Текст книги "Золотой ключ. Том 3"

– До меня дошли слухи, что ты упорно продолжаешь отвергать предложение наследника, – строго сказал он. – Эйха! Подумать только, чего нам стоило убедить Андрее и Вьехос Фратос, чтобы выбрали именно тебя, когда стало известно о желании наследника взять любовницу из семьи Грихальва! Нет, нет, говорили они, Элейна страшно несговорчивая особа. Но даже я не сомневался, что ты не откажешься выполнить свой долг перед семьей. Ну а если ты не согласишься из этих побуждений, то по крайней мере тебя привлекут многочисленные подарки, которые ты получишь. Вполне возможно, он пожалует тебе особняк и землю – такова традиция. Многие любовницы из нашего рода вышли замуж за знатных людей после того, как наследник женился. Неужели я выставил себя дураком?

– Мне не нужны подарки! И знатный муж!

– Я не желаю больше слушать эти глупости, дочь! Сюда идет твоя мать. Беатрис, дай мне трость.

Беатрис уже держала ее в руке. Передала отцу, и Ревирдин Грихальва положил трость из черного дерева себе на колени, вцепившись в нее левой – и единственной – рукой. Правая заканчивалась около локтя. Рукав был подвязан черной ленточкой, чтобы не болтался и не мешал во время ходьбы.

Ревирдин отказался перебраться в комнаты на нижнем этаже, тогда ему больше не пришлось бы карабкаться по лестницам. Он встал, приветствуя жену, как принято у воспитанных людей, хотя это движение и заставило его поморщиться от боли.

Диониса вошла одна, оставив где-то по дороге своего брата-иллюстратора и остальных родственников.

– Пожалуйста, садись, Ревирдин. – Она равнодушно поцеловала мужа в щеку и кивнула Беатрис, которая бросилась помочь отцу снова занять место в кресле.

Диониса обратила ледяной взгляд на Элейну. Она не собиралась соблюдать правила хорошего тона.

– Ты все равно станешь любовницей дона Эдоарда! Больше ты ни на что не пригодна.

– Я могу рисовать.

– Ты бесплодна.

– Я этого не сделаю!

– Дон Эдоард видел тебя и пожелал заполучить в свою постель, спаси и помилуй его Матра от твоего гнусного нрава! Ревирдин хмыкнул.

– Моя мать частенько повторяла, что Арриго, да будет благословенна его душа, был просто в восторге от язвительной Тасии.

Диониса только молча посмотрела на мужа и стукнула костяшками пальцев по столу, как бы подчеркивая свои слова.

– Вопрос решен, Элейна. Мы не собираемся с тобой препираться. Я уже посоветовалась с Гиаберто. Он хотел занять место Верховного иллюстратора, которое сейчас принадлежит Андрее; он ничем его не хуже. Но, естественно, Великий герцог не согласился сделать его Верховным иллюстратором, поскольку он приходится племянником Тасии. И то, что сестры отреклись от нее, не имеет никакого значения. Эйха! Что прошло, то прошло. А теперь дон Эдоард увидел тебя, и ты ему понравилась. Все говорят, что этот молодой человек довольно упрям, испорчен и немного глуп. Ты сможешь получить все что угодно, власть…

– И стать такой, как тетушка Тасия, от которой отреклись сестры? Гнев на лице Дионисы сменился яростью.

– Беатрис, выйди из комнаты.

– Хорошо, мама.

Элейна даже не пыталась просить сестру остаться, она не хотела, чтобы Беатрис присутствовала при скандале, который должен был вот-вот разразиться.

Впрочем, Диониса заговорила совсем тихо, совершенно нормальным, спокойным тоном.

– Мы получили от Великого герцога сообщение, что через три дня за тобой приедут и отвезут в Чассериайо. Так вот, мы с Гиаберто решили: если ты добровольно не согласишься выполнить желание Эдоарда, тебе придется принять его предложение иным способом!

Сердце в груди Элейны отчаянно заколотилось, когда она осознала значение слов матери, произнесенных так спокойно. От страха и гнева она лишилась дара речи. В комнате повисло такое напряженное молчание, что когда ее отец откашлялся, этот звук был подобен ружейному выстрелу.

