Текст книги "Скучаю по тебе"

Мы с Люси занимали одну комнату, а ее подруги Харриет и Эмма – две другие. До поступления в университет я не сталкивался с женщинами в быту, но в итоге оказалось, что делить жилплощадь с девушками куда приятнее, чем с толпой парней, как в частной школе. В школе мой отказ принимать участие в обрядах инициализации, например в «макании чайного пакетика», когда ты должен взять в рот мошонку другого студента, считалось признаком недостойной мужика слабости. Здесь же мне достаточно было проводить субботний день за просмотром старого боевика, чтобы остальные обитатели квартиры сочли меня настоящим мужиком.

Обязанности по домашнему хозяйству делились по справедливости. Я вызвался выносить мусор (правда, еще до того, как узнал, с какой частотой ломается лифт) и ходить за покупками раз в неделю. Я старательно выискивал места, где можно подешевле купить молоко и туалетную бумагу, и ходил на рынок на Инвернесс-стрит по субботам после обеда, когда продавцы сворачиваются и отдают все почти за бесценок.

Под руководством Стефании, жены Сальваторе и шеф-повара кафе «Piattini», где я все еще работал по выходным, я начал проявлять интерес к кулинарии.

– Сколько помидоров могут съесть четыре человека? – спросила меня Люси, когда я принес домой ящик помидоров, уплатив за него всего один фунт.

Но даже она должна был признать, что, поджаренные с небольшим количеством оливкового масла, спелые помидоры превращаются в изумительный соус для спагетти, особенно если сверху их посыпать тертым пармезаном.

Я стал с нетерпением ждать выходных, с их методичным ритмом мойки и нарезки овощей, помешиванием, снятием проб и волшебством создания удивительных вкусных вещей – например, риболлиты из нескольких простых ингредиентов. Это был отличный способ отвлечься дома вечером от суеты больницы, и это было дешевле и полезнее, чем покупать готовую еду на вынос. И еще это была возможность для меня отплатить за все хлопоты по домашнему хозяйству, которые выполняли девушки, – уборку и чистку сантехники.

В октябре, когда родители решили удовлетворить свое любопытство и посмотреть, как я устроился на новом месте, они приехали в Лондон на один день в воскресенье и попросили заказать столик в хорошем, но недорогом месте, «в котором я и сам мог бы себе позволить поесть». Я удивил их тем, что пригласил домой и подал поркетту, фаршированную фенхелем, с чили и чесноком, а к ней картофель, запеченный с розмарином, и хрустящий салат.

– Люси, как удивительно вкусно! – нарочито восторженно воскликнул папа с некоторым неуместным намеком на флирт.

– Это все Гус, – ответила она. – От меня на кухне никакого толка!

– Гус? – спросила мама. – Вот так сюрприз. И какой приятный сюрприз!

Я так и не понял, к чему относилось ее удивление: к тому, что друзья зовут меня Гусом, к тому, что я гетеросексуален, или к тому, что умею готовить. Детская гордость от того, что наконец-то я открыл в себе таланты, которыми Росс не обладал, тут же сменилась страхом, что мама может сказать это вслух, а не только подумать. Она промолчала. День прошел удачно. Но повторять такой день мне бы не хотелось.

– У тебя приятные родители, – сказала потом Люси.

У тебя. Я представил их как «моя мама» и «мой папа», а не Кэролайн и Гордон. Я даже не был уверен, что они нормально воспримут, если она будет называть их по имени.

– Как думаешь, я им понравилась? – спросила Люси.

Я даже не знал, нравлюсь ли им я.

– Конечно. Просто они не из тех людей, которые выражают свои чувства.

Никогда не задумывался отчего. Возможно, поскольку они сами росли единственными детьми в семье, им не с кем было делиться чувствами, а возможно, как люди, выросшие в семьях среднего класса, они не были уверены в том, как нужно себя вести.

– Ты не такой, – сказала Люси.

– Какое облегчение, – ответил я, втайне радуясь, что мне не пришлось везти ее к родителям, в их холодный и безжизненный дом.

