Текст книги "Золотой ключ. Том 3"

Однако Эдоард не нашел ничего лучшего, как внушить себе, что он в нее влюблен. Рохарио выпало сомнительное удовольствие присутствовать при скандале.

"Тебе пора завести любовницу!” – кричал отец.

«Тогда она должна быть из рода Грихальва!»

«Ты не уважаешь память своей бабушки Мечеллы! И страдания, через которые ей пришлось пройти!»

Но Эдоард, холодный словно камень, не отступал перед яростью Великого герцога Ренайо и получил то, что хотел. Как и всегда.

Рохарио улыбнулся, вспомнив о порученной ему миссии. Отец нашел красивую вдову Грихальва. Она была внучкой Лейлы Грихальва, доверенного лица Великой герцогини Мечеллы.

– Эта вдова безупречна во всех отношениях, – заверил Эдоарда Верховный иллюстратор Андрее.

И Эдоард, незаметно наблюдавший во время службы за молодой женщиной через потайное отверстие в стене Храма Священных Фонтанов, как-то сразу решил, что она и в самом деле совершенна. Точно так же он покупал лошадей.

Эйха! Во время визита Рохарио молодая вдова устроила скандал, чем ужасно смутила своих родителей. Сейчас, уже в который раз вглядываясь в портрет Сааведры, Рохарио пытался понять, есть ли в этих женщинах нечто большее, нежели типичное внешнее сходство. Или, может быть, дело в бурном темпераменте молодой вдовы? В конце смутившей всех встречи отец назвал дочь строптивой. Возможно, дает о себе знать кровь Грихальва, которой уже четыре сотни лет, – вот откуда эти черные как вороново крыло локоны, прямой нос, скошенные брови, такие же, как у ее давно умершей родственницы Сааведры.

Женщина на картине ждала, такая живая, что Рохарио порой казалось: стоит только протянуть руку, и она, опершись на нее, сойдет с полотна. Ее платье, модное триста лет назад, выглядело как настоящее, реальное – пепельно-розовый бархат излучал мягкое сияние. Временами, когда Рохарио оставался в Галиерре один, – а может, это зависело от определенного освещения, – у него возникало чувство, будто Сааведра слегка поворачивает голову или что ее руки чуть-чуть смещаются, пальчик с кольцом сдвигается в сторону, а лучи солнца падают из окон спальни под другим углом.

Но это, конечно же, невозможно.

Он вздохнул и, подперев ладонью подбородок, буквально впился в лицо Сааведры.

И сделал неожиданное открытие.

Сааведра служила моделью для Матери на запрестольном образе в соборе. Как он раньше этого не заметил? Естественно, внесены небольшие изменения: другой цвет волос, одеяние Матери намного древнее платья Сааведры; ее не украшают никакие драгоценности – лишь освещает сияние святости. А в руке Сааведры зажата золотая цепочка, с которой свисает изящный Золотой Ключ, символизирующий богатство и традиции ее семьи.

Портрет сделан с натуры, а Матерь писалась по воспоминаниям, слегка потускневшим за долгие годы. Автор обоих полотен – великий Сарио Грихальва; одно создано в начале его удивительной карьеры, другое – в конце.

Рохарио услышал шаги, оглянулся, поморщился от боли в плече и ребрах и увидел Эрмальдо, графа до'Альва, министра и дальнего родственника до'Веррада. Эрмальдо остановился в нескольких шагах от Рохарио, всем своим видом выказывая нетерпение.

– Его светлость хочет немедленно с вами переговорить, дон Рохарио. Он глубоко скорбит из-за смерти нашего святого брата санкто Лео, бывшего учителем его светлости.

Рохарио встал с искаженным гримасой лицом – на этот раз причиной явилась не только боль. Омерзительное завершение омерзительного дня. Он снова оказался повинен в смерти человека, которого любил его отец.

Последние два года Рохарио старался не попадаться отцу на глаза. Теперь ему напомнят ужасную правду: именно по вине Рохарио его любимая мать Великая герцогиня Майрия умерла от летней лихорадки два года назад. Он всего лишь поставил букет лилий в вазу у ее постели. Откуда он мог знать, что поставщики цветов были переносчиками болезни? Отец так и не простил его.