Элейна закусила нижнюю губу, чтобы унять дрожь.

– Вы намерены снова проделать со мной то же самое… как тогда, с Фелиппо? – Она с трудом сдерживала слезы. – Как ты можешь?

– Мы поступим так, как посчитаем необходимым. Портрет уже наполовину готов – это, конечно, не самая лучшая работа Гиаберто, но для наших целей вполне сгодится. Через три дня Великий герцог пришлет слуг, которые будут сопровождать тебя в Чассериайо. С каким настроением ты туда поедешь, решать тебе. Я жду твоего ответа завтра. Если ты согласишься и поклянешься честью бабушки Лейлы, никто не сделает ничего плохого. Отправляйся в свою комнату. Нам с твоим отцом нужно кое-что обсудить.

Элейна онемела от ярости, и ей хватило сил лишь на то, чтобы спокойно выйти из гостиной. Добравшись до спальни, которую она делила с Беатрис, Элейна упала на кровать и зарылась лицом в подушку.

Как они могут? Как они только могут?

Пять лет назад… Матра Дольча! Если они сделали это тогда, что помешает им теперь? Ей только исполнилось шестнадцать, она была упрямой и дерзкой, мечтала оставить след в истории семьи Грихальва – ведь Матра наделила ее талантом. Она перенесла процедуру конфирматгио – дважды! – но не смогла зачать ребенка, хотя все молодые люди, с которыми она имела дело, позднее доказали, что не обладают Даром. Из-за этого и еще потому, что она понимала долг женщины из семьи Грихальва совсем не так, как ее мать, родители решили отдать ее замуж за Фелиппо Грихальву.

В шестьдесят лет Фелиппо уже похоронил двух жен, вместе они родили ему пятерых детей и одного Одаренного сына. И что самое главное, он исполнял свой долг умелого, но абсолютно лишенного воображения копииста работ Одаренных иллюстраторов, создавая обычные копии “Договоров”, наделенных магическими свойствами, которые затем отсылались в другие страны в качестве документа о данном соглашении. Он принимал участие в одном деликатном предприятии – в результате Майрия де Гхийас вышла замуж за Ренайо II, а не за своего гхийасского кузена, Иво IV, сумевшего утащить трон Гхийаса прямо из-под носа Ренайо.

Поэтому мудрые советники решили наградить Фелиппо красивой и очень молодой женой, которую к тому же он выбрал сам.

Будущая жена категорически отказалась выйти за него замуж.

Слезы потекли по щекам Элейны. Она прижала кулаки к глазам, не желая снова вспоминать о пережитом унижении.

Но не могла забыть и дня похорон, когда, прижав одну руку к груди и испытывая самое искреннее горе, сидела во вдовьем кресле рядом со смертным одром своего покойного супруга… и вдруг почувствовала, как дурманящее девчоночье восхищение, которое она переживала, глядя на своего престарелого мужа, исчезает при виде его лица, скованного маской смерти. Скорбящие родственники проходили мимо, а она пыталась привести в порядок мысли.

Матра Дольча! Он вызывал у нее отвращение! Старый, распутный, с шершавой кожей, ставшей такой после стольких лет работы с красками… а она обожала его, льстила ему, ласкала. И вот эти чувства ускользнули, словно легкая тень от облака. Он ей вовсе не нравился. Она отказалась выйти за него замуж и решительно заявила родителям и всем остальным родственникам, что не желает быть женой Фелиппо Грихальвы.

"Я не выйду замуж за Фелиппо Грихальву”.

Элейна сидела в тот день неподалеку от погребального костра и наконец поняла, что почти три года жила во сне. Проснувшись, она с изумлением посмотрела на черные кружевные перчатки и старое черное платье, вышедшее из моды лет двадцать назад и перешитое по ее фигуре, – жесткий корсет сковывал каждое" движение. Она слушала соболезнования родственников, но их слова, казалось, доносились из-за высокой каменной стены.

В конце концов Лейла сказала ей правду. Иллюстраторам удалось раздобыть ее кровь и слезы, а потом они воспользовались своим Даром и нарисовали ее портрет-повиновение, заколдовав его таким образом, что она не могла не согласиться выйти замуж за Фелиппо.

