Текст книги "Золотой ключ. Том 3"

Эти слова совсем не подобали невинной Беатрис, которую знал Рохарио!

– Но ты же не бесплодна, Беллита. Если у тебя будет ребенок…

– Можешь не сомневаться, бабушка научила меня, какую траву нужно взять, чтобы предотвратить зачатие. Для этого иллюстраторы мне не нужны!

Наступило долгое молчание, во время которого Рохарио пытался разгадать намеки Беатрис о жизни в Палассо Грихальва. Картина, нарисованная ею, мало соответствовала тому, что представлял себе Рохарио.

– Тебе следовало бы стать актрисой, – наконец сказала Элейна. По ее голосу Рохарио не мог понять, расплачется она сейчас или рассмеется.

– Можно подумать, мне бы это позволили! А начни я протестовать, как это сделала ты, настаивай я на своем, они нарисовали бы мою покорность. Как это случилось с тобой!

Лишь короткий всхлип в ответ – на большее Элейна была не способна.

– Элейнита, бабушка Лейла хотела, чтобы мы понимали, что они с тобой сделали. И могли бы с ними бороться!

– Как мы можем бороться? – прошептала Элейна. – Тебе же известно, на что они способны.

– Теперь уже я начинаю думать, что совсем тебя не знаю! Ты всегда была для меня примером. Ты научила меня отстаивать свою свободу.

– Ты не понимаешь. Они в любом случае могут заставить тебя делать то, что им нужно.

– Но теперь им придется иметь дело с Эдоардом. – Рохарио услышал триумфальные нотки в нежном голоске Беатрис.

– Они могут…

– Ты не хочешь думать! – воскликнула Беатрис. – Зачем им что-нибудь предпринимать? Они получили то, что хотели, – любовницу Грихальва для наследника. Когда Эдоард женится, мне достанется особняк и прекрасное приданое. Может быть, выйду за графа, как наша дальняя родственница Тасия. Только, надеюсь, последствия моего брака не будут такими трагическими! Я не хочу ничем править. У меня одно желание – жить так, как нравится мне. Выходить за того, кто по душе мне, – или вовсе остаться без мужа. Тогда я смогу растить всех детей, в том числе и моего Рико, в своем поместье.

– Но…

– Как это не похоже на тебя, Элейна! Сплошные возражения, а я думала, ты будешь довольна! Я никогда бы не пошла на это, зная, что ты хочешь быть любовницей. Но я думала, тебе не нравится Эдоард.

Рохарио затаил дыхание.

Казалось, Элейна молчит целую вечность. Слабый дождь продолжал тихонько стучать по стеклу. Мимо окон прошел садовник, его лицо скрывала широкополая шляпа. К рубашке была приколота виноградная лоза – символ Явления. В правой руке он держал садовые ножницы. Сильным голосом, который доносился сквозь стекло, он пел радостный гимн Явлению.

Когда Элейна наконец заговорила, ее слова звучали неуверенно, как бы контрастируя с веселым голосом Садовника.

– Дело не в том, хотела я Эдоарда или нет. Просто я не могла примириться с…

– А я могу, и уже сделала это… И совсем не жалею, Элейнита. А вот ты пожалеешь, когда я отниму у тебя все лучшие платья, а потом закажу дюжину новых. И не надейся, будто я это сделала ради тебя!

Рохарио перестал соображать, он был охвачен безумной радостью. Элейна не хотела Эдоарда.

Но почему – о небеса! – она должна обратить свое внимание на него? Эдоард куда более подходящий, привлекательный партнер.

– Моронно! – едва слышно прошептал Рохарио.

– они рассчитывают на то, что ты будешь рожать сыновей, наделенных Даром, – говорила Элейна. – Никто не разрешит тебе выйти замуж по собственному желанию или жить вне Палассо, даже если у тебя будет собственное поместье и покровительство дона Эдоарда.

