Текст книги "Золотой ключ. Том 3"

Мелани Роут, Дженнифер Робертсон, Кейт Эллиот
Золотой ключ. Том 3

ЧАСТЬ 3. ЧИЕВА ДО'ОРРО 1315 – 1316

Глава 57

Элейна удерживала альбом на коленях и, щурясь от утреннего солнца, наблюдала за процессией, свернувшей на сокало Грандо перед Катедраль Имагос Брийантос. Несколькими уверенными движениями набросала на бумаге: парадные головные уборы знаменосцев с кисточками; два знамени, посвященные Матери и Сыну, – на белоснежном фоне ослепительные золотые нити вышивки; сгоревшие факелы, те, что светили во время долгой ночной молитвы о дожде; белые лилии у мужчины и женщины, которым выпала честь представлять виноградаря и его жену.

Она стала рисовать женщину: изобразила длинный нос, а потом – тремя четкими штрихами – черные локоны, украшенные венком из белых лилий. Перевела глаза на мужчину. И сжала кулаки. Как это похоже на Великого герцога – столь беспардонно посягнуть на народный праздник. Зачем он поставил своего второго сына на самое почетное место в процессии? Разве так уж необходимо отнимать у простого народа все?

Элейна оставила на бумаге пустое место, там, где шел виноградарь, не сводивший глаз со знамени Сына. Все еще сердясь, начала рисовать санктос и санктас, сопровождавших процессию, Премио Санкто в белом одеянии, который вышагивал впереди. Они пели торжественный гимн дождю, а их тяжелые церемониальные мантии, расшитые золотом и серебром, шуршали на легком ветру, разгуливавшем по площади. Элейна прикусила губу, пытаясь забыть о своей единственной встрече с доном Рохарио, вторым сыном Великого герцога. Но воспоминание о перенесенном унижении было еще слишком свежо.

Она в мгновение ока нарисовала очертания собора и занялась деталями. Погрузившись в созерцание неотличимых друг от друга колоколен и их огромных, жирных теней, растянувшихся по всей длине аркады Палассо Юстиссиа, она избавилась от неприятных мыслей. Знаменосцы поднялись по ступеням, ведущим во двор, и остановились у массивных ворот. Процессия медленно проникала внутрь, гимн сменили более мрачные каденции старой песни виноградарей “Пощади нас. Матерь, Твое сияние обжигает нас”.

Вслед за процессией шли горожане, и вскоре они заполнили двор. Их шляпы были украшены золотыми и серебряными ленточками, а на головах некоторых красовались шапки с кисточками – совсем как у знаменосцев. Элейну восхитило многоцветье красок, и она, перевернув страницу альбома, принялась рисовать ленты, развевающиеся на ветру, – словно яркие линии соединяли лица. Огромная толпа и столько разных настроений: дразнящий смех молодых женщин; искренние слезы верующих; восторг детей, впервые приведенных на этот праздник; благоговейно склоненные головы пожилых людей, понимающих, что для них он может оказаться последним.

Ей почти хватило впечатлений, чтобы изгнать из памяти мысли о той ужасной встрече. Дон Рохарио выступал в роли представителя своего старшего брата, а родственники путем хитроумного обмана заманили ее в такую ситуацию, когда ей не оставалось ничего иного, как сказать “да”. Эйха! Ей никогда не удавалось следить за своим языком: если она злилась или испытывала неловкость – это было известно всем. Но после того как мерзкий дон Рохарио отправился восвояси, ее обвинили в неблагодарности и дурном нраве.

Внезапно Элейна почувствовала себя вне времени и пространства. Она больше не видела толпы, не слышала песнопений и праздничных криков. Ее переполняли жгучая боль и возмущение несправедливостью родных. Если бы она родилась мальчиком, то наверняка обладала бы Даром. И тогда ее мастерское владение карандашом и красками стало бы поводом для ликования, а не помехой в отношениях с, мужчинами.

Миг забытья миновал, и Элейна снова углубилась в зарисовки, не особенно задумываясь о том, какой след оставляет ее карандаш на бумаге. Только так она могла обуздать волнение.