"Я была против! – возмущалась Лейла. – Не сомневайся, я была категорически против. Но, что бы ни говорили сестры Тасии, ее кровь течет и в их жилах. Диониса и Гиаберто провернули все шито-крыто, и никто ничего не узнал. А потом… Эйха! “Ну что в этом плохого? – заявили остальные. – Девушке надо знать свое место”. Северин умер, благослови, Матра, его добрую душу, и мой Юстино тоже от нас ушел, бедное дитя, а Витторио не вернулся из-за границы… Я могла лишь умолять их вспомнить о чести. Представить себе, что мой сын согласится на такое злодеяние! Уж можешь быть уверена, я высказала Ревирдину все, что думаю о нем, – как он посмел дать согласие наложить чары на собственную дочь! Но ты снова со мной, меннина. Больше они тебя не обидят”.

Однако Лейла умерла – ее сразила последняя вспышка летней лихорадки, унесшая в самом начале эпидемии Фелиппо. Через два месяца после его смерти Элейна тоже заболела, и у нее был выкидыш – последнее наказание, несчастное, уродливое существо.

– Больше они ко мне не прикоснутся, – поклялась она подушке.

Та, естественно, ничего не сказала в ответ, но мягкая ткань высушила последние слезы. Она услышала, как скрипнула дверь, потом ее тихонько прикрыли, и Элейна вскочила, готовая встретить противника во всеоружии.

Беатрис держала в руках корзинку с апельсинами и виноградом.

– Я подумала, а вдруг ты проголодалась.

Элейна снова опустилась на кровать.

– Нет.

– Ну, может быть, захочешь позже. Мама решила запереть тебя в комнате. Мне удалось прихватить из гостиной твой альбом.

– Спасибо. – Элейна так устала, что у нее уже не осталось сил возмущаться новым оскорблением. Запереть в комнате!

– Грандтио Кабрал пришел поговорить с тобой, он за дверью.

– Я не желаю с ним разговаривать! Взрывной характер Элейны никогда не производил должного впечатления на Беатрис.

– Конечно, не желаешь, но могла бы поздороваться и вести себя вежливо, раз уж у тебя все равно нет выбора.

– Беатрис, и как тебе это только удается? – воскликнула Элейна. – Если у меня нет выбора, так почему бы мне не показать ему, что я на самом деле чувствую? Разве у тебя нет никаких чувств?

Беатрис улыбнулась ей и пошла к двери. При обычных обстоятельствах никто, кроме матери, отца и брата, не допускался в их личные апартаменты, но Кабрал был не только их дядюшкой, но и человеком, к чьему мнению прислушивался сам Великий герцог. Если он решил переговорить со своей внучатой племянницей в ее собственной спальне, никто из членов Совета не осмелился бы ему возразить.

Кабрал с мрачным видом вошел в комнату, под мышкой он держал картину. Поставив ее на мольберт в углу комнаты, снял покрывало, и Элейна увидела собственную картину – “Битва на Рио Сангва”.

На переднем плане будущий герцог Ренайо держит на руках своего умирающего отца, Алессо, слева распростерся взятый в плен тза'абский воин. За спинами собравшихся вокруг офицеров видно поле боя, усеянное телами погибших солдат, а еще дальше – равнины Хоарры, золотые в лучах вышедшего из-за облаков солнца.

– Отличная картина, и тебе это прекрасно известно, – заявил Кабрал, не обращая никакого внимания на заплаканное лицо Элейны и смятую постель. – Большинство художников не могут удержаться от соблазна скопировать “Битву” Бартойина, а ты решила вспомнить древнюю “Смерть Верро Грихальвы”, выполненную Пьедро Грихальвой. Это, конечно, повторение, не более того, но твоя работа заставляет задуматься. И уж сделана она совсем не в современном стиле. Возможно, ты слишком ярко и детально изобразила задний план… впрочем, не знаю, уверенности у меня нет. Отвлекает зрителя от треугольника…

– Они говорят, что я не использую классические формы, Тио, но ведь это не так! Ты же видишь: Ренайо находится в самом центре, а две другие фигуры – чуть ниже, по обеим сторонам.