– Я не раз обсуждала подобную ситуацию с бабушкой, когда она еще была жива, ты же думала только о своем искусстве, а потом о муже. – Беатрис говорила с удивительной прагматичностью. – Только мужчины обладают Даром, но производят их на свет женщины Грихальва, при этом отцовство значения не имеет. Бабушка родила двоих сыновей, обладающих Даром, но их отца ми были вовсе не Грихальва. А потому я могу иметь Одаренных сыновей и не выходя за Грихальва. Все это напоминает горох, который разводила бабушка Лейла. Некоторые кусты вырастали высокими, а какие-то низкими. На одних распускались красные цветы, на других – белые. Часть горошин оказывались сморщенными, часть – гладкими. Я полагаю, существует способ, позволяющий определить, когда какая горошина получится. Точно так же мы можем проследить по материнской линии происхождение мужчин Грихальва, обладающих Даром.

Элейна рассмеялась, и ее смех показался Рохарио музыкой.

– Ты, бабушка Лейла и ваш скучный горох! Вот что бывает, когда слишком сильно увлекаешься садоводством!

– Ага! – уже совсем другим тоном заговорила Беатрис. – А вот и Эдоард.

Эдоард! В следующее мгновение Рохарио услышал голос брата – Корассон мейа!

Наступило неловкое молчание. Рохарио встал и направился к двери.

– Элейна, я смущен. Надеюсь, вы простите меня. Ваша сестра уверила меня…

– Граццо, дон Эдоард. Я очень рада за вас и Беатрис. Мы пришли к выводу, что все только к лучшему.

– Вы очень великодушны. А теперь, дорогая, я должен послать письмо отцу, в котором буду просить его, чтобы он устроил для нас бал в Палассо Веррада во время Пенитенссии. Сейчас я отправляю гонцов к своим лучшим друзьям – молодым людям и девушкам, всего их будет около дюжины, – чтобы они через неделю присоединились к нам в Чассериайо. Мы будем развлекаться – танцы, игры, охота, музыка, прогулки по саду, – как вы пожелаете. А если вас это не привлекает, я отменю приглашения…

– Что вы, Эдоард! Я хочу того же! Вы не представляете, какую скучную жизнь я вела до сих пор. Но – эйха, Эдоард. Есть ли у меня платья, в которых я могла бы появиться перед вашими друзьями?

– Эн верро! Ты должна иметь много платьев. И драгоценностей! Я пошлю в Мейа-Суэрту и приглашу портных, самых лучших. Обращусь к Лиссии. Она получила в наследство состояние до'Дрегец, как вы, наверное, слышали. Мы с ней примерно одного возраста и приходимся друг другу дальними родственниками, к тому же Лиссия определяет моду, и вместе вы сможете сделать все необходимое, чтобы ты стала самой красивой женщиной в Тайра-Вирте. Лиссия тебе понравится.

"Но понравится ли ей Беатрис?” – подумал Рохарио. Лиссия до'Дрегец была внучкой Лиссии, старшей сестры Арриго III, и представляла собой не меньшую силу в Мейа-Суэрте, чем ее знаменитая бабка. Лиссия станет рассматривать Беатрис как еще одну возможность упрочить собственное положение, а вовсе не как угрозу своему влиянию при дворе. А как только она даст понять, что благосклонно относится к Беатрис, никто не посмеет держаться высокомерно с новой любовницей из рода Грихальва.

"Может быть, – подумал Рохарио, – я недооценил Эдоарда”.

– И еще купим тебе лошадь, – продолжал Эдоард, – лучше всего спокойного мерина, ведь у тебя нет навыков верховой езды. Пойдем обсудим это с грумом.

– Эдоард, ты обещал поговорить с садовником, чтобы я могла разбить новый садик.

Продолжая разговаривать, они вышли из комнаты. Их болтовня стихла, когда они скрылись в коридоре.

И тогда Рохарио услышал негромкие всхлипывания, доносившиеся из гостиной. Элейна Грихальва плакала.

Глава 67

Давно мертв? Неужели это правда? Ведь прошло всего три дня. Однако юноша, которого я видела в зеркале, стал мужчиной, а одежда на проходящих мимо людях кажется такой странной.

Слышит ли он меня? Понял ли, что я имела в виду Алехандро, когда он произнес слова: “Давно мертв”?

Это не может быть правдой. Даже Сарио не настолько жесток.

Матра Дольча, сделай так, чтобы я не зря читала его Фолио и нашла выход из этой тюрьмы, хотя он и не оставил мне ничего – ни красок, ни кистей. Пусть родится ребенок Алехандро и узнает своего отца. Пусть все мои страдания не будут напрасными. Я молю тебя от всего сердца.