– Иду, – повиновался Рохарио.

Он бросил последний молящий взгляд на Сааведру, снова увидев отражение ее глаз в зеркале. “Где Алехандро?” Может быть, она думает о нем? О своем возлюбленном, герцоге Алехандро?

– Давно мертв, – прошептал Рохарио, вдруг невыносимо остро ощутивший тайну и трагедию этой красивой женщины.

И проследовал за Эрмальдо в кабинет Великого герцога.

Глава 59

– Как я понял, ты не получил серьезных ранений? Великий герцог не отрывал взгляд от “Договора”, который лежал на его столе, не смотрел он и на спутника Рохарио – Андрее Грихальву.

Верховный иллюстратор стоял в полутени, повернув голову к окну, и выглядывал во внутренний дворик Палассо Веррада, где цвели акации. Пока Рохарио собирался ответить отцу. Верховный иллюстратор сделал шаг вперед и, посмотрев на молодого человека, выразительно приподнял бровь – извечная реакция на небрежность в одежде Рохарио. От Грихальвы исходил слабый аромат краски и скипидара.

– Ты не ответил мне, – сказал Великий герцог, как и прежде не поднимая глаз.

– Я не получил серьезных ранений, ваша светлость, – ответил Рохарио.

– Мне сказали, что ты пытался спасти жизнь санкто Лео.

– Он защищал меня, ваша светлость. Любой на моем месте поступил бы так же.

– При каких обстоятельствах на вас напали? Рохарио вдруг вспомнил сердитые слова Лео: “Неужели вы не знаете, что происходит в городе?"

– Процессия закончилась серьезными беспорядками.

– Мне доложили советники. Инициаторы волнений будут найдены и понесут заслуженное наказание.

Как мог Великий герцог говорить так спокойно после всех ужасов, свидетелем которых стал Рохарио?

– Но, патро, разве не следует прежде выяснить, что заставило их начать бунт?

– Как мило, что у тебя вдруг появился интерес к государственным делам, Рохарио. – В тоне Великого герцога было столько сарказма, что Рохарио вздрогнул и сжал кулаки.

Великий герцог показал пальцем на рисунок – со своего места Рохарио не видел, кто там изображен, – а другой рукой поманил иллюстратора.

– Андрее, я не хочу, чтобы граф до'Паленсиа стоял на этом месте. Если он будет держаться как можно дальше от представителя семейства до'Нахерра, все поймут, что его сын не сможет рассчитывать на состояние этого семейства. Наследница до'Нахерра должна достаться Бенетто. Ему понадобятся деньги на собственное содержание, потому что он способен лишь возиться с игрушечными солдатиками.

Ренайо наконец поднял глаза, полные невысказанных упреков. Рохарио сжался. Лихорадка, убившая его мать, брата и маленькую сестру, нанесла непоправимый урон Бенетто, навсегда искалечив его разум и тело. Словно потеряв последний интерес к сыну, Великий герцог снова взглянул на “Договор”.

– Конечно, ваша светлость, – сказал Андрее. – Я сделаю все, что потребуется.

Он отошел в сторону и сел на изящный стул с красной парчовой подушкой.

Фалды его зеленого шелкового кафтана опустились на покрытый коврами пол, явив миру великолепный жилет, расшитый зелеными и золотыми нитками.

Великий герцог, как обычно, был одет просто. Высокий воротник, поддерживаемый шейным платком, завязанным как галстук-бабочка, стального цвета двубортный сюртук прямого покроя в новом северном стиле. Одежда не слишком занимала Ренайо, если только все было пошито превосходно и из самых лучших материалов. Его волновало богатство.

Он осторожно свернул “Договор”, стараясь не сделать изломов на плотной бумаге, и снова внимательно посмотрел на два наброска, лежащих на столе. Придвинувшись поближе, Рохарио увидел на одном из них с полдюжины карандашных портретов молодых женщин; на другом – сцену в порту: два корабля, четыре купца и опускаемые на берег грузы. Похоже на предварительный этюд к большому “Договору”. Однако рисунок казался старомодным, без четких – и, как считал Рохарио, скучных и неестественных – линий, характеризующих современный стиль.