Родители Люси привыкли, что дочери приводят домой своих парней, так что они отнеслись ко мне с должным уровнем симпатии и недоверия. Мама Люси, очень дружелюбная и приветливая женщина, с ходу объявила, что я могу ее звать Ники. Пока она готовила обед, то и дело спрашивала меня, достаточно ли долго готовится мясо и не слишком ли острое карри. Когда я подскочил, чтобы помочь убрать со стола, она сказала, что очень приятно встретить мужчину, который не думает, что помыть посуду – это значит сложить ее в раковину и залить водой. Отец Люси, напротив, не предложил, чтобы я называл его по имени, и под его неприветливым взглядом я чувствовал себя неуклюжим, то обмакнув рукав в миску с хлопьями, то споткнувшись о грабли, пока мы убирали листья на газоне.

В их доме порядки были менее строгими, чем у нас. В воскресенье утром можно было спать сколько влезет, а в течение дня можно было пойти на кухню и в любое время сделать тост или еще чем перекусить. Когда Ники пригласила меня провести с ними Рождество, я с почти неприличным энтузиазмом его принял. Родителям я сказал, что буду до самого позднего вечера работать в кафе, так что ехать к ним накануне Рождества будет уже бессмысленно. И это было почти правдой, если не считать того, что я с легкостью мог взять выходной, стоило только попросить.

Перед обедом в семье Люси играли в «подарки тайного Санты», когда все заранее вытягивают бумажку с именем своего подопечного и потом каждый готовит ему подарок. В этой игре важно сохранить все в тайне. Итак, мне подготовили подарок в виде огромных мягких тапочек в форме собачки Громита[15]15
  Пес по имени Громит – персонаж серии мультфильмов «Уоллес и Громит».


[Закрыть]. Я же должен был придумать подарок для Хелен, старшей сестры Люси. После долгих мучений я купил машинку для надувания мыльных пузырей, которая привела в полный восторг ее маленькую дочку Хлою. Из сестер Хелен мне нравилась меньше всех. У нее был отстраненный взгляд доктора, и когда она смотрела на меня, казалось, что она видела во мне какие-то нехорошие симптомы. Как-то я в шутку (ну и немножко всерьез) сказал ей, что вряд ли смогу стать терапевтом, потому что с ужасом представляю себе ситуацию, что мне нужно будет самому поставить диагноз, даже если человек пришел с банальной простудой. Она же в ответ вполне серьезно заметила, что в большинстве случаев простуда бывает вызвана вирусом и пациенту можно помочь только советом больше пить жидкости и ждать, пока его иммунная система сама справится с болезнью.

– Ну а как же тот случай, один из тысячи, когда простуда может развиться в менингит?

– Ну что ж, мы все этого боимся.

– В том-то и дело, что я, наверное, не смогу принять решение даже в тех самых девятистах девяноста девяти случаях…

– Придется, когда за дверью твоего кабинета сидят в очереди тридцать человек, – сказала она. – Над такими вопросами лучше не слишком задумываться.

Средняя сестра, Пиппа, нравилась мне гораздо больше. Слегка суетливая и обидчивая, она тем не менее легко выказывала и радость, и симпатию. В сравнении с сестрами она была этакой бунтаркой. Перенеся в подростковом возрасте булимию – да, в семье врачей эта тема считалась вполне приличной для обсуждения за столом, – теперь она поддерживала свою невероятную худобу курением, выкуривая сигареты одну за другой в дальнем углу сада. В этой семье за ней прочно закрепился ярлык «трудного» ребенка.

– А кто же тогда Люси? – спросил я у Ники, когда наши с ней отношения стали достаточно доверительными для обсуждения подобных вопросов.

– О, Люси – это ребенок, с которым никогда не было никаких хлопот, – ответила она.

– Наверное, потому, что за мной все время кто-то приглядывал, – сказала Люси.

– Видишь, о чем я? – подтвердила Ники.

Но на самом деле с Люси тоже бывало временами трудно. Например, когда я рассказывал смешные случаи с нашими клиентами в кафе «Piattini», Люси всегда недовольно морщилась и говорила:

– Такое чувство, что работа в кафе тебе нравится куда больше, чем учеба в медицинском.

