспортное управление Манхэттена предупредило направляющихся на работу пассажиров о часовой задержке поезда «Кью» в обоих направлениях, пока они выясняют причину неполадок с электричеством. В середине дня обычное расписание было восстановлено, но сообщения о внезапных остановках продолжались.

[На фото изображены пассажиры следовавшего в Бруклин поезда «Кью» на Манхэттенском мосту. На переднем плане – американка китайского происхождения, около 25 лет, с короткими волосами и кожаной курткой, хмуро смотрящая на мигающие лампы.]

Жительница Бруклина Джейн Су ездит на «Кью» в Манхэттен и обратно каждый день.

Тайлер Мартин для «Нью-Йорк таймс»

– Я решила окунуть яйца детектива Примо в арахисовую пасту и затолкнуть их в Пончартрейн, – говорит мама Огаст. – Пусть рыбы кастрируют его за меня.

– Это что-то новенькое, – замечает Огаст, сидя на корточках за тележкой с грязной посудой, – единственном месте в «Билли», где уровень связи на ее телефоне больше одного столбика. Лицо у нее в пяти сантиметрах от чьего-то недоеденного денверского омлета. Жизнь в Нью-Йорке очень роскошная. – Что он сделал на этот раз?

– Велел секретарше сбрасывать мои звонки.

– Она тебе так сказала?

– Ну, – говорит она, – ей не обязательно об этом сообщать. Я сама это вижу.

Огаст надкусывает внутреннюю сторону щеки.

– Что ж. Он дерьмо.

– Да, – соглашается мама. Огаст слышит, как она возится с пятью замками на двери, заходя домой после работы. – Ну ладно, как прошел твой первый учебный день?

– Как всегда. Кучка людей, которые уже друг друга знают, и я, словно человек из массовки в фильме про колледж.

– Ну, они все, наверно, говнюки.

– Наверно.

Огаст представляет, как мама пожимает плечами.

– Помнишь, как ты украла диск со «Скажи что-нибудь» у наших соседей? – спрашивает она.

Огаст невольно смеется.

– Ты так на меня рассердилась.

– И ты сделала копию. Тебе было семь лет, а ты догадалась, как спиратить фильм. Сколько раз я ловила тебя за его просмотром посреди ночи?

– Где-то миллион.

– Ты всегда ревела навзрыд от той песни Питера Гэбриела. У тебя чуткое сердце, дочка. Раньше я переживала, что тебе сделают больно. Но ты меня удивила. Ты выросла из этого. Ты как я – тебе никто не нужен. Не забывай это.

– Да. – На почти позорную секунду мысли Огаст возвращаются к метро и девушке в кожаной куртке. Она сглатывает. – Да, ты права. Все будет хорошо.

Она отводит телефон от лица, чтобы проверить время.

Черт. Перерыв почти закончился.

Ей повезло, что она вообще нашла работу, но не повезло с тем, чтобы хорошо с ней справляться. Она, наверно, была слишком убедительной, когда менеджер Люси позвонила по ее липовому номеру за рекомендациями и попала на одноразовый телефон Огаст. Результат – сразу на работу, никакого обучения, узнавать все по ходу.

– А бекон? – спрашивает мужчина за девятнадцатым столом, когда Огаст ставит перед ним тарелку. Он один из постоянных посетителей, на которых указал Уинфилд в ее первый день, – пожарник на пенсии, который заходит сюда на завтрак каждый день последние двадцать лет. По крайней мере, его хорошего отношения к «Билли» хватит для того, чтобы не обращать внимания на ужасное обслуживание.

– Черт, простите. – Огаст съеживается. – Простите, что сказала «черт».

– Ты забыла это, – говорит голос позади нее с сильным чешским акцентом. Откуда ни возьмись, появляется Люси с беконом и тащит Огаст за руку к кухне.

– Спасибо, – говорит Огаст, морщась от впивающихся в локоть ногтей. – Как ты узнала?

– Я все знаю, – говорит Люси с болтающимся под тусклым освещением ярко-красным конским хвостом. Она отпускает Огаст у бара и возвращается к своему жареному сэндвичу с яйцом и составлению графика на следующую неделю. – Ты должна это помнить.

