Текст книги "Скучаю по тебе"

8

Декабрь 1997 г.

ГУС

Росс умер в полдень накануне Нового года.

По лицам родителей я видел, что они решили в то утро, но мне они ничего не сказали. А если бы я попросил, позволили бы они мне присутствовать при этом? Но я не просил, я знал, что это должно было произойти только между ними тремя. Они принесли его в этот мир, и у них было пять лет общей жизни до того, как появился я. Я бы им только мешал. Так что у меня не было шанса попрощаться с ним, потому что никто не хотел признавать вслух того, что должно было случиться. «Умер» звучит гораздо легче, чем «отключили». Да и прощание было бы формальным, его мозг к тому времени уже не функционировал. Единственное отличие, которое я заметил, войдя в палату, – полная тишина. Оборудование не пищало и не пыхтело. Я подумал, хорошо, что его отключили, пока на улице было еще светло и не начались повсюду фейерверки и радостные гудки клаксонов.

Через два дня мы летели домой, самолет был полон лыжников с похмелья, и только одно место было пустым – рядом со мной. Родители решили кремировать то, что осталось после раздачи органов на пересадку, и развеять пепел над морем. Они подумали, что так будет правильно – Росс всегда любил море. Он все время говорил, что однажды поставит мировой рекорд и переплывет Атлантический океан.

Ровно год спустя мы отправились в Лимингтон, чтобы успеть на паром, идущий на остров Уайт. Ехали в тишине. Слышны были только скрип «дворников» по стеклу и шорох шин по мокрой дороге. На заднем сиденье рядом со мной лежал большой букет белых лилий.

Отец надеялся взять лодку у домика на побережье, который мы арендовали каждое лето, выйти на ней в бухту и бросить цветы в море в том же месте, где мы развеяли пепел прошлой весной. Но когда мы приехали к морю, ветер и дождь усилились, было ощущение, словно кто-то лил воду на машину гигантскими ведрами, ее качало с каждым новым порывом ветра. Сквозь залитое водой стекло невозможно было разглядеть, где кончается берег и начинается море.

Мы долго ждали, что случится чудо и погода изменится. Никто не произнес ни слова. Спустя час дождь был все таким же. Мой отец внезапно включил двигатель и отвез нас обратно в Ярмут. Его гнев от неудавшейся миссии чувствовался в богатом салоне «БМВ» так же сильно, как аромат лилий.

– Давайте выбросим их с борта парома, – предложил он, когда мы подъехали к городу.

– Может, лучше пойдем на пирс возле паба, где вы обычно ловили крабов? – ответила мама, поворачиваясь ко мне в поисках поддержки.

Пока наша маленькая траурная процессия шла по скользкому дощатому настилу пирса под зонтом для гольфа, который не мог всех нас защитить от дождя, я думал, отчего же нельзя было устроить для Росса могилу на обычном грустном кладбище, вместо того чтобы превращать этот прекрасный остров, наполненный солнечными воспоминаниями счастливого детства, в угрюмое дождливое место, где мы никогда больше не сможем быть счастливыми.

На конце пирса мама долго возилась с целлофановой оберткой, пока наконец не разорвала ее и не отдала мне. Потом они с отцом исполнили церемонию бросания цветов в море. Они закрыли глаза и на счет «три» бросили цветы в море, словно загадывая желание. Мы стояли и смотрели, как они болтаются на волнах, битые дождем и ветром. Я подумал, что хорошо бы они не утонули, потому что тогда это будет как-то неправильно, и хорошо бы волны не вынесли их на берег, потому что тогда есть риск повторения церемонии с самого начала. Через пару минут я подумал, что хорошо бы уж они утонули, иначе мы никогда не уйдем с этого места, если хоть что-нибудь не случится.

Наконец мама вздохнула и с умилением произнесла:

– Уверена, он уже дважды успел обогнуть земной шар!

– Наверняка! – проникновенно согласился отец.

Даже пепел Росса в их глазах имел героический характер, склонный к приключениям.

Потом они оба повернулись и удивленно уставились на меня, словно забыли, что я был с ними.

Да, Росс, они бы предпочли, чтобы на твоем месте оказался я.