И приходилось уверять ее в том, что мне очень-очень нравится учиться в медицинском, что, конечно, означало «быть с тобой», но на самом деле в кафе у меня есть возможность заглянуть в жизнь самых разных людей и увидеть множество разных историй.

– В больнице тоже, – уточнила она.

– Да, но в больнице все люди больные!

Люси часто смеялась над моими словами, думая, что я пытаюсь острить.

Рождественский обед мы ели довольно поздно, на головах у всех были бумажные короны, подливку и блюда с овощами то и дело передавали туда-сюда по столу, а клюквенный соус накладывали прямо из банки. Я представил, как мои родители сидят в холодной столовой, чинно вкушая закуску из копченого лосося с помощью правильных столовых приборов, и мне стало нестерпимо стыдно.

После обеда все взрослые собрались перед растопленным камином, открывая настоящие рождественские подарки. После сложных и длительных поисков мне наконец удалось найти идеальный подарок для Люси, во всяком случае, я так думал. Мы с ней были на костюмированном балу в университете в стиле пятидесятых и оделись как Сэнди и Дэнни из фильма «Бриолин». Люси выглядела потрясающе, с высоким хвостом, в приталенном платье с пышной юбкой и широким белым пластиковым поясом, который мы с ней нашли в каком-то секонд-хенде. И все говорили, что она выглядела роскошно. И когда на Нил-стрит в витрине американского винтажного магазина я увидел настоящую сумочку времен пятидесятых, которая была выставлена рядом с манекеном практически в таком же платье, я не думая отдал за нее все деньги, которые отложил ей на подарок, и даже больше.

Но без должного антуража белая сумочка выглядела не как винтажный предмет, а как находка с помойки – легкая ржавчина на застежке, треснутые пластиковые ободки. И пока я пытался объяснить, что меня подвигло купить такую вещь, Пиппа не сдержала смешок, а Хелен глянула на меня так, словно я занес на обуви с улицы какую-то вонючую дрянь.

– Мне нравится, – сказала преданная Люси и, аккуратно вернув сумочку в коробку, протянула мне тяжелый сверток с моим именем.

Внутри свертка были блокнот для скетчей, карандаши и акварель в деревянной коробке. Этот подарок полностью отражал ее щедрость и практичность. Люси совершенно не интересовалась искусством – мы пару раз с ней ходили на выставки, где она очень скоро начинала скучать и поглядывать на часы. Но она знала, что я увлекаюсь рисованием, и поддерживала мой интерес как могла.

– Гус в детстве хотел стать художником, – объявила она родным.

– Не представляю Гуса маленьким, – сказала Хелен.

– А я представляю, у него совсем мальчишечье лицо, – заметила Пиппа.

– Кто такой Гус? – спросила бабушка Джи.

– Ну же, нарисуй что-нибудь! – предложила Пиппа.

И под пристальным вниманием всей семьи я нарисовал Мармелада, который спал у камина.

– Вот это да! – воскликнула Люси, когда я повернул к ним рисунок.

Не знаю даже, польстило мне ее удивление или слегка обидело.

Я вырвал страницу из альбома и отдал Люси.

– Я поставлю его в рамку!

– А людей ты рисуешь? – спросила Пиппа.

– Не знаю, не пробовал.

– Попробуй! – воскликнула она. – Давай!

Держа блокнот почти перпендикулярно коленям, чтобы никто не смог подсмотреть, я как мог набросал лицо Люси. Я заметил, что в ее чертах была какая-то напряженность, независимо от того, радуется она, злится или скучает. До того как я начал рисовать ее портрет, я этого не замечал, но теперь, отметив это, я начал находить своим наблюдениям подтверждение в ее фотографиях на каминной полке. На всех ее лицо выглядело одинаково. Я же на фотографиях в своей гостиной имел самые разные выражения лица – раздраженное, счастливое и даже идиотское.

Когда я показал рисунок ее семье, им он понравился. Я даже был горд, что смог уловить ее выражение довольства.

– Ты похожа на куклу, которая закрывает глаза, если ее положить, – сказала Пиппа, заглядывая через плечо Люси. – Впрочем, ты как раз так и выглядишь! Гус, ты мог бы стать художником!