– Прости, – говорит Огаст. – Ты спасительница. Моя спасительница бекона.

Люси корчит такое лицо, что со своей жидкой подводкой становится похожей на хищную птицу.

– Тебе нравится шутить. А мне нет.

– Извини.

– Извинения мне тоже не нравятся.

Огаст проглатывает еще одно «извини» и поворачивается к кассе, пытаясь вспомнить, как сделать срочный заказ. Она точно забыла оладьи для семнадцатого стола и…

– Джерри! – кричит Люси через кухонное окно. – Картофельные оладьи, быстрее!

– Пошла на хрен, Люси!

Она кричит в ответ что-то на чешском.

– Ты же знаешь, что я не знаю, что это значит!

– Сзади, – предупреждает Уинфилд, проходя мимо с занятыми руками: в левой – черника, в правой – ореховое мороженое. Он наклоняет голову в сторону кухни, размахивая косичками, и говорит: – Она назвала тебя уродливым членом, Джерри.

Джерри, старейший фритюрье в мире, хохочет и кидает на гриль картофельные оладьи. Люси, как узнала Огаст, обладает зрением сверхчеловека и привычкой следить за работой своих подчиненных за кассой с другой стороны барной стойки. Это бы раздражало, если бы она не спасла задницу Огаст дважды за пять минут.

– Ты всегда забываешь, – говорит она, щелкая акриловыми ногтями по клавишам. – Ты ела?

Огаст вспоминает последние шесть часов своей смены. Опрокинула ли она на себя полтарелки блинов? Да. Съела ли она что-то?

– Эм… нет.

– Вот поэтому ты и забываешь. Ты не ешь. – Она хмуро смотрит на Огаст, как огорченная мать, хотя ей не может быть больше двадцати девяти лет.

– Джерри! – кричит Люси.

– Что?

– «Специальный Су»!

– Я тебе уже делал!

– Для Огаст!

– Кого?

– Новенькой!

– А, – говорит он и разбивает на гриль два яйца. – Ладно. – Огаст крутит край фартука между пальцами, глотая «спасибо» до того, как Люси ее придушит.

– Что такое «Специальный Су»?

– Доверься мне, – нетерпеливо говорит Люси. – Ты сможешь выйти на двойную смену в пятницу?

«Специальный Су», как оказалось, – блюдо не из меню: бекон, кленовый сироп, острый соус и жидковатое поджаренное яйцо между двумя ломтиками техасского тоста. И может, дело в Джерри, с его моржовыми усами, намекающими на непостижимую мудрость, и бруклинским акцентом, подтверждающим семь десятилетий сверки внутренних часов со светом над Атлантическим океаном, или в Люси, первом человеке на этой работе, который запомнил имя Огаст и стал заботиться о том, жива она или мертва, или из-за того, что «Билли» – это волшебство, – но это лучший сэндвич, который Огаст ела в своей жизни.

Время почти час ночи, когда Огаст заканчивает смену и направляется домой по многолюдным и живым улицам, освещенным мутным оранжево-коричневым светом. Она обменивает мятый доллар из своих чаевых на апельсин в магазинчике на углу – она уверена, что в последнее время ускоренно движется к цинге.

Она впивается ногтями в кожуру и начинает ее снимать, пока ее мозг услужливо предоставляет информацию: взрослым людям требуется от шестидесяти пяти до девяноста миллиграммов витамина С в день. В одном апельсине содержится пятьдесят один миллиграмм. Не совсем предотвращение цинги, но начало положено.

Она думает об утренней лекции и попытках найти дешевый письменный стол, о том, какой может быть история жизни Люси. О симпатичной девушке из вчерашнего поезда «Кью». Опять. На Огаст сегодня тот красный шарф, тепло и мягко завязанный вокруг ее шеи, как обещание.

Она не то чтобы много думала о Девушке Из Метро – просто она бы проработала пять двойных смен подряд, если бы это означало, что она снова увидит Девушку Из Метро.

Она проходит сквозь розовое свечение неоновой вывески, когда осознает, где она, – на Флэтбуш, напротив обменника. Нико говорил, что тут находится его экстрасенсорная лавка.