Конечно да.

Мы ехали домой в молчании.

Вернувшись, мама сразу пошла наверх. Папа налил себе виски и включил телевизор.

Я лежал в своей комнате, упершись взглядом в темное окно, и вспоминал, как раньше снизу доносился приглушенный гул гостей, когда родители устраивали вечеринки с вином и сыром. Иногда я слышал, как папа хохочет над шутками Росса, когда они проводили вечер за бокалом виски вдвоем. Сейчас только смех аудитории телешоу доносился снизу, и он не мог заглушить рыданий мамы, раздававшихся из комнаты Росса.

Я открыл окно и высунул голову на улицу. Было холодно и безветренно. Я поразился темноте и тишине, воцарившимся после того, как дождь стих. В Лондоне никогда не бывает темно по-настоящему, и над ночным небом всегда стоит оранжевое сияние городских огней. Я вспомнил ночь фейерверков и лицо Люси, глядевшей на россыпь золотых огней в небе с детским восхищением. В Лондоне никогда не бывает по-настоящему тихо. Всегда фоном идет шум поездов подземки или внезапные гудки автосигнализации.

Когда уши привыкли к тишине, я начал различать вдалеке звуки новогодней вечеринки и музыки, доносившейся из чьего-то дома. Чьи-то голоса хором стали вести обратный отсчет в полночь: «Пять, четыре, три, два, один!», и раздались выкрики и шум праздничных салютов. Потом послышался первый куплет старой английской новогодней песни, но ее заглушил ритм танцевальной музыки.

Небо очистилось. Миллионы людей наверняка смотрели сейчас на мерцание бездны Вселенной, давая себе обещания начать новую жизнь.

Я закрыл окно и откопал в недрах своей сумки бумажку, на которой Люси написала номер. Потом я побежал вниз и быстро, пока не успел передумать, позвонил ей.

– Кто ее спрашивает? – спросил женский голос.

На его фоне был слышен шум вечеринки.

– Гус, – сказал я как можно спокойнее и тише, чтобы не услышали родители.

Кажется, где-то вдалеке я услышал, как Люси воскликнула:

– Это он!

– С Новым годом! – поздравил я.

– С Новым годом!

Повисла небольшая пауза, потом мы оба разом заговорили:

– Помнишь, мы хотели встретиться…

– Ты не против встретиться?

Нервный смех.

– Ничего, если я завтра приеду?

* * *

Знакомый силуэт пальто Люси и широкая улыбка на ее лице быстро вернули меня к жизни. Родителям я сказал, что мне нужно вернуться в Лондон и подготовиться к экзаменам. Это было ужасно приятно, как будто я пошел им наперекор и сбежал из дому.

Люси отвезла меня на машине к побережью. Мы не виделись всего две недели, а новостей у нее был целый ворох. Нормальных человеческих новостей. Она рассказывала, как она сходила на встречу выпускников, забрала в школе свои документы с отличными оценками, толкалась на распродажах с сестрой, как они водили ее маленькую племянницу Хлою на праздничное представление, но были вынуждены уйти в антракте, потому что девочка испугалась разряженных мимов.

Я рассказал ей про свои походы в Национальный театр, и мне самому показалось, что это было сто лет назад.

– Ты один ходил? Ну как, тебе не показалось, что это странно?

– Ну, пожалуй, немного, – признался я. – Мы могли бы в следующий раз вместе сходить. Ты как?

– Отлично, – согласилась она.

Мы припарковались на одной из узеньких улочек, ведущих к пляжу. Водила она с завидной уверенностью, втиснув машину в крошечное пространство рядом с бордюром.

– Ну а как ты провел праздники? – спросила она.

У меня не было таких смешных историй, как ее рассказ о бабушке Синтии, которая, видимо, уже страдала старческим маразмом и решила залить рождественский пудинг водой, потому что подумала, что он горит.

– Спокойно, – ответил я.

Это побережье было не похоже на то, к которому я привык. На острове Уайт песок был мелкий и белый, словно сахарная пудра, а тут он был темный и жесткий, как строительный, и так резко уходил в глубину канала, что нам приходилось зарываться боками кроссовок в песок, чтобы не скатиться по склону. Когда Люси в первый раз покатилась по склону, я поймал ее за руку, поднял обратно и отпустил, как только она снова твердо встала на ноги. Во второй раз я оставил ее руку в своей и мы поднялись на набережную.