– На художествах не разбогатеешь, так говорят, кажется? – спросил я, как мне показалось, с нужным оттенком скромности.

– Даже Ван Гог при жизни не продал ни одной своей картины, – сказала Люси.

Эта была одна из двух расхожих фраз, которые любили вставлять в разговор люди, абсолютно ничего не знавшие об искусстве. Вторая: «Современное искусство, которое нынче продается за бешеные деньги, считать искусством на самом деле нельзя». Но я не хотел портить веселое настроение дебатами об инсталляциях из постельного белья или скелетов животных.

– Извини за Пиппу, – сказала Люси, когда мы лежали, свернувшись уютным калачиком на ее узкой односпальной кровати.

– Да ты что! Мне она нравится. Она веселая.

Я тут же пожалел о сказанном, потому что Люси сразу добавила:

– Мне тоже надо постараться быть веселой.

– Ну что ты! Мне с тобой всегда очень весело! – тут же заверил я, надеясь, что Люси не предложит оценить ее веселость по шкале от одного до десяти.

– Через неделю будет ровно год, – произнесла Люси.

Я не сразу понял, о чем она говорит, а когда догадался, что о нас, задумался, что же я должен купить! Открытку? Цветы? Открытку и цветы?

– Да, – ответил я.

– А по твоим ощущениям, прошло больше времени или меньше?

Наверное, на этот вопрос был правильный ответ, но я не знал какой. Обычно время летит незаметно, когда тебе хорошо, так что, наверное, надо было бы ответить, что меньше. Но я не был уверен. Я вообще никогда об этом не задумывался.

– По ощущениям, примерно год, – неуверенно сказал я, почувствовав себя подлым обманщиком, когда Люси весело рассмеялась, снова решив, что я удачно пошутил.

10

1999 г.

ТЕСС

Нарядное розовое платье, которое я купила для Хоуп, уже было ей тесновато, и трикотажная ткань с блестками невыгодно обтягивала ее во всех местах, хотя размер был по этикетке 7–8 лет. Хоуп нельзя было назвать толстушкой, но у нее было плотное телосложение и короткие ножки иксом. После очередной вспышки вшей в школе я подстригла ее густые темные волосы довольно коротко, и теперь они, наэлектризовавшись от надетого через голову платья, стояли торчком. Хоуп оглядела свое отражение в зеркале.

– Ты – просто картинка, – проговорила она. Именно так сказала ей миссис Коркоран, когда Хоуп надевала это платье в школу на праздник в прошлый раз. Хоуп перестала повторять мамины слова, их полностью заменили слова утешения и похвалы, которые использовала ее учительница, миссис Коркоран. Как будто мама совсем покинула ее.

– У тебя найдется один фунт для рака груди? – спросила она меня, когда мы вышли из дома и отправились в школу.

– Да, – уверила я ее и похлопала рукой по сумочке. – Но это деньги не для, а против рака груди, Хоуп.

Не знаю, может быть, только меня смутило, когда девчушки по всей школе радостно закричали «Ура!» в ответ на объявление о том, что в школе будет благотворительный сбор, посвященный борьбе с раком груди, и можно прийти в розовом. И этот день был важным не только для меня и Хоуп. Коснувшись темы ближе, открываешь для себя, что практически у каждого найдется подруга или родственница с таким диагнозом. И кажется, что на этом фоне трагедия твоей семьи будет казаться меньше, но почему-то так не получается.

Хоуп была не слишком разговорчива, в отличие от своих сверстников, так что по пути в школу мы не болтали, а играли в разные игры. Считали животных, или цветы, или машины, которые встречались нам по пути. Обычно Хоуп меня обыгрывала – она обращала внимание на все цветочки в расщелинах асфальта или стенах домов, замечала все одуванчики и маргаритки на газонах.

Больше всего Хоуп любила играть в тишину – первую половину пути мы с ней шли молча, а потом рассказывали друг другу, какие звуки услышали по дороге. И опять же выигрывала Хоуп, потому что она слышала не только шуршание шин и хлопанье дверцы автомобиля, но и щелканье поворотника машины и отрывок песни по радио из открытой двери, причем песню она тоже всегда могла угадать.