Она зажата между ломбардом и парикмахерской, с облупившимися буквами на двери, гласящими: «МИСС АЙВИ». Нико говорит, что владелица – дымящая как паровоз аргентинка по имени Айви, страдающая менопаузой. В магазине нет ничего особенного, просто обшарпанная серая большая дверь с жирными пятнами и невзрачный фасад – то, что можно увидеть в сериале «Закон и порядок». Единственный намек на то, что внутри, – одно окно, на котором расположена неоновая надпись «ЭКСТРАСЕНСОРНЫЕ УСЛУГИ», обвешанная пучками травы и какими-то… ох – это зубы.

Огаст ненавидит такие места, сколько себя помнит.

Ну, почти.

Был один раз – в дни просмотра пиратского «Скажи что-нибудь». Огаст затащила свою маму в крошечную экстрасенсорную лавку во Французском квартале, где каждая лампа была покрыта платком, чтобы освещение в комнате было сумеречным. Она помнит, как положила свой видавший виды карманный ножик между свечами, с трепетом наблюдая за тем, как человек по другую сторону стола читал натальную карту ее матери. Она почти всю жизнь ходила в католическую школу, но это был первый и последний раз, когда она по-настоящему во что-то верила.

– Вы потеряли кого-то очень для вас важного, – сказал экстрасенс ее матери, но это было легко понять. Потом он сказал, что этот человек мертв, и Сюзетт Лэндри решила, что больше не будет ходить к экстрасенсам в этом городе, потому что экстрасенсы полны дерьма. А затем грянул шторм, и долгое время экстрасенсов в городе не было.

Поэтому Огаст перестала верить. Стала придерживаться веских доказательств. Единственный скептик в городе, полном привидений. Это вполне ее устраивало.

Она качает головой и идет дальше, сворачивая за угол на финишную прямую. Апельсин съеден. Цинга – пока что в узде.

На третьем пролете здания ей приходит в голову, что это иронично – даже поэтично, – что она живет с экстрасенсом. Экстрасенсом в кавычках. Крайне наблюдательным парнем с уверенным, странным очарованием и подозрительным количеством свечей. Интересно, что об этом думает Майла, верит ли она в это. Судя по списку просмотренного на «Нетфликсе» и коллекции мерча «Дюны», Майла – огромная фанатка научной фантастики. Может быть, ей это нравится.

Только сунув руку в свою сумку у двери, она понимает, что ключей нет.

– Черт.

Она пробует постучать – ничего. Она могла бы написать, чтобы узнать, есть ли кто-то, кто еще не спит… если бы ее телефон не сдох еще до конца смены.

Видимо, придется это сделать.

Она берет свой ножик, вытаскивает лезвие и сует его в замок. Она не занималась этим с пятнадцати лет, когда не могла попасть в квартиру из-за того, что ее мама опять потеряла счет времени в библиотеке, но некоторые навыки забыть невозможно. С высунутым языком она крутит ножом, пока замок не щелкает и не поддается.

Дома все-таки кто-то есть – он возится в прихожей в наушниках и с инструментами возле ног. На кухонном столе горит пучок шалфея. Огаст вешает свои куртку и фартук у двери и задумывается о том, чтобы потушить его, – у них уже был один пожар на этой неделе, когда человек в прихожей поднимает взгляд и тихо вскрикивает.

– Ой, – говорит Огаст, когда парень вытаскивает один наушник. – Это точно не Нико или Майла, так что… Ты, наверно, Уэс. Я Огаст. Я… теперь тут живу.

Уэс – низкий и миниатюрный парень с оливковой кожей, костлявыми запястьями и лодыжками, торчащими из-под серых треников и гигантской фланелевой рубашки, рукава которой закатаны пять раз. Все его черты маленькие и аккуратные, по-странному ангельские, несмотря на хмурое выражение лица. Как и у Огаст, у него на носу очки, и он, щурясь, смотрит на нее через них.

– Привет, – говорит он.

– Рада наконец-то с тобой познакомиться, – говорит она ему. Он выглядит так, словно хочет сбежать. Как жизненно.

– Да.

– Выходной?

– Ага.

Огаст никогда не встречала того, кто производит первое впечатление хуже чем она, до этого момента.