Все напрасно.

Элейна отказалась от возможности иметь детей – какой бы призрачной она ей ни представлялась, – и зря. Первое заклятие повиновения умерло вместе с Фелиппо, но это будет действовать до тех пор, пока живет она сама. Она достала платок и вытерла глаза. Когда Гиаберто написал ее портрет, чтобы новая любовница наследника не обзавелась чи'патро, она не возражала, – тогда в этом был смысл. А сейчас – такая молодая – она превратилась в дерево, которое больше никогда не принесет плодов.

Впрочем, ей осталась живопись. Элейна больше не нужна семье Грихальва.

Она просмотрела свои рисунки и вытащила три письма Агустина. Пощупала гладкую, похожую на мрамор бумагу – напоминание о фабрике, которая обеспечила семье Грихальва ее первое состояние. Какое восхитительное волшебство таили в себе эти листы пергамента! Почерк Агустина был еще детским, но удивительно изящным.

Милая Элейнита!

Дядя Гиаберто утверждает, что мы можем шпионить при помощи картин и тщательно нарисованных покоев во дворцах других стран. Именно поэтому мы и отправляем итинераррио и послов ко дворам иностранных королей. Так вот, когда ты прислала мне картинку, на которой изображена часть гостиной Чассериайо – с таким количеством деталей! – я подумал, что, возможно, смогу точно скопировать твой набросок, в то же время дня, при таком же освещении, добавив к нему лишь это письмо… А вдруг оно окажется у тебя? Пожалуйста, сообщи, если получила мое послание, – и тогда мы будем знать, что это возможно.

Твой преданный брат Агустин.

Пожалуйста, не забудь сжечь мое письмо.

Элейна нашла письмо в углу гостиной семь дней назад, вечером, после обеда, который превратился в настоящую муку из-за ее смущения, хотя наследник вел себя исключительно корректно. На самом деле записку обнаружил Эдоард, и Элейна, почувствовав опасность – сработала интуиция, – успела вырвать ее из рук Эдоарда прежде, чем тот развернул листок. Возможно, Беатрис права: Эдоарду следует рассказать об иллюстраторах Грихальва и их волшебстве. Тайное знание может быть использовано в самых низменных целях.

Элейна вскрыла второе письмо, проглотив последние слезы.

Милая Элейнита!

Это правда! У нас все вышло! Я получил твое письмо и сегодня, дожидаясь посыльного, нарисовал столовую; мать попыталась забрать картинку, но я представил себе, что бы ты сказала, окажись вдруг на моем месте. К моему удивлению, она совсем даже не ругалась! Возможно, не так уж и плохо быть иллюстратором, хотя приходится целыми днями заниматься живописью, не остается времени поиграть с малышами, и я постоянно чувствую себя усталым. Но, пожалуйста, не беспокойся обо мне. Это так интересно, жаль только, что ты не можешь учиться вместе со мной. Я бы отдал тебе мой Дар, если б мог, – ведь ты заслуживаешь его гораздо больше, чем я. К тому же ты не особенно беспокоишься о детях, а я плачу по ночам, когда думаю, что у меня их никогда не будет. Надеюсь, Беатрис и двойняшки родят много детей, и я буду любить своих племянников и племянниц. Не думай, будто я печалюсь, потому что мне суждено стать иллюстратором, но я частенько думаю о том, чего лишаюсь из-за Дара. Я не должен говорить об этом маме: она все время повторяет, что я – ее Единственная Истинная Надежда. Я очень по тебе скучаю.

Твой преданный брат Агустин.

Тебе, наверное, интересно, чем я пользовался. Я смешивал чернила со слезами и потом, чтобы придать им силу.

Чтобы придать им силу. Интересно, другие иллюстраторы тоже так начинали? Сожалели о том, что потеряли? Однако иллюстраторы, с которыми она была знакома, власть Чиевы до'Орро ставили выше отцовства. На их месте она поступила бы так же.

Элейна сжала кулаки.

"Я никогда не буду жалеть о том, чего не в силах изменить”. Она развернула третье письмо.

Милая Элейнчта!