– Мой удел рисовать, – тихонько сказала она, и ее голос утонул в нарастающем реве толпы, которая стала еще громче распевать торжественные гимны. – И они не смогут мне помешать.

Словно сам по себе – резкими, немного угловатыми штрихами – карандаш вывел на бумаге черную шляпу, а под ее полями хмурое лицо мужчины средних лет. Пухлые щеки преуспевающего купца или мастера какой-нибудь гильдии. Она продолжала рисовать – воротник с маленькой булавкой, золотые весы… Только тут Элейна сообразила, что перед ней золотых дел мастер, а может быть, ювелир… Две гильдии недавно объединились, следуя моде, пришедшей в Тайра-Виртеиз Гхийаса вместе с новой, более свободной манерой одеваться, столь популярной последние лет пять.

Граццо Матра! И больше никаких тугих корсетов! Кто-то крикнул:

– Пусть соберется Парламент!

Как только смолк этот голос, вслед за ним раздалось сразу около десятка других:

– Долой до'Веррада!

– Все классы должны иметь право голоса!

– Никаких налогов, не утвержденных Парламентом!

– Позвольте нам голосовать! – заорал мужчина, стоявший рядом с Элейной, и бросился вперед, к ступеням собора. За ним последовали и многие другие.

Пронзительный вой разорвал воздух. Песнопения утонули в протестах толпы.

Поскольку Элейна устроилась на втором ярусе огромного фонтана, с которого была прекрасно видна площадь, устремившаяся вперед толпа не увлекла ее за собой. Но ее охватило лихорадочное возбуждение, когда радостное веселье сменилось возмущенными криками.

«Я должна запечатлеть это!»

Карандаш летал над листами бумаги – вот появились прищуренные глаза, сердито поджатые губы; маленькая девочка, напуганная происходящим, тянется к матери.

Группа молодых людей забралась на фонтан, в руках они держали самодельные транспаранты и флаги, на которых были приделаны вручную широкие полосы – голубые, черные и серебристые.

Кто-то нечаянно толкнул Элейну, она едва успела подхватить альбом, но доска с громким всплеском свалилась в воду. Тихонько ругаясь, она сунула альбом под мышку, положила карандаш в карман, специально для этой цели пришитый к юбке, и стала спускаться. Но растущая толпа ей мешала. Зажатая со всех сторон на каменных ступенях, она не могла пошевелиться.

– Позвольте я достану, маэсса. – Человек, стоявший в нескольких шагах от нее, у основания фонтана, совершенно хладнокровно, прямо в башмаках и брюках вошел в струю воды. На камни, тут же ставшие темно-серыми, стекала вода, когда он выбрался с доской в руке.

Позади него, словно после некоего раздумья, задвигались молодые люди, распевая разухабистые застольные песни и размахивая при этом транспарантами и флагами. Они устремились вперед, и Элейне пришлось перебраться на другой ярус. Отсюда ей больше не было видно собора, а перед глазами плясали разноцветные, радужные брызги.

Элейна взобралась на большой прямоугольный камень. А вот и он! Молодой человек начал пробираться к ней, она же в это время внимательно его разглядывала. Возраст – около тридцати; простое, круглое, заурядное лицо, знакомое, но никак не вспомнить, где она его видела. Черные волосы коротко острижены, ничего примечательного в отличие от парней, окружавших ее со всех сторон, которые, казалось, так же серьезно относились к своей внешности, как и к политическим лозунгам. Двигался он тоже без особого изящества, чертыхнулся, ударившись обо что-то коленкой. Но его руки…

Элейна всегда обращала внимание на руки: длинные, тонкие пальцы и широкие, сильные ладони – такие руки одно удовольствие рисовать. И вот, пожалуйста – пятнышко высохшей краски.

– Вы Грихальва, – сказал он, протягивая ей доску. Вокруг неистовствовала толпа, альбом Элейны помялся, как, впрочем, и платье. Она разозлилась.

– Через меня пробраться в Палассо Грихальва вам не удастся! – Она вырвала у него свою рисовальную доску. – На авенидо Шагарра есть школа живописи. Идите туда, может быть, там вам повезет больше.