– Мне это не нравится, – сказал Великий герцог. – Они выглядят безответственно.

Верховный иллюстратор вздохнул, как человек, на плечи которого взвалена непосильная ноша.

– Один из наших родственников вернулся домой в прошлом месяце. Он начал плавать, когда ему исполнилось восемнадцать, и очутился за границей в столь юном возрасте, что на него оказала влияние мода, не имеющая ничего общего с традициями семьи Грихальва. Слишком много эмоций.

Рохарио робко подошел к краю огромного стола. Ренайо продолжал игнорировать сына, словно тот вообще здесь не присутствовал. Изображение порта было интересным, но внимание Рохарио привлекли необычные миниатюры. Уже в течение пяти лет короли и принцы соседних держав присылали портреты своих дочерей в Тайра-Вирте, зная, что скоро Эдоард повзрослеет и ему понадобится жена. Большинство были написаны хорошими художниками; иные даже вызывали восхищение двора, хотя к претенденткам были просто безжалостны. Но в этих рисунках чувствовалась настоящая жизнь. Под каждым стояла аккуратная подпись: Элвит из Мерса, принцесса Аласаис де Гхийас, Юдит до'Брасина, графиня Катерин до'Таглиси. Первые две оказались прелестными молодыми девушками, а две другие – девочками двенадцати или четырнадцати лет, но зарисовки получились настолько удачными, что Рохарио показалось, будто он знаком с каждой из них и может предвидеть, как они поведут себя во время встречи. Элвит производила впечатление сильной и здоровой, Аласаис – нежной и стеснительной, маленькая Юдит с трудом сдерживала смех, а хрупкая графиня до'Таглиси напоминала кролика, за которым гонятся борзые.

– Он весьма амбициозный молодой человек, – добавил Андрео. – Работает самозабвенно. Думает только о живописи. Но находится под колоссальным влиянием старых мастеров? Похоже, он думает, что, получив имя Сарио, стал пользоваться тем же авторитетом, что и первый Сарио Грихальва. Эйха, уж эта молодежь! – Он посмотрел на Рохарио.

Ренайо, нахмурившись, продолжал изучать портреты. После смерти Майрии на его лице появилось много морщин.

– Эдоарду еще рано жениться, – сказал он изменившимся тоном. – Рохарио, Андрео сообщил мне, что молодая женщина не согласилась на связь с Эдоардом. Что ты ей сказал?

Неожиданное обвинение лишило Рохарио дара речи.

– Прошу прощения, ваша светлость, – вмешался Верховный иллюстратор, – но я сам разговаривал с родителями Элейны. Они очень благодарны дону Рохарио и – можете не сомневаться – приложат все силы, чтобы дон Эдоард получил то, что желает. Дон Рохарио был крайне вежлив, вел себя с достоинством и сделал свое предложение со всем необходимым почтением. Любая девушка была бы польщена. Однако вы же знаете, у Элейны плохая наследственность со стороны матери. Прекрасные связи по отцовской линии, но ее мать – родственница Тасии Грихальва. Больше тут сказать нечего!

– Она не хочет быть любовницей Эдоарда? – удивился Ренайо.

– Она… очень упряма, ваша светлость. Бабушка внушила Элейне, что она должна посвятить себя живописи. Впрочем, не сомневайтесь, она выполнит свой долг.

Великий герцог не скрывал изумления.

– Я видел ее портрет. Она довольно красивая женщина. Для нее это прекрасная возможность… У меня сложилось впечатление, что Эдоард увлекся ею, и я хочу, чтобы он получил желаемое немедленно.

Иными словами, Ренайо надоело, что Эдоард бросает пламенные взоры на Великую герцогиню.

– Уверяю вас, ваша светлость, родители опустят Элейну с небес на землю. Дон Эдоард не должен беспокоиться яс этому поводу.

Они приценивались к ней, как к хорошей лошади на ярмарке! Размышления о взбунтовавшейся Элейне Грихальва навели Рохарио на мысль о взбунтовавшихся подмастерьях. Неужели и они тоже лишь фишки в чьей-то игре?

– Очень хорошо.

Ренайо отодвинул портреты девушек в сторону и, прищурившись, посмотрел на изображение гавани.