– Поднимите руки, кто принес фунт для рака груди, – попросила учительница, рассадив девочек перед собой на коврике.

– Это не для рака груди, а против рака груди, – заметила Хоуп.

– Спасибо, Хоуп, это важное замечание, – сказала учительница. – Поможешь мне собрать денежки с класса?

– Нет.

По классу прокатился смешок.

Отличие Хоуп от остальных детей стало заметнее, чем в подготовительном классе, когда каждый был на своей волне. Даже примерные девочки – а в классе всегда есть такие, обычно самые умные, которым мамы объясняют, что некоторым ребятам знания даются сложнее и надо быть к ним терпеливее, – так вот даже они перестали звать Хоуп в свои игры, потому что она никогда не соглашалась с ролью, которую ей предлагали, и не играла по общим правилам.

Первое время Хоуп приглашали на детские дни рождения, но теперь эти приглашения сошли на нет. Дети дружили маленькими группками, собирались небольшими компаниями для похода в кино или на горки. Пригласить Хоуп означало также пригласить и меня, а это было неловко – я не была ни девочкой, ни мамой, и дети звали меня мисс Костелло.

С другой стороны, в этом были и плюсы – мы не тратились на подарки и мне было удобно сохранять профессиональную дистанцию. В должности ассистента учителя есть некоторые преимущества: ты многое знаешь о семьях детей твоего класса. Например, что шестнадцатилетняя сестра Шантель родила ребенка ради права на отдельную жилплощадь. Или что мама Кайли считала кого-то в семье «сраным дармоедом» (эта фраза всякий раз звучала из уст Кайли, когда та играла роль мамы в кукольном домике).

Хоуп, похоже, и не замечала, что остается аутсайдером, а я всякий раз страдала, раскладывая конверты с приглашениями по шкафчикам ребят и понимая, что для Хоуп конвертика нет.

Та же картина была и на школьной дискотеке, что, в общем, было странно, потому что Хоуп обожала музыку больше всего на свете. Но она танцевала одна, словно вокруг нее был невидимый забор, отделявший ее от других детей.

Обычно у нас диджеем был Брайан Лири – он же отвечал за музыку и вечеринки в нашей церкви, но на этот раз миссис Коркоран пришлось найти ему замену, поскольку у Брайана чинили дома водопровод. На афише праздника был анонсирован некий «Веселый Музыкант».

Этот новый диджей был гораздо моложе. Сначала он поставил песню про «веселого музыканта», словно фокусник доставая на каждом куплете новый инструмент из-под стола. А потом сразу перешел к хиту Бритни Спирс «Детка, ударь меня еще разок», чем вызвал некоторое удивление моих старших коллег.

Потом он уменьшил громкость и спросил в микрофон:

– А кто умеет играть в «музыкальную статую»?

Лес рук. Он снова увеличил громкость музыки: «О, детка, детка!»

Песня Хоуп очень нравилась, но играть в эту игру она не умела. И поэтому, вместо того чтобы замереть на месте, когда музыка затихла, Хоуп неодобрительно смотрела на диджея, который портил ей песню.

Я про себя молилась, чтобы Веселый Музыкант не сразу ее заметил.

– Так, ребятки, это была только репетиция, – сказал он. – Теперь, когда музыка смолкнет, все должны замереть на месте. Понятно?

Инструкция была исчерпывающая, но Хоуп витала где-то в облаках. Видимо, Веселый Музыкант заметил отчаяние на моем лице, пока я подкрадывалась поближе к Хоуп, чтобы быть рядом, когда он ее объявит.

– Так, детки, теперь надо слушать очень-очень внимательно…

Музыка смолкла, но четверо ребят продолжали двигаться. Эмма и Кайли сами вышли из круга и сели на стульчики, Патрика пришлось похлопать по плечу, чтобы напомнить правила игры.

– Хоуп, ты должна сесть, – шепнула я ей.

– Хоуп жульничает! – последовал хор детских голосов.

Я в отчаянии посмотрела на Веселого Музыканта. Он поставил музыку и практически тут же ее остановил, так что все дети в зале не успели вовремя сориентироваться.