Он только улыбнулся ей в ответ. Его неестественное спокойствие посреди хаоса, воплей и протестов произвело на Элейну немного жутковатое впечатление. Рокот толпы нарастал, становился возбужденным и страшным.

– Я только хотел бы проводить вас до дома, маэсса. – Пришлось кричать, чтобы она услышала его. – Я наблюдал, как вы рисовали. Вы талантливы, верно? По-настоящему одарены. – Он произнес это не комплиментарно, не с целью подольститься, а как очевидный факт, о котором оба они прекрасно знали.

Элейна замерла, ей следовало уйти, но она не могла сдвинуться с места. Совершенно чужой человек знал о ней то, чего не было известно никому с тех самых пор, как умерла ее бабушка Лейла, точнее, никто не желал признавать ее способностей к живописи. Она не обладала Даром – им природа не наделяла женщин, – но была наделена истинным талантом ничуть не меньше, чем ее кузены, мальчики.

Еще какие-то юнцы попрыгали в фонтан, начали подниматься все выше и выше, пока наконец троица смельчаков не оказалась на самом верху, у венчающей фонтан фигуры герцога Алессо. Им бросили флаг, и они под радостные возгласы своих товарищей, собравшихся внизу, обмотали его вокруг герцога.

– Пусть соберется Парламент!

– Никаких налогов без нашего согласия!

Все больше и больше народу забиралось на фонтан, чтобы получше рассмотреть происходящее. Взвизгнула какая-то женщина, заплакал ребенок. Элейна, стиснутая со всех сторон, не могла пошевелиться.

– Кто вы? – крикнула она, но толпа издала оглушительный рев в тот миг, когда голубое с черным и серебряным знамя затрепетало над Палассо Юстиссиа.

Элейне пришлось отступить назад, а незнакомца увлекла за собой толпа, и вскоре она потеряла его из виду. Брызги летели на ее волосы и шею, какая-то женщина в фартуке и юбке, серой от пепла, посмотрела на нее, перевела взгляд на альбом и доску и показала вдаль, туда, где в конце одного из бульваров появилась зеленая, перекатывающаяся волна.

– Посмотри вон туда, подружка, на бульвар Бенекитnо Герцог вызвал шагаррский полк! Чирос! – Женщина сплюнула в фонтан. В руках она держала корзинку с черствыми кусками хлеба. – Говорят, в Гхийасе свежего хлеба хватило всем, даже беднякам, после того как его забрали из домов богатеев и знати.

Кто-то из толпы затянул гимн “Новый дождь”, пение разрасталось, набирало силу, и вскоре его подхватила почти вся площадь. Только теперь слова звучали скорее как угроза и совсем не походили на мольбу, обращенную к небесам: “С новым дождем нас ждет свобода!"

Брызги воды – или слезы – застилали глаза. Почему жители Мейа-Суэрты не должны возмущаться и протестовать против тяжелой жизни? Разве они, как и сама Элейна, не вынуждены подчиняться правителю, лишенные возможности даже высказать свое мнение? Ей двадцать один, вот уже два года как она вдова, однако ее родственники относятся к ней так, словно она марионетка, предназначение которой – служить достижению их честолюбивых целей.

Сначала ее использовали во время конфирматтао, а когда за две попытки она не зачала, отдали замуж за Фелиппо Грихальву, пережившего двух жен. И лишь после того как она родила мертвого ребенка, а Фелиппо скончался во время летней лихорадки, они нехотя позволили ей рисовать, да и то лишь потому, что на этом настаивала бабушка Лейла, пользовавшаяся в семье огромным влиянием.

Лейла умерла. И теперь Эдоард, старший сын покойной герцогини Майрии и Великого герцога Ренайо II и его наследник, с величайшим трудом уговорил своего отца возродить древнюю традицию Марриа до'Фантоме, поскольку возымел желание завести себе любовницу из семьи Грихальва.

А разве молодая вдова, уже доказавшая, что она практически не в состоянии иметь детей, не самая подходящая для этого кандидатура?

– Я хочу только одного – рисовать! – крикнула Элейна, обращаясь к случайному прохожему, восхитившемуся ее талантом.

Но он исчез в толпе, а громоподобный вопль тысяч глоток, проревевших последние строчки гимна, заглушил крик ее души.