– Ясно, ладно, – говорит Огаст. – Я иду спать. – Она бросает взгляд на травы, тлеющие на столе. – Я их погашу?

Уэс возвращается к тому, чем он занимался, – возне с петлей двери комнаты Огаст.

– Ко мне приходил бывший. Нико сказал, что в квартире полно «энергии братства». Оно само погаснет. У Нико всегда так.

– Конечно, – говорит она. – Эм, что ты… делаешь?

Он ничего не отвечает, просто поворачивает ручку и дергает туда-сюда дверь. Тишина. Дверь скрипела, когда Огаст въехала. Он починил ей петлю.

Уэс берет в одну руку Нудлса, в другую – сумку с инструментами и уходит по коридору.

– Спасибо, – кричит Огаст ему вслед. Он втягивает голову в плечи, как будто ничто не может рассердить его так сильно, как благодарность за добрый поступок.

– Классный нож, – бурчит он, закрывая за собой дверь спальни.

Пятничным утром Огаст дрожит, сунув одну ладонь под душ и умоляя его нагреться. На улице минус два градуса. Если ей придется принять холодный душ, то ее душа покинет помещение.

Она смотрит на телефон: через двадцать пять минут она должна быть на платформе, чтобы успеть на поезд и поехать на учебу. Нет времени, чтобы ответить на сообщения от мамы про раздражающих сотрудников библиотеки. Вместо этого она шлет несколько сочувственных эмодзи.

Что говорила Майла? Горячая вода начинает течь через двадцать минут, но если хорошо попросить, то через десять? Прошло уже двенадцать.

– Пожалуйста, – говорит Огаст душу. – Я очень сильно замерзла, устала и пахну как мэр Города Картофельных Оладий.

Душ остается неподвижным. К черту. Она закрывает кран и смиряется с очередным днем с запашком.

В прихожей Майла и Уэс стоят на четвереньках и клеят на пол полоски ленты.

– Мне стоит знать, что вы делаете? – спрашивает Огаст, перешагивая через них.

– Это для «катись-взрывай», – говорит Майла через плечо.

Огаст надевает свитер и высовывает голову из двери.

– Ты осознаешь, что говоришь просто слова в каком-то случайном порядке, как будто они должны что-то означать?

– Такие замечания ее никогда не останавливали, – говорит Уэс, который выглядит и звучит так, словно приковылял сюда после ночной смены. Огаст спрашивает себя, чем подкупила его Майла, чтобы он помог ей до того, как уйти в свою пещеру. – «Катись-взрывай» – это игра, которую мы изобрели.

– Ты садишься в кресло на колесиках у двери, и кто-то толкает тебя вниз по наклону кухонного пола, – объясняет Майла. Конечно же, она придумала, как воспользоваться нарушением строительных норм для развлечения. – Это «катись».

– Боюсь узнать, что значит «взрывай», – говорит Огаст.

– «Взрывай» – это когда ты ударяешься об этот порог, – говорит Уэс. Он показывает на деревянный выступ, где прихожая переходит в кухню. – В общем, ты вылетаешь из кресла.

– Линии, – говорит Майла, отрывая последний кусок ленты, – нужны для того, чтобы измерить, как далеко ты пролетел, прежде чем приземлился на пол.

Огаст опять перешагивает через них, направляясь к двери. Нудлс кружит вокруг ее лодыжек, взволнованно ее обнюхивая.

– Не могу решить, впечатлена я или в ужасе.

– Мое любимое эмоциональное состояние, – говорит Майла. – Так и рождается возбужденность.

– Я иду спать. – Уэс бросает свою ленту Майле. – Спокойной ночи.

– Доброе утро.

Огаст закидывает на плечи рюкзак, когда Майла встречает ее у двери с поводком Нудлса.

– В какую сторону ты идешь? – спрашивает она, пока Нудлс носится вокруг, размахивая языком и ушами. Он такой милый, что Огаст даже не может злиться на то, что ее явно обманули по поводу того, насколько этот пес будет частью ее жизни.

– К «Парксайд-авеню».

– О-о, я веду его в парк. Можно мне пройтись с тобой? – Фишка Майлы, как начинает понимать Огаст, в том, что она не сеет семя дружбы и не ухаживает за ним, мягко поливая и освещая солнцем. Она появляется в твоей жизни, полностью сформированная, и просто в ней остается. Законченной подругой.