Пожалуйста, не забывай сжигать мои письма. Я боюсь, что тио Гиаберто подозревает меня, но я ничего ему не скажу. Ни в коем случае. Мне совсем не по душе их стремление мною управлять. Я должен им подчиняться и не задавать никаких вопросов. А стоит мне что-нибудь спросить, как они начинают кудахтать и говорить про тебя всякие гадости, но я не позволю им тебя ругать. Ты талантливее любого из них! Даже если они и иллюстраторы. Ты – настоящий художник! Вот так! У меня есть новости. На карету Никою напали бандиты, и она перевернулась. Он сломал обе ноги и руку, а рука так воспалилась, что Вьехос Фратос вызвали санкту. Однако прошел слух, будто это были вовсе не бандиты, а простые люди, они требуют, чтобы снова созвали Парламент и провели там голосование по новым налогам, вводимым Великим герцогом. Тио Гиаберто списывает это на дурное влияние взбунтовавшейся толпы, которое пришло к нам с севера. Кое-кто считает, что озверевшие простолюдины расправились со всей королевской семьей в Гхийасе, но мне кажется, люди не способны на такое злодейство. Мама постоянно заходит ко мне, чтобы проверить, сплю ли я, поэтому я не осмеливаюсь долго жечь свечу. Надеюсь, ты счастлива. Твои записки очень коротки, но, наверное, ты права – тебе следует соблюдать осторожность.

Твой преданный брат Агустин.

Она не бесплодна.

Она – художник.

Элейна засмеялась. Ведь эти слова произнес иллюстратор, значит, они – правда. Даже если этот иллюстратор ее младший брат.

"Пожалуйста, не забывай сжигать мои письма”.

Эйха! Теперь уже поздно. Она подошла к маленькому столику, где стояла масляная лампа. Зажгла ее, сняла стеклянный колпак и поднесла к огню первое письмо. Оно сразу загорелось, распространяя приятный запах.

– Элейна? Я почувствовал… – Дон Рохарио умолк и остановился у двери в комнату.

За его спиной просматривался обеденный зал – длинный стол и двенадцать стульев, две массивные горки с многочисленными статуэтками из слоновой кости и фаянса; высокие окна выходили в парк. Какие ужасающие обои! Пергамент горел, а Элейна не могла отвести взгляд от элегантного Рохарио; за его головой отвратительно бледный херувим парил над золоченым лесом.

– Осторожно!

Она рассмеялась, бросила обгоревший кончик письма и подула на пальцы.

– Извините. Вы напугали меня – ведь я пыталась замести следы.

– Понятно. – В одной руке он держал книгу; пыльный, потрескавшийся кожаный переплет странно диссонировал с его строгим утренним костюмом и аккуратно застегнутыми пуговицами.

Конечно, Элейна забыла о его обещании почитать ей, пока она рисует.

– Это Послания моего брата. Ему всего пятнадцать. Он пишет мне весьма откровенные письма и по прочтении просит их сжечь. Ему не хочется, чтобы они попали в чужие руки.

К ее удивлению, Рохарио побледнел и отошел к окну.

– Однажды, когда мне было пятнадцать, я написал девочке стихи, – сказал он, не глядя на Элейну.

– Она их сожгла?

Рохарио стоял к ней спиной, и Элейна не видела выражения его лица. Он покачал головой.

– Моя мать их нашла.

– Вот как!

Элейне вдруг захотелось узнать, что сказала ему мать, но постеснялась спросить. Она сунула в огонь второе письмо и молча смотрела, как огонь пожирает его. Потом третье. Теперь секретам Агустина ничто не угрожает.

Молчание стало напряженным. Внезапно Элейна поняла, как много людей узнает об Эдоарде и Беатрис. От унижения у нее все сжалось внутри.

– Вы, наверное, чувствуете себя неловко, – как бы читая ее мысли, вдруг сказал Рохарио, – ведь Эдоард взял Беатрис в качестве любовницы. Надеюсь… вас это не слишком огорчило.

– На самом деле я не хотела быть любовницей Эдоарда, – чересчур поспешно молвила она. – И не то чтобы Эдоард мне не нравился… Этого пожелала моя мать, но я просто… – Она совершенно запуталась. – Эйха! Я веду себя глупо, не так ли?