– Организуйте пребывание Эдоарда и молодой вдовы в Чассериайо в течение нескольких дней. Дон Рохарио будет их сопровождать. Его раны быстрее заживут на свежем воздухе, к тому же у него появится свободное время, дабы поразмыслить о будущем.

Сарказм отца не ускользнул от внимания Рохарио, но теперь он уже не принимал его близко к сердцу. А вот находиться так долго в компании Эдоарда и наблюдать за тем, как непокорная девушка будет вынуждена уступить домогательствам брата… Впрочем, женщины часто сначала говорят “нет”, чтобы получить больше за свое “да”. Рохарио запомнил не столько глаза, рот и подбородок Элейны, сколько вихрь энергии, исходивший от нее. Он постарается держаться от нее подальше.

Великий герцог провел по рисунку тщательно наманикюренным указательным пальцем.

– До тех пор пока этот молодой иллюстратор не начнет работать в более четкой и ясной манере, Он не получит ни одного заказа на официальные документы. – Ренайо развернул первый “Договор” – рисунок принадлежал Андрее, – и уголки его рта дрогнули. В последнее время Ренайо очень редко улыбался. – Данный вариант меня вполне устраивает. – Не спуская глаз с эскиза, он добавил, словно эта мысль только что пришла ему в голову:

– Ты можешь идти, Рохарио.

Молодой человек неловко поклонился, кивнул Верховному иллюстратору и направился к выходу. Он знал манеру отца. Его изгнали. Однако остановился, прежде чем закрыть за собой дверь. Так нельзя! Он должен вернуться и выяснить, что же все-таки происходит в городе!

Сквозь щелку Рохарио услышал голос отца.

– Не знаю, что делать с наследованием, Андрее. Если сведения, полученные от наших шпионов, верны, пришло время для захвата Гхийаса. Но мои дети меня разочаровали. Эдоард способен думать исключительно о лошадях, женщинах и вине. Бенетто идиот. Тимарра боится собственной тени – она так простодушна. А Рохарио – эйха! – бесполезный щеголь. Порхает от цветка к цветку, словно бабочка, – яркие краски и никакой глубины. Я разрешил ему изучать живопись только потому, что на этом настаивал Тио Кабрал, хотя подобные занятия вовсе негожи для человека его происхождения. Однако после четырех лет упорного труда он бросил все в одночасье! И без всякой на то причины! Матра Дольча, Андрео! Как я могу доверить кому-нибудь из них знание, необходимое моему преемнику? Ни один не достоин трона Тайра-Вирте, не говоря уж о Тайра-Вирте вместе с Гхийасом.

– Вы молоды и полны сил, ваша светлость, – сказал Верховный иллюстратор. – У вас еще будут другие дети.

Рохарио вздрогнул и отвернулся. Рядом стоял Эрмальдо и смотрел на него с обычным пренебрежением. Неужели все знают, что Великий герцог презирает собственных детей? Рохарио, хромая, направился в свои покои. Все тело у него болело. Он отрешенно приказал слугам складывать вещи. Оставаться в Палассо не было никакого резона.

Глава 60

Беатрис частенько повторяла, что ей следует входить в дом через заднюю дверь, отведенную для слуг, но Элейна терпеть не могла прятаться. Тыльной стороной ладони она отбросила черные волосы с лица и гордо зашагала по ступеням, ведущим в Палассо Грихальва. Два старика, сидевших на скамейке рядом с дверью в мастерскую, были свидетелями ее драматического появления. Один опустил глаза, другой улыбнулся. Элейна не знала, рассердиться: ей или, наоборот, обрадоваться.

– Дэво! – обратилась она к старику, опустившему глаза; уже шестьдесят лет он растирает и смешивает краски для семейства Грихальва. – Закрой мастерскую, да понадежнее!

– Посиди с нами, меннина, – сказал второй старик и похлопал рукой по скамейке, такой древней, что дерево стало гладким, точно камень. – И где же ты была?

Элейна не думала, что встретится с грандтио Кабралом.