Странно.

– Конечно, – говорит Огаст и распахивает дверь.

Поскальзываться сегодня негде, но Нудлс решительно настроен на то, чтобы заставить Огаст нажраться дерьма по пути к станции.

– Он принадлежит Уэсу, но мы все как бы делим его между собой. Такие вот мы лохи, – говорит Майла, пока Нудлс тянет ее вперед. – Боже, я раньше все время выходила на «Парксайде», когда жила на Манхэттене.

– Да?

– Да, я училась в Колумбийском колледже.

Огаст обходит Нудлса, когда он останавливается, чтобы обнюхать самый восхитительный контейнер из-под еды в мире.

– У них что, хорошая художественная школа?

Майла смеется.

– Все всегда считают, что я ходила в художественную школу, – говорит она, щелкая жвачкой. – У меня степень по электротехнике.

– Ты… прости, я подумала…

– Сама знаю, – говорит она. – Наука – это суперинтересно, и мне она хорошо дается. Прям очень хорошо. Но карьера в электротехнике, можно сказать, убивает душу, а я достаточно получаю от своей работы. Пока что мне больше нравится заниматься искусством.

– Это… – Худший кошмар Огаст, думает она. Закончить учебу и ничего не делать с приобретенными знаниями. Она поверить не может, что Майлу не парализует мысль об этом каждую минуту каждый день. – Потрясающе.

– Спасибо, я тоже так думаю, – радостно говорит Майла.

У станции Майла машет на прощание, Огаст проходит через турникет и возвращается в удобный, вонючий поезд «Кью».

Никому, прожившему в Нью-Йорке больше нескольких месяцев, не понять, почему девушке может нравиться метро. Им не увидеть всю новизну того, как ты спускаешься под землю, а потом поднимаешься обратно на другом конце города, комфорт осознания того, что, даже если ты столкнулась с часовой задержкой или непристойным поведением, тебе удалось раскрыть величайшую загадку этого города. Быть частью потока, встречаться взглядом с другим напуганным пассажиром, когда появляются мексиканские музыканты. В метро она настоящий ньюйоркец.

Конечно, это все равно ужасно. Она чуть не села на две разные лужи неизвестного происхождения. Крысы явно объединяются в профсоюзы. А однажды, во время получасовой задержки, ей в сумку нагадил голубь. Не на нее. В нее.

Но, несмотря ни на что, она ненавидит все, кроме особой, блаженной нищеты метрополитена.

Может, это глупо – нет, точно глупо. Точно глупо, но отчасти дело в той девушке. Девушке из поезда. Девушке Из Метро.

Девушка Из Метро – это улыбка, потерянная в железнодорожных туннелях. Она появилась, спасла день и перестала существовать в ту же секунду, как Огаст вышла на «Авеню-Эйч». Они больше никогда не увидятся. Но каждый раз, когда Огаст думает о метро, она думает о карих глазах, кожаной куртке и джинсах, порванных на бедрах.

Проехав две станции, Огаст поднимает взгляд от печенья, которое она ела, и…

Девушка Из Метро.

Кожаной куртки нет, рукава ее белой футболки подвернуты. Она откинулась назад, положив одну руку на спинку пустого сиденья, и у нее… у нее есть татуировки. На полруки. Красная птица, вьющаяся вниз с плеча, китайские персонажи над локтем. Настоящий старомодный якорь на бицепсе.

Огаст не может поверить в свою гребаную удачу.

Куртка все-таки здесь, накинута на рюкзак у ее ног, и Огаст таращится на ее высокие кеды из выцветшей красной ткани, когда Девушка Из Метро открывает глаза.

Ее губы складываются в небольшое удивленное «о».

– Девушка С Кофе.

Она улыбается. Один из ее передних зубов искривлен под ломающим жизни углом. Огаст чувствует, как каждая умная мысль покидает ее череп.

– Девушка Из Метро, – выговаривает она.

Улыбка Девушки Из Метро становится шире.

– Доброе утро.

Мозг Огаст хочет сказать «привет», рот – «доброе», а язык добавляет буквы от себя, и в итоге получается:

– Пошлое.