– Давай выпьем кофе! – предложил я, когда мы проходили мимо итальянского кафе, оформленного в ретростиле.

Внутри было тепло, и мы немного расслабились.

– Здесь готовят отличное мороженое, – заметила Люси и заказала себе горячий шоколад.

– А мне, пожалуйста, многослойный «Никербокер» с фруктами и взбитыми сливками, – сказал я официантке и увидел, что Люси смеется. – А что такого? Я люблю мороженое!

– Ты такой… – она не могла подобрать слово.

– Дурак?

– Оригинальный, – поправила Люси осторожно.

– Это хорошо или плохо? – спросил я.

– Скорее, мило! – воскликнула она и покраснела, смутившись.

– Это ты – милая, – вдруг сказал я.

Моя рука протянулась к ней по розовому столику. Люси сняла перчатки, но кончики ее пальцев были холодными, я легонько сжал ее руку и быстро отпустил, как только к нам снова подошла официантка.

Люси отпила из высокого бокала и поставила его на стол.

– Что-то не так?

– Сливки сверху очень вкусные, но сам шоколад просто кипяток…

– Обожглась?

– Немного.

– Съешь мороженого.

Я протянул ей ванильное. Она немного помялась, но открыла рот. И когда проглотила целую ложку и промокнула уголки губ салфеткой, я почувствовал, что внизу у меня все напряглось.

– Теперь лучше?

– Да, спасибо, доктор!

Тишина, повисшая над столом, была полна невысказанных мыслей, пока я поглощал десерт, а она мешала шоколад в бокале, время от времени позвякивая ложечкой о стекло.

– Мы могли бы поехать ко мне, если хочешь, – сказала она.

– Ладно, – согласился я, раздумывая, прилично ли явиться на знакомство с родителями в джинсах и клетчатой рубашке.

– Родители повезли бабушку в Рай.

– В Рай?

– Да, она живет в доме престарелых недалеко от города Рай.

– Путь неблизкий, да? – спросил я, имея в виду совсем не расстояние между городами.

– Да, часа полтора в одну сторону. Они останутся там на чай, – ответила она, не заметив иронии.

Люси продолжала мешать свой шоколад.

– Можно я немного добавлю туда мороженого, чтобы охладить?

Она хихикнула в ответ:

– Ты смешной…

Я знал, что не был ни смешным, да и ни особенно оригинальным, если уж честно, но рядом с ней я чувствовал себя нормальным, как будто мои замороженные эмоции постепенно начали оттаивать.

Дом у нее оказался большим, с просторным садом, на окраине города. В доме сочетались элементы архитектуры времен династии Тюдоров, фахверковые фронтоны и витражное стекло на входной двери. Его явно строили в те времена, когда земли было в избытке, и люди, которые могли себе позволить такой дом, желали иметь приличных размеров сад, как перед домом, так и позади него. На полукруглой подъездной дорожке был припаркован «Вольво», и я даже испугался, не передумали ли ее родители уезжать в другой город. Люси прочла мои мысли.

– Это мамина машина, – пояснила она. – Родители уехали на папиной «Ауди». А этот «Рено» мы делим со средней сестрой.

– И сколько у тебя сестер? – спросил я, ощущая, что поддерживать светскую беседу в ожидании того, что должно случиться, мне все труднее.

– Две. Старшая, Хелен, уже замужем, у нее есть дочь Хлоя, и они ждут второго. Средняя, Пиппа, сейчас в Канаде.

– Вы дружны?

– Мы все очень разные, но между собой ладим. Даже не представляю, каково это, быть единственным ребенком в семье… – Люси на меня так посмотрела, что я подумал, не догадалась ли она.

Я никогда не врал ей про Росса, но и не говорил о нем, и сейчас была отличная возможность исправить ситуацию, возможно, последний шанс рассказать правду без лишних осложнений.

Я промолчал.