Спасаясь от напирающей толпы и надвигающихся солдат, на фонтан начали взбираться все новые и новые люди. Их было слишком много. Здесь уже совсем не осталось свободного места. Элейна упала на одно колено, попыталась сохранить равновесие, ободрала ладонь о камень, прижала к груди свой драгоценный альбом, снова уронила доску. Нужно поскорее отсюда уходить. Приближаются солдаты Великого герцога.

Опустив голову и вовсю орудуя локтями, Элейна добралась до основания фонтана. Поскользнулась и чуть не упала, ступив на землю. Люди стояли, прижимаясь друг к другу, ужасно похожие на цыплят, которых хозяйка принесла домой с рынка. Их крики превратились в нечленораздельный гул. Элейна толкалась, пробиваясь вперед, споткнулась о чье-то тело, человеческий поток увлек ее направо, потом налево, она отчаянно с ним сражалась и в конце концов оказалась в задних рядах, на противоположной от собора стороне площади.

Идти стало легче. Она вышла на авенидо Ориаль в тот момент, когда прозвучали первые выстрелы.

Не оглядываясь, Элейна побежала. Она ненавидела себя, потому что спешила укрыться за надежными стенами Палассо Грихальва. Ведь для нее это самая настоящая тюрьма!

Ее родственники хотели, чтобы она стала любовницей дона Эдоарда. Положение возлюбленной наследника трона – это власть! И влияние! Они смогут контролировать Вьехос Фратос, члены ее семьи по материнской линии не имели такой возможности вот уже два поколения: ее мать была племянницей знаменитой Тасии, любовницы Арриго III, женщины, пытавшейся убить Великую герцогиню Мечеллу.

Но Элейне такая власть не нужна. Она не желает в этом участвовать. А они не в состоянии ее понять.

И вот теперь она бежит, бежит к ним, и все потому, что боится. У нее за спиной глухой гул превратился в пронзительные крики и вой, а полуденное солнце опалило улицы Мейа-Суэрты в тот момент, когда ружейный залп ворвался в торжественную праздничную процессию.

Глава 58

Рохарио Алехандро Энрикки Клеменсо до'Веррада, второй сын Великого герцога Ренайо и покойной Великой герцогини Майрии, последним из тех, кто был в храме, понял, что на улице начались беспорядки.

Тяжелое церемониальное одеяние ограничивало движения, к тому же он ничего не должен был говорить и уже давно перестал следить за происходящим вокруг. Рохарио стоял перед алтарем и смотрел на монументальный запрестольный образ, доминирующий над пространством храма. Матерь и сидящий у Нее на коленях младенец Сын взирали на него. На Ней были старинные золотые одежды, изящно ниспадающие с одной руки; другую скрывала пухлая фигурка Ее Сына. Шедевр старых мастеров, единственное полотно, уцелевшее в сгоревшем соборе во время большого пожара в 1155 году.

Когда его отстроили заново, “Рождение Святого Сына” заняло в храме самое почетное место.

Матра Дольча! Великолепное произведение – последняя картина легендарного Сарио Грихальвы. Хотя она создана триста лет назад, ее золотые тона и сейчас сияют так, словно художник совсем недавно касался кистью полотна, – умиротворенный лик Матери, радостная и счастливая улыбка Сына, парящие вокруг них ангелы с распростертыми крыльями и солнце с луной, одновременно озаряющие Трон. Льющийся свет прописан так искусно, что только с близкого расстояния Рохарио видел его игру на одеяниях ангелов и фигуре Матери, сверкающие лучи солнца неуловимо отличались от серебристых нитей луны.

В картине было нечто магическое. Даже во время таких грандиозных церемоний, как эта, стоя на коленях вместе с другими охваченными благоговением прихожанами, он ощущал на себе Ее взгляд Но он не казался тяжелым, скорее ободряющим, почти осязаемым А когда его дорогая матушка умерла и он рыдал во время заупокойной службы, даже в такой трагический момент Матерь его утешила, помогла справиться с горем. И после того как его отец женился на красивой и совершенно безмозглой северной принцессе, лишенной музыкального слуха и художественного вкуса и к тому же говорящей с чудовищным акцентом, зато принесшей ему в качестве приданого повозки, полные золота, и торговый флот, – даже в час их бракосочетания гнев и сожаление исчезли без следа, лишь стоило ему встретиться глазами с Ней.