– С точки зрения композиции ты сделала все прекрасно, – согласился Кабрал.

На мгновение Элейна забыла о своих неприятностях. “Сделала все прекрасно”. Эти слова стоили многого.

– Слуга из замка до'Кастейа сказал, что они хотят приобрести твою работу для Галиерры графа Малдонно.

Граф Малдонно – кузен Великого герцога! – хочет купить картину.

– И что сказал Андрее? – победоносно спросила она. Кабрал поправил манжеты. У него были по-прежнему красивые руки, они потемнели от возраста и работы с красками, однако оставались сильными. Он поморщился, но Элейна не поняла, что означает его гримаса.

– “Стиль не основан на классических образцах. Слишком дикий. Нет никакой дисциплины”.

Элейна вздохнула. Все это она уже слышала раньше.

– Впрочем, – Кабрал снова закрыл картину, – композиция и краски использованы умело, в картине есть жизнь. Ты становишься отличным художником.

– Я не хуже здравствующих ныне мастеров! – Элейна покраснела. – Но у меня нет Дара. Поэтому я для них не представляю никакой ценности, тем более что копиист из меня получился никудышный.

– Они не могут простить тебе того, что ты оказалась слишком талантливой. С их точки зрения, искусство ценно только в том случае, если оно служит Дару и, таким образом, семье. – Он вздохнул, опустился на пуховую кровать рядом с Элейной и стал задумчиво водить пальцем по фамильным розеткам Грихальва, вышитым Беатрис на покрывале. – Когда-то я думал так же, как и они. Что ты собираешься делать, Элейнита?

Элейна сложила руки на коленях и спросила, не поднимая глаз:

– Что ты хочешь мне сказать?

– Прими предложение Эдоарда. Сделай все, чтобы он был счастлив. У него масса других обязанностей. У тебя будет достаточно времени, чтобы рисовать, и ни твои родители, ни старый дядя не смогут тебе помешать. А когда Эдоард женится, ты получишь свободу, причем довольно почетную. Возможно, он подарит тебе загородный дом. Поселишься там с чувством выполненного долга – ты же вдова – и станешь заниматься живописью сколько душе угодно. Это самый легкий путь, по которому ты доберешься до желанной цели.

– Стать шлюхой?

– Всем время от времени приходится принимать компромиссные решения.

Элейна вскочила, быстро подошла к окну, потом к двери, снова вернулась к кровати.

– Это ужасное решение. Я не могу отдаться Эдоарду в обмен на то, что он потом мне даст. А если я откажусь, дядя Гиаберто в очередной раз заколдует мой портрет. – Элейна с вызовом посмотрела на Кабрала, надеясь увидеть изумление на его лице.

Но ее слова его совсем не удивили.

– Лучше выходить на дорогу с открытыми глазами.

– Я узнаю, что они снова не наложили чары на мой образ, если буду продолжать испытывать к нему отвращение. Но разве можно лечь в постель с мужчиной, на которого даже смотреть противно? По крайней мере, если они сделают по-своему, моя жизнь превратится в сон.

Кабрал снова попытался разгладить рукава – бессознательное движение человека, который когда-то уделял много внимания своей внешности.

– Женщины выходят замуж, чтобы принести пользу своей семье, а вовсе не следуя зову сердца. Твоя бабушка, Лейла, моя дорогая сестра, была исключением. Она любила Северина и стала его женой, отлично зная, что он умрет раньше нее. Великий герцог Ренайо желает заполучить Аласаис де Гхийас в жены Эдоарду совсем не потому, что у нее хорошенькое личико. Брак с ней возведет его сына на трон обеих стран. Ренайо не забыл, что Энрей назвал своим наследником его, а не Иво.

Элейна подошла к окну, выглянула во двор – в фонтане вода переливалась из верхней чаши, стекала вниз по выложенному желтой и голубой плиткой орнаменту в ярко-желтый бассейн, где тут же начинали резвиться веселые пузырьки.