Росс всегда говорил, что я не умею врать потому, что не умею вовремя придумать правдоподобное объяснение. Тогда меня выдавало мое молчание. Теперь же молчание окутывало меня некоторой тайной.

– Неудивительно, что ты такой… – Люси опять не могла подобрать слово. Я надеялся, что она не скажет «избалованный», ведь именно такими чертами обычно описывают тех, кто рос единственным ребенком в семье. – Такой замкнутый.

Просторная прихожая была закидана пластмассовыми детскими игрушками. Желтая лошадь-качалка с голубой гривой казалась гигантской на фоне других мелких фигурок животных.

– Мама два дня в неделю присматривает за моей племянницей, – пояснила Люси, – чтобы Хелен могла работать на полставки.

– А кем работает Хелен?

– Она терапевт.

Папа Люси был терапевтом, мама – патронажной сестрой, одна сестра – терапевтом, вторая училась на физиотерапевта. Представляю, как мой отец хотел бы произвести впечатление на эту семью.

– Кофе? – предложила Люси.

Я проследовал за ней в большую кухню, которая, в отличие от нашей, была наполнена разной мелкой ерундой, как в нормальных счастливых семьях: списки покупок, прижатые магнитиками на холодильнике, карточки служб такси, детские рисунки, открытые пачки сухих завтраков на столе, миски с кошачьей едой и водой на полу.

– Извини за бардак, – сказала Люси. – Я не думала, что мы приедем.

– А мне нравится.

Она посмотрела на меня удивленно, словно думая, что я шучу. Вода, наполнявшая чайник, неуместно громко журчала.

Я подскочил оттого, что моих ног коснулось что-то мохнатое. Опустив взгляд, я увидел огромного рыжего кота.

– Это Мармелад. Обычно он не любит чужих! У тебя есть дома животные?

– Когда я был маленьким, у меня была морская свинка, но ее съела лиса.

– Ой! – Люси опечалилась, и я мысленно пнул себя за то, что навожу тоску.

Ну вот, мы вернулись к тому, с чего начали. Или хуже: как будто мы вообще впервые встретились и мучительно придумывали темы для разговоров.

– Чай или кофе?

– Кофе, пожалуйста.

В банке растворимого кофе на столе оставалась последняя ложка, и Люси потянулась к шкафчику наверху, чтобы достать новую.

– Давай я…

В одну секунду я был позади нее, протянув руку к верхней полке, спустя мгновение она развернулась ко мне лицом, и мы уже целовались. Я закрыл глаза и не слышал больше ничего, кроме бульканья закипавшей воды в чайнике и щелчка, отключившего его.

Люси была шоколадная на вкус. Все, чего мне хотелось, – бесконечно целовать ее, обняв ладонями ее лицо и вдыхая аромат лимона, исходивший от ее сияющих волос. Сначала она стояла опустив руки, но когда я отстранился, чтобы посмотреть на нее, Люси положила ладони мне на поясницу, заставив меня сжаться от удовольствия.

Потом она взяла меня за руку и вывела из кухни.

Я хотел распинать игрушки и сделать это на паркетном полу прихожей; на покрытых ковром ступеньках лестницы, впивавшихся нам в спины; в холле, где мы оба отражались в зеркале во всю стену…

– У меня нет… – выдавил я, когда она открыла дверь в комнату с фарфоровой табличкой «Комната Люси».

– Ничего, я на таблетках, – прошептала она.

Это прозвучало так неожиданно и профессионально-медицински, что вся спонтанность момента улетучилась, а с ней и моя эрекция.

В голове роились разные мысли, пока я наблюдал, как Люси раздевается, аккуратно складывая каждый предмет одежды в стопочку на стуле. Я был уверен, что она, как и я, была девственницей и ей не с кем меня сравнивать. Интересно, давно ли она все это запланировала? И почему я не знал? И был ли у нее раньше секс с нашими знакомыми? Надеюсь, хотя бы не с Тоби?

Раздевшись до лифчика и трусиков, она нырнула под одеяло. И я тут же пожалел, что не разделся одновременно с ней, потому что теперь она наблюдала за мной. Я отвернулся, снял рубашку, джинсы и носки и залез под одеяло в трусах. Кровать была односпальная. Не касаться друг друга было просто невозможно, но мы оба боялись даже шелохнуться.