И сейчас на него низошел мир, словно кто-то прошептал на ухо: “Все будет хорошо”.

Когда кто-то подтолкнул его под локоть, Рохарио удивленно оглянулся. Странный шум эхом прокатился по собору – Прошу прощения, дон Рохарио. – Белобородый мужчина, которого Рохарио сразу узнал, был не кто иной, как санкто Лео, добрый, старый человек с удивительно мягким голосом. Он проводил четвертую службу каждый месяц. – Пожалуйста, господин. Мы должны торопиться. Необходимо снять церемониальное одеяние.

– Но служба еще не закончилась.

– Там… на улицах… начались беспорядки. Прошу вас, пора возвращаться в Палассо.

Постепенно Рохарио сообразил, что, несмотря на утешительное присутствие запрестольного образа, санкто Лео перепуган до смерти.

– Какие беспорядки? – Он сбросил тяжелое одеяние на руки побледневшего слуги и сделал несколько шагов в сторону дверей. В громадном нефе собора толпились участники процессии Под высокими сводами все они казались маленькими рядом с великолепием Матры эй Фильхо. Рохарио потерял из виду хрупких санктос, которые вели службу.

– Прошу прощения, дон Рохарио, сюда. Мы выйдем через помещение капитула. Здесь не… – Лео замолчал, махнул рукой слуге и, схватив Рохарио за руку, потянул за алтарь.

– Здесь что?.. – переспросил Рохарио.

Рука санкто оказалась неожиданно сильной, и Рохарио вспомнил свою старую няню, Отонну, которая в полдень всегда приходила за ним в Галиерру, чтобы отвести в классную комнату на занятия. Рохарио ненавидел конфликты, поэтому не стал сопротивляться.

Санкто Лео повел его по лабиринту маленьких комнатушек, где Премио Санкто готовил свои проповеди. За ними, словно стадо овец, следовали несколько слуг и молодых санкто.

– Здесь небезопасно, – ответил старик. – Начался бунт. Номмо Матра! Куда катится наш мир? Когда я был мальчишкой, такого просто не могло быть. Великая герцогиня Мечелла, да будет благословенна ее память, выезжала в своем экипаже, и толпа падала перед ней на колени. Ужасное дело, ужасное дело.

В задних комнатах не было окон, поэтому Рохарио не мог выглянуть на улицу. Он никогда не видел никаких волнений, ему и в голову не приходило, что подобное может случиться в Мейа-Суэрте. Но он слышал, будто толпа сожгла королевский дворец в Таглисе и грабила продовольственные лавки в Нипали. А вдруг страсть к беспорядкам, как чума, перекинулась на население Тайра-Вирте?

– Эйха! – неожиданно воскликнул Рохарио, вспомнив слух, который распространился на концерте четыре дня назад. – Это связано с Парламентом, не так ли?

– Матра эй Фильхо! – воскликнул старик. – Что вы делали целый день, нинио? Неужели вы не знаете, что происходит в городе?

– Конечно, знаю! Я помогал моему брату Эдоарду решить проблему с любовницей из семейства Грихальва.

Санкто Лео застыл на месте. В комнате было сумрачно, ее освещало лишь несколько канделябров. Однако на противоположной стене висел превосходный портрет Премио Санкто Грегоррио IV во время его вступления в должность. Сколько лет прошло с тех пор? Сто, наверное. Рохарио узнал кисть Оакино Грихальвы. Из-за вычурного головного убора Премио Санкто художнику не удалось продемонстрировать свой знаменитый талант изображать волосы. Вместо этого с поразительным совершенством он написал плетеную шапку, изукрашенную драгоценными камнями.

– Какой чудесный портрет! – воскликнул Рохарио. – Как жаль, что он скрывается здесь.