– Я так не думаю.

Элейна стряхнула с пальцев последние крупинки сажи и подошла к портрету Эдоарда.

– Я должна его закончить до приезда гостей.

– Матра Дольча! Я совсем о них забыл. Как я ненавижу вечеринки Эдоарда!

– Я тоже не люблю подобных сборищ. Однако Беатрис будет довольна.

Он вздохнул.

– Надеюсь, вы простите меня, если я скажу, что хотел бы находиться подальше отсюда.

– А почему мы должны здесь оставаться? – неожиданно согласилась Элейна. – Мне нужно закончить портрет. Я вовсе не обязана участвовать в вечеринке дона Эдоарда и его благородных гостей!

– Возможно, ваши родные и будут рады принять вас, но я совсем не уверен в том, что мой отец захочет меня видеть.

– А зачем нам возвращаться домой? – Эта мысль показалась Элейне необыкновенно привлекательной. Она больше не нуждается в своей семье, да и семья в ней тоже. – Бабушка оставила мне небольшое наследство. Совсем немного, но достаточно, чтобы снять комнату в Мейа-Суэрте. Я смогу заработать на жизнь заказами. Многие художники так поступают. – “Но ведь ты одинокая женщина”, – подумала Элейна. – Впрочем, это, конечно, невозможно. Нарушение обычаев, да и чувствовать себя в безопасности я не смогу.

Она с пристрастием посмотрела на портрет Эдоарда. Почему эта мысль не пришла ей в голову раньше? Художники и рисовальщики всегда могут заработать на жизнь. Если она сумеет найти богатых клиентов… Но за стенами Палассо молодая женщина без отца, брата или мужа станет легкой добычей любого мерзавца.

Она повернулась к Рохарио. Почему бы и нет? Да, это рискованно, но в жизни каждого человека наступает момент, когда следует закрыть глаза и довериться судьбе. Дерзость замысла ошеломляла. Она не может жить одна, без друзей, в Мейа-Суэрте. Но если у нее будет надежный спутник, брат…

Глава 68

Агустин Грихальва сидел в одном из пыльных, душных шкафов хранилища, расположенного за ателиерро, и старался не дышать, потому что знал: стоит вдохнуть слишком много затхлого воздуха, и сразу же начнется безостановочный кашель. Так произошло три дня назад, когда он попробовал провести свой эксперимент в первый раз, и тогда его чуть не поймали. Теперь он прихватил с собой воды и настойку фенхеля с медом.

Деревянный пол был холоден и жесток. Все тело ныло. Вчера у него появилась ужасная сыпь, но мазь с алоэ смягчила боль. Стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения, Агустин сосредоточился на куске пергамента, подготовленного при помощи жира с его собственных пальцев и стоящего сейчас между его согнутыми коленями. От такого неудобного положения довольно быстро затекла шея, ноги и руки одеревенели, кожа горела. Наверное, в конце концов он весь покроется ссадинами и синяками.

Но Агустин сидел неподвижно, боясь пошевелиться. Он смотрел на детальный рисунок, окаймленный вязью символов, выписанных им чернилами, смешанными с его кровью. На изображение длинного стола, стоящего в дальнем конце ателиерро. Сияло вечернее солнце, и на стол падали тени от решеток.

Такой и увидел Агустин эту картину в седьмом часу после полудня. Сегодня заседал Совет Грихальва по случаю Великих Праздников года. Раньше на него приглашали только старших иллюстраторов; теперь же в нем принимали участие все члены семьи, даже женщины, к мнению которых прислушивались из уважения к их возрасту или влиянию.

Агустин намеревался узнать, о чем пойдет речь. И молил Мдру эй Фильхо, чтобы его замысел не провалился.

Он знал, ему ни за что не удастся нарисовать всех членов Совета, поэтому изобразил только стол и тени. Если он сможет передать освещение и справиться с заклинанием до того, как все соберутся, тогда он услышит их голоса. Точный ли получился эскиз? Агустин внимательно изучил зарисовки Элейны – те, что она прислала ему из Чассериайо, – но она ведь училась на семь лет больше, да и вообще сестра гораздо талантливее. Агустин постарался как можно точнее передать расположение полос света, представив себе их на полу, на креслах с высокими спинками, на бархатном ковре из Тза'аба.