Ноги у меня торчали из-под одеяла. Она лежала совершенно без движения. Ну и картинка, случись кому сейчас к нам заглянуть. Она что, передумала? Или ждала действий с моей стороны? На кухне я так хотел ее, что едва сдерживался. А теперь не знал, с чего начать.

– Нервничаешь?

– Да.

Почему-то мы перешли на шепот. Хотя в доме никого, кроме нас, не было.

– Ты раньше это делал? – спросила она.

– Скорее, нет…

– В смысле?

– В смысле, нет, – признался я.

Ее смех ослабил хватку страха.

– И я – нет.

– Мы же учимся на медицинском, – сказал я. – Должны понимать в анатомии и все такое. Слушай, – я приподнялся на локтях, – а давай я тебя осмотрю?

– Ну… ладно, – неуверенно согласилась она.

– Расслабься и скажи, если будет больно. Так больно? – сказал я и поцеловал ее в ушко.

– Нет! – Она снова рассмеялась.

– А так? – Я поцеловал ее в плечо.

– Нет!

– А так? – Я поцеловал ее в грудь.

– А так – приятно, – выдохнула она.

– Давайте-ка рассмотрим поподробнее.

Я откинул уголок одеяла, открыв кружевной край бюстгальтера и поцеловал ее там. Она улыбнулась и закрыла глаза.

Я зарылся под одеяло, проводя языком от пупка к резинке трусиков и поцеловал прямо над лобком.

Вдруг ее ноги и руки обвили меня, мы слились в поцелуе и судорожно стали стягивать остатки одежды. Когда я закрыл глаза, чувствуя, что она открывается мне, я вспомнил ее лицо в ночь фейерверков, залитое светом золотых огней, и в голове моей взорвались тысячи залпов салюта.

Потом мы лежали обнявшись, касаясь друг друга, дыша друг другом. Мой взгляд отметил девичью аккуратность комнаты. На занавесках были старомодные розочки, белый туалетный столик был подобран по стилю к платяным шкафам, розовый коврик на полу, пара больших пушистых тапочек в форме серых кроликов.

Люси проследила за моим взглядом.

– Подарок на Рождество. Если честно, они очень теплые!

– Надеюсь, они не размножаются…

Она хихикнула.

– А давно ты принимаешь таблетки? – вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать.

– Два месяца.

Два месяца! Так, это ноябрь. Ночь фейерверков!

– Хелен сказала, если я этого хочу, надо быть готовой.

Она обсуждала это со своей сестрой!

– Со мной? – произнеся эту фразу, я уже понял, что она не может ответить: «Нет, с кем-то другим».

– Конечно, с тобой, глупенький!

– Ну почему я раньше не узнал!

– А ты хотел бы знать?

Я улыбнулся и сжал ее в объятиях.

– Конечно, хотел бы.

– А когда?

– С той минуты, как впервые увидел тебя, – сказал я и подумал, что эта фраза вполне в духе Росса.

«А правда ли это? – подумал я, когда мы снова начали целоваться. – Или я просто так ответил, потому что именно это она и хотела услышать?»

Наш второй раз был более познавательным и длительным и привел нас обоих в полусонное удовлетворение, лишив ощущения времени.

Когда мы наконец очнулись и поняли, что за окном темно и скоро нагрянут родители, то в спешке оделись и выбежали из дома.

Люси отвезла меня на станцию, и мне пришлось бежать, чтобы успеть на поезд в Лондон.

В перерывах между спешными поцелуями мы договорились, что завтра Люси тоже вернется в город и мы будем вместе «готовиться к экзаменам».

Она бежала по платформе и держала меня за руку, пока поезд набирал ход, а потом махала вслед.

– Жду не дождусь подготовки к экзамену! – крикнул я ей.

С того дня это стало нашим тайным кодом.

Я сидел в вагоне, уткнувшись в темное окно. Я еще чувствовал запах Люси на своей коже и ощущал ее там, внизу, и, закрыв глаза, вспоминал ее прерывистое дыхание. В шумном холодном вагоне я вдруг понял, что жизнь не так уж невыносима. Отражение в темном стекле улыбнулось, и я не сразу узнал в нем себя.