Рохарио вопросительно взглянул на санкто, и последующие слова замерли у него на губах. Старик, нахмурившись, смотрел на… Да, вне всякого сомнения, в его глазах Рохарио прочитал отвращение. На стене за спиной санкто Лео висело зеркало в золотой раме, и Рохарио увидел свое неясное отражение. Нет ничего удивительного в том, что санкто Лео так возмущен! Кружевные манжеты перекосились, а накрахмаленный белый шейный платок смят тяжелым церемониальным одеянием. Рохарио поспешил привести себя в порядок, чувствуя, что санкто не сводит с него глаз.

– И вы считаетесь самым разумным в семье? Матра! Нечего удивляться, что люди вышли на улицы. Во что превратились некогда великие до'Веррада?

Рохарио, забыв о манжетах, с изумлением уставился на старика.

Снаружи донеслись, приглушенные мушкетные выстрелы.

– Мы должны отвести дона Рохарио в безопасное место, – пробормотал один из слуг.

Раздался необычный звук. Хотя Рохарио никогда раньше не слышал настоящих воплей – за исключением пронзительного визга лошади брата, когда та сломала ногу после прыжка через изгородь, – он сразу все понял и содрогнулся.

– Пора, – сказал санкто Лео. – Нужно уходить отсюда. Остается надеяться, что авенидо Шагарра свободна.

Рохарио покорно последовал за стариком. Однако, когда они вышли через боковую дверь поперечного нефа на авенидо, возле стены собора уже кипел людской поток. Его рокот напоминал рев Рио Сангва во время наводнения. Рохарио с удивлением заметил, как группа бедно одетых молодых мужчин продирается против течения в сторону сокало. В руках они держали ножи и горлышки разбитых бутылок. Толпа спешила вперед, ни на что не обращая внимания, – вокруг царила паника.

– Идемте, господин. – Санкто Лео потащил его вперед.

– Бедняки вышли на улицы? Почему? – Рохарио посмотрел на группу молодых парней.

В какие лохмотья они одеты! Санкто Лео проследил за его взглядом.

– Это совсем не бедные мальчики, дон Рохарио. Судя по их виду, они вполне уважаемые подмастерья.

– Но как они одеты…

– Медлить нельзя ни минуты! – прошептал один из слуг.

Крепкий малый, отставший от остальных подмастерьев, обернулся и посмотрел прямо на Рохарио. На его лице промелькнуло странное выражение, оно напомнило Рохарио усмешку старой няни Отонны, когда его маленькая сестричка Тимарра просила показать ей волшебную книгу о любви их дедушки и бабушки. Великого герцога Арриго и несравненной Великой герцогини Мечеллы, и рассказать о том, как они всегда заботились друг о друге.

Только на сей раз усмешка была обращена на него.

Санкто Лео подтолкнул его в спину.

– Идемте!

Шестеро парней повернули и устремились сквозь толпу к Рохарио. Со стороны сокало послышались мушкетные залпы. Закричали люди.

Слуга дернул Рохарио за руку. Ему хотелось бежать; он понимал, что означает появившееся на лицах подмастерьев выражение. Когда они были еще мальчишками, Эдоард частенько бил его. Однако Рохарио не мог поверить, что эти люди причинят ему вред. К тому же он не мог бросить старика.

– А вот и вонючий ублюдок! – закричал, приближаясь, крепыш, который шел последним.

Хотя люди продолжали заполнять улицы, Рохарио вдруг почувствовал, что он и его скромный эскорт остались наедине с полудюжиной подмастерьев. Он не ответил на оскорбление, но и не отступил.

Крепыш отшвырнул санкто Лео в сторону, встал перед Рохарио и пристально на него посмотрел. Они оказались примерно одного роста, но плечи парня были почти в два раза шире.

– Куда идешь, чи'патро? – дерзко спросил он.

– Ты не смеешь так говорить о моей благословенной матери! – Рохарио почувствовал, как в нем закипает гнев, и толкнул крепыша в грудь.

К сожалению, долгие годы уроков фехтования и тренировок не принесли дону Рохарио никакой пользы. Эдоард ненавидел проигрывать, и Рохарио с удовольствием шел на уступки или вовсе пропускал занятия.