"Вот так проверяется волшебство, – сказал ему тио Гиаберто. – Чтобы заклинание сработало, изображение должно быть безупречным. Иначе ничего не выйдет”.

"А если у человека есть Дар, но он не может рисовать?” – спросил Агустин.

"Тогда его Дар ничего не стоит. Впрочем, иллюстратор может обладать и не очень выдающимся талантом, но за всю нашу долгую историю я знаю только три случая, когда Одаренные мужчины не смогли научиться использовать свой Дар. При некоторой подготовке и практике даже ребенок с минимальными природными способностями к живописи в состоянии стать копиистом и служить своей семье, выполняя определенные обязанности, требующие применения магии. Не беспокойся, Агустин, ты к числу этих несчастных не принадлежишь. Вне всякого сомнения, из тебя выйдет толк”.

"Мой Дар должен был достаться Элейне”, – дерзко заявил он.

"Я не намерен в дальнейшем обсуждать этот вопрос, меннино. Твоя привязанность к сестре достойна похвалы, но она не заслуживает такого отношения. Продолжай повторять заклинания”.

И Агустин продолжал, сидя в шкафу, повторять слова из Фолио, чтобы оживить заклинание, заставить его действовать. Тихий шепот не вызывал кашля. Но ему пришлось ждать довольно долго, а воздух становился все более спертым – неизвестно почему. Вдруг, словно живительная струя, до него донеслись тихие голоса:

«…Кабрал снова проголосует против нас… слишком влиятелен… не Одарен, но его всегда жаловал Великий герцог… тише, остальные идут…»

Послышался легкий шум. Агустин оживился. Плечи болели. Но его заклинание сработало.

"Приветствую вас, кузены. Мы собрались здесь, чтобы поднять бокалы великолепного паленссийского вина в честь праздника Имаго. Я знаю, в екклезии ведется спор о том, какую лозу – белого или красного винограда – подрезали Возвышенные, когда им явился Образ Матры эй Фильхо, но считаю, что мы должны возносить благодарность Их Благословенному Явлению любым хорошим вином, а ученым предоставить право спорить на эту тему”.

Агустин услышал дружный смех, но не понял смысла шутки. Впрочем, он начал сердиться. Он не видел членов Совета, хотя и был уверен, что заклинание должно позволить ему не только слышать, но еще и видеть все, что происходит за столом. Проклятье! Элейна сделала бы все как следует. Она помогала ему с сонными чарами, передав секреты волшебства, которые открыла ей бабушка Лейла. Ей они были понятны.

Эйха! Придется ограничиться лишь возможностью подслушать, о чем они там говорят. Конечно, первый тост произнес Верховный иллюстратор Андрее. Агустину страшно хотелось узнать, кто еще собрался вокруг стола. Грандтио Кабрал, судя по тихому обрывочному разговору в самом начале, должен там быть. Однако голоса собравшихся были такими приглушенными, что он никак не мог разобрать, кому какой принадлежит.

«…прежде чем мы отправимся на службу в Катедраль, я должен сообщить вам весьма неожиданную новость. Я только что принял курьера из Чассериайо…»

«Матра эй Фильхо! Случилась катастрофа?»

"Ну-ну, Никойо. Давайте не будем замечать только плохую сторону жизни. Скажем так: планы несколько изменились”.

"Я ее убью”. Это сказала мать Агустина, тут у него сомнений не возникло.

"Не стоит волноваться, Диониса. – Несмотря на то, что голос звучал приглушенно (ведь Агустин слышал его лишь благодаря заклинанию), он был уверен – Андрее немного раздражен, но в то же время происходящее кажется ему забавным. – По крайней мере одна из твоих дочерей заботится об интересах своей семьи”.

«Беатрис!»

Сразу несколько голосов, смех.

«Матра Дольча, Кабрал, ты что, окончательно потерял совесть? – Снова Диониса. – Мы же не обеспечили Беатрис защитой. Она так молода – и может иметь детей!»

"Я уверен, Лейла научила ее всему, что ей следует знать. Я недооценил этих девушек”.

"Кабрал прав, – сказал Андрео. – Элейна была первоклассной кандидатурой, однако Эдоард выбрал не ее”.