– Может быть, Элейне будет легче, – тихо сказала Беатрис, – если мама и папа разрешат мне сопровождать ее в Чассериайо. У нее там будет подружка.

– Ты же не замужем, – напомнил ей Кабрал.

– У меня есть маленький сын.

– Верно. Я думаю, это отличная идея, Беатрис. Дон Эдоард, к сожалению, не самая приятная компания, если только ты не без ума от лошадей и гончих до такой степени, что больше ничего тебя не интересует. Однако для роли дуэньи ты не годишься.

– А что ты думаешь насчет жены Дэво, Мары? – Беатрис задала этот вопрос так, словно у нее уже давно созрел предложенный вариант и готовы все возможные возражения. – Она может выступить в роли дуэньи, а я буду подружкой и компаньонкой.

– А почему бы и нет? – отвернувшись от окна, неожиданно беспечно сказала Элейна. – Я с удовольствием буду проводить время в твоем обществе, Беатрис. Как и всегда. Может быть, тогда это окажется не столь ужасно. – Голос ее сорвался.

– Значит, ты согласна? – спросил Кабрал. Элейна не стала кивать. Выбрав этот путь, она пойдет по нему с открытыми глазами.

– Да. Даю слово. Если мне разрешат рисовать…

– Между примерками, меннина, – оживился Кабрал. – Тебе будет необходимо обзавестись парадными туалетами, костюмами для прогулок и езды верхом, самыми разнообразными пеньюарами. Ты станешь принимать гостей, ходить на балы…

Жизнь при дворе! Даже подумать противно. Но деваться некуда, она согласилась.

– Я могу заменять тебя во время примерок, – поспешила предложить Беатрис, точно предвидела, что слова Кабрала вызовут у Элейны бурю негодования.

Ради нее Элейна смолчала.

Кабрал поднялся и поцеловал каждую из сестер.

– Могу я сообщить слуге из Кастейи, что ты не возражаешь против покупки графом Малдонно твоей картины?

Весьма впечатляющий заключительный штрих к разговору.

Ее работа попадет в коллекцию до'Кастейа! Элейна лишь молча кивнула. Кабрал снял картину с мольберта и ушел.

Матра Дольча! Все произошло так быстро. Невозможно себе представить – Беатрис защищает ее! Элейна неожиданно рассмеялась.

– Ты не сможешь заменить меня на примерках. Но с твоей стороны это было очень благородно.

– А тебе захочется простаивать часами, пока портнихи будут возиться с твоими новыми туалетами?

– Нет, конечно. Ты же знаешь, я терпеть не могу…

– В таком случае успокойся. У нас с тобой почти одинаковые габариты, так что это не будет иметь особого значения. Доверься мне, Элейна. И никому ничего не говори. Все будет хорошо.

Глава 61

Сарио Грихальва стоял у огромного стрельчатого окна, сквозь которое в ателиерро лился свет. Солнце было яркое и теплое; еще один безоблачный день в эту отвратительную, сухую зиму. Остальные Вьехос Фратос собрались в конце длинного ателиерро, рядом с печкой, наблюдая за тем, как юный Агустин Грихальва прикусил губу, прежде чем взять в руки ланцет и сделать надрез на пальце.

Сколько перемен! Вместо того чтобы, как это было принято раньше, предоставить каждому иллюстратору собственную мастерскую, они взяли и расширили ателиерро, где работали лишенные Дара художники. Сарио возмущала необходимость изображать одобрение, видя, как старые традиции отбрасываются в сторону, словно испорченное полотно. Но когда он все же пытался протестовать, на его одинокий голос никто не обращал внимания, или – что еще хуже – окружающие начинали поглядывать на него чересчур подозрительно. С раздражением он наблюдал своими новыми, молодыми, Обладающими таким острым зрением глазами иллюстратора, как алая капля набухала на бледной коже Агустина, потом ее стряхнули в крошечный флакончик, где она и будет храниться.