– Кто хочет другую игру? – спросил он. – А ну-ка пошумим! Это что, шум? Не слышу вас! Кто хочет играть в другую игру, крикните!

Это была такая непривычная команда, что некоторые, особенно хорошо воспитанные, детки сначала посмотрели в сторону миссис Коркоран, ища одобрения, и только потом прокричали: «Я!»

– Итак, у нас конкурс на лучший танец! Кто знает эту песню?

Он включил первые аккорды «Трагедии» группы «Степс». Рука Хоуп взметнулась вверх вместе с руками всех девочек в зале.

– Кто станцует нам под эту песню?

Рука Хоуп осталась решительно поднятой.

– Ну что ж, начинаем! И помните, я всех вижу!

Хоуп начала танцевать, идеально следуя ритму музыки и беззвучно напевая слова. Некоторые девочки пытались за ней успеть, но никому не удалось так точно скопировать все движения и попасть в такт. Учителя стали толкать друг друга в бок и показывать на нее. Затянутая, словно сосиска, в розовую блестящую оболочку, с юбкой, задиравшейся почти до самых трусиков, Хоуп самозабвенно танцевала, абсолютно не замечая, что на нее кто-то смотрит.

– Я танцую лучше всех, – объявила Хоуп папе в тот вечер.

– Правда?

– Да. Так сказал Веселый Музыкант.

– Веселый Музыкант?

– Это правда, – подтвердила я. – Она выиграла сладкий приз в конкурсе на лучший танец, скажи, Хоуп?

– А где ты научилась так танцевать? – спросил папа.

– На хит-параде! – пояснила Хоуп.

– На хит-параде? – повторил папа.

Он никогда не слушал. В большинстве случаев его разговор с нами сводился к бессмысленному повторению конца предложения.

– Как бестолковый попугай, – говорила мама.

Папа принес домой еду из кафе, значит, выиграл на скачках.

– Может быть, отправить Хоуп в балетную школу? – предложила я. – Многие девочки уже выступают.

– Балет? – переспросил отец. – Тесс, ты посмотри на нее.

Я уже раскаивалась, что произнесла это слово. Отец считал, что балет был причиной падения Кевина.

– Папа, в этом возрасте все сводится к умению двигаться в такт музыке, – сказала я. – Правда, ты бы видел сегодня, как она танцевала.

– Балетная школа! – фыркнул отец. – Ты что, думаешь, я деньги печатаю по ночам? – спросил он недобро, и по его тону я поняла, что лучше ему сейчас не перечить, иначе хуже будет.

Когда Хоуп уснула, я пошла в ванную, чтобы прибрать там. Подняв с покрытого линолеумом пола ее платье, которое так и валялось, где она его бросила, я подумала, что не понимаю, как у людей такой цвет мог ассоциироваться с раком груди. У меня рак ассоциировался с черным или темно-серым цветом, но уж никак не с розовым. Наверное, смысл был в том, что такой цвет придает сил. Когда речь шла о раке, люди часто говорили, что нужно быть сильной, сражаться, победить, как будто речь шла о том, чтобы побороть какого-то внешнего врага. Но ведь если все дело было всего лишь в боевом настрое, то, наверное, большинство больных могли бы выжить. Разве нет?

Мне рак представлялся тайным агентом, который где-то прячется и которого надо перехитрить. В журналах писали, что я должна тщательно и регулярно ощупывать свои молочные железы, чтобы не упустить рак на ранней стадии. В первые несколько месяцев после смерти мамы я не раз убеждала себя, что нащупала какое-то уплотнение, и потом, придя к врачу, чувствовала себя полной дурой, потому что все уплотнения исчезли.

На третий раз я попала не к мужчине-врачу, а к женщине.

– Грудь очень чувствительна к изменениям гормонального фона, – пояснила она мне. – Так что достаточно проводить самоосмотр всего раз в месяц. Обычно мы рекомендуем это делать через несколько дней после месячных. Ты можешь показать, как ты проводишь самообследование?

– Лежа в кровати, – сказала я и легла на кушетку, положив руки на грудь. Мне было неловко ощупывать себя при ней.