Он понял, что дело плохо, когда подмастерье больно стукнул его кулаком по голове. Рохарио зашатался. Следующий удар заставил его отступить еще на шаг, и теперь он упирался спиной в стену. Сквозь звон в ушах он услышал умоляющий голос санкто Лео:

– Это дон Рохарио, не причиняйте ему вреда! В ответ подмастерья принялись изрыгать проклятия. Рохарио закрыл руками голову, и они начали бить его в живот. Боль обожгла внутренности. За что они его ненавидят? Ведь он даже их не знает.

Рохарио услышал крик санкто Лео. С яростью, рожденной отчаянием, он вырвался из рук парней, чтобы броситься на помощь старику. Двое слуг уже лежали на земле, какой-то санкто мчался без задних ног.

– Прекратите! – заорал Рохарио, бешено размахивая кулаками, и попытался пробиться к санкто Лео. Тот упал на колени. – Он ведь старик, неужели вы сами не видите!

Кто-то ударил Рохарио сзади ногой, и он упал на одно колено, но тут же вскочил. Если он окажется на земле, все будет кончено.

Прогрохотали выстрелы. Санкто Лео вскрикнул и содрогнулся. Кровь фонтаном хлынула из раны на шее. Рохарио успел подхватить старика и приготовился к новому нападению, но подмастерья, выкрикивая напоследок злобные оскорбления, умчались прочь вместе с перепуганной толпой.

В ухо Рохарио попал камень. Он осмотрелся. Со стороны площади, как ангелы мщения, надвигались солдаты шагаррского полка.

– Господин! Господин! – закричал последний слуга, прячась у него за спиной. – Они стреляют во всех подряд. Мы должны бежать.

– Я не оставлю санкто. – Рохарио опустился на землю, продолжая держать Лео, по его рукам текла кровь старика.

Солдаты снова выстрелили. Женщина споткнулась и упала, ее рот был широко открыт от удивления и ужаса; она поползла вслед за разбегающимися людьми, ее руки царапали камни мостовой. И вмиг была растоптана толпой. Рохарио отвел глаза.

Солдаты продолжали беспощадно наступать. Он осторожно положил старика на землю, выпрямился и поднял руку. Как ни странно, она даже не дрожала.

– Стойте! Во имя Матры эй Фильхо! Помогите мне, этот святой человек ранен.

И тут случилось чудо. Солдаты остановились. Ехавший на лошади капитан прорезал толпу и спешился рядом с Рохарио.

– Матра Дольча! Дон Рохарио! Что вы здесь делаете? Сержант Риввас, доставьте дона Рохарио в Палассо. Возьмите десять человек для охраны. Немедленно!

Сильные руки подхватили Рохарио.

– Но санкто Лео! – запротестовал он.

– Ваш отец оторвет мне голову, если с вами что-нибудь произойдет, – устало сказал капитан. – Садитесь!

Рохарио помогли взобраться на лошадь, ему пришлось опереться на плечо сержанта, словно он был малым ребенком, хотя ему уже исполнился двадцать один год.

Теперь его окружали конные солдаты. Рохарио бросил последний взгляд на неподвижно лежавшего на холодных камнях санкто Лео, но сержант уже нетерпеливо дергал лошадь за повод. Они понеслись по улицам города в Палассо Веррада. Повсюду валялись тела убитых мужчин и женщин, стонали раненые – многие умрут еще сегодня от потери крови. Вдруг Рохарио увидел ребенка – ребенка! Он лежал на мостовой с раскинутыми в стороны рукгсми, совсем как забытая кем-то кукла. Неужели такое возможно? Что происходит в Мейа-Суэрте?

К тому времени, когда они добрались до Палассо, Рохарио был уже ни на что не способен, поэтому молча покорился семейному врачу, который, впрочем, заявил, что с ним все в порядке, – лишь несколько синяков и царапин. Дворецкий и личный слуга отвели Рохарио в его покои. Там оставили одного, но он слышал, как они шепчутся за дверью.

Прошло несколько минут, и Рохарио вдруг почувствовал, что больше не может этого выносить. Он задыхался в своей спальне, чего раньше никогда не бывало; Роскошная комната вполне удовлетворяла его вкусам. Он посмотрел на двери, украшенные орнаментом, на камин с золотыми листьями, на пол маркетри и стены с изящными медальонами, расписанными цветами. И на картину, доставленную по его приказу из Галиерры: шедевр кисти Гуильбарро Грихальвы “Рождение Коссимы”. Конечно, он хотел заполучить другое полотно, но бабушка Мечелла очень любила портрет Сааведры, и отец отказался снять его с почетного места.