Она подготовилась к тому, что мать в очередной раз начнет упрекать ее за недостойное поведение, и слова как бы сами собой сорвались с губ:

– Я ходила смотреть на казнь, видела, как вешают людей. Солдаты шагаррского полка арестовали около двадцати человек, их объявили зачинщиками беспорядков, и они предстали перед судом. Им даже не дали возможности выступить в свою защиту! И вот – всего десять дней спустя! – двенадцать человек повесили. Что же это за правосудие такое?

– Скорое правосудие, меннина, – мягко промолвил Кабрал. – Или, может быть, ты хочешь отдать свою спальню семье какого-нибудь нищего?

– По всему городу начнутся волнения. Думаю, уже сегодня днем!

– А я думаю, серьезные беспорядки начнутся в доме, если вы, маэсса Элейнита, не сделаете вид, что провели со мной все утро, – заявил Дэво; он всегда оживал, когда ему казалось, будто Элейне что-то угрожает.

Она давно завоевала сердце Дэво, попросив его – а не своих дядюшек из семейства Грихальва – раскрыть ей тайны красок. Он сидел спиной к открытому окну, из которого плыл запах масляных красок и растворителей, всю жизнь сопровождавший Грихальва.

– Ты мой единственный защитник, Дэво. – Элейна взяла его перепачканные красками мозолистые руки в свои.

– Ты хорошая девочка.

– Элейнита, тебе не следует ходить в такие места без сопровождения. – Кабрал говорил все тем же ненавязчивым тоном.

– Я почтенная вдова. И буду делать то, что пожелаю!

– Ты желаешь видеть, как вешают людей?

– Кто-то же должен быть свидетелем! Я сделала зарисовки. Вот. Она придвинулась поближе к Кабралу и положила альбом себе на колени – казалось, ее не волнует, что платье сшито из лучшего, дорогого шелка. Принялась быстро листать эскизы.

– Смотри, как беспокойно ведет себя толпа. – Отдельные лица, костюмы и платья, группы наблюдающих за происходящим людей, дети, снующие среди взрослых: ей удалось запечатлеть многое из увиденного. – Виселицы построили возле болота. Мастерскую следует на сегодня закрыть – в знак протеста. Этим несчастным не позволили сказать ни единого слова в свою защиту.

– Мы не можем принять такое решение, милая.

– Позволить людям высказывать свое мнение? Или закрыть мастерскую? – Элейна помолчала немного. – Неужели тебе все равно, грандтио? Ты выполняешь их приказы, живешь у них под каблуком. А ведь ты в два раза старше любого из них!

– О ком ты?

Элейна услышала в голосе Кабрала настороженность.

Он посмотрел на Дэво, но тот так долго служил их семье, что давно знал большинство тайн.

Говорить все это было не слишком благоразумно, но подобные соображения никогда не останавливали Элейну.

– О Вьехос Фратос. Людях, владеющих Золотым Ключом. Кабрал долго молчал, потом махнул рукой, и Дэво, послушно поднявшись, ушел в мастерскую. Здесь, в тихом имении Грихальва, казалось, что казни происходили где-то на другом конце света, – так, собственно, и было. Виселицы установили на окраине города, как можно дальше от Палассо Веррада. А Палассо Грихальва был иным миром, где не толкаются разгоряченные, возбужденные люди, не раздается сердитый шепот, не слышно криков ненависти и страха, не видно, как раскачиваются и дергаются в петлях человеческие тела. Тут царила тишина, ласково светило солнце, а улица погружалась в сонную сиесту. Мимо проехала тележка, наполненная лимонами, на перекрестках играли дети. Из крытого перехода, ведущего в центральный двор, доносились смех и пение служанок, стиравших белье в корытах у конюшни: “Мой любимый ждет меня у фонтана”.

– Я вижу, Лейла говорила с тобой довольно откровенно, – наконец заявил Кабрал и аккуратно сложил руки на коленях.

– Ты же об этом и так знал! Бабушка верила, что у меня есть талант!

– Я тоже так считаю, меннина.

Элейна тотчас закрыла глаза, внезапно наполнившиеся слезами, положила голову ему на руки, мозолистые, покрытые старыми шрамами, ведь Кабрал столько лет растирал грубые красители и превращал их в краски.

– Но бабушка умерла, теперь только ты в меня веришь. Кабрал ласково погладил ее по голове.