Часть вторая

9

1998 г.

ГУС

Ах ты везунчик!

Мы сидели с моим другом Маркусом на веранде паба, глядя, как Люси в джинсовой мини-юбке и розовой майке исчезла в дверях, чтобы заказать новую порцию пива.

По какой-то непостижимой причине Маркус не сказал этого вслух, но я знал, что именно так он подумал, – эта практически идеальная во всех отношениях девушка запала на меня. От его нескрываемого одобрения я еще больше гордился своей подружкой. И не только потому, что она была хороша лицом и телом, но и потому, что она очень умело втянула его в разговор об учебе на юридическом факультете в Бристоле. Кажется, вся его студенческая жизнь состояла из дебатов и попоек. Скромный молчаливый парень в ее обществе и благодаря ее наводящим вопросам превратился едва ли не в болтуна.

Поставив перед нами еще две пинты, Люси ушла, оставив нас проводить остаток вечера вдвоем. Сама же она запланировала поход в кино с подружками.

– Уверена, вам есть что обсудить, – сказала она.

Мы смотрели ей вслед, на ее золотистые волосы в свете заката. Внутри паба транслировали полуфинал Кубка мира на большом экране. Вдруг все вокруг взорвалось восторженными криками. Мы все, как один, вытянули шеи, пытаясь разобрать, кто забил гол.

– Как думаешь, дойдет до пенальти? – спросил Маркус.

– Шанс есть.

– Бразильцы должны победить, я уверен.

– Ну да, вероятно.

В основе нашей дружбы всегда лежало скорее общее молчание, нежели общие разговоры. Оба мы были более склонны наблюдать, чем участвовать, и познакомились в конце очереди в столовую в первый день учебы в школе-интернате. Оказалось, что мы оба болеем за «Арсенал», хотя быстро поняли, что лучше этого не выказывать в местном обществе. В нашей школе футбол был уделом слабаков, а настоящие мужики играли в регби. На поле моя скорость и ловкость Маркуса позволяли нам избежать самых серьезных потасовок. В спальне и раздевалке мы всегда вступались друг за друга и всегда были готовы друг друга подстраховать. Тот факт, что мой брат был выбран старостой, никак не защитил меня от периодических побоев и унижений. Росс вообще был ярым сторонником философии «что тебя не убивает, делает сильнее». Как в любой мужской дружбе, между мной и Маркусом, конечно, не обошлось без соперничества. Оценивая путь, пройденный нами за минувший год, я решил, что повзрослел больше, чем он. В выпускном классе мы представляли себе прелесть студенческой жизни в диких вечеринках, предвкушая, как девицы будут сами прыгать к нам в постель, а наутро, протрезвев и осознав содеянное, по-тихому выбираться из спальни мужского общежития. Теперь же я часто говорил «мы» вместо «я» и многое знал о стимуляции клитора, причем не только из книжек. Как я понял, летний роман Маркуса на Ибице был не слишком удачным, и, хотя после этого он успел переспать с парой девушек, серьезных отношений у него не было, и секс он до сих пор называл «перепихом».

О студентах-медиках часто говорят, что веселятся они так же много, как и учатся, но мы с Люси были до смешного благоразумны. Почти каждое воскресенье я просыпался оттого, что она приносила мне кофе в постель и, нырнув обратно в нашу узкую кровать, целовала меня, обдавая мятным ароматом зубной пасты. Люси абсолютно все делала обдуманно и с тщательной подготовкой. Секс не был исключением. Она много читала о нем, и во всех статьях говорилось, как важно все обсуждать открыто и без стеснения. Так что мы очень быстро стали настоящими экспертами по части доставления друг другу гарантированного наслаждения. Иногда Люси спрашивала, какие у меня сексуальные фантазии, а я всегда отвечал, что меня все устраивает и ничего другого не хочется, поскольку был уверен, что это единственно правильный ответ на такой вопрос.

Конечно, ничего из этого я Маркусу не рассказывал.