Я воспитывалась в католической школе, и мне было стыдно ощупывать себя даже в темноте под одеялом. В голове все время всплывали грозные слова отца Майкла про «удовольствия плоти».

– Думаю, удобнее делать это стоя, – непринужденно произнесла доктор. – Обычно я встаю перед зеркалом, чтобы видеть, нет ли изменений в форме груди или цвете кожи, и методично ощупываю каждую молочную железу отдельно.

Я успокоилась, узнав, что и она тоже это делает. И даже для врача это нормально.

– Да, но вы же знаете, что искать, – сказала я.

– Послушай, Тереза, – улыбнулась она. – Никто не знает твою грудь лучше, чем ты сама. Со временем ты привыкнешь и научишься. Попробуешь?

Вооруженная ее советом, я смогла сократить количество самоосмотров до одного раза в месяц, но раз уж это был день борьбы с раком молочной железы, я закрылась в ванной и разделась до пояса.

Я всегда стеснялась своей груди, потому что развилась очень рано – в возрасте двенадцати лет я за полгода вдруг выросла с нулевого размера до четвертого. И всякий раз мне приходилось сделать глубокий вдох, прежде чем приступить к осмотру. Сердце от страха билось все чаще, пока я круговыми движениями прощупывала каждую грудь, двигаясь от периферии к соску. Потом я подняла руку и ощупала подмышки. Никаких изменений не было. Я с облегчением выдохнула. Если мне удастся прожить еще сто тридцать пять месяцев, пока ей не исполнится восемнадцать, то потом уже не будет иметь большого значения, умру ли я от рака.

Я подумала: неужели все, у кого на попечении есть маленькие дети, тоже все время обречены на волнения и тревоги? Или только я такая? В своих переживаниях сложно признаться, правда? Не хочется, чтобы кто-то волновался из-за тебя, зная, что ты переживаешь, и ты держишь все в себе, и от этого становится только хуже.

В последний учебный день перед летними каникулами мы с Хоуп задержались в школе – искали потерянный ботинок и остались совсем одни. Мы шли через пустую площадку, наши шаги отдавались эхом в тишине опустевшей школы, все четыреста учеников которой уже разъехались по домам, и я радовалась, что закончился еще один учебный год. Нам удалось прожить его без особенных проблем. Успех на дискотеке буквально сотворил чудо, подняв самооценку Хоуп. Погода стояла жаркая, и перспективы были самыми замечательными.

– Веселый Музыкант! – Хоуп его заметила первой.

– Привет, Хоуп! – сказал он, присев на корточки и подняв ладонь. – Дай пять!

Но Хоуп этого не умела.

– Три, это Веселый Музыкант!

– Три?

– Так она сокращает мое имя. Меня зовут Тереза, и я ее сестра, – сказала я, чувствуя, что должна пояснить, отчего Хоуп не называет меня мисс Костелло, как другие дети.

– Не сказал бы, что вы похожи на дерево[16]16
  Tree (англ.) – дерево.


[Закрыть], – проговорил он.

Я улыбнулась в ответ на его улыбку.

– Может, и похожа, но все равно спасибо.

– Надеялся вас тут застать, – сказал он.

– Почему?

– Кажется, я забыл в зале кое-что.

– Понятно. А что? – поинтересовалась я.

Он неловко потупился.

– Забудем мою последнюю фразу.

– Так вы ничего в зале не забыли? – спросила я, как настоящая учительница.

– Нет, просто надеялся вас тут встретить.

До меня наконец дошло, что он со мной флиртует. Долл знала бы, что делать в такой ситуации, – похлопала бы глазками, тронула его за плечо.

– А зачем? – спросила я холодно.

– Хотел спросить, не согласитесь ли вы выпить со мной чашечку кофе в удобное время, – ответил он.

– Мне придется прийти с Хоуп, – выпалила я.

– Я не против, Три, – согласился он.

– Тесс, – поправила я. – Все зовут меня Тесс.

– Что за красавчик? – спросила Долл.

Она ждала нас у ворот школы в своем розовом «жуке»-кабриолете. Крыша на машине была сложена, и Долл в руках держала мороженое для Хоуп.