– Итинераррио Сарио смотрел твои работы. Он обладает Даром и восхищен тем, что ты делаешь.

Элейна взглянула на него, чувствуя, как начинают пламенеть щеки.

– Я еще с ним не встречалась. Со времени беспорядков на площади у собора мама не выпускает меня с женской половины, заставляет рисовать ужасных собачек, которых держат придворные дамы. Матра эй Фильхо, а теперь еще Великая герцогиня Хоанна возжелала получить портрет своих гончих. Ей на глаза попалась моя миниатюра – мопсы графини до'Кастейа, и она хочет, чтобы я изобразила ее псов рядом с деревенским домом… эдакая пасторальная сценка. Меня от этого тошнит! Ну посмотри! Ты только взгляни! – Она отодвинулась от Кабрала и продолжала листать альбом. – Дети в лохмотьях, мужчины едва стоят на ногах от голода… И все они пришли на казнь – зачем?

Там говорили о Гхийасе и о том, что через семь дней после хлебного бунта восставшие сожгли дворец в Ауте-Гхийасе, а короля убили. Это правда?

Казалось, Кабрал совсем не удивился.

– Как я могу поверить в правдивость подобных слухов? Всем известно, что мы, Грихальва, служим Великому герцогу. Если народ решится напасть на герцога Ренайо, значит, и нам не поздоровится.

– Да, наверное. Похоже на эпидемию, которая распространяется из одного города в другой. Но я все равно считаю, что нельзя было вешать этих несчастных.

– К нам приходил покупатель, интересовался твоей картиной “Битва на Рио Сангва”.

– Ты пытаешься увести меня в сторону. Никойо сказал, что мне следует ее сжечь. Только это хорошая картина, а вовсе не позор, как бы он ее ни поносил. – Элейна склонила голову набок, потому что услышала доносившиеся издалека выстрелы, резкий, неестественный звук, принесенный теплым ветерком. – Матра!

Кабрал поднялся со скамейки и выглянул на пустую улицу. Его абсолютно белые волосы напоминали цинк, который используется для самых холодных, белоснежных тонов, но двигался он легко и уверенно, словно ему и сорока не исполнилось. На самом деле Кабралу было около восьмидесяти, а чувствовал он себя лучше, чем любой из Одаренных художников вдвое моложе его. Жалел ли он когда-нибудь о том, что природа наделила его здоровьем, или с радостью отдал бы все прожитые годы за возможность обладать Даром? Элейна не решалась спросить его об этом.

– Ничего. Иди в дом, Элейнита. Я побуду здесь. – Кабрал осуждающе поцокал языком. – Тяжелые времена наступили.

Элейна поцеловала его в щеку и поспешила в дом, настроение у нее совершенно изменилось. Интересно, кто приходил посмотреть на картину? А вдруг ее купят? Может быть, даже выставят в Галиерре Веррада?

– Нет!

Элейна узнала голос Агустина.

А в следующее мгновение мальчик выскочил из крытой аркады, ведущей в сад. Увидев Элейну, он бросился к ней.

– Я не стану проходить конфирматтио, – спрятавшись у нее за спиной, пробормотал он. – Это так унизительно.

– Агустин!

– Существуют другие способы узнать. Почему меня нужно подвергать испытанию? Просто они хотят, чтобы со мной проделали то же самое, что в свое время испытали они сами! Я не стану!

Элейна вздохнула. И вот появились они, их голоса напомнили ей ворчание толпы во время казни: дядя, три кузена и ее мать. Она приготовилась к сражению.

Диониса шла впереди, ее старомодная широкая юбка зашуршала, коснувшись стен узкого прохода, ведущего во двор. Она приблизилась к дочери и сыну с уверенностью женщины, обладающей безграничной властью: Диониса была матерью Одаренного сына. Она сурово посмотрела на Элейну.

– Мало того, что сама себя так ведешь, нужно и брата заразить неповиновением! Отправляйся в свою комнату, немедленно! Я поговорю с тобой позже.

– Не пойду, – тихо ответила Элейна.