«Она подтолкнула к этому Беатрис, я не сомневаюсь, так оно и было! Вот подождите, как только до нее доберусь, тут же прикажу ее выпороть! Матра! Я собственноручно с ней разберусь!»

"Уверяю тебя, Диониса, Беатрис не родит дону Эдоарду детей. Ты лучше вспомни: восстановлена традиция Марриа до'Фантоме. И это для нас важно”.

Элейна не стала любовницей дона Эдоарда. Вместо нее эту роль играет Беатрис.

Агустин задохнулся. Начал хватать ртом воздух, потянулся за чашкой с водой, перевернул ее, уронил свой рисунок и мучительно закашлялся.

Словно сквозь туман, пытаясь отдышаться, продолжал он слышать голоса, которые теперь перешли к другой теме, но Агустин уже не понимал, о чем они говорят. Он отчаянно пытался сделать вдох. Как они намерены поступить с Элейной?

– Думаю, здесь. – Эти слова доносились не из рисунка. Дверь шкафа распахнулась, и Агустин заморгал, глядя на Гиаберто, из-за спины которого выглядывало морщинистое, удивленное лицо под шапкой снежно-белых волос – Кабрал.

– Дайте мальчику что-нибудь попить, – рявкнул Гиаберто и выхватил из рук Агустина рисунок.

Кабрал оттолкнул Гиаберто в сторону и поставил Агустина на ноги.

– Ничего, ничего страшного, меннино. Слушай мой голос. Слушай мое дыхание. Когда я делаю вдох… вот так…

Вдыхаемый воздух ревел в ушах Агустина, грохотал в такт ударам сердца.

– и ты тоже начнешь дышать. Не глубоко. От этого ты только больше раскашляешься. Давай со мной вместе. Хорошо. Так, а теперь сделай шаг. Мы с тобой выйдем из пыльного шкафа.

К тому времени как они добрались до ателиерро, Агустин дышал еще с трудом, но уже перестал кашлять.

– Вот твой сын, Диониса, – объявил Кабрал. – Я думаю, нужно пригласить санкту, чтобы она его осмотрела.

– Можно подумать, санкта согласится войти в наш проклятый Палассо. – Диониса была в ярости.

– И тем не менее, – мягко настаивал на своем Кабрал. – Возможно, они держались с тобой не совсем так, как тебе хотелось бы, Диониса, но речь идет о твоем Одаренном сыне. Ему трудно дышать. Они знают, как с этим справиться.

Агустина уложили в постель, а позже им занялась санкта в традиционном одеянии и платке, ее строгий взгляд напомнил ему статуи, украшающие. Катедраль. Но как только Диониса вышла из комнаты – по приказу санкты – и пожилая женщина осмотрела мальчика, ее лицо подобрело.

– Бедняжка, – сказала она. – Ты похож на моего внучатого племянника: кожа, кости и огромные глаза. Сколько тебе лет? Покажи на пальцах. Ничего не говори. Пятнадцать, верно? Мне было как раз столько же, когда мои родители посвятили меня екклезии. – Агустину хотелось спросить, имела ли санкта возможность выбора, или, как в его случае, все было решено за нее, но он не осмелился. – Ну-ка, я послушаю твои легкие. Что это за запах? Фенхель? Сам сделал себе микстуру? А ты разумный мальчик. – Она произнесла эти слова одобрительно, совсем как Элейна.

Агустин не мог представить себе свою сестру такой же сморщенной и старой, но почувствовал в пожилой женщине, сидящей у постели, железную волю – и сразу подумал о сестре.

Ничего общего с Беатрис. Но ведь Беатрис стала любовницей дона Эдоарда… От этой мысли у него начался новый приступ кашля.

Санкта громко хлопнула в ладоши, и на ее зов мгновенно явилась Диониса.

– Мне нужна чаша с горячей водой.

– Но…

– Немедленно.

Гримаса, появившаяся на лице матери, позабавила Агустина, но кашель помешал ему рассмеяться.

– У тебя всегда такой кашель? – спросила санкта. – В сырое время года часто простужаешься? Становится тебе хуже в какое-нибудь определенное время года? Не говори. Только кивни или покачай головой. Ты чувствовал себя слабее других детей? Тебе бывает иногда трудно отдышаться? Да, да.