Возможно, еще не поздно заползти под сиденье к крысиным какашкам.

– Ну, иногда да, конечно, – спокойно отвечает Девушка Из Метро, все еще улыбаясь, и Огаст начинает сомневаться, что для этого хватит крысиных какашек всего мира.

– Прости, я… мозги еще не проснулись. Сейчас слишком рано.

– Разве? – спрашивает Девушка Из Метро с интересом, похожим на искренний.

На ней наушники, которые Огаст видела на днях, в стиле 80-х, с ярко-оранжевыми накладками. Она зарывается в свой рюкзак и вытаскивает кассетный проигрыватель, чтобы остановить музыку. Целый кассетный проигрыватель. Девушка Из Метро… бруклинский хипстер? Это очко против нее?

Но, когда она поворачивается обратно к Огаст со своими татуировками, чуть искривленным передним зубом и безраздельным вниманием, Огаст знает: эта девушка могла бы каждый день таскать в метро граммофон, а Огаст все равно легла бы ради нее посреди Пятой авеню.

– Да… – выдавливает Огаст. – Я поздно легла.

Брови Девушки Из Метро делают что-то невероятное.

– Из-за чего?

– Ох… у меня была ночная смена. Я работаю официанткой в «Блинном Билли», а он круглосуточный, поэтому…

– В «Блинном Билли»? – спрашивает Девушка Из Метро. – Это… на Черч-авеню, да?

Она упирается локтями в колени, положив подбородок на ладони. У нее очень яркие глаза, а костяшки квадратные и крепкие, как будто она знает, как месить тесто и как выглядят внутренности машины.

Огаст совсем, ни капли не воображает Девушку Из Метро, восторженную, по другую сторону стола на третьем свидании. И она определенно не такой человек, который сидит в поезде с девушкой, чье имя она даже не знает, и представляет, как собирает каркас кровати из «Икеи». Все полностью под контролем.

Она откашливается.

– Да. Ты о нем знаешь?

Девушка Из Метро закусывает губу, и это… Нормально.

– Ох… о боже, я тоже там работала официанткой, – говорит она. – Джерри все еще работает на кухне?

Огаст смеется. Опять повезло.

– Да, он уже там целую вечность. Представить не могу, чтобы его там когда-то не было. Каждый день, когда я начинаю смену, он такой…

– «Доброе утро, цветочек», – говорит она, идеально изображая сильный бруклинский акцент Джерри. – Он такой милаш, да?

– «Милаш», о боже.

Огаст начинает хохотать, и Девушка Из Метро фыркает, и, черт возьми, этот звук – полное откровение. Двери открываются и закрываются на следующей остановке, а они до сих пор смеются, и, может быть… может быть, что-то происходит. Огаст не исключила такую возможность.

– Ох уж тот «Специальный Су», – говорит Огаст.

Глаза Девушки Из Метро так ярко загораются, что Огаст ждет, что она вот-вот вскочит со своего места.

– Стой, это же мой сэндвич! Я его изобрела!

– Что, правда?

– Да, это моя фамилия! Су! – объясняет она. – Я столько раз заставляла Джерри сделать его специально для меня, что все тоже начали их просить. Поверить не могу, что он до сих пор их готовит.

– Да, готовит, и они охрененно вкусные, – говорит Огаст. – Не один раз возвращали меня к жизни, поэтому спасибо.

– Без проблем, – говорит Девушка Из Метро. У нее затуманенный взгляд, как будто она предается воспоминаниям о капризных посетителях, отказывающихся от блинов, – это лучшее, что происходило с ней за эту неделю. – Боже, я скучаю по этому месту.

– Ты когда-нибудь замечала, что оно как бы…

– Волшебное, – заканчивает Девушка Из Метро. – Оно волшебное.

Огаст закусывает губу. Волшебство – это не про нее. Но, когда они впервые встретились, Огаст подумала, что сделает все, что скажет ей эта девушка, и ее мнение, похоже, не меняется, что пугает.

– Я удивлена, что они до их пор меня не уволили, – говорит Огаст. – Вчера я опрокинула пирог на пятилетнего ребенка. Нам пришлось бесплатно дать ему футболку.

Девушка Из Метро смеется.