На втором курсе они с парнями с его потока решили снять вместе дом. Мы же с Люси на будущий год тоже решили вместе снять квартиру.

– Ну так что, у вас любовь-морковь? – спросил Маркус, слегка погрустнев.

Мы с Люси не «занимались сексом», мы «занимались любовью». Мы могли сказать другу «люблю, когда ты так делаешь» или «люблю, когда ты так смеешься/хмуришься/дурачишься». Но вот фраза «я тебя люблю» была словно под запретом, мы не произносили ее, как будто это могло все испортить. Однажды, во время совершенно дикого оргазма, мне показалось, что она прошептала что-то такое, но я не был уверен и решил не переспрашивать.

– Ну, если это так называется, то да, – ответил я, давая Маркусу понять, что меня это слово нисколько не смущает.

Хотя, говоря по совести, я совершенно не был уверен в том, люблю ли я Люси. Мне она очень нравилась. С ней было легко, она думала обо мне больше, чем кто-либо в моей жизни: запоминала то, что я ей рассказывал, даже если это были совсем неважные мелочи, вроде того, что я люблю арахисовую пасту с кусочками орехов. Может быть, просто такова женская натура? Мне не с чем было сравнивать, она была моей первой девушкой. Я все время думал о том, что это удивительно и здорово, что она – моя девушка. Можно ли это считать любовью? В задумчивой тишине мы молча пили пиво.

– Я не рассказал Люси о Россе, – вдруг признался я.

Почему не рассказал, я и сам не мог понять. Не хотел, чтобы она стала мне сочувствовать и вести терапевтические разговоры об этом? Или боялся, что Росс и после смерти может испоганить то, что мне дорого, как это было всю мою жизнь: когда он вывихнул мне плечо и я вынужден был отклонить предложение стать голкипером школьной футбольной команды, или когда он «нечаянно» оставил открытой дверь домика моей любимой морской свинки Тоффи?

Маркус так долго молчал в ответ на мое признание, что я уже начал сомневаться, слышал ли он меня. Наконец он сказал:

– Пожалуй, и ни к чему.

Это было такое облегчение.

– Для тебя это новая жизнь.

– Да.

– И Росс был бешеный псих, пусть земля ему будет пухом, – сказал Маркус.

Матч тем временем продолжился серией пенальти. Разговор замер, пока мы смотрели, как бразильцы выходят в финал.

– Еще играешь в сквош? – спросил я.

– Ага. А ты еще бегаешь?

– Каждое утро.

Мой обычный маршрут – а иметь обычный маршрут очень важно, чтобы медитативный вакуум в голове, возникающий во время бега, не прерывался необходимостью думать, куда бежать, – вел меня через закопченные улицы Камдена, к воротам в тихий райский Риджентс-парк. Зимой траву покрывал иней, а небо розовело в лучах восходящего солнца, тонкие силуэты деревьев виднелись через пар моего дыхания, и все вокруг напоминало картину какого-нибудь импрессиониста. Весной я начинал замечать небольшие детали, придававшие изящество ландшафту: каменные вазы-клумбы с шапкой тюльпанов в Итальянском саду на Юстон-роуд, восковые лепестки цветущей магнолии. Летом розы обильно заполняли перголы на Иннер-серкл, где мой маршрут делал поворот и выводил меня на длинную прямую дорогу через поля, мимо вольеры жирафов зоопарка, через канал и обратно, через нижний склон Примроуз-Хилл.

В солнечную погоду владельцы кафе начинали выставлять столики на широкую извилистую улицу, которая вела меня на железнодорожный мост. Это был один из новых фешенебельных районов, где традиционный бизнес не мог конкурировать с высоким спросом на кофе и вкусную еду. В течение года я видел, как закрылась прачечная самообслуживания и на ее месте после ремонта открылось итальянское кафе.

Однажды владелец, который почти весь ремонт делал собственными руками, стоя на стремянке, тщился выровнять вывеску, когда я пробегал мимо. Я остановился и предложил помочь. С тех пор мы регулярно обменивались итальянским приветствием «Бонджорно!», когда он писал меню дня на черной доске у входа в кафе. В меню были простые блюда – полента с трюфелями, колбаса сальсичча с фенхелем, мороженое «гранат с миндалем», но от запахов, идущих с кухни, рот наполнялся слюной.