– Он предан ей словно пес, – проворчал дядя Гиаберто. Брат еще сильнее прижался к ней. И хотя он уже был выше ее ростом – Агустину исполнилось пятнадцать, – ему хватало сил лишь на короткие вспышки протеста. Его душа художника напоминала произведение искусства из хрупкого фарфора: восхищайтесь им, обращайтесь крайне осторожно, и тогда комната наполнится светлой красотой; а упадет на пол – осколки разлетятся в разные стороны. Элейна такой утонченностью не отличалась. Диониса частенько сожалела, что сыну не достался от рождения решительный, воинственный нрав, а дочь природа не наделила покорностью и благоразумием.

– Это дело Совета, – запротестовал Никойо. – Ты можешь идти, Элейна.

– В таком случае Агустин пойдет со мной. Идем, Агустин. Впрочем, вымолвив эти слова, Элейна задрожала, и не только от гнева. Вряд ли разумно сердить одного из Вьехос Фратос. Они обладают властью, которой другие не наделены. Пять лет назад ей пришлось дорого заплатить за это знание.

– Ну, с меня достаточно! – рассвирепел Никойо.

– Пусть уходит, – заявила Диониса, – и забирает мальчика, пока. В конце концов речь идет о простой формальности. Он ведь уже показал нам свое мастерство. – Они всегда окутывали Дар покровом тайны, даже когда говорили о нем между собой. – Давайте обсудим, что мы будем делать дальше.

В подобные моменты Элейна восхищалась тем, как ее мать умела навязать свою волю родственникам мужчинам. Агустин был своего рода редкостью; в последнем поколении совсем немного мальчиков прошли конфирматтио – бабушка Лейла не раз сетовала по этому поводу. Сама она родила двоих Одаренных сыновей, однако никакая другая женщина из рода Грихальва не имела больше одного. Диониса прекрасно сознавала ценность того, чем обладала;

Вьехос Фратос тоже понимали это и не сомневались, что она покорно отойдет в сторонку, позволив им забрать Агустина, не станет направлять его кисть.

Элейна не доверяла матери. Но, сказав, что уходит, она уже ничего не могла сделать. Поэтому она взяла Агустина за руку, и они вместе пересекли огромный бальный зал, миновали южный двор и через аркаду, заросшую олеандрами, вышли на другой, выложенный плиткой двор, по периметру которого располагались личные покои членов семьи.

Несмотря на прохладную погоду, Агустин вспотел. Он опустил руку в фонтан, провел пальцами по холодной плитке, вытер лоб. Из двери, ведущей в библиотеку, появилась их сестра, Беатрис, и направилась прямо к ним.

– Не нужно меня проверять, – продолжал возмущаться Агустин, когда Беатрис остановилась рядом и ласково убрала с его лица выбившуюся прядь волос, – если они уже и так знают… – Агустин замолчал, потому что из аркады вышла их кузина, Иберра.

Она принадлежала к той ветви семьи, которая уже больше не производила на свет Одаренных сыновей. Андрее был последним. Иберра могла лишь подозревать, что у Вьехос Фратос есть свои секреты, но об истинном могуществе Грихальва не имела ни малейшего понятия.

– У твоего платья грязный подол, – сказал Агустин Беатрис, быстро сменив тему разговора. – Ты пыталась стряхнуть землю, когда поднялась с колен, верно?

– Беатрис! – Иберра в ужасе прижала руку к довольно внушительной груди. – Неужели ты снова работала в саду со слугами? Я думала, ты читаешь, эйха! Я слышала такие новости! – Последние слова она произнесла трагическим тоном. – Андрее сказал маме, что тебе следует выйти замуж за Франсиссо.

Элейну передернуло.

– Я, естественно, сделаю так, как мне велят мои родные, – спокойно ответила Беатрис.

– В этом можно не сомневаться, – нежным голоском проворковала Иберра и бросила торжествующий и одновременно ядовитый взгляд на Элейну.

– Извини, Иберра, нам нужно идти. – Элейна схватила Агустина за руку и потащила за собой. Беатрис поспешила следом.

– Элейна!

Они начали подниматься по лестнице, один пролет до угла, поворот, снова наверх – пока не добрались до площадки третьего этажа. Здесь Элейна открыла дверь, ведущую в апартаменты матери и двоюродных братьев и сестер, – из-за возмутительного поведения их тетки Тасии, которая никому даже и не нравилась, они были вынуждены занимать самое неудобное крыло в Палассо.