– Ты освоишься, – уверенно говорит она. – Этот гребаный мир тесен, да?

– Да, – соглашается Огаст. – Этот гребаный мир тесен.

Они молчат, все улыбаясь и улыбаясь друг другу, и Девушка Из Метро добавляет:

– Клевый шарф, кстати.

Огаст опускает взгляд – она забыла, что он на ней. Она начинает его снимать, но девушка поднимает руку.

– Я же сказала, чтобы ты его оставила себе. К тому же, – она сует руку в свою сумку и вытаскивает клетчатый шарф с кисточками, – у меня теперь другой.

Огаст чувствует, как ее лицо краснеет под стать шарфу, как гигантский бисексуальный хамелеон-заика. Ошибка эволюции.

– Я, да… еще раз спасибо большое. Я хотела… ну, это был мой первый день учебы, и я совсем не хотела выглядеть ужасно…

– Ну, ты не то чтобы выглядела ужасно, – возражает Девушка Из Метро, и Огаст знает, что цвет ее лица уже вышел за рамки румянца и дошел до уровня солнечного ожога в День памяти. – Просто ты… выглядела так, будто нуждалась тем утром в чем-то правильном. Так что. – Она небрежно отдает честь.

По внутренней связи раздается голос диктора – более искаженно, чем обычно, но Огаст не может понять, это из-за хреновых динамиков или крови, бьющей у нее в ушах. Девушка Из Метро показывает на табло.

– Бруклинский колледж, да? – говорит она. – «Авеню-Эйч»? – Огаст поднимает взгляд: ой, она права. Это ее станция.

Закидывая лямку рюкзака на плечо, она понимает: ей может больше так не повезти. В Нью-Йорке больше восьми с половиной миллионов людей и только одна Девушка Из Метро, которую потерять так же легко, как и найти.

– Я буду работать завтра утром. В «Билли», – выпаливает Огаст. – Если захочешь зайти, я могу стащить для тебя сэндвич. Чтобы отплатить.

Девушка Из Метро смотрит на нее с таким странным и нечитаемым выражением лица, что Огаст задумывается, когда она успела облажаться, но лицо девушки проясняется, и она говорит:

– О боже. Я с радостью.

– Ладно, – говорит Огаст, идя спиной к двери. – Ладно. Супер. Круто. Ладно. – Когда-нибудь она перестанет твердить слова. Правда.

Девушка Из Метро смотрит, как она уходит, из-под упавших на глаза волос, с веселым видом.

– Как тебя зовут? – спрашивает она.

Огаст спотыкается о порог поезда, чудом не попав в зазор. Кто-то толкает ее в плечо. Как ее зовут? Она не помнит. Все, что она слышит, – это шепот клеток ее мозга, вылетающих через аварийный выход.

– Эм… Огаст. Я Огаст.

Улыбка Девушки Из Метро смягчается, как будто она так и думала.

– Огаст, – повторяет она. – Я Джейн.

– Джейн. Привет, Джейн.

– Шарф все равно тебе больше идет. – Джейн подмигивает, и двери закрываются прямо перед лицом Огаст.

Джейн не приходит в «Билли».

Огаст все утро топчется снаружи кухни, смотря на дверь и предвкушая, как Джейн войдет внутрь, словно Брендан Фрейзер из «Мумии», небрежно и со своими классными растрепанными от ветра волосами. Но она не приходит.

Конечно, не приходит. Огаст наполняет бутылки для кетчупа и задается вопросом, какой демон внутри проснулся и заставил ее пригласить горячую незнакомку терпеть ее ужасное обслуживание субботним утром в своем бывшем месте работы. Именно таким и должен быть флирт в общественном транспорте: старые коллеги и потная идиотка, проливающая сироп на стол. Какое чрезвычайно сексуальное предложение. Ты просто сногсшибательная киска, Лэндри.

– Все нормально, – говорит Уинфилд, после того как выпытал у нее причину ее нервного хождения туда-сюда. Он почти не обращает внимания, строча на куске нотной бумаги, воткнутой в планшет для чеков. У него есть пристрастие к тому, чтобы выдавать посетителям визитки своей фортепианной и саксофонной группы, состоящей из одного человека. – К нам за неделю приходит сотня горячих лесбиянок. Найдешь себе другую.