В тот день, когда на двери кафе появилось объявление «Требуется официант», я, как обычно, пробежал мимо, потом остановился и повернул обратно. Сальваторе дал мне испытательный срок – один вечер – и в конце дня, расплачиваясь за отработанные мной часы, предложил работу. Кажется, я даже первой успешной сессией не гордился так, как тем, что он принял меня на работу.

– Так ты летом в Лондоне останешься? – спросил Маркус.

– Да, планирую.

Квартира, которую нашла для нас Люси, освобождалась уже в конце этого учебного года, и теперь, когда у меня появилась работа, я мог вовсе не ехать домой на каникулы.

– А как родители?

– Наверное, нормально.

Я звонил домой раз в две недели. С тех пор как я навещал родителей в последний раз, отец поменял плитку в прихожей и установил сигнализацию с датчиками движения. Подозреваю, что и то и другое было затеяно исключительно для того, чтобы не думать о более сложных проблемах. Мама же увлеклась шитьем лоскутных одеял. Когда они спрашивали, все ли у меня в порядке, я отвечал утвердительно. Я не знал, чем могу порадовать их, кроме как получив диплом врача. Мой портрет в квадратной академической шапочке, поставленный на каминной полке, мог стать для них поводом похвастаться сыном перед друзьями. Будь я сам по себе, наверняка бы уже сломался под тяжестью непосильного груза наук, но Люси всегда следила за тем, чтобы работы я сдавал вовремя, а мои курсовые и итоговые документы были в полном порядке.

– Не надо писать философских трактатов вместо профессионального эссе, – сказала она. – Преподавателям всего лишь нужно понимать, по каким предметам ты можешь добиться лучших результатов. Твоя работа в будущем – лечить людей, а не менять их жизнь.

– Ну а какие у тебя планы на будущее? – спросил я Маркуса.

– Да вот, думал отправиться в путешествие на каникулы, – пожал он плечами, и я понял, что именно по этой причине он ко мне и приехал. На мгновение я подумал, что здорово было бы вернуться в Италию и все-таки отправиться в путешествие с ним вдвоем, как мы планировали в прошлом году. Но здравый смысл и необходимость самому зарабатывать деньги на жизнь отрезвили меня. Хотя родители ни разу не заикнулись о том, сколько стоит им мое образование, я решил для себя, что буду стараться стать независимым от них финансово, насколько это было возможно.

Провожая Маркуса на вокзале Паддингтон, Люси обняла его на прощание. И когда он обернулся ко мне, чтобы пожать руку, как это принято у мужчин, я немного пожалел, что в мужской среде не принято обниматься. Конечно, в университете у меня появились новые друзья – Тоби, например, хотя с тех пор, как мы съехались с Люси, мы с ним стали реже видеться. Джонатан – тот серьезный парень, с которым мы познакомились в день собеседования, – мы с ним иногда ходили в бар пропустить по стаканчику, но редко, когда он не был занят игрой в шахматы. Но никто из них не знал меня так, как Маркус. Нэш была, пожалуй, моим самым близким другом, но Люси нервничала, когда я с ней проводил время. Самое критическое замечание, которое при этом Люси позволила себе в ее адрес, было то, что «Нэш уж слишком заметная». Нэш, напротив, не сдерживала себя, особенно в подпитии, и обвиняла меня в том, что я выбрал девушку, которая никак не усложняла мне жизнь, на что я обычно отвечал:

– А что в этом плохого?

Этой фразой я злил ее еще больше, хотя, скажу честно, все наши с ней споры всегда заканчивались неудержимым хохотом.

Наша квартира была на седьмом этаже большого многоквартирного дома в квартале между Камден-роуд и Юстон-роуд. Больница была всего в десяти минутах ходьбы, а из окон, выходивших на север и на восток, открывался вид на большую дорогу и на районы Камден, Госпел-Оук и Хэмпстед-Хит. В первое время наш серый, испещренный граффити квартал внушал ужас, но потом, когда мы освоились и нашли удобные улицы, он перестал казаться таким уж жутким.