Остальные семеро – и среди них один сгорбленный, страдающий костной лихорадкой, на вид совсем старик, несмотря на то что ему недавно исполнилось тридцать восемь, – что-то умиротворенно бормотали. Гиаберто даже похлопал юношу по плечу. Сарио уже в который раз стал свидетелем важнейшего события: Вьехос Фратос приняли нового ученика, и не важно, что он не прошел конфирматтио, как это полагается по традиции. Впереди у него много лет ученичества, мальчик еще не скоро нарисует свой Пейнтраддо Чиеву.

"Слишком слаб, – подумал Сарио. – Не проживет долго. Чересчур хрупок, чувствителен и покорен”.

Да будут прокляты эти гнусные педанты! Они растоптали цветок семьи Грихальва. Чуда не произошло, и ужасный, безжизненный классицизм, с горечью увиденный им десять лет назад, когда он еще был Арриано Грихальва, никуда не исчез! Став новым Сарио, он выбрал карьеру итинераррио, надеясь, что проведенные за границей годы послужат оправданием новому, более яркому стилю живописи, который он намеревался “привезти с собой”, чтобы вдохнуть жизнь и полностью изменить так называемую “академическую” манеру письма.

Но, вернувшись, он обнаружил, что “академический” стиль, будто античное одеяние, окутал все вокруг, превратив искусство в точное изображение деталей, и не более того.

После летней лихорадки, столь похожей на нерро лингву, чуть не уничтожившую семейство Грихальва и – какой парадокс! – наделившую их Даром, выжило так мало Одаренных иллюстраторов. Когда-то стать членом внутреннего кружка художников – подняться до уровня агво, семинно или сангво – считалось честью, которую оказывали только самым лучшим и самым влиятельным иллюстраторам из рода Грихальва. Все это осталось позади. Гиаберто называли Премио Фрато, однако теперь титул означал лишь то, что он является наиболее вероятным преемником Андрее.

Уже поговаривали о том, что, возможно, следует позволить Агустину присутствовать на совещаниях Вьехос Фратос – до того, как он напишет свой Пейнтраддо Чиеву. Сейчас все определялось исключительно отношениями в семье.

Сарио, конечно, один из Вьехос Фратос, но они не желают признавать его талант. Мать этого Сарио скончалась в промежуточные годы, граццо Матра, а его родственники оказались слабаками. Сейчас Совет возглавляет фракция Кабрала и Лейлы, хотя она и умерла – а вместе с ней и ее опасная осведомленность о давно прошедшей ночи.

У него нет сторонников и последователей. Единственный живописец, к кому он испытывает определенную толику уважения, – молодая женщина, которая, как ему стало недавно известно, должна превратиться в игрушку наследника. Они и в самом деле уверены, что она принесет им больше пользы, став любовницей до'Веррада, чем как художница, и все только потому, что природа не наделяет Даром женщин!

Чиева до'Орро! До чего дошло семейство Грихальва! Неужели они забыли все, что знали про живопись; неужели растеряли секреты Тза'аба, а ведь он потратил столько сил, чтобы их добыть. Может, они и Золотой Ключ перестали ценить в погоне за богатством и властью? Неужели Дар для них важнее искусства?

"Я этого не допущу. Не могу допустить”.

Сейчас Сарио двадцать шесть. Но он с удовольствием расстался бы с этим телом и выбрал себе новое, обладающее более влиятельными родственниками, только вот подходящих кандидатов что-то не видно. По крайней мере десять весьма способных мальчиков – причем об одном из них было известно, что он наделен Даром, – погибли во время лихорадки два года назад. А те, кому удалось выжить, оказались лишенными Дара, если не считать Агустина, обладающего отличными связями внутри семьи и… слабым здоровьем. От него никакого проку. А взять кого-нибудь постарше – слишком опасно.

Сарио устал ждать.

– Эйха, Сарио. Мальчик талантлив, правда? – К нему подошел Никойо Грихальва.

– Сестра гораздо лучше.

Никойо снисходительно улыбнулся.

– Тебе всего двадцать шесть. Ты можешь позволить себе роскошь предаваться новым, романтическим идеям. Для улиц она, возможно, подходит, но в качестве придворного художника – ни в коем случае.

– Великий герцог, естественно, законодатель мод. – Сарио позволил себе насмешливо улыбнуться. – Неужели он и теперь говорит нам, что красиво и верно в искусстве?