"Впрочем, тут совсем неплохо”, – подумала Элейна, когда они шли по коридору. Огромные окна выходили во двор, на белую стену, украшенную азалиями и бело-голубыми плитками в виде розеток, отделанных зеленым бордюром, – эмблема Палассо Грихальва. Здесь было так красиво, что Диониса не попыталась вышвырнуть из расположенных гораздо выгоднее комнат мать Иберры, у которой не было сыновей. Вместо этого она убрала свои апартаменты по-новому, словно решила доказать всем, что грязь, связанная с именем Тасии, ее не запятнала.

Они вошли в гостиную, и Элейна бросила шаль и альбом на диван.

– Зачем ты настраиваешь против себя Иберру? – спросила Беатрис.

Элейна сверкнула на нее глазами, но ничего не сказала. На добрую со всеми Беатрис злиться по-настоящему было просто невозможно.

– Я возвращаюсь в студию, – объявил Агустин. – Дэво говорит, что у него есть несколько новых красок из марены, мы с ним собираемся смешать розовую для акварелей.

– Только не делай глупостей, – взмолилась Элейна.

– Дэво ему не позволит, – успокоила ее Беатрис. Тонкие губы Агустина дрогнули в улыбке. Он был робким мальчиком, таким его сделали бесконечные годы болезней. То, что он пережил летнюю лихорадку два года назад, оказалось чудом, дарованным Святой Матерью. Его более крепким братьям-близнецам не повезло.

– Не буду, – пообещал он.

Поцеловав сестер, Агустин быстро ушел, а Элейна устремилась к балкону, выходившему на улицу. Беатрис последовала за ней. Они облокотились о кованую железную решетку, украшенную по углам ключами самых причудливых форм и размеров: от дверей, малюсенькими ключиками от шкатулок с драгоценностями, отмычками.

Элейна разглядывала широкую улицу.

– Посмотри, как мало народу вышло их своих домов. Слишком тихо, и вовсе не потому, что сейчас сиеста.

Больше не было слышно ружейной стрельбы.

– Мама сделает все возможное, чтобы Агустин стал следующим Верховным иллюстратором, – почти шепотом промолвила Беатрис, мягко пытаясь напомнить сестре о реальности.

В своем лавандовом утреннем платье, белых кружевных перчатках и черной шали, изящно накинутой на темные волосы, она казалась такой кроткой и нежной, как никто на свете.

Кружевная шаль Элейны была просто наброшена на плечи, и она смущенно принялась поправлять ее, хотя Беатрис вряд ли стала бы упрекать сестру за неряшливость.

– Агустин слишком слаб, чтобы стать Верховным иллюстратором. Он откажется.

– Разве он сумеет противостоять матери?

– Хватит одного раза. А потом я буду делать это за него, от его имени.

– Он не может всегда и во веем опираться на тебя, Элейна. Сердце Элейны затопили такая отчаянная любовь и такой яростный гнев, что у нее задрожал голос.

– Не может? Я больше не выйду замуж и, скорее всего, переживу Агустина. Он нуждается в защите.

Из гостиной послышался какой-то грохот, потом громкая брань. Беатрис вздрогнула и поспешила выяснить, что происходит.

– Где она? – потребовал ответа мужской голос. – Где моя неблагодарная дочь?

– Ну-ну, отец, – ласково проворковала Беатрис. Элейна промчалась сквозь толстые занавеси, отделявшие комнату от балкона, задержалась на мгновение, чтобы осторожно прикрыть за собой стеклянные двери.

– Я здесь, – сказала она и встала лицом к отцу. Ревирдин уронил свою трость, видимо, когда споткнулся о край ковра, и перевернул изящный столик. Упала и разбилась дорогая ваза из Синны. Но Беатрис заботливо усадила его в кресло, в то время как он бросал на Элейну гневные взгляды, словно его оплошность была целиком и полностью на ее совести. Несчастный случай с повозкой, в которой он когда-то ехал, лишил его способности рисовать, что пагубно отразилось на характере. А за последние семь лет, видя, как расцветает талант его дочери, Ревирдин стал еще более желчным.