Санкта вздохнула, но тут же помотала головой, словно обретая твердость духа, и повернулась как раз в тот момент, когда возле нее возникла чаша с горячей водой. Она вытащила из своего вязаного мешочка маленькую коробочку и, открыв ее, начала перебирать пакетики. Агустин догадался, что в них травы и цветы, но не почувствовал никаких запахов.

Санкта приготовила для него горячий чай, и после нескольких глотков Агустин перестал кашлять.

– У тебя слабые легкие, мой мальчик. С этим ни я, ни другой лекарь ничего не сможет поделать. Ты должен чаще гулять, тебе нельзя постоянно находиться в помещении – а похоже, именно так дело и обстоит, судя по тому, какой ты бледный. Ни в коем случае не переутомляйся. Настойка мать-и-мачехи, лакрицы и манзаниллы снимет приступы кашля. Если ты будешь разумно распределять свое время – равномерно отдыхать и работать, хорошо есть, выпивать немного вина, то сможешь жить нормальной жизнью. Все в твоих руках. И не позволяй матери запугивать тебя. Ну вот. Пойду скажу то же самое твоим" родителям.

Она благословила Агустина и ушла.

Он печально уставился в безукоризненно белый потолок: как раз такой должен быть в комнате мальчика, которому не следует думать ни о чем ином, кроме живописи. Он создавал мысленные образы на этом ослепительно белом фоне. Ведь он же Одаренный иллюстратор.

Агустин закрыл глаза, стараясь сдержать слезы. Какой смысл плакать? Все равно ничего нельзя изменить. Он сделал один глоток чая и почувствовал, как легкие еще немного приоткрылись.

У него никогда не будет того, о чем он мечтает: сыновей и дочерей, которых он мог бы качать на руках, собственного дома, жизни, принадлежащей только ему, а не его матери и семейству Грихальва. Разве важно, что у него слабые легкие. Он все равно умрет молодым.

Он – Одаренный иллюстратор.

Как жаль, что ему досталась такая доля.

* * *

Диониса заставила его провести в постели два дня и не дала ни карандаша, ни альбома, чтобы он мог хоть как-нибудь скоротать время. Агустин был счастлив, на третий день праздника Имаго ему разрешили встать. Он сидел в гостиной матери, завтракал, ел сыр с булочками и пил лакричный чай, когда без объявления вошел Кабрал.

– Цвет лица у тебя уже вполне приличный, – заметил старик. – Что это ты такой задумчивый, молодой человек?

– Я пытаюсь придумать, как защитить Элейну, – вырвалось у Агустина.

– Не сомневаюсь, Элейна сама прекрасно может себя защитить, но я понимаю, что ты имеешь в виду. Впрочем, сейчас тебе следует побеспокоиться о себе. Из-за твоей болезни наказание отложено, а я пришел предупредить тебя; ты предстанешь перед Вьехос Фратос. Это значит, что меня там не будет.

Агустин чуть не подавился булочкой, закашлялся, но сумел проглотить кусок; новый приступ у него не начался.

– Они сделают со мной что-нибудь ужасное?

– Не говори им то, что я тебе сейчас скажу. И выслушай очень внимательно. Они станут угрожать, поскольку не любят, когда в их дела вмешиваются. Мне-то понравилась твоя затея. Но ты же понимаешь, у Одаренных передо мной преимущество, а им твой фокус пришелся не по душе. Однако во время летней лихорадки погибло много мальчиков. Ты представляешь для семьи Грихальва большую ценность. Ведь именно на таких, как ты, основано благополучие нашего семейства. Они попытаются тебя запугать, но причинить вред не решатся, если только не сочтут тебя опасным, – но мы-то с тобой знаем, что им нечего тебя бояться. Эйха! Кто-то идет. Все будет хорошо!

Кабрал скрылся за одной из дверей как раз в тот момент, когда в другой появились Гиаберто и Диониса. Агустина все это могло бы развеселить, если б он не дрожал от ужаса. Лицо Гиаберто было невероятно серьезным, а Диониса казалась одновременно разъяренной и обеспокоенной. Будь сейчас рядом с ним Элейна, Агустин чувствовал бы себя увереннее. Но он остался один.