Так он был красавчиком? Веселый Музыкант, у которого я от стеснения даже забыла спросить имя, был примерно моего роста, с короткими каштановыми волосами, гладко выбрит и, если честно, напоминал человека, который носит униформу – пожарного или медработника, но уж никак не диджея.

– Веселый Музыкант, – ответила Хоуп.

– Поня-я-ятно, – протянула Долл, кинув на меня многозначительный взгляд, пока я пристегивала Хоуп, пряча глаза.

– Хотел спросить, не согласитесь ли вы выпить со мной чашечку кофе в удобное время, – повторила Хоуп слово в слово, сохранив даже интонацию.

– Понятно, – снова произнесла Долл, включая зажигание.

Мне хотелось сказать, что все совсем не так, но я промолчала, потому что на самом деле было здорово и необычно познакомиться с кем-то старше тебя. Не с мальчиком, а со взрослым мужчиной, у которого к тому же такая творческая профессия. Если бы Долл его не увидела, то я, пожалуй, оставила бы наше знакомство в тайне до тех пор, пока наши отношения не закрепятся. Впрочем, я, кажется, слишком торопила события.

Розовый «жук» был подарком от Фреда на их с Долл первую годовщину. Фред теперь играл в Премьер-лиге, и они с Долл собирались переехать в новый дом, который они купили на этапе строительства.

Долл нажала кнопку пульта, и ворота медленно открылись.

– В саду еще нужно будет оформить ландшафтный дизайн, – сказала она. – Ну, что скажешь?

Две белые колонны поддерживали крыльцо, как вход в храм.

– Здорово!

Миссис О’Нил часто говорила, что просто диво, как это Фреду удалось так преуспеть в жизни, зная, как он учился в начальной школе.

– Я предполагала, что тебе понравится римский стиль, – сказала Долл. – Еще есть джакузи и бассейн в спортзале.

– Здесь есть спортзал?

– Ну, пока это просто комната с зеркалами, оборудование не установили. Еще столько работы!

За входом открывался просторный холл высотой в два этажа с голливудской лестницей посередине, уходившей на балкон.

– Хоуп, может, пойдешь осмотришься? – предложила Долл, но Хоуп даже ухом не повела.

– А Фред может себе все это позволить? – спросила я.

Я знала, что доходы Фреда буквально взлетели до небес после того, как прошлым летом прошел слух о том, что его выбрали для участия в чемпионате мира во Франции. В те времена удача улыбалась молодым фотогеничным английским нападающим. И все равно – дом стоил целое состояние.

– Я на это очень надеюсь, – сказала Долл. – Финансами занимается его агент. Он говорит, что купить жилье здесь дешевле, чем в Лондоне, к тому же для его имиджа важно, что он все еще живет в родном городе и с подружкой юности. Через две недели к нам приедет журнал «Хелло!» брать интервью. Я просто не представляю, как мне успеть все подготовить!

– А как же твоя работа в салоне? – С тех пор как Долл стала встречаться с Фредом, мы с ней чаще болтали по телефону и реже виделись. Я уж и не могла вспомнить, когда она в последний раз упоминала работу в разговоре.

– У меня теперь просто нет на это времени. Со всей этой суетой – благотворительные аукционы, приемы Лиги. Смотри, какой розовый бриллиант Фред подарил мне для рака груди! – Она вытащила из декольте тонкую золотую цепочку с блестящим камнем.

– Против рака груди, – поправила ее Хоуп.

Долл зыркнула в ее сторону.

– На каждый выход мне нужно новое платье, постоянно приходится делать эпиляцию ног и все такое. Так что я все равно полдня провожу в салоне! Слушай, как думаешь, может, мне завести парочку беленьких собачек? – спросила она. – В журнале «Хелло!» всегда на фотках все с собачками. Или лучше ребеночка? Хотя не хочется, чтобы в доме кто-нибудь гадил на полу. Ты знала, что мрамор впитывает все пятна? И декоратор мне, конечно, сказала об этом только после того, как мы уже положили мрамор на пол! Знала бы заранее, лучше бы беленый дуб положила. Так что теперь придется отказаться от красного вина. Во всяком случае, на первом этаже.