Теперь, глядя на крошечную девочку, чья трагическая, ранняя смерть наполняла скорбью комнату, Рохарио вспомнил о мертвом ребенке, оставшемся на мостовой. И еще одна мысль пришла ему в голову: Коссима сидела на коленях матери в такой же позе, что и младенец на запрестольном образе в соборе.

Кому все это нужно? Словно кто-то сорвал занавес, окутывавший стены его комнаты, и он увидел уродливые улицы города. Все изменилось. Он не мог больше получать удовольствие от пронзительного полотна давно умершего Гуильбарро.

Рохарио вскочил с постели и прохромал мимо слуг, жестом отослав их прочь. Он шел в то единственное место во дворце, где всегда испытывал умиротворение, – в Галиерру. Сейчас она была закрыта, в ней находились лишь он сам и двое сопровождавших его на почтительном расстоянии слуг.

Он добрел до конца Галиерры; здесь, на самом видном месте, во всем своем великолепии висел портрет Сааведры Грихальва – “Первая Любовница”. Рохарио устало присел на скамью. Он бы преклонил перед ней колени – картина того заслуживала, но на него смотрели слуги. А ободранные о мостовую колени нещадно болели.

Рохарио с восхищением взирал на Сааведру. Первая Любовница стояла, положив одну руку на щеколду массивной, окованной железом двери своих покоев. Слегка повернув голову, она смотрела в зеркало, установленное на мольберте. Ее профиль, и тонко переданное отражение в зеркале, и умные, выразительные глаза казались более живыми, чем у многих придворных, с которыми Рохарио встречался каждый день. Рохарио хотелось верить, что Сааведра ждет возвращения своего возлюбленного, герцога Алехандро.

В отличие от Матери, главной чертой которой была умиротворенность, Сааведра излучала такую неистовую силу, что невольно возникало желание коснуться ее рукой. Рохарио восхищался этим произведением великого живописца с тех самых пор, как был маленьким мальчиком. Его няня и даже родители часто повторяли, что в детстве его переполняла безудержная энергия и только Галиерра могла его успокоить. Здесь, перед портретом Сааведры, его душа отдыхала.

– В Мейа-Суэрте что-то происходит, – прошептал Рохарио. Ему отчаянно хотелось, чтобы она услышала, и одновременно он боялся, что слуги сочтут его безумцем, – ведь ни один человек в, здравом уме не станет разговаривать с картиной.

– Я больше не понимаю мир, в котором живу. Старик, чья единственная вина заключалась в том, что он пытался спасти меня, убит. Конечно же, она не могла ему ответить – он лишь представил себе ее слова:

«Все так изменилось. Почему?»

Рохарио попытался объяснить, рассказал о беспорядках в соседних странах – Гхийасе, Таглисе и Нипали, о простых людях, стремящихся принимать участие в управлении государством. Но его слова звучали абсурдно, к тому же он не обращал особого внимания на мир за стенами Палассо, а потому и не понимал его.

Он сдался, замолчал. Сааведра не может его слышать: она умерла триста пятьдесят лет назад. Рохарио вздохнул, поправил манжеты и снова посмотрел на портрет. Придворные дамы казались ему бледным отражением Сааведры – стоит взмахнуть рукой, и они исчезнут, не оставив после себя ни памяти, ни следа.

Двор… Как они заискивают перед каждым новым членом семьи. Эдоард выставил себя полнейшим дураком. Красоту новой жены своего отца Рохарио находил безжизненной, а в лице не видел света и силы – голубые глаза, черное сердце. Конечно, вряд ли Хоанна из Фризмарка, ныне Великая герцогиня Хоанна, настолько умна, чтобы сознательно причинить кому-нибудь зло. Ей нравятся наряды, драгоценности, миниатюрные борзые и сплетни. Но даже ей хватит сообразительности держаться подальше от старшего сына своего мужа – зачем рисковать тем, что у нее уже есть?!