– Так было всегда, – сказал Никойо и с издевкой поклонился. Эйха! Никойо с почтением относился к Арриано во время их короткой встречи одиннадцать лет назад. Тогда Арриано был могущественным и уважаемым Послом, а Никойо молодым иллюстратором, стремящимся завоевать свое место под солнцем.

Однако Никойо был из тех людей, кто, получив власть, использует ее в качестве вышки, с которой удобно взирать на своих менее везучих соперников.

– Так было не всегда! – возразил Сарио и тут же смолк. Зачем спорить с дураками? Они ничего не понимают. Копиисты! Никойо чуть приподнял одну бровь, этот трюк он использовал, когда хотел как следует запугать своих учеников. Сарио был в ярости.

Остальные иллюстраторы разошлись, оставив Агустина с дядей перед зеркалом в человеческий рост. Коротко кивнув Никойо, Сарио встал неподалеку, чтобы, понаблюдать за тем, как мальчик под руководством наставника пробует сотворить свое первое заклинание.

– Я уже это делал, – с некоторым вызовом заявил Агустин.

– Правда? – спокойно спросил Гиаберто. – В своей комнате? Надеюсь, без свидетелей?

– Под руководством Элейны. Я взял цветные мелки, немного своей слюны и сосновое масло и на куске шелка нарисовал розы. Потом мы положили мою картинку под подушку Беатрис, чтобы узнать, что ей приснится.

Потрясенный, Сарио ждал, что скажет Гиаберто. Как удалось молодой женщине узнать тайны иллюстраторов? Однако Гиаберто по-прежнему оставался спокоен.

– Ей приснились розы?

– Нет. Ей приснились свиньи. Они ей всегда снятся. Но она сказала, что свиньи были розового цвета. – Агустин усмехнулся.

Солидный жизненный опыт научил Сарио прекрасно разбираться в тончайших нюансах человеческой мимики – он видел, что Гиаберто в ярости, но старательно это скрывает.

– А что произошло на самом деле? – спросил Сарио. Агустин смутился и начал перекатывать между пальцами карандаш.

– Я пытался научиться делать сонное заклинание на шелке. Один раз изобразил розы, в другой – свиней, в третий нарисовал бабушку Лейлу и еще – колокольчик. И каждое утро Беатрис рассказывала, что ей приснилось именно то, что было на шелке.

– И что дальше? – поинтересовался Сарио. Агустин явно нервничал.

– Что-нибудь еще? – резко спросил Гиаберто. Агустин уже не мог сдержать своего волнения и стал грызть ногти, дядюшка тут же шлепнул его по руке. – Никогда так не делай, меннино! Твои руки – это твоя жизнь!

– Элейна не знает, но я нарисовал на шелке ее картину и положил маме под подушку. Я даже взял немножко своей крови и перемешал ее с акварельными красками. Я… я слышал, будто кровь делает заклинание более действенным. Мне хотелось, чтобы маме приснилось, будто Элейне лучше заняться живописью вместо того…

– Матра эй Фильхо! Ты дурачок! – возмутился Гиаберто.

Агустин весь сжался.

– Очень хитроумный план, – вмешался Сарио, которому понравилась выходка мальчика. – Только сначала нужно узнать тайны магии и лишь потом использовать их. Тебе предстоит открыть для себя еще столько нового!

– Я надеялся, что мое заклинание сработает. Но ничего не вышло.

Мрачное лицо Гиаберто немного смягчилось.

– Эйха! Верно. Я помню, что почувствовал, когда в первый раз понял, какая сила у меня в руках. Мне казалось, я способен на все!

"Так оно и было бы, имей ты способности и желание стать настоящим художником. Но ты такой же ограниченный, как и остальные твои родственники”.

– Значит, ты будешь меня учить? – жалобно спросил Агустин.