– Да, все нормально, – напряженно соглашается Огаст. Все нормально. Ничего такого. Просто она продолжает свою гордую семейную традицию смерти в одиночестве.

Но наступает понедельник.

Наступает понедельник, и каким-то образом, в безумном совпадении, которое Нико назвал бы судьбой, Огаст заходит в поезд, а там сидит Джейн.

– Девушка С Кофе, – говорит Джейн.

– Девушка Из Метро, – говорит в ответ Огаст.

Джейн откидывает голову назад и смеется, и Огаст мало во что верит, но сложно поспорить с тем, что Джейн посадили в «Кью» для того, чтобы испортить всю ее жизнь.

Огаст встречает ее еще раз днем, по пути домой, и они смеются, и она понимает: у них одна и та же дорога. Если она правильно подберет время, то сможет ездить с Джейн каждый день.

И вот так, в свой первый месяц в квартире на углу Флэтбуш и Парксайд над «Попайс», Огаст узнает, что «Кью» – это время, место и человек.

Есть что-то в том, чтобы иметь свою остановку, когда чаще всего ты проталкиваешься через длинный поток из ничего. Когда-то была Огаст Лэндри, которая разбирала этот город на то, что ей понятно, которая бежала от каждой страшной вещи, давящей на стены ее спальни, и сравнивала улицы с венами. Она пытается оставить эту жизнь в прошлом. Без этого сложно понять Нью-Йорк.

Но есть поезд, который приходит около 8:05 на станцию «Парксайд-авеню», и Огаст ни разу не пропустила его с тех пор, как решила, что это ее поезд. И это поезд Джейн, а Джейн никогда не опаздывает, так что и Огаст не опаздывает.

И поэтому «Кью» – это время.

Может быть, Огаст еще не поняла, как вписаться в те пространства, которые она занимает, но в «Кью» она склоняется над сумкой, чтобы поесть сэндвич, украденный с работы. Там она читает «Атлантик»[4]4
    Американский литературный журнал.


[Закрыть], подписку на который может себе позволить только из-за того, что крадет сэндвичи с работы. Поезд пахнет мелочью и иногда помойкой, но он всегда, всегда к ней приходит, даже если опаздывает.

И поэтому «Кью» – это место.

Он качается на путях и отсчитывает станции. Он гремит и мычит, и он привозит Огаст туда, куда ей нужно. И каким-то образом всегда, бесперебойно он привозит и ее. Девушку Из Метро. Джейн.

Может быть, поэтому иногда Огаст не заходит в поезд, пока не замечает черные волосы и еще более черную кожаную куртку через окно. Может быть, это не просто совпадение.

С понедельника по пятницу Джейн заводит дружбу с каждым проходящим мимо человеком. Огаст видела, как она предложила жвачку раввину. Огаст наблюдала, как она опускалась коленями на грязный пол, чтобы смягчить шутками задиристых школьниц. Огаст затаивала дыхание, когда Джейн разнимала драку несколькими тихими словами и улыбкой. Всегда улыбка. Всегда одна ямочка на щеке. Всегда кожаная куртка, всегда пара разношенных кед, всегда темноволосая и разрушительная, всегда на месте, утром и днем, пока звук ее низкого голоса не становится очередной успокаивающей ноткой в белом шуме транспорта. Огаст перестала носить наушники. Она хочет слышать.

Иногда она дает жвачку Огаст. Иногда Джейн очаровывает какого-нибудь китайского дядечку, чтобы тот помог Огаст с охапкой библиотечных книг. Огаст никогда не хватает смелости сесть рядом с ней, но иногда Джейн падает на сиденье сбоку от Огаст и спрашивает, что та читает или как дела у Банды из «Билли».

– Ты… – говорит одним утром Джейн, моргая, когда Огаст входит в поезд. У нее выражение лица, будто она пытается что-то понять. Огаст кажется, что она наверняка смотрит на Джейн так же, но у нее точно это не получается так же круто или таинственно. – У тебя помада.

– Что? – Она проводит ладонью по губам. Обычно она ее не использует, но этим утром что-то должно было уравновесить круги под глазами. – Она у меня на зубах?