– Конечно, – ответил Гиаберто. – Иллюстраторы не бросают Одаренного мальчика из рода Грихальва, если он выполняет законы Золотого Ключа. Знаешь, пожалуй, сегодня можно кое-что попробовать. Подойди к окну. В этот час Дэво всегда подметает двор. Когда он добирается до четвертой плитки дорожки, той, что расположена дальше всех от портика, он присаживается на скамейку отдохнуть. Нарисуй его светлым мелком на стекле и возьми немного своей слюны. А потом подумай – только как следует, – о том, что Дэво понадобился кому-то здесь, наверху. Это называется “чары внушения”, одно из основных заклинаний. Для тебя оно совершенно безопасно, поскольку слюну легко стереть. Освоишь его, можно будет переходить к остальным. Давай.

С сомнением и одновременно восторгом мальчик подошел к окну и, вытянув шею, выглянул наружу."

– Очень дальновидно с твоей стороны, – заявил Гиаберто, пожурив мальчика за любопытство, – ты смог предупредить его об опасности нашего волшебного Дара.

«Дальновидно!»

Сарио недоверчиво посмотрел на иллюстратора. Неужели у самого Гиаберто не возникало таких же мыслей, когда он был мальчишкой? Неужели он не экспериментировал? Впрочем, всегда существовали жалкие личности, которые делали только то, что им говорили другие. Однако Сарио не показалось, что Гиаберто относится к их числу.

Гиаберто Грихальве исполнилось тридцать восемь. Да, несомненно, он находится под каблуком у собственной сестры, которая старше его всего на один час, но недооценивать Гиаберто не стоит; у него и Дионисы одинаково честолюбивые замыслы. Совершенно очевидно, что, имея Одаренного брата-близнеца, Диониса должна была родить сыновей, в свою очередь, наделенных Даром. Поскольку она имела еще двоих малолетних сыновей и четырех дочерей, то обладала влиянием, и с ней приходилось считаться.

– Со своей стороны я заметил, что ты обладаешь талантом, – продолжал Гиаберто сладеньким голосом. Сарио сразу узнал излюбленный политический прием: таким образом претенденты на титул Верховного иллюстратора заманивают в свои сети возможных союзников. – Ты можешь далеко пойти – но только если не будешь настраивать против себя Никойо и Андрее.

– Они больше не понимают настоящего искусства!

– Вот видишь? Я и сам не очень жалую новый, чрезмерно эмоциональный стиль, за который ты так ратуешь. В нем нет достоинства, нет точности. Однако я в состоянии оценить талант моей племянницы Элейны, он весьма значителен, хотя остальные и не видят в ней настоящего художника. И у тебя есть своя, оригинальная манера письма. Но твоя мать умерла, а ты сам восемь лет был оторван от влияния Вьехос Фратос. Ты не пережил с нами ужасов лихорадки, скосившей половину семьи. К тебе все еще относятся как к чужаку. Веди себя со старшими почтительно, пока не завяжешь собственные надежные и солидные связи.

«Знай ты правду, ни за что не осмелился бы так со мной разговаривать! Ты ползал бы передо мной на коленях, умоляя передать тебе хотя бы десятую часть знаний, которые мне удалось накопить за несколько веков жизни…»

Сарио!

Звук его имени – настоящего имени – все еще вызывал у него изумление. Поворачиваясь, он успел увидеть свое отражение в зеркале. И замер на месте. Кто этот человек с ничем не примечательной внешностью? Кто смотрит на него из зеркала? Это не Сарио!

Конечно, нет. Всего лишь плоть. Он снова пожалел, что не выбрал другого мальчика – как его звали? Алеррио, так, кажется. По крайней мере он был красавчиком. Сарио уже надоело простое лицо, которым он сейчас обладал; впрочем, окружающие считали его безвредным. Однако Алеррио погиб во время летней лихорадки.

– Сарио, я рад, что у меня наконец появилась возможность с тобой поговорить. – Андрее остановился и коротко кивнул Гиаберто, который, извинившись, поспешил к Агустину, чтобы посмотреть, как у того продвигаются дела. – Перейду сразу к делу. Великий герцог Ренайо считает твой стиль живописи слишком вольным. Он не хочет, чтобы ты писал “Договор” с Мерсом. Однако…

– Никто не сможет справиться с “Договором” так, как я. Я был при дворе! Разговаривал с королевой Айрин. Нарисовать ее портрет будет совсем не просто. Вам придется работать по моим эскизам…